ведь про часы говорить страшно).В опере с царями было намного лучше, чем в Музкомедии. И в «Борисе Годунове» царь, и в «Сказке о царе Салтане», и в «Декабристах», и в «Снегурочке». Я очень обрадовался, когда узнал об этом, и уж был уверен, что среди этих-то царей мы обязательно найдём своего круглолицего, с лысиной. Но как дошло до дела, то все цари оказались неподходящими. Не те цари! Ни одного с лысиной… Все с волосами и даже с кудрями. Все высокие, рослые. Это нам билетёрша сказала. И даже показала их всех. Там в фойе висят их портреты. «Нашего» среди них не оказалось. Невесёлыми вышли мы из Оперного.— Ничего, — с напускной бодростью сказал Ява. — Я был уверен, что в Опере нет. Оперные артисты голос берегут, боятся застудить. Ни один певец не станет тебе купаться в реке. Купаются только драматические артисты.Мы спустились по улице Ленина к Театру русской драмы имени Леси Украинки. Но и там (а после этого и в Театре имени Франко) нас ожидало полное разочарование — ни одного спектакля про царя.Оставался последний киевский театр, Театр юного зрителя.Мы поднимались от Театра имени Франко по лестнице мимо необычного дома на улице Орджоникидзе. Он сплошь облеплен странными фигурами: тут и слоны, и змеи, и диковинные птицы, и какие-то совсем непонятные твари и чудища… В другой раз я бы разиня рот глазел на этот дом, ведь другого такого нет нигде в мире. А теперь я равнодушно проходил мимо и даже не смотрел!Ничего меня не радовало. И в душе моей было так мрачно и мерзко, что все эти страшилища, если бы вдруг ожили и заглянули туда, сами бы перепугались.— Не горюй, — утешал меня Ява. — Ну конечно же, он из Юного зрителя. Вот увидишь! Играет царя в какой-нибудь сказке для малышей. Он, наверно, комик. По-моему, мы его даже видели как-то по телевизору. Тот самый, помнишь, который споткнулся на пороге и — бряк! Гы-гы-ы…Ява пытался развеселить меня. Всю дорогу до Театра юного зрителя он старался что-нибудь выдумать. Но я не поддавался.Мы вошли в театр и будто в школу на большую перемену попали: шум, суета, беготня. И все почему-то малыши — даже без пионерских галстуков ещё. Подошли мы к кассе. Оказывается, пойдёт спектакль для младших школьников. Пьеса-сказка.— Про царя? — тут же спросил я.— Нет, про Красную Шапочку, — ответила кассирша. Скривились мы, да что поделаешь, не идти же домой, тем более что нужно в фойе артистов посмотреть.— Что ж, придётся идти на «Красную Шапочку», — сказал Ява.Взяли мы билеты. Пошли. Расталкивая малышей, ходим по фойе, разглядываем портреты. И к каждому я подхожу с трепетом, со страхом. Последний ведь театр, последние надежды.Пересмотрели мы все портреты, и упало, покатилось моё сердце… Нет нашего артиста. Нет, да и только. Что ж теперь делать? Где его искать? Значит, не артист он. Но ведь он же сам сказал, что артист. И про царя говорил… Как же так?!— Погоди, не горюй, — подбадривает меня Ява. — Может, просто его портрет не поместили. Помнишь, как Гриша Гонобобель на школьную Доску почёта не попал, потому что, когда фотографировали, его как раз пчела укусила, и мордяка была, как тыква. Может, и у этого что-нибудь такое…— Ну да! — машу я рукой, а самому так хочется, чтоб это было правдой, так хочется…— Ой, хлопцы, здравствуйте! — слышим вдруг. Оборачиваемся па голос и видим — в белом платьице, с большим бантом-бабочкой стоит… Валька и держит за руку первоклассника в синей форме.— Я вас сразу узнала! — радостно стрекочет Валька. — Вы давно в Киеве? С экскурсией или так? Со всем классом приехали или одни?Я молчу… Это его знакомая, пусть он и говорит. Но Ява тоже молчит. Вы бы посмотрели на Яву! Он сперва побледнел, потом покраснел, потом опять побледнел, потом начал покрываться какими-то пятнами. Такого вида у него не было даже тогда, когда в прошлом году он провалился в старый колодец.А Валька не унималась:— Вы надолго приехали? А браконьеров своих вы поймали тогда? Обещали ведь написать… Может, адрес потеряли? А? Да что ж вы молчите? Не хотите со мной разговаривать?Наконец Ява овладел собой и открыл рот. И оттуда вылетели слова:— А чего… Мы ничего… Мы наоборот…Не скажу, чтоб это было очень красноречиво, но я не стал встревать в их беседу. Пускай балакают!Да и поздно было встревать — уже прозвенел третий звонок, и все поспешили в зал. Представление началось. Мы сидели в седьмом ряду, а Валька в девятом. И Ява, вместо того чтоб па сцену смотреть, всё время сиденье штанами полирует и голову назад поворачивает — на Вальку взгляды бросает.— Голову свернёшь, придётся задом наперёд ходить, — въедливо говорю ему.А он даже и ухом не ведёт.А на сцене в это время коварный сухорёбрый Волк с длинным носом пробивался в дверь к Бабусе, чтобы съесть её. Шустрая Бабуся спасалась как могла — возводила баррикады из мебели, бегала по всей сцене, швыряла в Волка кувшинчики, кастрюли и другие предметы домашнего обихода.К тыну возле избушки была привязана настоящая живая курица — единственная Бабусина худоба. И вот во время действия курица запуталась в верёвке, которой была привязана, и начала биться. Увлечённые борьбой Волк и Бабуся ничего не замечали. А все зрители с волнением смотрели на бедную курицу, которая, обессилев, уже едва дышала. Но что поделаешь? Не кричать же, не срывать спектакль…Вижу, Ява крутится, крутится на месте, будто ему горячих углей в штаны насыпали, потом вдруг поднялся и пошёл. Прямо по проходу к сцене. Я затаил дыхание. И весь зал затаил дыхание, и все головы на Яву поворачиваются, как на параде на генерала, который обходит войска. А Ява идёт себе… Идёт, идёт, поднимается на сцену, подходит к курице и начинает её распутывать. А артисты себе играют, даже не замечают Яву, будто его и на сцене нет. Ява распутал курицу и спокойненько пошёл назад, на своё место. Только когда он сел, я услышал, как тяжело он дышит и как тукает у него в груди сердце. А через несколько минут Волк всё-таки съел Бабусю, и первое действие кончилось. Занавес опустился, и в зале вспыхнул свет. Все захлопали в ладоши, причём большинство зрителей повернули голову в сторону Явы. И было непонятно, кому они аплодируют — артистам или Яве… К нам тут же подбежала Валька.— Вот здорово! Ну и молодец! И как ты решился? Я бы ни за что не смогла. Ой, молодец! — Она говорила громко, даже, по-моему, слишком громко. Ей, видно, хотелось показать всем, что она знакома с Явой. Она гордилась этим. Со всех сторон на Яву были устремлены восторженные взгляды. И когда мы вышли в фойе, так всё время то здесь, то там слышались приглушённые голоса: «Вон тот! Вон тот! В белой рубашке!» По-моему, это было как раз то, о чём только и мог мечтать Ява. Он был счастлив. Сказать, что он сиял, — это, пожалуй, ничего не сказать. Он ходил по фойе, как на ходулях, как будто он выше всех на свете. Глаза его излучали что-то такое, что не способны излучать глаза обычных людей. И так он был далеко-далеко от меня, как никогда в жизни. Я и мои переживания из-за часов для него сейчас просто не существовали. Конечно, он стал героем, это ясно, но мне было неприятно смотреть на него.— А это мой братишка Микола, — сказала Валька, так как Ява удивлённо поглядывал на первоклассника в синей форме, который всё время крутился возле нас.И братишка Микола покраснел, как будто его знакомили не с курносым Явой, а с космонавтом Поповичем, киноартистом Рыбниковым или ещё с какой-нибудь знаменитостью.— Я вообще-то сюда из-за него пришла, мама одного ещё не пускает, — будто оправдываясь, объясняла Валька.Ява смерил братишку Миколу откровенно пренебрежительным взглядом. Тот ещё больше покраснел.— Так вы их поймали всё-таки или нет? — спросила Валька.— Конечно, — небрежно бросил Ява.— И не написали?! Тоже мне! Или, может, адрес потеряли?— Нет, не потеряли… Но… — Ява пожал плечами, и этот жест можно было понять: дескать, чего бы это я стал писать, очень нужно…Валька вспыхнула. Преодолевая неловкость, она сказала:— Ну, вы, конечно, не одни их ловили, вам взрослые помогали. Или, наоборот, вы — взрослым…— Да чего там взрослые, — хмыкнул Ява. — Мы сами… Он метнул на меня взгляд и… прикусил губу. Да было уже поздно.Я вздохнул, поднял руку и влепил ему в лоб три звонких щелчка — аж эхо раздалось. Валька вскрикнула. Братишка Микола захихикал. Кто-то ещё засмеялся поблизости. Ходули сломались, и Ява очутился на земле — оторопелый, красный, как помидор, с вытаращенными глазами. Мне даже жалко его стало. Да разве я виноват? Не нужно было ставить таких условий…Видя, что Ява не собирается давать сдачи, Валька (добрая душа) накинулась на меня:— Ты что? Сдурел? Что за шутки?!Вокруг нас начали собираться дети. Глаза у Явы забегали, как у загнанного зверя, и он выдавил из себя улыбку, жалкую деланную улыбку (так улыбаются, сидя на чужой груше, когда застанет хозяин). И сказал:— Ничего… Всё правильно… Теперь мы квиты… — И, обернувшись к толпе:— Чего смотрите? Кина не будет!Дети, посмеиваясь, стали расходиться, тем более что прозвенел звонок, антракт окончился.— Да что, что всё-таки случилось? Вы что, поссорились? — не могла успокоиться Валька.— И совсем не поссорились! Просто у нас уговор один есть. — Яве не хотелось объяснять. Мы уже вошли в зал и пробирались к своим местам.— Да какой такой уговор? — не сдавалась Валька (вот уж это девчачье любопытство!).— Да потом, после…— Ну хорошо, только вы не убегайте.— Ладно. Глава VI. Будка. Ухо за ухо! Представление окончилось, и мы вышли из театра, Ява уже совсем оправился от щелчков. По-петушиному вытянув шею (вот-вот кукарекнет!), он заглядывал через головы детей. Это он высматривал Вальку.— Может, пойдём? Зачем она нам сдалась? Только стрекочет, как сорока, — сказал я угрюмо.Настроение у меня было… сами понимаете: часы на совести, как на сердце камень. И казалось, не было никакой надежды, что они попадут к своему хозяину. Хоть выходи на улицу и кричи. Да разве докричишься, не зная ни фамилии, ни адреса в городе, где полтора миллиона жителей да ещё полмиллиона приезжих! Безвыходное положение! Хоть плачь!Но Ява совсем на другую волну настроен, совсем не о том думает.— Как это пойдём? Ты что! — говорит он. — Мы же обещали подождать. Выходит, снова на брехню меня толкаешь? Смотри, так и щелчков заработать недолго!«Мы обещали»! Как это у него здорово получается! Он один обещал, а говорит «мы». Тоже мне коллективист!Но я не успел ничего сказать — из толпы выпорхнула Валька с братишкой Миколой и подбежала к нам.— А я в фойе вас смотрела — думала, вы там ждёте. Ну, идёмте!Мы шли по улице к парку Ватутина. Валька всё время что-то говорила, но я не слушал. Мне было неинтересно. И вдруг я услышал своё имя:— Что это Павлик кислый такой? И смотрит сердито… Он, случайно, не болен? Или, может, что-нибудь случилось?«Сама ты больная», — с досадой подумал я. Что ей от меня нужно? И не люблю, когда меня Павликом называют! Павлик-равлик!.. Равлик — по-украински улитка.

Ява пронзительно посмотрел на меня, и в глазах у него было: «Ну, друже, врать я не могу. Ты уж извини».— Да так… случилось, — вздохнул он. — Неприятность одна…И Ява начал рассказывать всё, как было: и про часы, и про то, как мы сегодня ходили по театрам.Сперва я хотел вмешаться и не дать ему говорить, но потом махнул рукой — пусть рассказывает, что это может уже изменить?Слушая Явин рассказ, Валька всё время ойкала и всплёскивала руками. А когда Ява закончил, взволнованно сказала:— Ну ты скажи!.. Вот это да!.. Подумайте, как вышло! Конечно, надо обязательно найти того артиста… — И вдруг глаза её заблестели. — А знаете что? Кажется, один человек может вам помочь. Недалеко от нас живёт старый артист, Максим Валерьянович. Он уже на пенсии, не выступает, но знает всех артистов. Он ещё до революции играл на сцепе. Вы ему опишите вашего «царя», и он наверняка узнает, кто это. Хотите, я вас познакомлю?Мы переглянулись. Ява смотрел на меня победителем. Да ещё неизвестно, сможет ли помочь этот Максим Валерьянович! Но почему не попробовать. Не в таком я положении, чтоб отказываться.— А он дома сейчас? — спросил я, давая понять, что согласен.— Да, скорей всего дома. Он часто хворает и вообще больше дома сидит. Идёмте.Уже знакомый нам двор на улице Январского восстания встретил нас весёлой громкой музыкой — какие-то молодые люди на балконе второго этажа крутили магнитофон. Я подумал, что это хорошая примета — в кино, например, когда благополучно завершается какое-нибудь дело, всегда играет весёлая музыка. Мы с Явой бодро зашагали под музыку к флигелю, уверенные, что Максим Валерьянович живёт в одном с Валькой доме. Но Валька сказала: «Нет, не сюда», и свернула в тёмную подворотню. Мы с Явой покраснели — ведь Валька могла догадаться, что мы уже были тут. Хорошо, что в подворотне было темно, и она ничего не заметила. Из подворотни мы вышли на задний двор, к старым, скособоченным сараям. Сараев было много. Одни двухэтажные, с деревянными лестницами и узкими мостиками вдоль второго этажа — как на пароходе; другие — низкие, приземистые. Между сараями в тёмных проёмах зелёным пламенем светились кошачьи глаза.Мы прошли мимо сараев и начали спускаться по тропинке, что змеилась в зарослях дерезы. Слева начиналась Лавра — то выныривала, то снова пряталась в зелени деревьев. кустов и разного бурьяна каменная крепостная стена с бойницами. Под стеной в чаще была таинственная темнота, оттуда пахло сыростью, холодом, прелью…— Вот где в казаки-разбойники играть! — с завистью шепнул мне Ява.Да-а… в казаки-разбойники тут здорово!Впереди ослепительно вспыхнул золотом купол какой-то колокольни. А справа от купола… Ха! Знакомая штука! Мачты высоковольтной линии. Эти гигантские железные аисты мимо нашего села тоже шагают через всё поле, пока не скроются за горизонтом.Мы спустились к колокольне. Массивные чугунные ворота были открыты, и сводчатый вход вёл во внутренний двор Лавры.Валька уже хотела пройти мимо этих ворот, как вдруг Ява сказал:— Может, зайдём, хоть на минутку, взглянуть?— Вот ещё! — с досадой поморщился я. Мне не терпелось как-нибудь поскорее утрясти дело с часами.Но глаза у Явы вспыхнули почти таким же зелёным огнём, как и у тех котов, что прятались между сараями. И я понял: вот эта крепостная стена, эти бойницы — вся эта древняя Лавра уже населялась в его воображении таинственными незнакомцами, сыщиками и шпионами. И уже слышатся Яве отзвуки выстрелов, и «Руки вверх!», и звуки погони, и… всё, что случается в приключенческих фильмах. Спорить с ним теперь пустое дело.— Мы только посмотрим, и всё, — умоляюще глянул он на меня.— Ах, вы ведь тут, наверно, никогда не были… Так идёмте, идёмте! — затарахтела Валька. Пришлось зайти.— Тут Лавра кончается… — поясняла Валька. — Это — «Звонница над Дальними пещерами». А это — храм Рождества Богородицы.Но она могла и не пояснять. Всё это можно было прочитать на специальных досках. Что Ява и сделал по своей излюбленной привычке.— «Храм Рождества Богородицы, сооружён в 1696 году в стиле барокко…» — громко прочитал он.— Аварийное барокко, — сказал я. — Капремонта требует…Действительно, рядом с подновлённой златоглавой звонницей церковь Рождества Богородицы имела жалкий, заброшенный вид: купола облупились, почернели, стены потрескались, стёкла в окнах выбиты. Около церкви стояли заржавленные, скособоченные леса из водопроводных труб. Казалось, что и леса эти такие же стародавние, как и сам храм. Вход в него был замурован кирпичами.Небольшой дворик возле церкви был обнесён крепостной стеной, в которой были проделаны квадратные оконца и узкие бойницы. Тут в зелёном тихом уголке между деревьями были старые могилы — виднелись кресты, железные ограды, мраморные памятники.Мы обошли церковь, и, когда уже уходили, Ява прочитал на одном из памятников: ГЕРОЮ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОИНЫ 1812 г.АДЪЮТАНТУ КУТУЗОВАГЕНЕРАЛУ ОТ ИНФАНТЕРИИ П. С. КАЙСАРОВУОТ БЛАГОДАРНОГО ПОТОМСТВА 1951 г.
И на другом: ГЕРОЮ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОИНЫ 1812 г.СПОДВИЖНИКУ М. И. КУТУЗОВАГЕНЕРАЛУ ОТ ИНФАНТЕРИИ А. И. КРАСОВСКОМУОТ БЛАГОДАРНОГО ПОТОМСТВА 1951 г.
— Вот видишь, — сказал Ява. — Такие исторические генералы похоронены, а ты не хотел идти.— У нас тут много исторических, — сказала Валька. — В Лавре — Кочубей, Искра, в Выдубецком монастыре — Ушинский, а в церкви Спаса на Берестове — Юрий Долгорукий, который Москву основал.Ява опять смерил меня гордым взглядом, как будто всё это не Валька говорила, а он сам.— Нужно будет посмотреть, — вздохнув, сказал я. — Но сейчас идёмте к этому Валерьяновичу.— Идёмте, идёмте, — подхватила Валька.Мы вышли из ворот и вдоль крепостных стен спустились ещё ниже.Эх и местечко же выбрали монахи для своей Лавры! Среди буйной зелени, на высокой круче над Днепром, откуда трудно окинуть взглядом всё, что открывается вокруг в синей безбрежной дали.Извилистой тропкой спустились мы к асфальтовой дорожке, и эта дорожка вывела нас на узенькую кривую улочку, где в зелени палисадников стояло несколько старых, вросших в землю и покосившихся халуп-мазанок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17