Нинон ослепительно улыбнулась поэту-песеннику, и он скрылся за дверью.
* * *
— И что все это значит? — осведомилась я, когда мы с Нинон остались одни.
Нинон поднялась с кресла, сладко потянулась и томно изрекла:
— Разве ты еще не поняла? Мы идем на веселую вечеринку! Тебе там понравится, вот увидишь, у Широкорядова такие интересные знакомые… Приятели, которых чуть не каждый день показывают по телевизору…
— И все-таки это как-то… — Я замялась. — Сначала похороны, потом вечеринка… У меня голова кругом идет.
— Да что тут такого? — упорно стояла на своем Нинон. — В жизни, если ты до сих пор не заметила, всегда так: одни умирают, другие рождаются, как в песенке, м-м-м… «жизнь полна контрастов, то прощай, то здравствуй…».
— И кто сочинил эту песенку? Наш поэт Широкорядов? — поинтересовалась я.
Нинон задумалась:
— Не уверена, но это не имеет принципиального значения. Жизнь и в самом деле устроена так, что в ней всего хватает: и печального, и веселого. А кроме того, разве ты родственница Остроглазову, чтобы скорбеть по его жене до конца своих дней?
— Нет, — замотала я головой.
— Вот то-то же, — резюмировала Нинон и еще раз сладко потянулась. — Поэтому мы с тобой имеем полное моральное право немного расслабиться после пережитых ужасов. Ты разве против?
— Вроде бы нет, — призналась я. Честно сказать, я уже ни в чем не была уверена после всего, что свалилось на мою голову за последние несколько дней. Единственное, что я себе позволила, так это поинтересоваться историей знакомства Нинон с именитым поэтом-песенником, с которым, как выяснилось, она была накоротке.
— Да он совсем простой парень, — легкомысленно махнула рукой Нинон, — без всяких там закидонов. Теперь уже не вспомню, как мы подружились… Кажется, он заглянул попросить то ли соли, то ли спичек… Да мы здесь все запросто общаемся. Дипломат, который недостроенную дачу продал, кстати сказать, тоже был мужик нормальный, здоровался всегда. Остроглазовы опять же особенно не кичились, но, поскольку у Ирки явно что-то с головой было, Широкорядов их не очень жаловал… Короче, вот увидишь, тебе понравится вечеринка. Кстати, нравы у его подруг и приятелей самые демократичные. Все будет без напряга, вот увидишь. Тебе понравится, тебе непременно понравится, — оптимистично заключила она.
Я пожала плечами и двинулась наверх переодеваться. Вечеринка так вечеринка. Может, оно и к лучшему, отвлекусь немного. Я сняла черный костюм, который Нинон некогда пыталась всучить покойной банкирше-истеричке, и облачилась в ситцевый сарафанчик. В нем я собирала смородину и теперь, обнаружив лиловое пятно на подоле, вспомнила о ведре в подвале. Стоять ему там до завтра, поскольку сегодня до смородины у нас с Нинон руки не дойдут. Вопрос, дойдут ли они завтра?
Глава 12
Без десяти шесть вечера мы с Нинон вышли на террасу. Последовала неизменная процедура запирания замков, по окончании которой Нинон бросила долгий взгляд на банкирский дом:
— Интересно, вернулся Остроглазов? Может, в Москве остался.
— На его месте я именно так и поступила бы. Очень сомнительное удовольствие ночевать в доме, в котором произошло убийство, — сказала я, только потом сообразив, что оговорилась — банкиршу все-таки убили не дома, а неподалеку от платформы, на заброшенной дороге, которой давно никто не пользовался. — Убийство, конечно, произошло не в доме, но вся обстановка там такая гнетущая, эти разбросанные сорочки и халаты, бр-р… Даже запах духов еще не выветрился… Лично я чувствовала бы себя там как в склепе.
— Пожалуй, — согласилась со мной Нинон, — хотя, насколько я могу судить, чисто внешне обстановка в доме самая обычная. Ирка всегда была страшной неряхой.
Когда мы вышли за калитку, я переменила тему, потому что на ум мне пришло совсем другое. Я позволила себе немного поворчать:
— Этот твой поэт-песенник, что он о себе воображает? Он что, думает, что мы с тобой две сенные девки Палашки, раз так запросто зовет рубить бутерброды для своих гостей?
Нинон отнеслась к моим словам удивительно легкомысленно:
— Да что ты такое плетешь? Ты же его совсем не знаешь! Он зовет нас вовсе не бутерброды рубить, просто он такой человек, ему необходимо, чтобы рядом всегда кто-то был. Он сам все будет делать и тем временем сыпать шуточками, читать стихи, вот увидишь, тебе понравится, это целое представление. Знаешь, он даже стихи сочиняет не в тишине и не в одиночестве… Ему нужны люди, музыка, он это называет фоновым шумом… Наверняка к концу вечеринки выдаст что-нибудь новенькое.
— Да он гений, этот твой поэт-песенник, — ядовито прокомментировала я, не понимая, с чего это я на него взъелась.
— А ты зануда, — беззлобно сказала Нинон.
Я попыталась обидеться, но это мне не удалось. Может, потому, что я прекрасно осознавала причину собственного занудства: неудачи на всех фронтах, от карьерного до любовного. Похоже, пора мне взнуздать свои эмоции, а то и не замечу, как превращусь в чистопородную стерву, желчную и злопамятную.
Самокритично оценив свои вполне безрадостные перспективы, я даже не стала противоречить, когда Нинон выдала очередную идею:
— Надо бы к банкиру заглянуть, посмотреть, как он там. Вдруг опять в петлю полезет?
Разумеется, мое внутреннее «я» горячо воспротивилось такому предложению Нинон, но, памятуя об ожидающих меня в обозримом будущем карах, я прикусила бойкий язык, лишь пробурчав под нос:
— Если только он здесь…
Как раз в этот момент мы проходили рядом с оградой банкирской дачи. Нинон приподнялась на цыпочках и заглянула во двор:
— Форточка на кухне открыта, значит, он здесь.
Когда она толкнула калитку, я уже не сопротивлялась, только воздала молитву небесам, попросив их сделать так, чтобы банкир не вздумал повеситься или предпринять что-нибудь в таком духе.
Не знаю, дошли ли мои молитвы по адресу или просто-напросто произошло счастливое совпадение, но банкир самолично встретил нас внизу. Выглядел он по-прежнему бледновато, но несколько бодрее, чем накануне; еще от него откровенно попахивало спиртным.
Пока Нинон награждала его ничего не значащими словами сочувствия, я обозревала обстановку гостиной (накануне, когда я туда-сюда сновала с чайником, мне было не до того). В результате я заметила большую медвежью шкуру (впрочем, я не до конца уверена в том, что она действительно медвежья), брошенную напротив камина, и стоящие прямо на полу бутылку коньяка и рюмку из красивого стекла. Камин, конечно, не был затоплен, что неудивительно в такую-то жару, однако же это не помешало вдовствующему банкиру поместить все это в непосредственной от него близости. Настоящий эстет, даже скорбеть предпочитает со вкусом.
Нинон дежурно осведомилась, не требуется ли банкиру наша с ней помощь, тот не менее дежурно поблагодарил ее, заметив, что вполне оправился, и предложил нам выпить по рюмашке «на помин души». Мы с Нинон не стали артачиться, махнули по пятьдесят грамм из бутылки, стоявшей возле камина, и уже собирались откланяться, когда произошло нечто совершенно неожиданное…
Что-то с грохотом влетело в гостиную через открытое окно, шлепнулось на пол и закатилось за маленький диванчик у противоположной стены. Мы с Нинон сразу вытянули шеи, как испуганные гусыни, а Остроглазов, пришедший в себя раньше нас, присел на корточки и заглянул под диван.
— Что это такое? — заорали мы с Нинон удивительно слаженным дуэтом.
Банкир пожал плечами и извлек из-под дивана какой-то черный комок.
— Вот! — Он протянул нам свою находку с совершенно ошарашенным выражением лица.
Нинон первой бросилась разглядывать странный предмет, представлявший собой застывшую черную массу непонятного происхождения.
— Это что, метеорит? — спросила она ошалело и, наклонившись, принюхалась.
— Сомневаюсь, — пробормотал банкир, беспомощно оглянулся и выбежал из дома.
Минуты через две он вернулся, несколько растерянный, и обронил на ходу:
— Никого… Наверное, мальчишки деревенские бросили. — И грустно добавил:
— Это уже не в первый раз, хорошо, что стекло не разбили, как два месяца назад. Классовое чувство в них говорит, что ли?
— Какое варварство! — гневно заявила Нинон. — Нужно в милицию заявить.
— Чепуха. — Банкир поморщился и плеснул в свою рюмку коньяку. Руки у него дрожали, тонкая струйка коричневой жидкости затекла за манжет белой рубашки. — Мне сейчас совсем не до того, чтобы воевать с деревенскими хулиганами. — Он одним глотком осушил рюмку и пошатнулся. Кажется, он здорово набрался, и ему не вредно было бы немного вздремнуть. Банкир будто прочитал мои мысли. — Пойду-ка я лучше прилягу. — И медленно двинулся по лестнице, ведущей на второй этаж, не забыв при этом захватить с собой недопитую бутылку.
Мы с Нинон еще немного постояли, а когда услышали стук двери наверху, не сговариваясь, развернулись и вышли из дому.
— Переживает, — вздохнула Нинон. Меня же больше волновала история с залетевшим в окно камнем.
— Что-то я здесь не видела ни одного деревенского мальчишки…
— Да это хулиганье и не увидишь, — отозвалась Нинон, — только результаты их бурной деятельности… В прошлом году они у меня всю клубнику вытоптали, пришлось ее начисто вывести, чтобы больше не лазили.
* * *
Поэт-песенник встретил нас возле калитки и пожаловался:
— Я вас уже заждался.
— Мы к Остроглазову заходили, посмотреть, как он там, — призналась Нинон.
— Ну и как? — полюбопытствовал Широкорядов.
— Переживает, конечно, напился здорово… А тут еще, пока мы у него были, кто-то камень в окно бросил. Местные дефективные переростки, наверное.
— Вполне возможно, — согласился поэт-песенник, — у меня вон тоже черешню сломали — стоило только неделю не появиться, главное, на ней и было-то с десяток ягод, не больше…
— Безобразие, — сокрушенно покачала головой Нинон, — что вытворяют лоботрясы, совсем управы нет на них.
— Не стоит принимать близко к сердцу, — махнул рукой Широкорядов, — все это ерунда. Нужно радоваться, что до сих пор еще ничего не подожгли.
— Не дай бог, — суеверно испугалась Нинон.
— Ладно, не будем о грустном, — изрек поэт-песенник и препроводил нас с Нинон к своему особнячку, на небольшой и очень живописной площадке перед которым стояли три небольших столика, несколько складных стульев и мангал, а рядом с мангалом большая эмалированная кастрюля.
Нинон, чувствовавшая себя во владениях поэта-песенника не более стесненно, чем у себя дома, наклонилась над кастрюлей, приподняла крышку и жадно втянула ноздрями пряный дух маринада:
— Обалдеть!
И поманила меня рукой.
Я не очень уверенно приблизилась и из вежливости полюбовалась полуфабрикатом, заботливо приготовленным поэтом-песенником для своих гостей: побелевшими от уксуса нежнейшими кусками свиной вырезки и обмякшими колечками лука. Признаться, запах, исходивший из кастрюли, был такой аппетитный, что я невольно сглотнула слюну.
Поэт-песенник в собственной вотчине держался проще и естественней, нежели днем, когда он явился приглашать нас на вечеринку. Непринужденно предложил мне присесть, разложив один из складных стульев, с другим стулом Нинон управилась сама. И мы с Нинон стали наблюдать, как споро и ловко поэт-песенник орудует над мангалом, просто священнодействует, а заодно, как и предсказывала Нинон, сыплет шуточками, невинными анекдотами, перемежая устное народное творчество собственными стихами. Пока он нанизывал мясо на шампуры, я незаметно за ним наблюдала, все-таки это был первый поэт-песенник в моей жизни, которого я видела вблизи, так сказать, в бытовых условиях.
Время прошло незаметно, и очень скоро возле ворот остановился автомобиль, из которого вышел невысокий толстяк в светлых шортах и рубахе навыпуск; прикрыв глаза ладонью от лучей вечернего солнца, он прокукарекал жидким тенорком:
— Не подскажете, как проехать на ранчо сеньора Широкорядова?
И звонко, как-то по-детски рассмеялся.
— Это и есть нужный человечек? — спросила Нинон громким шепотом, делая акцент на слове «человечек».
Широкорядов ничего не ответил, загоготал, видимо, довольный тем, что удостоился обращения «сеньор», и, широко раскинув руки, пошел навстречу маленькому толстячку. Толстячок повторил тот же маневр и двинулся на поэта-песенника, приговаривая на ходу:
— Хорошее местечко, и избушка неплохая…
Нравятся мне эти разговоры про двухэтажные «избушки» с евроремонтом.
Широкорядов подвел к нам толстячка и провозгласил с притворным пафосом:
— Дорогие девушки, позвольте вам представить маленького человека с большими амбициями — Леонид, он же Леня.
И обернулся к коротышке:
— Можно девушкам называть тебя Леней?
Коротышка остановил взгляд на круглых коленках Нинон, чмокнул губами воздух и разрешил:
— Можно, а еще лучше — Ленчиком.
Разрешил и продолжил пристальное изучение круглых коленок Нинон.
Тогда Широкорядов представил нас с Нинон.
— Это Нинон, — он одарил подружку моей юности широкой улыбкой, — самая роковая женщина Дроздовки. — Нинон сделала круглые глаза, а поэт-песенник переключился на меня. — И подружка… подружка… — Он замялся. Я хотела было ему подсказать, но он успел вспомнить мое имя, прежде чем я раскрыла рот. — Подружка Женя.
Мои коленки Ленчика не заинтересовали, да и много ли разглядишь под джинсами? В любом случае они у меня не такие аппетитные, как у Нинон, хотя вообще-то это дело вкуса.
Не успели мы с Нинон «переварить»
Ленчика, как у ворот остановился еще один лимузин с открытым верхом, так называемый кабриолет, из которого высыпала компашка разноцветных девиц во главе с высокой сухопарой дылдой, невзрачной и мужеподобной. Три остальные больше походили на женщин, такие смазливенькие кошечки, похожие друг на дружку. Не пойму, почему-то они показались мне жутко знакомыми.
Мужеподобная дылда первым делом подбоченилась, со смаком потянулась, постучала по переднему колесу каблуком громадного ботинка армейского образца и сплюнула в пыль. Я посмотрела на поэта-песенника: судя по всему, эта сцена произвела на него впечатление. Он покосился на коротышку, а тот подбадривающе ему подмигнул. Поэт-песенник откашлялся и пошел встречать вновь прибывших гостей.
Пока он расшаркивался перед ними за воротами, мы с Нинон недоуменно уставились на Ленчика, который изрек весьма туманную фразу:
— Тяжелый случай, но искусство требует жертв.
Я ничего не поняла. Уверена, что Нинон тоже.
Глава 13
Церемония представления возобновилась. Нинон во второй раз была поименована самой роковой женщиной Дроздовки, а я, соответственно, подругой этой самой роковой женщины. Мужеподобную девицу, позволившую себе по этому поводу откровенно скептическую ухмылку, поэт-песенник назвал почему-то уменьшительно-ласкательно Ксюшей, а пестрых девиц Люсей, Светой и Мариной. Немного помолчал и добавил с пафосом:
— Группа «Чернобурки». Ах, вот почему они показались мне знакомыми! Да ведь это те самые девицы, которые заводят заунывную фальшивую песнь, стоит только включить радио или телевизор. Слышать их сущая пытка, а видеть — и того хуже, — особенно когда они трясут своими худосочными прелестями и сучат тонкими паучьими ножками. Подумать только, группа «Чернобурки», надо бы глупее, да некуда. Правда, сколько я помню, мужеподобная Ксюша в рядах «Чернобурок» ни разу не наблюдалась. И слава богу, потому что даже нашей разнузданной эстраде такое зрелище может повредить.
Дальше события развивались следующим образом. Девицы устроились на складных стульчиках и принялись усердно крутить приемник, который притащили с собой из машины. После непродолжительных поисков они нашли то, что хотели, и из динамика вырвалась незамысловатая песенка в их собственном исполнении. Непосредственные «чернобурки» заметно оживились и принялись подпевать себе же неверными слабенькими голосами. Пока эти трое сами себя развлекали, мужиковатая Ксюша подошла к мангалу, постояла, сунув руки в карманы мятых штанов и покачиваясь с носка на каблук, а потом хмыкнула:
— Шашлык… Это хорошо… Я повернулась к Нинон, но рассмотреть выражение ее глаз за очками с затемненными стеклами было невозможно. На мой вкус, вечеринка начиналась как-то странно, а наше с Нинон участие в ней выглядело не совсем понятно. Особенно если учесть, что сам хозяин, поэт-песенник, заметно нервничал. Похоже, что-то шло не так, как он задумал.
Скоро все прояснилось. Я услышала, как он тихо и недовольно бросил Ленчику, ворочая шампурами:
— И зачем она притащила этих безмозглых девок?
— Но ведь ты, кажется, собирался с ними работать или я что-нибудь перепутал? — так же тихо отпарировал бодрый колобок.
Поэт-песенник смолчал, а я, склонившись к плечу Нинон, прошептала:
— Слушай, какого черта мы тут забыли? У них же здесь свои дела, а мы посторонние…
Нинон блеснула стеклами очков:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22