Исполняя твое желание, подробно опишу мое здешнее житье, а также «житие» Филиппа. Он ведь у нас вроде святого. Бескорыстный чудак от науки. Летом еще было сносно, купанье в море успокаивало нервы. Но с наступлением осени стало совсем гнусно : ветер, изморозь, гололед, туман, сырость. Получил комнату в только что отстроенном «финском» доме. Весьма рад, что избавился от этих дураков Аяксов: надоели до чертиков. Заходила Марфенька с этой своей юродивой Христиной, поздравила с новосельем, немного посидела и ушла. Хороша девка ! Красива , здорова, умна и, самое главное, имеет папашу-академика... Впрочем, она уже, кажется, сделала выбор... Работа моя понемногу движется, материал для диплома соберу и поручение твоего Евгеши выполню. Из-за этого поручения приходится часто выезжать в море. Ему только чужими руками да жар загребать. Небось сам не поедет качаться по волнам. Когда ваша свадьба? Теперь, когда ты защитила диссертацию, он, верно, опять возобновил натиск на мою красавицу сестричку? Губа у него не дура . Ты спрашиваешь, как мое душевное настроение? Сказать откровенно – пакостное ! Я живу среди людей, которые, не стесняясь, выражают мне свое неодобрение, а я их ненавижу скрытно. Ненавижу Мальшета, Турышева, этого доморощенного писателя Яшку Ефремова, эту юродивую Христину Савельевну, названого братца Шалого Фому и др. Всех их ненавижу до потемнения в глазах. За что? Черт его знает за что... Должно быть, за то, что у них смолоду сбережена «честь», что они могут взирать свысока на таких, как я. Ни один из них не стоит ломаного гроша, а как их все уважают! Особенно я ненавижу своего бывшего дружка Филиппа! Я страдаю от одного звука его голоса, от его уверенной манеры ступать по земле – ты знаешь, как он ставит ногу не глядя, словно земля сама должна бережно ее принять. Какие это ограниченные люди! Все их интересы сводятся к одному: работа, работа и работа. О чем бы они ни начали разговор: о музыке, книжной новинке, последней пьесе – все сведут к одному: обсерватория, дамба, Каспий. Я тоже, как ты знаешь, умею работать, и даже очень, но это средство к цели, а не сама цель. И среди этого полудурья движется, как солнечный зайчик, Лиза... Прости, ты ее, кажется, не жалуешь. Что поделаешь? Я, видно, как Тургенев, однолюб. Лизу мне не выкинуть из головы. Не знаю, Мирра, любовь это или страсть, но я думаю о ней засыпая и думаю просыпаясь. Десятки раз я мысленно обнимал ее, а потом плакал и скрежетал зубами от бессильного гнева. Ибо она для меня недостижима! Я потерял ее навсегда в тот штормовой день, когда высадил на каспийский лед ее братца Яшку и сынка нашей мачехи Фому. Такая не забудет, не примирится. К тому же она любит Мальшета. Он герой. А женщине хоть блоху убей, но с геройством. Извини, к тебе это не относится. Каждый день я в бессильной ярости смотрю, как Мальшет идет в их домик, просиживает там вечера. Их тесная компания: Мальшет, Лиза, Яшка, Фома, супруги Турышевы и Марфенька. Летом они часто уходили вдвоем – Филипп и Лиза – далеко по берегу моря. Они друзья. Вряд ли есть что большее: я бы почувствовал это, от меня не скроешь. (Кстати, Шалый до сих пор ее любит. Тоже безнадежно.) Но эта дружба неизбежно перейдет в любовь. Иначе не может быть: Лиза его давно любит и... не деревянный же он, наконец. Тошно мне, сестра! Иногда я жалею, что согласился на эту поездку. Не надо было мне ехать сюда. Но я опьянел от одной мысли, что снова увижу Лизу, буду работать с ней вместе. Но уж раз приехал, надо завершить работу, иначе Евгеша не простит. Он самолюбив и злопамятен! Ты спрашивала о Мальшете. Что о нем сказать? Много работает, носится по восточному побережью с лекциями, бомбардирует столичные газеты статьями о проблеме Каспия. Это у него пунктик помешательства! Дамбы не построит, а врагов себе наживет. Да еще с его характером: он же, невзирая на лица, высказывает человеку все, что о нем думает, с непосредственностью пятилетнего беби . Анфан тэррибль ... Кстати (или некстати?), мне кажется, Филипп до сих пор не забыл тебя. Только этим я и могу объяснить, что он так долго тянет с Лизой. Однажды он вступился за тебя перед Вассой Кузьминичной. Он сказал: «Вы ее не знаете... Мирра не такая, как всем кажется. Она очень порядочный человек!» В голосе его прозвучала нежность. А у тебя все прошло? Когда-то я был уверен, что вы поженитесь. Ну, всего. Целую ручки, твой брат Глеб. P . S . Пришли новых романов Ремарка, нечего читать. P . P . S. Мальшет собирается в Москву: очередной психоз с дамбой.
От Мирры Львовой Филиппу Мальшету.
Дорогой Филипп! Вспоминаешь ли ты меня? Сможешь ли простить? Как я была неумна, как недостойна нашей дружбы! И как я наказана бесполезными сожалениями. Я была обижена за отца. Если бы ты знал, как он тяжко уми рал. И вот сделала ошибку, в которой горько раскаиваюсь. Я не хочу оправдывать себя. Это было ужасно – замахнуться на то, что тебе дороже всего. Но я верю, что ты понял и простил. Не собираешься ли в Москву? Может быть, позвонишь? Еще лучше, если телеграфируешь. Я тебя встречу на аэродроме, поговорим без помех, как встарь. Твоя Мирра.
Телеграмма Мирре Львовой.
Буду Москве двадцать четвертого астраханским самолетом Филипп.
Глава восьмаяФИЛИПП МАЛЬШЕТ Ночью Филипп улетал в Москву. В семь часов вечера он уже собрался. Портфель с бумагами и небольшой кожаный чемодан лежали на диване. Филипп принял душ из морской воды и переоделся в дорогу. Собираясь, он все думал о Лизе. Последние месяцы она избегала его. Лиза была приветлива с ним, ровна, но между ними словно повис противный кисейный занавес (чего Мальшет и в театре терпеть не мог), и никак ему не убрать эту кисею. Все сквозь нее видно, а что-то мешает.Неужели Лизонька с ее умом и великодушием не может простить, что он выругался тогда сгоряча? Ведь не думал же он этого на самом деле! Он сейчас же пойдет к ней и потребует наконец объяснения. Время еще есть. Филипп завел часы.Прежде чем выключить свет, Мальшет с чисто мужским самодовольством оглядел свою комнату. Директорскую квартиру он отдал многосемейному электрику, а сам занял его комнату, рядом с Турышевыми. Женщина, которая ходила к нему убираться, держала ее в чистоте. Здесь ему больше нравилось, чем в его московской квартире. Там на всем лежал отпечаток вкуса матери, ее деспотической материнской любви, а здесь он обставил свою комнату, как нашел нужным.На стенах вместо ковров, панно и картин – морские карты. Вместо лакированных книжных шкафов – некрашеные стеллажи с книгами, научными журналами и запакованными приборами, хранящимися до поры, когда они понадобятся. Письменный – простой канцелярский – стол завален бумагой, черновиками рукописей, гранками, газетами, блокнотами. Среди кажущегося беспорядка память отлично хранила, где и что лежит. (После уборки матери он никогда не мог ничего найти.) Узкая кровать застелена пледом – подарок матери. На длинной полке – образцы ракушек и камней, собранных в экспедициях.Мать все собиралась приехать и «навести порядок». Филипп надеялся, что она так и не соберется. Они почти каждый день разговаривали по телефону, обменивались новостями. У нее были свои друзья – писатели, художники, издательские работники.Набросив меховую полудошку, Мальшет направился к Лизе. Яша, конечно, был у Марфеньки, а Лиза писала за круглым столом, на котором были разложены учебники, отпечатанные на машинке лекции, тетради, словари.Лиза очень похудела. Серые светлые глаза ее смотрели как-то грустно. Со слабой улыбкой она предложила Мальшету снять пальто и стала собирать в стопку разбросанные книги и тетради.– Ночью вылетаю самолетом в Астрахань,– сказал Мальшет, повесив в передней пальто. Он взял стул и сел возле Лизы.– Ты хочешь опять поднять вопрос о дамбе?– Нет. Дело не в дамбе. Пусть другой проект... хотя я не знаю пока лучшего. Но каспийский вопрос надо сдвинуть с точки замерзания. Потом всякие административные дела. Я закурю?– Пожалуйста, Филипп!Мальшет с наслаждением закурил. Как всегда, его охватило в комнате Лизы ощущение праздничности (долго не исчезающее потом). Никогда не появлялось у него вблизи Лизоньки тягостного чувства обыденности, утомления, внезапной и неуместной скуки. По словам Турышева и многих других, с ними происходило то же самое. Что-то было в этой девушке, не отличающейся ни красотой, ни женской кокетливостью, действующее на людей, как свежее раннее утро, полное блеска солнца, росы, бегущих облаков. Это незримое утро окружало ее в любое время года и суток, в радости и горе, создавая вокруг нее особую атмосферу радости, чистоты и праздничности.Зная Лизу столько лет, Мальшет не помнил ее в дурном настроении, скучной, недовольной – приземленной. Она могла заплакать, как всякая девушка, когда ее обидят или огорчат: но и слезы ее были подобны дождю при солнце. И в комнате, где она жила (или работала), всегда как бы присутствовало утро. Отблеск его играл на желтых оконных занавесках, корешках книг, накрахмаленной скатерти, в косых парусах белоснежной бригантины, стоящей на тумбочке, в углу.И, как всегда, в присутствии Лизы Мальшета непреодолимо потянуло говорить о самом дорогом и заветном, не опасаясь ни равнодушия, ни насмешек, ни того, что он может надоесть.– Я не могу понять, Лиза,– начал он,– почему каспийский вопрос не волнует наших крупнейших ученых. Они будут серьезно рассматривать самые узкие научные вопросы – о шестикрылом муравье или спорообразовании грибов,– но едва заговоришь с ними о каспийской проблеме, глаза отводятся в сторону, лицо приобретает сконфуженное выражение. Как будто им несешь детскую чепуху. В чем тут дело, не могу понять! Убытки государства из-за обмеления Каспия исчисляются миллиардами рублей, благосостояние сотен тысяч людей зависит от уровня моря, а солиднейшие ученые страны конфузятся, когда заговоришь о проблеме Каспия. Просто мистика какая-то!Лиза невольно рассмеялась, но тотчас же стала серьезной: она с интересом слушала. Лиза умела слушать.– На днях я начал было читать один фантастический рассказ,– продолжал Мальшет,– бросил, не дочитав: дрянь ужасная... Герой предлагает перегнать Венеру и Марс на земную орбиту. Сатурн, Уран и Нептун расколоть на части, а осколки поодиночке подогнать поближе к Солнцу. Детей он предлагает воспитывать на Юпитере, чтоб у них окрепли кости и мускулы...– Неужели могли напечатать такую глупость? – засмеялась Лиза.– Как видишь! Конечно, герой предлагает это по молодости лет. Но другой персонаж, «мудрый и старый», по словам автора, говорит по этому поводу: «Ваши идеи понадобятся лет через триста»... Так вот, мы же не предлагаем расколоть на части Сатурн. При современном уровне науки и техники регулирование моря человеком – вполне доступная вещь. Почему же, когда мы в сотый раз напоминаем об этом, солидные ученые на нас смотрят, как на инфантильных? Почему?Мальшет вопросительно смотрел на Лизу, вертя в пальцах карандаш.– Если наука почти неопровержимо докажет, что на Марсе есть разумные существа, то солидные ученые будут последними, которые признают это вслух,– задумчиво проговорила Лиза.– Не потому, что они косные или консервативные, нет, а просто слишком много об этом писалось облегченно и несерьезно (как у твоего этого автора), и маститому ученому просто неловко всерьез рассуждать об этом. Так, мне кажется, получилось с каспийской проблемой. Много шума подняли вокруг проекта дамб и поворота сибирских рек. Самая хорошая песня, когда мотив ее становится избитым от беспрерывного повторения, теряет все свое очарование.– Вот те раз!– возмутился Мальшет.– По-твоему, мы слишком много говорили о каспийской проблеме?– Об этом писали и говорили люди совсем некомпетентные, которых интересовала не научная постановка вопроса, а...– А нужды народного хозяйства! – твердо договорил Филипп.– Пусть так. Но как только вопрос о регулировании уровня Каспия человеком стал достоянием широкой толпы...– Народа!– Да, народа, конечно... то ученые, привыкшие к обсуждению проблем в аудиториях и кабинетах, на сугубо научном языке с применением труднопонятных формул, пришли к убеждению, что каспийский вопрос – это что-то несерьезное.– Ты этим объясняешь...– Да. Вспомни академика Оленева.– К черту Оленева! Но я не согласен с тобой. Не все же такие ученые, как Оленев...– Конечно, не все, но...Лиза и Филипп заспорили, как они спорили прежде. И все же это не было прежним разговором. Мальшет все время ощущал невидимый занавес между собою и Лизой и досадовал.– Лиза, мне нужно с тобой поговорить!– перебил он сам себя.– Я слушаю тебя, Филипп!– Лизонька, неужели ты до сих пор сердишься? Знаешь ведь, какой я вспыльчивый дурак. Ну?– Я не сержусь.– Но я чувствую!– Нет, ты ошибаешься. Мальшет помолчал, огорченный.– Лизонька, ты всегда была моим самым лучшим другом...– Я и теперь твой друг.– Будто?– Ну конечно, Филипп! Я всегда буду твоим другом и помощницей – всю жизнь... Я для того и на океанологический пошла, чтоб помогать тебе. Ведь у нас одна цель – покорить Каспий. Это твои идеи. Я была девчонкой, когда ты пришел к нам на маяк и я впервые услышала о дамбе. Это мне понравилось, а потом захватило целиком. Ты же знаешь, что я всегда иду с тобой. Я твой самый преданный помощник, а больше ведь тебе ничего от меня не надо.Мальшет неуверенно молчал. Светлые глаза честно и прямо смотрели на него. И все-таки... было в них что-то– затаенная боль? Неужто обида... до сих пор?– Спасибо, Лиза. Но мне чего-то не хватает в твоем теперешнем отношении ко мне. Как будто ты хочешь меня чего-то лишить. Почему ты так странно смотришь на меня?Лиза покачала головой, отодвинула стул, совсем тихонько, и стала неслышно ходить по комнате.– Ты получил письмо от Мирры?– вдруг спросила она.– Да. Кто тебе сказал?– Просматривала почту и увидела. Я думала, что после той ее статьи... Она же осмеяла все, что тебе дорого. Значит, ты простил? Васса Кузьминична перестала с ней здороваться... после такой статьи.– Я не злопамятен... Не как ты, Лизонька.– Он попытался пошутить, но шутка не получилась. Лиза смотрела на него с укором.Филипп почувствовал, что краснеет.– Хочешь, прочти ее письмо. Она глубоко раскаялась и просит простить ее.Филипп достал конверт из кармана пиджака.– Ты носишь его с собой... О нет, я не хочу его читать.Лиза попятилась назад. Она тоже сильно покраснела.– Филипп, мы столько лет друзья, но я никогда не спрашивала...– Можешь спрашивать о чем угодно.– Можно?–Лиза подошла к столу.– Если... Мирра Павловна согласится стать твоей женой, ты... женишься на ней?Филипп несколько смутился.– Вряд ли она согласится...– Мне важно, как ты... ну, если она согласится?– Лиза... видишь ли... ведь Мирра – это моя первая, мальчишеская еще, любовь...– Так не похоже на тебя, Филипп, изворачиваться... Скажи просто: да или нет.– Да.Лиза медленно повернулась и подошла к приемнику, стала искать в эфире... Она стояла спиной к Мальшету, чтоб он не видел, как дрожали ее пальцы. Она делала мужественные усилия, стараясь овладеть собой, и овладела. Когда она выключила приемник, Мальшет стоял уже в пальто, явно расстроенный.– Как вы все не любите ее...– проговорил он с усилием.– И все-таки вы ее не знаете. Кому ее знать, как не мне. Со школьной скамьи... Мне пора идти!«Филипп!... Ты никогда не догадывался. Не хотел догадаться. Зачем тебе...» Этого Лиза не сказала вслух, только подумала. Но Филипп не умел читать чужие мысли. Даже своего «самого близкого», по его словам, друга.– Мне пора,– повторил он и, охваченный непонятным ему чувством сожаления, шагнул к ней.– Дай-ка, дружок, я тебя поцелую. Ты на меня не сердись.Лиза подставила лицо, и он спокойно и ласково поцеловал ее в дрогнувшие губы.Так он ушел, не понимая сам, что он теряет. Но в самолете ему было до того не по себе, что, как говорится, «хоть в петлю лезь».– Тьфу ты черт!– бормотал он.– И чего на меня такая тоска напала? Нервы, что ли, расходились? Да ведь я отродясь не знал никаких нервов.В Астрахани он задержался на сутки по делам обсерватории. Хлопоты утомили и рассеяли его. На следующий день он вылетел в Москву, уже успокоенный, и всю дорогу думал о своей любви к Мирре, вспоминая то один, то другой эпизод.На аэродроме его встретила Мирра. Они долго, не в силах выговорить ни слова, смотрели друг на друга, потом обнялись. Мирра, всхлипнув, уткнула лицо в его плечо, и это было так не похоже на холодную самоуверенную Мирру, что Филипп ужаснулся. Сердце его опять заныло. Он крепко прижал Мирру к себе и поцеловал в висок. Он вдруг подумал с нежностью, что был бы счастливейшим человеком, если бы эта гордая, взбалмошная умница всю жизнь выплакивала бы свои разочарования (а их у нее будет немало!) у него на плече.Мирра первая пришла в себя и быстро повела его к такси. Был уже вечер, в сиянии люминесцентных ламп блестели лужи, накрапывал дождь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
От Мирры Львовой Филиппу Мальшету.
Дорогой Филипп! Вспоминаешь ли ты меня? Сможешь ли простить? Как я была неумна, как недостойна нашей дружбы! И как я наказана бесполезными сожалениями. Я была обижена за отца. Если бы ты знал, как он тяжко уми рал. И вот сделала ошибку, в которой горько раскаиваюсь. Я не хочу оправдывать себя. Это было ужасно – замахнуться на то, что тебе дороже всего. Но я верю, что ты понял и простил. Не собираешься ли в Москву? Может быть, позвонишь? Еще лучше, если телеграфируешь. Я тебя встречу на аэродроме, поговорим без помех, как встарь. Твоя Мирра.
Телеграмма Мирре Львовой.
Буду Москве двадцать четвертого астраханским самолетом Филипп.
Глава восьмаяФИЛИПП МАЛЬШЕТ Ночью Филипп улетал в Москву. В семь часов вечера он уже собрался. Портфель с бумагами и небольшой кожаный чемодан лежали на диване. Филипп принял душ из морской воды и переоделся в дорогу. Собираясь, он все думал о Лизе. Последние месяцы она избегала его. Лиза была приветлива с ним, ровна, но между ними словно повис противный кисейный занавес (чего Мальшет и в театре терпеть не мог), и никак ему не убрать эту кисею. Все сквозь нее видно, а что-то мешает.Неужели Лизонька с ее умом и великодушием не может простить, что он выругался тогда сгоряча? Ведь не думал же он этого на самом деле! Он сейчас же пойдет к ней и потребует наконец объяснения. Время еще есть. Филипп завел часы.Прежде чем выключить свет, Мальшет с чисто мужским самодовольством оглядел свою комнату. Директорскую квартиру он отдал многосемейному электрику, а сам занял его комнату, рядом с Турышевыми. Женщина, которая ходила к нему убираться, держала ее в чистоте. Здесь ему больше нравилось, чем в его московской квартире. Там на всем лежал отпечаток вкуса матери, ее деспотической материнской любви, а здесь он обставил свою комнату, как нашел нужным.На стенах вместо ковров, панно и картин – морские карты. Вместо лакированных книжных шкафов – некрашеные стеллажи с книгами, научными журналами и запакованными приборами, хранящимися до поры, когда они понадобятся. Письменный – простой канцелярский – стол завален бумагой, черновиками рукописей, гранками, газетами, блокнотами. Среди кажущегося беспорядка память отлично хранила, где и что лежит. (После уборки матери он никогда не мог ничего найти.) Узкая кровать застелена пледом – подарок матери. На длинной полке – образцы ракушек и камней, собранных в экспедициях.Мать все собиралась приехать и «навести порядок». Филипп надеялся, что она так и не соберется. Они почти каждый день разговаривали по телефону, обменивались новостями. У нее были свои друзья – писатели, художники, издательские работники.Набросив меховую полудошку, Мальшет направился к Лизе. Яша, конечно, был у Марфеньки, а Лиза писала за круглым столом, на котором были разложены учебники, отпечатанные на машинке лекции, тетради, словари.Лиза очень похудела. Серые светлые глаза ее смотрели как-то грустно. Со слабой улыбкой она предложила Мальшету снять пальто и стала собирать в стопку разбросанные книги и тетради.– Ночью вылетаю самолетом в Астрахань,– сказал Мальшет, повесив в передней пальто. Он взял стул и сел возле Лизы.– Ты хочешь опять поднять вопрос о дамбе?– Нет. Дело не в дамбе. Пусть другой проект... хотя я не знаю пока лучшего. Но каспийский вопрос надо сдвинуть с точки замерзания. Потом всякие административные дела. Я закурю?– Пожалуйста, Филипп!Мальшет с наслаждением закурил. Как всегда, его охватило в комнате Лизы ощущение праздничности (долго не исчезающее потом). Никогда не появлялось у него вблизи Лизоньки тягостного чувства обыденности, утомления, внезапной и неуместной скуки. По словам Турышева и многих других, с ними происходило то же самое. Что-то было в этой девушке, не отличающейся ни красотой, ни женской кокетливостью, действующее на людей, как свежее раннее утро, полное блеска солнца, росы, бегущих облаков. Это незримое утро окружало ее в любое время года и суток, в радости и горе, создавая вокруг нее особую атмосферу радости, чистоты и праздничности.Зная Лизу столько лет, Мальшет не помнил ее в дурном настроении, скучной, недовольной – приземленной. Она могла заплакать, как всякая девушка, когда ее обидят или огорчат: но и слезы ее были подобны дождю при солнце. И в комнате, где она жила (или работала), всегда как бы присутствовало утро. Отблеск его играл на желтых оконных занавесках, корешках книг, накрахмаленной скатерти, в косых парусах белоснежной бригантины, стоящей на тумбочке, в углу.И, как всегда, в присутствии Лизы Мальшета непреодолимо потянуло говорить о самом дорогом и заветном, не опасаясь ни равнодушия, ни насмешек, ни того, что он может надоесть.– Я не могу понять, Лиза,– начал он,– почему каспийский вопрос не волнует наших крупнейших ученых. Они будут серьезно рассматривать самые узкие научные вопросы – о шестикрылом муравье или спорообразовании грибов,– но едва заговоришь с ними о каспийской проблеме, глаза отводятся в сторону, лицо приобретает сконфуженное выражение. Как будто им несешь детскую чепуху. В чем тут дело, не могу понять! Убытки государства из-за обмеления Каспия исчисляются миллиардами рублей, благосостояние сотен тысяч людей зависит от уровня моря, а солиднейшие ученые страны конфузятся, когда заговоришь о проблеме Каспия. Просто мистика какая-то!Лиза невольно рассмеялась, но тотчас же стала серьезной: она с интересом слушала. Лиза умела слушать.– На днях я начал было читать один фантастический рассказ,– продолжал Мальшет,– бросил, не дочитав: дрянь ужасная... Герой предлагает перегнать Венеру и Марс на земную орбиту. Сатурн, Уран и Нептун расколоть на части, а осколки поодиночке подогнать поближе к Солнцу. Детей он предлагает воспитывать на Юпитере, чтоб у них окрепли кости и мускулы...– Неужели могли напечатать такую глупость? – засмеялась Лиза.– Как видишь! Конечно, герой предлагает это по молодости лет. Но другой персонаж, «мудрый и старый», по словам автора, говорит по этому поводу: «Ваши идеи понадобятся лет через триста»... Так вот, мы же не предлагаем расколоть на части Сатурн. При современном уровне науки и техники регулирование моря человеком – вполне доступная вещь. Почему же, когда мы в сотый раз напоминаем об этом, солидные ученые на нас смотрят, как на инфантильных? Почему?Мальшет вопросительно смотрел на Лизу, вертя в пальцах карандаш.– Если наука почти неопровержимо докажет, что на Марсе есть разумные существа, то солидные ученые будут последними, которые признают это вслух,– задумчиво проговорила Лиза.– Не потому, что они косные или консервативные, нет, а просто слишком много об этом писалось облегченно и несерьезно (как у твоего этого автора), и маститому ученому просто неловко всерьез рассуждать об этом. Так, мне кажется, получилось с каспийской проблемой. Много шума подняли вокруг проекта дамб и поворота сибирских рек. Самая хорошая песня, когда мотив ее становится избитым от беспрерывного повторения, теряет все свое очарование.– Вот те раз!– возмутился Мальшет.– По-твоему, мы слишком много говорили о каспийской проблеме?– Об этом писали и говорили люди совсем некомпетентные, которых интересовала не научная постановка вопроса, а...– А нужды народного хозяйства! – твердо договорил Филипп.– Пусть так. Но как только вопрос о регулировании уровня Каспия человеком стал достоянием широкой толпы...– Народа!– Да, народа, конечно... то ученые, привыкшие к обсуждению проблем в аудиториях и кабинетах, на сугубо научном языке с применением труднопонятных формул, пришли к убеждению, что каспийский вопрос – это что-то несерьезное.– Ты этим объясняешь...– Да. Вспомни академика Оленева.– К черту Оленева! Но я не согласен с тобой. Не все же такие ученые, как Оленев...– Конечно, не все, но...Лиза и Филипп заспорили, как они спорили прежде. И все же это не было прежним разговором. Мальшет все время ощущал невидимый занавес между собою и Лизой и досадовал.– Лиза, мне нужно с тобой поговорить!– перебил он сам себя.– Я слушаю тебя, Филипп!– Лизонька, неужели ты до сих пор сердишься? Знаешь ведь, какой я вспыльчивый дурак. Ну?– Я не сержусь.– Но я чувствую!– Нет, ты ошибаешься. Мальшет помолчал, огорченный.– Лизонька, ты всегда была моим самым лучшим другом...– Я и теперь твой друг.– Будто?– Ну конечно, Филипп! Я всегда буду твоим другом и помощницей – всю жизнь... Я для того и на океанологический пошла, чтоб помогать тебе. Ведь у нас одна цель – покорить Каспий. Это твои идеи. Я была девчонкой, когда ты пришел к нам на маяк и я впервые услышала о дамбе. Это мне понравилось, а потом захватило целиком. Ты же знаешь, что я всегда иду с тобой. Я твой самый преданный помощник, а больше ведь тебе ничего от меня не надо.Мальшет неуверенно молчал. Светлые глаза честно и прямо смотрели на него. И все-таки... было в них что-то– затаенная боль? Неужто обида... до сих пор?– Спасибо, Лиза. Но мне чего-то не хватает в твоем теперешнем отношении ко мне. Как будто ты хочешь меня чего-то лишить. Почему ты так странно смотришь на меня?Лиза покачала головой, отодвинула стул, совсем тихонько, и стала неслышно ходить по комнате.– Ты получил письмо от Мирры?– вдруг спросила она.– Да. Кто тебе сказал?– Просматривала почту и увидела. Я думала, что после той ее статьи... Она же осмеяла все, что тебе дорого. Значит, ты простил? Васса Кузьминична перестала с ней здороваться... после такой статьи.– Я не злопамятен... Не как ты, Лизонька.– Он попытался пошутить, но шутка не получилась. Лиза смотрела на него с укором.Филипп почувствовал, что краснеет.– Хочешь, прочти ее письмо. Она глубоко раскаялась и просит простить ее.Филипп достал конверт из кармана пиджака.– Ты носишь его с собой... О нет, я не хочу его читать.Лиза попятилась назад. Она тоже сильно покраснела.– Филипп, мы столько лет друзья, но я никогда не спрашивала...– Можешь спрашивать о чем угодно.– Можно?–Лиза подошла к столу.– Если... Мирра Павловна согласится стать твоей женой, ты... женишься на ней?Филипп несколько смутился.– Вряд ли она согласится...– Мне важно, как ты... ну, если она согласится?– Лиза... видишь ли... ведь Мирра – это моя первая, мальчишеская еще, любовь...– Так не похоже на тебя, Филипп, изворачиваться... Скажи просто: да или нет.– Да.Лиза медленно повернулась и подошла к приемнику, стала искать в эфире... Она стояла спиной к Мальшету, чтоб он не видел, как дрожали ее пальцы. Она делала мужественные усилия, стараясь овладеть собой, и овладела. Когда она выключила приемник, Мальшет стоял уже в пальто, явно расстроенный.– Как вы все не любите ее...– проговорил он с усилием.– И все-таки вы ее не знаете. Кому ее знать, как не мне. Со школьной скамьи... Мне пора идти!«Филипп!... Ты никогда не догадывался. Не хотел догадаться. Зачем тебе...» Этого Лиза не сказала вслух, только подумала. Но Филипп не умел читать чужие мысли. Даже своего «самого близкого», по его словам, друга.– Мне пора,– повторил он и, охваченный непонятным ему чувством сожаления, шагнул к ней.– Дай-ка, дружок, я тебя поцелую. Ты на меня не сердись.Лиза подставила лицо, и он спокойно и ласково поцеловал ее в дрогнувшие губы.Так он ушел, не понимая сам, что он теряет. Но в самолете ему было до того не по себе, что, как говорится, «хоть в петлю лезь».– Тьфу ты черт!– бормотал он.– И чего на меня такая тоска напала? Нервы, что ли, расходились? Да ведь я отродясь не знал никаких нервов.В Астрахани он задержался на сутки по делам обсерватории. Хлопоты утомили и рассеяли его. На следующий день он вылетел в Москву, уже успокоенный, и всю дорогу думал о своей любви к Мирре, вспоминая то один, то другой эпизод.На аэродроме его встретила Мирра. Они долго, не в силах выговорить ни слова, смотрели друг на друга, потом обнялись. Мирра, всхлипнув, уткнула лицо в его плечо, и это было так не похоже на холодную самоуверенную Мирру, что Филипп ужаснулся. Сердце его опять заныло. Он крепко прижал Мирру к себе и поцеловал в висок. Он вдруг подумал с нежностью, что был бы счастливейшим человеком, если бы эта гордая, взбалмошная умница всю жизнь выплакивала бы свои разочарования (а их у нее будет немало!) у него на плече.Мирра первая пришла в себя и быстро повела его к такси. Был уже вечер, в сиянии люминесцентных ламп блестели лужи, накрапывал дождь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27