— спешит он загладить неловкость — ему кажется, что он меня обидел. — Я вам непременно расскажу про эти книжки, только не сегодня. В другой раз, когда мы с вами лучше познакомимся. Ладно?Иногда речь заходит у нас о тех или других событиях, происходящих в нашем городе, или вообще в России, или даже «в заграничном мире». Степа и Шнир часто оценивают эти события не так, как пишут в газетах, даже не так, как иные люди, приходящие к нам в дом. Когда я спрашиваю об этом папу, то порой он думает так, как Степа и Шнир, а иногда и не так. Вот не так давно Соединенные Штаты Америки вели войну с Испанией изза острова Кубы. Одни считали, что права Испания, другие — что правы Соединенные Штаты. Шнир и Степа говорили об этой войне сдержанно, словно даже неохотно. Когда я спросила, кому они желают победы, Степа усмехнулся и по своему обыкновению подмигнул Шниру:— Азорка, а?— Конечно! — отозвался Шнир. — Пусть она знает. Объясни ей, Степа, кому мы с тобой сочувствуем: Испании или Америке.Степа посмотрел мне прямо в глаза и коротко бросил:— Никому!— Кому тут сочувствовать? — стал объяснять Шнир. — Испании, что ли?— В газетах пишут: Испания раньше владела Кубой… — вспомнила я.— Испания раньше закапала Кубу! — перебивает меня Шнир. — Испания силой завладела Кубой и с тех пор только и умела, что мучить этих несчастных кубинцев: жечь, резать, грабить их… Разобьют Испанию — так ей и надо! Но, если победят американцы, тоже радоваться нечему: они эту Кубу обдерут как липку! Из-за того и воюют, чтобы захватить богатства Кубы.— Так кому же сочувствовать? — недоумеваю я.— А кому вы будете сочувствовать, если при вас два вора подерутся из-за награбленного добра? Никому, да?.. Правильно! Вор у вора дубинку украл. Нехай они этой дубинкой друг другу башку продолбают!Иногда во время нашего урока в комнату входит папа. Часто он как раз в это время возвращается домой после бессонной ночи, проведенной у больного.— Здравствуйте, шестая держава! — здоровается папа со Степой и Шниром («шестой державой» называют печать).Здороваясь с папой, мои «учни» вежливо встают.— Ну, что будет сегодня в газетах? — интересуется папа.В этот ранний час почтальоны еще не успели разнести местную газету, а столичные газеты прибывают еще позднее — в середине дня. Но мои ученики знают все новости: они набирали номер минувшей ночью. И они с готовностью сообщают папе содержание всех телеграмм.А сегодня, сегодня — в знаменательный день, последний день учебного года! — Степа и Шнир пришли на урок почему-то взволнованные и сразу спросили, дома ли папа.— Дома, дома! — раздается голос папы, и он входит в мою комнату. — Ну что? Опять кто-нибудь из вас руку повредил?— Что руку! Что повредил! Совсем другое, господин доктор!— Вижу, вижу — шестая держава принесла новости! — И папа с интересом смотрит на наборщиков.— Да еще какие новости! — сияет Степа. — Закачаться!..А Шнир объявляет торжественным голосом:— Вчера крейсер «Сфакс» отплыл к Чертову Острову!.. — И, не выдержав торжественного тона, Шнир расплывается в счастливой улыбке. — За Дрейфусом, господин доктор!— Значит, значит… — Голос папы внезапно словно хрипнет. — Дело Дрейфуса постановили пересмотреть?— Да! — отвечают в один голос Степа и Шнир. — Да, дело будет пересмотрено!— А пока, — добавляет Шнир, — за Дрейфусом отправлен крейсер «Сфакс»!Папа часто-часто моргает — это бывает у него, когда он волнуется. Потом крепко жмет руки Шниру и Степе:— Вот она, правда!— Правда! — ликует Степа. — Правда — это о-го-го!— Одним словом, — заключает Шнир, — правда — это правда! Ни больше ни меньше.После ухода наборщиков я обнаруживаю, что они забыли у меня на столе свой учебник немецкого языка, — наверное, от радости, что «Сфакс» плывет за Дрейфусом!Для длинного разговора г папой уже нет времени — мне надо отправляться в институт. Но все-таки я хочу хоть кратенько спросить:— Папа, что вы тут говорили про Дрейфуса?— А ты разве не знаешь из газет?— Знаю, только не все. Газеты все гадают, будет пересмотр его дела или нет. Они пишут: Дрейфус невинно осужден. Это я знаю. Я только уже не помню, как все это началось.— Почти пять лет назад, — уточняет папа.— Вот, вот! Я тогда была маленькая, в первом классе. Ты мне расскажешь, папа?— Ну как я тебе расскажу? Я уже и сам не все помню… Ох, был бы Александр Степанович Ветлугин! Он бы нам все выложил — до последней горошинки. Да где он, Александр Степанович!— А куда он пропал?— Вспомнила! Он еще прошлой весной в Париж уехал. С богатыми купцами Сметаниными. На целый год. Он там с их детьми заниматься будет, да и взрослым пригодится как переводчик, — они не знают французского языка. За него-то я рад — он ведь здесь бедствовал: из гимназии, где он преподавал, его уволили… Очень мне его недостает! Удивительно разносторонне знающий человек!За дверью слышно покашливание: «Г-хм…» В комнату снова входят Шнир и Степа Разин.— Извиняемся. Мы тут у вас книжечку свою забыли.— Когда мы сейчас входили, — добавляет Степа, — вы тут говорили про господина Ветлугина, да? Так вот — он уже приехал из-за границы.— Александр Степанович приехал? — радуется папа. — Словно угадал, что нужен он нам! А вы его знаете?— Еще как знаем! — весело докладывает Степа, но тут же почему-то спохватывается. — Азорка, а?— Нет! — твердо обрубает разговор Шнир. — До свидания!Они уходят.— Да-а-а… — задумчиво тянет папа. — Вот за это самое, за то, что водит он знакомство с рабочими, ходят они к нему, книжки он им, наверное, дает, — вот за это и уволили Александра Степановича из гимназии. Только смотри! — вдруг спохватывается папа. — Об этом никому: ни подружкам, ни игрушкам!..Туповатый все-таки народ — взрослые! Ну когда такое было, чтобы я что-нибудь секретное выболтала? Не бывало такого никогда. И пора бы уже папе соображать! «Ни подружкам, ни игрушкам». В куклы, что ли, я играю?Мама входит очень недовольная:— Яков! Девочка опоздает в институт. Прекрати заседание!..А об Александре Степановиче забыла тебе сказать. Прости, пожалуйста! Я его вчера на улице встретила. Вернулся из-за границы — ну такой же, каким уехал! Даже шляпы новой в Париже не купил. Только на глазах у него теперь вместо абажурчика темные очки.— А когда он к нам придет, не говорил он тебе?— Сегодня придет, сказал. Кланялся тебе, о Сашеньке спрашивал… Да пойдешь ты наконец в институт? — сердится мама. — Пять минут десятого!.. Вы тут о Дрейфусе разговаривали, а уж у нее, наверное, муравейник так и работает!«Муравейник» — так мама называет мою голову. Что ни попади в этот муравейник извне — жучок, листок, щепочка, сосновая шишка, пучок хвойных игл, — со всех сторон сбегаются муравьи, осматривают новинку-находку, шевелят ее, переворачивают, тащат куда-то. Так и моя голова! Прочитаю ли о чем-нибудь, услышу ли — и пошла работа! О Дрейфусе я помню: из-за этого дела тогда волновался весь наш дом, все знакомые. И меня тоже это зацепило в то время: как же так — невинного человека словно зарыли заживо в могилу на далеком, почти необитаемом острове! Но мне было всего десять лет, очень многого я во всем этом просто не понимала. Кто сделал это черное дело, для чего сделал? Потом, когда мне уже минуло двенадцать, дело это снова всплыло. Однако и тут в моей голове еще не все дозрело для полного понимания, почему мир волнуется из-за этого французского офицера.Вот сейчас я, видно, «доросла». С той минуты, как я услыхала разговор папы со Шниром и Степой, словно лопату воткнули в мой «муравейник»! Спускаюсь по лестнице, выхожу из подъезда на улицу — в голове мысли бегут, сталкиваясь, наступая друг другу на ноги… И я уже понимаю — так бывало со мной не раз, — я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю, не осмыслю всего того, что мне сейчас еще неясно.На улице неожиданный сюрприз! У подъезда — дедушка.— Дедушка, ты? — Нет! — отвечает дедушка. — Это не я, другой кавалер!— Ты ждешь меня, дедушка?— Нет, не тебя! Голландскую королеву Вильгельмину!.. Ну что ты глупости спрашиваешь? Конечно, я жду тебя. У тебя сегодня последний день ученья? Ну, я провожу тебя в институт, — парадно! Ты что, не рада?Сказать по правде, по самой настоящей правде, — нет, я не рада своему торжественному спутнику и провожатому. Я очень люблю своего дедушку — он замечательный: и добрый, и веселый. Но ходить с ним по улицам — это мучение. Дедушка не может — ну вот просто не может, и все! — пройти мимо чего-либо и кого-либо, как сторонний человек: он вмешивается во все, что видит. Кто-то с кем-то ругается — ну какое до этого дело дедушке? Нет, он обязательно будет разбирать, кто прав, кто виноват, да еще сделает участникам перебранки строгое замечание: «Ругаться на улице неприлично! Человек должен быть человеком, а не свиньей!»Это, кстати сказать, любимое дедушкино изречение.Если где дерутся, держите дедушку! Он тоже лезет в драку.Когда ему говорят:— Зачем вы заступаетесь за незнакомого человека? Может быть, его бьют за дело.— Втроем — на одного? — удивляется дедушка. — Это не может быть «за дело»! Люди должны быть людьми, а не свиньями!Конечно, дедушка справедливый человек. И смелый. И очень сильный физически, даже теперь, когда он уже старый. Но ходить с ним по улице — мука! Он вмешивается во все скандалы!Он воспитывает всех жителей города! Он учит всех вести себя пристойно… Несчастье, а не дедушка!— Дедушка, — спрашиваю я, — а если бы генерал-губернатор ругался и дрался на улице, — ты бы и ему сказал, что человек должен быть человеком?— А как же иначе? — искренне удивляется дедушка. — Если он генерал-губернатор, так ему можно быть свиньей?Случается даже так, что дедушка обрушивается на какую-нибудь уличную торговку и долго отчитывает ее за то, что она сморкается первобытным способом: при помощи пальцев.— Старый вы скандалист, папаша! — укоряет дедушку мама. — Ну не все ли вам равно, как сморкается уличная торговка?— Нет, — упрямо твердит дедушка, — мне это не все равно.Человек должен быть человеком. А она этими засопленными пальцами трогает потом свой товар — ириски, яблоки, вареные бобы…— И вы должны ее судить, да?— Я должен ее учить, — поправляет дедушка.— Да ведь она темная, необразованная!— Я сам необразованный. Даже грамоте выучился по уличным вывескам. Если бы меня, маленького, учили, — господи, я бы знал все на свете! Людей надо учить — ну и я тоже учу их чему могу.— Брось, папаша! Нашел дело — учить людей сморкаться! — вмешивается папа. — Ступай уж лучше прямо в миссионеры!— В миссионеры? — переспрашивает дедушка с величайшим презрением. — Это которые едут в Африку и учат негров всяким глупостям? Нет, не желаю!— Почему?— Потому что негры могут мне сказать: «Господин Яновский, не мешайтесь в чужие дела! Ступайте к черту!» А что я им на это отвечу? Они же будут правы.
Тут в спор вступает дядя Николай:— Зачем папаше быть миссионером? — говорит он, хитро прищурившись. — Сам бог велел папаше быть тореадором. Он очень талантливо обращается с рогатой скотиной…И все хохочут. Даже сам дедушка сконфуженно улыбается.Смеюсь и я, хотя тот случай, на который намекает дядя Николай, произошел, когда меня еще и на свете не было.Было это давно — в нашем городе жил тогда козел. Как в песенке поется: «Жил-был у бабушки серенький козлик…» Только этот козел жил не у бабушки, был не серенький, даже не козлик, а старый, грязный, вонючий козлище, весь в репьях, со свалявшейся шерстью и длинной бородой — она тряслась, когда козел блеял. Как у всех козлов, морда его улыбалась почти насмешливо. Козел был злой, сильный и — ничей: хозяин его был неизвестен.Жили тогда дедушка и бабушка в пригородной слободке. Дома там были почти все деревянные, пожары бывали часты. Для борьбы с этим бедствием жители устроили так называемую вольную (то есть добровольную) пожарную дружину. Слободка очень гордилась своей дружиной. Да и было чем гордиться!— Бывало, — рассказывал мне дедушка, — мчится на пожар дружина, кони (положим, клячи, но все-таки — кони!) везут на двух телегах насос, кишку, лестницы, всякую пожарную снасть.На передней телеге пожарный все время звонит в колокол, сзывает народ на пожар. А начальник вольной пожарной дружины — был такой белорус Лявон Пинчук — здорр-ровый мужчина, сквернослов, не приведи бог. Ну просто, я тебе скажу, никакого театра не надо! Стоит Лявон, подбоченившись, и командует:«Ваду, собачьи дети! Ваду давайтя! (Воду давайте!)» Красота!Вот у этих «вольных пожарников» и прижился ничейный козел. Он ночевал в пожарном депо, то есть в сарае, где хранились насос с кишкой, лестницы и прочее имущество дружины. Ночью козел охранял все это лучше, чем собака, — воры боялись свирепого козла.Днем козел бродил по слободке, жрал, что попадалось. Норовил обглодать молоденькие фруктовые деревца, яблоньки, вишни, кусты акаций. Но не брезговал ни бумагой, ни отбросами.Больше всего обожал табак и махорку.Но где бы козел ни находился, какое бы лакомство ни послала ему судьба — хотя бы папиросы! — стоило ему только заслышать издали звон пожарного колокола, как он, бросив все, мчался сломя голову догонять телеги с насосом, кишкой и пожарными лестницами. Козел, видимо, считал своей служебной обязанностью присутствовать на всех пожарах.Остряки уверяли даже, будто на смотрах вольной пожарной дружины козел важно занимает место на левом фланге пожарников!Звали этого замечательного противопожарного козла… ну конечно, его звали Брандмайор (так назывались тогда начальники пожарных дружин).Случилось как-то, что дедушка, сидя один дома, услыхал со двора отчаянную ругань. Дедушка выглянул в окно. Сосед-извозчик, пьяный, чистил сбрую и грубо ругался, а во дворе играли дети.Дедушка крикнул извозчику, чтобы не ругался. Извозчик стал ругаться еще хлеще.Дедушка вышел во двор:— Я тебе, пьяному дураку, сказал, чтоб не ругался при детях!— А почему же это мне не ругаться?— А потому, — сказал дедушка с удовольствием, — что человек должен быть человеком, а не свиньей!Извозчик спьяну обиделся и полез драться.— Стах, — миролюбиво остерег его дедушка, — не дерись! Ты пьяный, на ногах не стоишь. Я из тебя каклет сделаю!Драка все-таки состоялась. Никто не мог разнять дерущихся — изо всех окон смотрели одни только женщины и дети.В пылу драки противники не заметили, как во дворе появился пожарный козел Брандмайор. Козел зашел извозчику в тыл и поддал ему рогами под зад. Извозчик заорал; от удара Брандмайоровых рогов он отлетел, как пушинка, к помойной яме и ткнулся в нее головой. Во всех окнах исчезли лица детей и женщин — от ужаса они с криком присели на пол.Затем… затем во дворе наступила странная тишина. Все понимали, что если извозчик и успел крикнуть, то дедушку козел, наверное, тряханул так, что вышиб из старика дух.Осторожно, замирая от страха, женщины и дети снова прильнули к окнам и — остолбенели.Извозчик стонал, лежа около помойной ямы. Дедушка сидел на бревне в самом углу двора и кормил козла Брандмайора папиросами.— Ешь, подлая твоя душа! — приговаривал дедушка. — Не абы какие папиросы — собственной набивки. Ешь, чтоб ты подох!Брандмайор с аппетитом, с жадностью пожирал папиросы и — пока ел — никого не задирал. Но папиросы убывали, коробок в дедушкиной руке был почти пуст… Что произойдет после того, как Брандмайор сожрет последнюю папиросу?И произошло чудо! Козел вдруг перестал есть, поднял голову. Он словно прислушивался к чему-то… И, раньше чем дедушка различил смутный отдаленный звон, козел стремглав умчался прочь. А через короткое время по улице, мимо дома, протарахтели пожарные телеги с насосом, кишкой и лестницами, а за ними озабоченно бежал козел Брандмайор.Еще через несколько минут дедушка помогал извозчику Стаху встать на ноги, приговаривая:— Эх, ты-ы-ы! Пьяный, ругаешься, лезешь в драку. Человек должен быть человеком, а не свиньей!— Дедушка, — спросила я как-то, — а почему ты догадался усесться на бревне и угощать козла папиросами?— Я? Догадался? Чтоб мои враги так о своем счастье догадались! Не догадался я — меня козел загнал на бревно. И что мне оставалось делать, как не угощать его, подлеца, папиросами?Скажете, дедушка — молодец? Конечно, молодец! Но все-таки ходить с ним по улице несносно. Вот и сейчас — он провожает меня в институт, а сам только и высматривает, нет ли где поблизости таких человеков, которые не хотят быть человеками.— Дедушка, — говорю я, чтобы отвлечь его внимание от окружающего, — ты слышал? На Чертов Остров отправили крейсер «Сфакс» за Дрейфусом!Дедушка внезапно останавливается как вкопанный.— Что? Что? Что? — кричит он вдруг не своим голосом и добавляет тихо, как бы со страхом: — Ты не шутишь?— Какие шутки, дедушка! Это будет сегодня в газетах.Дедушка потрясен. Он что-то бормочет, он обнимает и целует меня.— Вот умница, вот умница! — бормочет он. — Ты на меня не рассердишься, если я тебя оставлю? Я побегу к бабушке — расскажу ей. Ты на меня не рассердишься?..И, не дожидаясь моего ответа, дедушка рысью мчится к своему дому.
1 2 3 4 5 6
Тут в спор вступает дядя Николай:— Зачем папаше быть миссионером? — говорит он, хитро прищурившись. — Сам бог велел папаше быть тореадором. Он очень талантливо обращается с рогатой скотиной…И все хохочут. Даже сам дедушка сконфуженно улыбается.Смеюсь и я, хотя тот случай, на который намекает дядя Николай, произошел, когда меня еще и на свете не было.Было это давно — в нашем городе жил тогда козел. Как в песенке поется: «Жил-был у бабушки серенький козлик…» Только этот козел жил не у бабушки, был не серенький, даже не козлик, а старый, грязный, вонючий козлище, весь в репьях, со свалявшейся шерстью и длинной бородой — она тряслась, когда козел блеял. Как у всех козлов, морда его улыбалась почти насмешливо. Козел был злой, сильный и — ничей: хозяин его был неизвестен.Жили тогда дедушка и бабушка в пригородной слободке. Дома там были почти все деревянные, пожары бывали часты. Для борьбы с этим бедствием жители устроили так называемую вольную (то есть добровольную) пожарную дружину. Слободка очень гордилась своей дружиной. Да и было чем гордиться!— Бывало, — рассказывал мне дедушка, — мчится на пожар дружина, кони (положим, клячи, но все-таки — кони!) везут на двух телегах насос, кишку, лестницы, всякую пожарную снасть.На передней телеге пожарный все время звонит в колокол, сзывает народ на пожар. А начальник вольной пожарной дружины — был такой белорус Лявон Пинчук — здорр-ровый мужчина, сквернослов, не приведи бог. Ну просто, я тебе скажу, никакого театра не надо! Стоит Лявон, подбоченившись, и командует:«Ваду, собачьи дети! Ваду давайтя! (Воду давайте!)» Красота!Вот у этих «вольных пожарников» и прижился ничейный козел. Он ночевал в пожарном депо, то есть в сарае, где хранились насос с кишкой, лестницы и прочее имущество дружины. Ночью козел охранял все это лучше, чем собака, — воры боялись свирепого козла.Днем козел бродил по слободке, жрал, что попадалось. Норовил обглодать молоденькие фруктовые деревца, яблоньки, вишни, кусты акаций. Но не брезговал ни бумагой, ни отбросами.Больше всего обожал табак и махорку.Но где бы козел ни находился, какое бы лакомство ни послала ему судьба — хотя бы папиросы! — стоило ему только заслышать издали звон пожарного колокола, как он, бросив все, мчался сломя голову догонять телеги с насосом, кишкой и пожарными лестницами. Козел, видимо, считал своей служебной обязанностью присутствовать на всех пожарах.Остряки уверяли даже, будто на смотрах вольной пожарной дружины козел важно занимает место на левом фланге пожарников!Звали этого замечательного противопожарного козла… ну конечно, его звали Брандмайор (так назывались тогда начальники пожарных дружин).Случилось как-то, что дедушка, сидя один дома, услыхал со двора отчаянную ругань. Дедушка выглянул в окно. Сосед-извозчик, пьяный, чистил сбрую и грубо ругался, а во дворе играли дети.Дедушка крикнул извозчику, чтобы не ругался. Извозчик стал ругаться еще хлеще.Дедушка вышел во двор:— Я тебе, пьяному дураку, сказал, чтоб не ругался при детях!— А почему же это мне не ругаться?— А потому, — сказал дедушка с удовольствием, — что человек должен быть человеком, а не свиньей!Извозчик спьяну обиделся и полез драться.— Стах, — миролюбиво остерег его дедушка, — не дерись! Ты пьяный, на ногах не стоишь. Я из тебя каклет сделаю!Драка все-таки состоялась. Никто не мог разнять дерущихся — изо всех окон смотрели одни только женщины и дети.В пылу драки противники не заметили, как во дворе появился пожарный козел Брандмайор. Козел зашел извозчику в тыл и поддал ему рогами под зад. Извозчик заорал; от удара Брандмайоровых рогов он отлетел, как пушинка, к помойной яме и ткнулся в нее головой. Во всех окнах исчезли лица детей и женщин — от ужаса они с криком присели на пол.Затем… затем во дворе наступила странная тишина. Все понимали, что если извозчик и успел крикнуть, то дедушку козел, наверное, тряханул так, что вышиб из старика дух.Осторожно, замирая от страха, женщины и дети снова прильнули к окнам и — остолбенели.Извозчик стонал, лежа около помойной ямы. Дедушка сидел на бревне в самом углу двора и кормил козла Брандмайора папиросами.— Ешь, подлая твоя душа! — приговаривал дедушка. — Не абы какие папиросы — собственной набивки. Ешь, чтоб ты подох!Брандмайор с аппетитом, с жадностью пожирал папиросы и — пока ел — никого не задирал. Но папиросы убывали, коробок в дедушкиной руке был почти пуст… Что произойдет после того, как Брандмайор сожрет последнюю папиросу?И произошло чудо! Козел вдруг перестал есть, поднял голову. Он словно прислушивался к чему-то… И, раньше чем дедушка различил смутный отдаленный звон, козел стремглав умчался прочь. А через короткое время по улице, мимо дома, протарахтели пожарные телеги с насосом, кишкой и лестницами, а за ними озабоченно бежал козел Брандмайор.Еще через несколько минут дедушка помогал извозчику Стаху встать на ноги, приговаривая:— Эх, ты-ы-ы! Пьяный, ругаешься, лезешь в драку. Человек должен быть человеком, а не свиньей!— Дедушка, — спросила я как-то, — а почему ты догадался усесться на бревне и угощать козла папиросами?— Я? Догадался? Чтоб мои враги так о своем счастье догадались! Не догадался я — меня козел загнал на бревно. И что мне оставалось делать, как не угощать его, подлеца, папиросами?Скажете, дедушка — молодец? Конечно, молодец! Но все-таки ходить с ним по улице несносно. Вот и сейчас — он провожает меня в институт, а сам только и высматривает, нет ли где поблизости таких человеков, которые не хотят быть человеками.— Дедушка, — говорю я, чтобы отвлечь его внимание от окружающего, — ты слышал? На Чертов Остров отправили крейсер «Сфакс» за Дрейфусом!Дедушка внезапно останавливается как вкопанный.— Что? Что? Что? — кричит он вдруг не своим голосом и добавляет тихо, как бы со страхом: — Ты не шутишь?— Какие шутки, дедушка! Это будет сегодня в газетах.Дедушка потрясен. Он что-то бормочет, он обнимает и целует меня.— Вот умница, вот умница! — бормочет он. — Ты на меня не рассердишься, если я тебя оставлю? Я побегу к бабушке — расскажу ей. Ты на меня не рассердишься?..И, не дожидаясь моего ответа, дедушка рысью мчится к своему дому.
1 2 3 4 5 6