– Мирра Павловна,– сказал он, останавливаясь и явно волнуясь,– это моя дочь Марфа.– Совсем взрослая дочь у такого молодого отца!– удивилась гостья. У нее был приятный, хорошо поставленный голос низкого тембра – словно прохладный голос, он бы освежал в жару. На Марфеньку смотрели серые, как серый бархат, огромные глаза.«На марсианку похожа – Аэлиту,– подумала Марфенька, пожимая выхоленную, но сильную руку.– Спортом занимается. Как это люди ухитряются выглядеть так модно? Более модно, чем манекенщицы».– Я давно слышал о вас и даже вашу фотографию видел, – сказал, улыбаясь, брат Мирры, в свою очередь пожимая Марфеньке руку.Он был еще красивее сестры, так же тщательно и со вкусом одет, держался непринужденно.– От кого же вы обо мне слышали, от папы? – спросила Марфенька. «Неужели не побоится признаться, от кого слышал?»– Когда я был воздушным извозчиком... Мне доводилось, представьте, возить ваши письма. Им всегда были очень рады на «Альбатросе». Я доставлял на судно письма, посылки, продукты... Он славный мальчуган, этот Яша Ефремов. Вы с ним до сих пор в переписке?...– Да, конечно...Мирра попросила Евгения Петровича показать ей оттиски его новой статьи. Они ушли в другой конец кабинета и сели там вдвоем у заваленного бумагами круглого стола. Марфеньке пришлось занимать Глеба.Он сидел против Марфеньки на диване, заложив ногу на ногу, и бесцеремонно разглядывал ее. Что-то в нем было хрупкое, несмотря на видимую физическую силу,– словно молодое дерево, надломленное пополам, но все еще растущее, или это чахоточный румянец на скулах придавал ему такой вид? «Слишком быстро показал, что не боится прошлого. Значит, на самом деле боится».– Вам нравится ваша теперешняя работа?– Да, я доволен... Работа несложная и дает мне время для занятий. Я ведь теперь учусь заочно на физико-математическом. Уже на третьем курсе. Почему вы никогда не зайдете в лабораторию вашего отца?– Но ведь туда посторонним вход не разрешен...– Это можно устроить... Дочь академика Оленева...– Не хочу!«И все же как он красив! Какая-нибудь бедная девчонка попадется на эту красоту, как рыбка на удочку, и будет трепыхаться. Ему очень не хотелось к нам идти – из-за меня, потому что я о нем все знаю от Яши. Отец его давно уже приглашал... Почему же теперь он пришел?»– Простите, мне надо выйти на кухню,– холодно извинилась Марфенька и вышла.– У вас интересная дочь,– услышала она голос Мирры.– Единственная? Представляю, как вы ее любите.– Спортсменка: парашютистка, уже четырнадцать прыжков,– донесся до нее басок отца.Запыхавшаяся, раскрасневшаяся Христина с прилипшими к выпуклому лбу волосами торопливо заканчивала сервировку стола. Марфенька кое-что переставила: пусть отец будет доволен. Он просил подать весь хрусталь. Праздник так праздник, был бы только стоящим повод...Брат и сестра Львовы оказались ультрасовременными людьми. Все, что было несовременным, их попросту не интересовало. За ужином речь шла о самых современных вещах. Мирра объявила, что опера устарела и скоро отомрет. Евгений Петрович, не понимавший и потому не ценивший оперной музыки, охотно с этим согласился: да, опера, несомненно, отмирает.– А что же будет при коммунизме, джаз-банд? – невинно осведомилась Марфенька.– Будущее за новыми инструментами,– уверенно пояснила Мирра.– Симфонии, исполняемые на колоссальных электронных...– Барабанах? – серьезно подсказала Марфенька. Глаза ее смеялись, но лицо хранило доверчивую серьезность.Евгений Петрович недовольно посмотрел на дочь. Глеб, отдав должное кулинарному искусству хозяек, стал развивать ту мысль, что будущее – за техникой.– Физика, математика, автоматика, кибернетика, наука о реактивном звездоплавании – вот что определит содержание интересов человека будущего. Искусство в наш космический век вообще отживает. Фантастика безнадежно отстала от жизни. Техника – вот что делает невозможное возможным. Мы живем творчеством разума, а не чувства. Лик эпохи – техника. Это она влияет на вкусы, нравы, поведение человека.– Если в Америке задержится революция, то капитализм приведет к тому, о чем вы говорите, но это будет одичание, моральное и духовное одичание! – с омерзением выпалила Марфенька.– Вы не согласны со мной? – как бы удивился Глеб.– Марфа! – одернул ее Евгений Петрович.– Погоди, папа! Простите, но эти ваши мысли кажутся мне такими убогими,– грустно продолжала Марфенька.– Я ведь уже не раз слышала подобные высказывания. Мальчишки в нашем десятом «Б» – некоторые, знаете, мамины сынки – тоже так рассуждают. «Не чувства, а разум, не искусство, а техника». По-моему, это оттого, что чувства их не развиты, а раз отстали в своем развитии чувства, то поэзия им просто недоступна! Их можно только пожалеть: люди с дефектом! Румянец на скулах Глеба чуть сгустился.– Неизвестно, кого жалеть! Может быть, тех, кому недоступна поэзия теорий, идей, экспериментов. Простите, но я хочу задать вам прямой вопрос: за кем следует в наше время современная жизнь – за художниками и поэтами? Можете вы это утверждать? Назовите поэта, писателя, который ведет за собой народ. Не назовете? Эпоху делают те, кто создает спутники, атомные ледоколы, синхрофазотроны...– Эпоху делают идеи – идеи коммунизма! – горячо воскликнула Марфенька.– Идеи! Но ведь это чистейший идеализм, ваше утверждение,– с чуть утрированным ужасом возразил Глеб.– Коммунизм – это высокая техника плюс электрификация всей страны.– Коммунизм – это, в первую очередь, высокие чувства,– рассердилась вконец Марфенька,– а техника необходима лишь для того, чтобы освободить человеку больше времени, облегчить жизнь – и только.– Мы хотим быть хозяевами Вселенной...– начал Глеб.– Неправда! Это, может, империалисты хотят все завоевать, даже другие миры. Наука хочет познать космос, а при чем здесь «хозяева» – слово-то какое противное!Христина сидела молча, она никогда бы не решилась вмешаться в спор, хотя у нее были кое-какие мысли на этот счет. («Жива душа, жив бог. Остальное от лукавого».) Она старательно подкладывала всем в тарелки и краснела. Свет от тяжелой, с хрустальными подвесками люстры играл на хрустале и фарфоре стола, тугой накрахмаленной скатерти, лакированной мебели, лысеющем лбу Евгения Петровича, на заграничных клипсах Мирры.Перед глазами Христины словно стояла сетка. У нее это иногда бывало, не то от малокровия, не то на нервной почве. В то же время ей было так хорошо. Она сидела, словно хозяйка, за столом, все к ней обращались так вежливо: «Христина Савельевна, пожалуйста», и ни одного грубого слова – она так всегда боялась грубости, бессердечия, жестокости. Такие добрые, хорошие, воспитанные люди! Марфенька была слишком резка, но она еще молода. Понемногу образуется среди таких людей. Они вели ученый спор, по никто не повышал голоса, не сердился. Время от времени Христина бросала робкий взгляд в сторону Глеба. Очень ее поразил чем-то Глеб Львов.– Хватит споров, друзья! – решил Оленев.Он сам открыл бутылку шампанского и предложил первый тост:– За советскую науку, которой мы служим верой и правдой!– За великую технику коммунизма! – провозгласил Глеб.– За хозяина этого дома! – кокетливо улыбнулась академику Мирра.Пока Марфенька слушала эти разноречивые тосты, бурно пенящееся шампанское осело, и его осталось совсем чуть-чуть на дне бокала.После ужина все, кроме Христины, опять перешли в просторный кабинет профессора. Марфенька поспешно раскрыла двери настежь, чтоб Христина могла слушать, если захочет.Глеб стал рассказывать о чудесах кибернетики. Слушать его было интересно, хотя Марфенька никак не могла отделаться от внутреннего протеста. Не любя споров, она и на этот раз возражала только мысленно.Глеб восторгался мыслящей электронной машиной, которая, по его убеждению, несомненно, окажется сильнее ее творца и создателя – мятущегося, несовершенного человека.Он говорил о машинах, способных воспроизводить самих себя. Они будут развиваться в соответствии с законами биологии, то есть подвергаться мутациям, бороться, принимать категорические решения.Конечно, пока еще ни одна самая сложная машина не подошла к той грани, где начинается сознание, но, несомненно, перейдет ее. Ничто, кроме предубежденности и предрассудков, не позволит отрицать эту возможность.– Мыслящие роботы...– мечтательно произнесла Мирра.«Они, видно, привязаны друг к другу,– думала Марфенька,– и все же даже в этой братской любви чего-то не хватает... Может быть, просто человеческого? Они гордятся друг другом, потому что у них много общего».– Кибернетика так же чревата опасностью, как, скажем, разложение атома,– вдруг произнес Евгений Петрович.– Когда человек придает кибернетическим машинам способность творить, он создает себе могучего и опасного помощника...– Боитесь, взбунтуется против своего творца? – усмехнулся Глеб и, усевшись в кресло поудобнее, вытянул свои длинные ноги. Он держался с академиком, как равный с равным.Странно, что Марфеньку, не терпящую заискиваний и подобострастия, на этот раз покоробила Глебова манера держаться. «Нахальный какой... Но почему папа его не осадит?»– Видите ли, дело в том, что, задавая машине программу,– неторопливо продолжал Оленев – он смотрел при этом на Мирру,– мы ожидаем от нее действий в соответствии с нашими человеческими представлениями. Но машина, даже превосходящая «умом» своего творца, все же не человек, и здесь малейшая неточность в заданной программе может повести к неожиданным результатам.– На Западе крупные ученые-специалисты заняты созданием машины, способной воспроизводить самое себя. Нельзя допустить, чтоб они опередили нас в этом,– с ударением произнес Глеб.– Чем большие творческие способности даются машине, чем больше у нее возможностей принимать самостоятельное решение, тем сложнее управлять этой машиной,– повторил профессор.– Никогда еще человечество не обладало такими чреватыми смертельной опасностью возможностями, как в нашу эпоху...– Ты подразумеваешь опасность атомной войны, папа? – спросила Марфенька.– И это тоже, само собой. Но я говорю, что научная теория отстает от техники. Она не всегда может предупредить о последствиях того или иного технического новшества. В природе настолько все тесно взаимосвязано, что изменение одного природного процесса неминуемо ведет к изменению, нарушению множества других. Когда уменьшается ледовитость северных морей, уровень Каспия начинает понижаться, а следом за ним падает и уровень озера Мичиган в Северной Америке. Таяние ледников Арктики ускоряет рост коралловых островов в тропической полосе Тихого и Индийского океанов.Совсем недавно плохое знание процессов, происходящих в океане, едва не привело к трагическим последствиям. Американцы предложили сбрасывать радиоактивные отходы на дно океана. По счастью, работы советских океанологов, кстати проведенные, показали, что это привело бы к заражению мирового океана и атмосферы.Любое воздействие общества на природу возвращается в виде ответного воздействия природы на общество. Помните крылатые слова Энгельса, что природа «мстит» человеку при непродуманном хозяйничанье.– Вы пессимистически смотрите на вещи,– лениво проговорила Мирра. – Жаль, что у вас нет рояля, я бы сыграла вам мою любимую сюиту Шостаковича. Вы слушали его музыку к «Гамлету»? Хорошо!«Ну, это хоть правда хорошо»,– внутренне согласилась Марфенька. Разговор зашел о последних постановках театра «Современник», и она неслышно оставила комнату: надо было помочь Христине убрать посуду.Марфенька легла в эту ночь поздно. Она ходила по комнате путаясь ногами в длинной, до пят, ночной сорочке, то садясь на постель, то вставая, и размышляла. Ей хотелось «судить по справедливости».«Почему я терпеть не могу нашу классную руководительницу Берту Ивановну? – спрашивала она себя.– Кажется, я не люблю ее за то, что она все эти годы стремилась воспитать нас всех – целый класс – совершенно одинаковыми, мыслящими, как она сама. Ну да, потому я всегда и противодействовала ей. Какими бы скучными и убогими были люди, если бы они мыслили все, как один! Фу, какая гадость! Только непроходимый дурак может этого желать!Но почему я изо всех сил пытаюсь сделать Христину такой же неверующей, как я сама? Почему мне так противны были сегодня рассуждения Глеба? Я с ними не согласна – отлично, но ведь это его убеждения? Может быть, Берте Ивановне тоже противны некоторые мои мысли? Неужели я такая же, как она? Тоже хочу чтоб все мыслили одинаково и по-моему? Нет, я не такая! Идеи могут быть нравственные и безнравственные. Фашизм – тоже идеи, но это человеконенавистнические идеи, и потому мы их не принимаем. Христина... Религия запугала и согнула ее. Я только хочу, чтоб она распрямилась. Стала гордым и свободным человеком на прекрасной земле. Не «господи, воля твоя», а ее собственная ясная воля! Но она утверждает, что бог дал людям свободную волю. Или это в добре и зле! Хочешь – сделай плохо, хочешь – хорошо.О, какая я еще невежественная, как плохо во всем, разбираюсь! Ну почему Христина такая приниженная? Это религия делает ее такой. Быть домработницей – это не выход для нее, хотя она так цепляется за наш дом. Она так благодарна мне и папе за то, что мы укрыли ее у нас от жизни! Ну пусть немного передохнет, наберется сил.Мы вместе, чтоб ей было не страшно, пойдем в огромный мир. Уж я – то ничего не боюсь! В институт пока не пойду: школа надоела. Мы с ней вместе поступим на работу... Куда-нибудь, на аэродром, что ли,– летать!»Марфенька сосчитала по пальцам, сколько месяцев осталось до окончания школы, и со спокойной совестью улеглась спать. Ей не пришло в голову, что она выбирает за Христину, как выбрал за нее когда-то детдом, устроив ее на швейную фабрику. Причем тогда Христине было шестнадцать лет, а теперь это была много пережившая женщина, на двадцать шестом году жизни.Марфенька спала, как всегда, крепко, безо всяких сновидений.У Евгения Петровича была бессонница. Он стоял в ватном халате у раскрытого окна и, поеживаясь от морозного воздуха, думал о наступающей одинокой старости – дочь не в счет, у нее скоро будет своя семья.Христина металась по кровати, ее мучили кошмары. Сначала ей привиделся светящийся грозный лик архангела, взбунтовавшегося против самого бога, но потом оказалось, что это огромный робот, который вышел из повиновения человеку. Он хотел ее раздавить. Христина проснулась вся в поту с усиленно бьющимся сердцем. Несколько раз перекрестилась, прочла «Отче наш» и попыталась снова уснуть, но не уснула.
Глава седьмаяПОЯВЛЯЕТСЯ ЯША ЕФРЕМОВ Марфенька сидела, раскрасневшаяся и довольная, на краешке стола, крепко сжимая телефонную трубку. Было утро. Евгений Петрович ушел в институт. Только что звонил Яша Ефремов, прямо с Павелецкого вокзала. Он поехал устраиваться с ночлегом. Как только Яша устроится, он приедет сюда. Марфенька должна его ждать. В школу она сегодня, конечно, не пойдет: они переписывались более трех лет, но еще не виделись. Яша приезжал один раз в Москву, когда был напечатан его рассказ. Хороший рассказ! На Марфеньку он произвел неизгладимое впечатление. Одинокий мальчуган-подросток отказался признать единственного родного человека – дядю, капитана корабля,– потому что тот когда-то сделал подлость: оклеветал лоцмана из их поселка Бурунного.Яша и сам жил в поселке Бурунном и тоже был принципиален: не согласился же он переделать рассказ, хотя мог думать, что его в таком виде не напечатают.Так вот, когда Яша приезжал, Марфенька как раз уехала с отцом в Крым. Так они и не встретились. Но переписывались очень часто. Если бы издать все Яшины письма, то получилась бы целая повесть – эпистолярная повесть о его приключениях.Яша Ефремов был совсем особенный, в их школе не было таких ребят ни одного. В поселке Бурунном, может, и были, но у них – ни одного! Он был самостоятельный, давно работал и сам содержал себя.Несмотря на то что ему едва сравнялось двадцать лет, он уже работал линейщиком на междугородной линии связи, наблюдателем на метеорологической станции, ходил в море матросом, ловил с ловцами рыбу «на глуби», участвовал в научно-исследовательской экспедиции, попадал в относы и чуть не погиб. Последний год он работал механиком на аэродроме и летал над Каспием. Но самое главное, за что его любит и ценит Марфенька,– Яша Ефремов всегда самостоятельно мыслил. Уж он-то никогда не будет повторять чужие мысли, будь они хоть сверхмодные! У них, судя по переписке, было очень много общего. Но Марфенька никогда не видела Яшу, даже на фотографии: он не любил сниматься и так и не прислал ей свою карточку.И вот Яша здесь. У Марфеньки гулко колотилось сердце: а вдруг он в ней разочаруется? Вдруг она ему не понравится? На фотографии она всегда выходит гораздо лучше, чем на самом деле, потому что у нее фотогеничное лицо – так уверял Виктор Алексеевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27