В тамбуре было пусто, и они разговаривали, не боясь чужих ушей.
— Надо было хотя бы милиционеров взять. Бандиты же вооружены. — Самоуверенность Сапежки Иванчикову не понравилась. — И как мы их брать будем?
— Не было под рукой милиционеров. Я на этой станции случайно очутился. Дежурный дал прочесть твою телеграмму, и я скорей к поезду. А телеграмма пошла дальше по линии. Где эти?
— Там, в самом дальнем купе. В чёрных кожанках. И Катерина с ними. Только осторожно.
Сапежка прошёл в конец вагона, заглянул в купе. Плоское лицо его перекосила злобная гримаса. Иванчиков побоялся, что Сапежка не удержится, попросит тех двоих предъявить документы, а то и ещё хуже — объявит арестованными. Дёрнул его за полу, оттянул подальше.
— Не тот, которого я видел в Захаричах. Не тот, — сказал Сапежка. — Надо искать помощников. Вон тут сколько красноармейцев.
— Так они же без оружия. Да и поверят ли, что это бандиты?
Сапежка молчал, думал, и, видно, ничего ему не приходило в голову — хмурился, щурил и без того узкие глаза. Иванчиков тоже молчал, ждал, что скажет старший.
— Чего смотришь? — разозлился Сапежка. — Сам думай. — И уже спокойнее добавил: — Будем следить за ними. Дойдёт твоя телеграмма и до губчека. Пошлют людей. Вот тогда и будем брать.
Это решение и было самым верным. Обоим нашлось место, причём рядом с купе, где ехали Шилин и Михальцевич. Катерина видела Сапежку и Иванчикова, но по-прежнему ничем не выдала, что знает их.
Следующий разъезд был Ксенин, и она собралась сходить. В компании все тех же своих попутчиков вышла из купе, остановилась в проходе. Оттуда увидела Иванчикова и подошла с ним попрощаться.
— Мне пора, — сказала она. — Сейчас моя станция. — И тут увидела Катерину, бросилась к ней. — Ой, тётя Катя, и ты… — Вдруг замерла, словно налетела на что-то: узнала Сивака. Тот сидел, привалившись спиной и затылком к переборке, с закрытыми глазами — дремал. У Ксении глаза расширились и словно остекленели от страха. Щеки побелели.
Катерина сообразила, что сейчас произойдёт, схватила Ксению за руку, чтобы отвести от купе. Но та вырвалась.
— Вот же они, вот! Они, эти самые, у нас были! Папку моего убили… — заговорила она сквозь всхлипывания. — Где мой папка? Куда его дели? Бандиты! — выкрикнула срывающимся голосом.
— Ксения! — дёрнула её за рукав Катерина. — Замолчи, что ты плетёшь?
— Это же бандиты! Ты что, не узнала их? Вот он, главный. Сивак. Вот он!
Шилин открыл глаза, но не переменил позы, как сидел, так и остался сидеть, только не сводил глаз с Ксении, не перестававшей кричать:
— Это вы убили папку! Где он, где?!
Стали собираться люди, оттеснили Сапежку и Иванчикова от купе.
— Ксения! — снова дёрнула девушку за руку Катерина. — Ты обозналась. Это ошибка. Не кричи, прошу тебя.
Кто-то из тех, что стояли возле купе, ахнул:
— Братцы, бандитов поймали!
— Где они, где? — тянулся хлопец в бушлате, силясь из-за голов увидеть этих самых бандитов.
Встал Михальцевич, с усмешкой похлопал Ксению по плечу:
— Девочка, ты не из сумасшедшего дома сбежала? Если не замолчишь, я тебя на первой же станции сдам в милицию. А ну, замолкни!
— Сдай, сдай! Я не боюсь. — Ксению всю трясло, она всхлипывала, рукавом жакетки вытирала слезы, размазывая их по щекам. — А ты главарь банды, ты папку убил! — показала пальцем на Шилина.
— Уймите вы наконец эту истеричку! — крикнул Шилин, обращаясь к Катерине. — Или выведите её из купе.
Ксения ненадолго замолчала, глотала слезы, закрывая рукою лицо. Сапежке и Иванчикову удалось между тем протиснуться сквозь толпу, и они очутились в купе.
— Товарищи, товарищи, позвольте! Что тут происходит? — спросил Сапежка таким решительным тоном, что все признали в нем начальство. — Кто бандиты?
— Вот один, вот другой, — ткнула Ксения пальцем в Шилина и в Михальцевича. — Они в Захаричах людей побили.
— Прошу документы, — обратился Сапежка к Шилину.
— А вы кто такой? Предъявите ваши документы, — потребовал в свою очередь Шилин.
— Я из губчека. — Сапежка достал из кармана удостоверение, протянул Шилину.
Тот пробежал глазами по тексту, вернул удостоверение Сапежке, бросил Михальцевичу.
— Покажи им мандат.
Михальцевич долго рылся в сумке, наконец нашёл мандат, подал Сапежке:
— Читайте, пожалуйста. Мы из Москвы.
Мандат прочли по очереди, сначала Сапежка, потом Иванчиков, переглянулись.
— Все в порядке, товарищ Сорокин, — отдал Сапежка мандат Шилину, — прошу извинить. Можете ехать дальше. Вам куда?
— Нам до Гомеля, — ответил Михальцевич.
— Ну что ж, до встречи в Гомеле. — Сапежка козырнул и, словно оправдываясь, склонил голову.
Ксения перестала плакать, удивлённо посматривала то на Катерину, то на Иванчикова, ничего не могла понять. Народ разошёлся.
— Обозналась девчонка, — сказал хлопец в бушлате и тоже пошёл в своё купе. — Промашечка вышла.
Катерина взяла Ксению за руку, повела к выходу.
— Тебе сейчас сходить, — сказала она. — Твой разъезд.
— Тётя, так они же бандиты.
— Молчи. Без тебя разберутся.
Поезд остановился всего на одну минуту. Ксения едва успела сойти, как он тронулся.
Сапежка сказал Катерине:
— В Гомеле вы нам понадобитесь.
— Хорошо, я не отойду от вас, — пообещала Катерина.
Однако до Гомеля так и не доехали. Через два перегона на полустанке Михальцевич и Шилин схватили свои мешки, сумки и выскочили из вагона. Сапежка, как только они направились к выходу, сделал знак Иванчикову и тоже рванулся к двери. Спрыгивая уже на ходу, увидели, что те двое удаляются в сторону вокзальчика.
На полустанке было всего два домика: один станционный, второй жилой, с пристроенным сарайчиком. Со всех сторон за полустанком начинается молодой сосняк. Но рос он всего лишь небольшим островком — за ним лежало широкое голое поле.
Шилин и Михальцевич дали маху, сойдя здесь. Они рассчитывали сразу же скрыться в чащобе и, поверив в удачу, приняли этот сосняк за большой лес. А большой лес чернел отсюда верстах в трех. Заметив, что сошли на полустанке и двое чекистов, поняли, что теперь те от них не отстанут. Двое на двое, преимущества ни у кого не было.
— Сволочи, — выругался Шилин, — привязались.
19
Шилин и Михальцевич сели у стены станционного здания, а шагах в ста от них, под старым дубом, сидели Сапежка и Иванчиков. Непримиримые противники, которым бескровно, без боя не разойтись.
— Чего ты притащил в вагон ту девчонку? — допытывался Сапежка.
— Ей было со мной по пути. И нужна была для опознания бандитов.
— Так научил бы её, дуру, что и как делать. Раскричалась…
— Я говорил ей, чтоб сидела, не таскалась по вагону, а она не послушалась.
— Не послушалась, не послушалась… А теперь что делать будем? Ручками помашем им на прощание? Или придумаешь что-нибудь?
Иванчикову были неприятны эти попрёки: он, что ли, виноват, что так вышло? А придумать что-то надо. Что? Людей поблизости нет, на помощь никто не придёт. Подтверждением этому был и замок на двери жилого домика.
— А чего они сидят? — как бы у самого себя спросил Иванчиков. — Шли бы полем во-он в тот лес.
— Значит, что-то удумали. Не то, что ты.
— Так придумайте сами, — обиделся Иванчиков.
А между Шилиным и Михальцевичем шёл другой разговор.
— Поспешил ты, поручик, пускаться в бега. И я, старый дурень, за тобой кинулся.
— Я же думал, здесь лес. А в вагоне мы были как в мышеловке. А тут что они нам сделают? Пусть попробуют сунуться. — Выпуклые глаза Михальцевича потемнели, как бывало всегда, когда тот на что-то решался. — Подстрелить бы одного, тогда второй даст драла. — Он встал со скамейки, крикнул: — Эй, хлопцы, давайте сюда, веселее будет.
— Иди ты к нам, — ответил ему Иванчиков, — тут места больше.
На этом переговоры и закончились. Никто не тронулся с места. Насторожённо и опасливо противники следили друг за другом. У Сапежки и Иванчикова было все же преимущество: переданная Иванчиковым телеграмма рано или поздно поднимет на ноги милицию и чекистов. Должны же узнать (скажут в поезде), на каком полустанке они сошли. На это и уповали, особенно Иванчиков. Он также верил, что и Катерина что-нибудь предпримет, сообщит на какой-нибудь станции о происшедшем.
А на полустанке по-прежнему никого не было видно. Скорее всего, никто тут и не живёт.
— Пустыня, — раздражённо сказал Шилин. — И надо же было именно на этом полустанке сойти. Куда мы теперь сунемся? А тут ещё нога разболелась, не побежишь.
— Не повезло, — виновато согласился Михальцевич. — Эх, была бы винтовка, снял бы их, как рябчиков.
— А ты из пистоли попробуй, — подзадорил его Шилин.
— Попробую. — Михальцевич пересел так, чтобы Шилин заслонял его, и стал доставать из кобуры наган.
— Стоп! — осадил его Шилин. — Они ведь тоже пальнут. Давай-ка ближе к углу, чтобы сразу за дом.
Иванчиков и Сапежка заметили их манёвр, укрылись за ствол дуба, взялись за кобуры.
— Эй, спрячь свою цацку! — крикнул Сапежка Михальцевичу.
— Это вы спрячьте, — ответил тот. Фактор неожиданности был утерян, стрелять не стал. — Товарищи, тут какое-то недоразумение. Мы же свои.
— Так чего было бежать из вагона? — спросил Иванчиков, всем своим видом показывая, что верит им и хочет решить дело миром.
— Вы же у нас документы проверяли.
— И я вам свой предъявил, — сказал Сапежка.
— Вот и давайте разойдёмся, — предложил Михальцевич. — А то ещё перестреляем друг друга. Ну как, разойдёмся?
Сапежка молчал. Иванчиков хотел было что-то сказать, но Сапежка сделал ему знак: ни слова. В обоюдном молчании прошло несколько минут. Первым не выдержал Шилин:
— Товарищи, может произойти непоправимое. Нам нужно третье лицо, чтобы во всем разобраться.
— Вот это толково, — посмотрел на Иванчикова Сапежка, — подождём, может, кто и сыщется.
Действительно, лучше и не придумаешь: сиди, дожидайся, а телеграмма уже, поди-ка, в губчека.
Снова довольно долго молчали и те и другие. Одни прикидывали, как бы все же уйти, скрыться, а другие — как не дать им этого сделать. Время работало на чекистов.
— Надо отрываться, — сказал Михальцевич Шилину.
— Куда?
— Полем в тот вот лес.
— У меня нога разболелась. Их двое. Подсеки хотя бы одного. У тебя рука твёрдая.
Михальцевич перевёл взгляд на чекистов. Лицо его, круглое, пухлое, тронула бледность, губы ломко передёрнулись, один глаз прищурился, словно он уже целился из нагана.
— Пересядь ещё ближе к углу, — сказал он Шилину.
Тот подвинулся к краю скамейки, заплечный мешок поставил на колени.
— Выстрелю — сразу же за угол. — Михальцевич повернулся к чекистам боком, незаметно для них достал наган, сунул в рукав пиджака, руку с наганом положил на колено. Теперь выжидал, чтобы кто-либо из чекистов высунулся из-за дуба. Был уверен, что первыми чекисты стрелять не станут. Сам он стрелять умел, долгая война научила.
— Товарищи! — крикнул Шилин. — Должен же кто-нибудь быть на этом разъезде. Послать бы за властями. — Привстал, стукнул несколько раз в раму окна, готовый сигануть за угол.
Михальцевич тоже постучал кулаком в стену. И когда Сапежка, не заметивший ничего опасного, хотел что-то им крикнуть и на секунду показался из-за дерева, прогремели два выстрела. Сапежка громко ойкнул, отшатнулся от дуба. Третий раз Михальцевич выстрелил уже из-за угла, за которым вместе с Шилиным успел укрыться. Сапежка, цепляясь растопыренными пальцами за шершавую кору дуба, ополз на землю. Он был ранен, но поначалу не понял — куда, боль пронизала всего. Падая, увидел на секунду дом, поляну, сосняк, потом все это стало удаляться, отступило, кануло, и он остался в каком-то пустынном пространстве…
Иванчиков обхватил Сапежку сзади, поднял, поставил на ноги, но тот снова осел вниз.
— Не надо, я убит, — проговорил Сапежка. Его широкоскулое смуглое лицо побелело настолько, словно в нем не было ни кровинки.
— Не убит, жив, жив, — твердил Иванчиков. — Тоже выдумал — убит. Ранен только…
Из-за дома ещё раз выстрелили. Пуля с хрустом впилась в дерево, оставив на нем белую царапину. Иванчиков выстрелил в ответ и почувствовал, что рука его стала липкой. И рукоятка нагана была липкой и тёплой. Взглянул на руку, на револьвер — они были в крови. Испугался, думал, что и его ранило. Тут же сообразил, что это кровь Сапежки, которого он прислонил к дереву. Тот сидел мертвенно-бледный, обеими руками зажимая рану на груди.
— Перевязать тебя надо… Перевязать. — Иванчиков опустился перед ним на колени, хлопал себя по карманам, но ничего подходящего там не было. Сбросил френчик, расстегнул пуговицы на рубашке.
— Глянь, где они, не сбежали? — через силу выговорил Сапежка.
— Тут они, тут. — Иванчиков выглянул из-за дуба и выстрелил в кого-то из тех двоих, опередив его, — тот тоже целился в их сторону. Снял рубашку, разорвал на несколько полос. Принялся раздевать Сапежку. Тот, сжав зубы, тихо стонал. Окровавленная гимнастёрка неприятно липла к рукам Иванчикова. — Ничего, ничего. Вот сейчас перевяжем, и кровь остановится, прекратит идти, — говорил он и все выглядывал из-за дерева, тревожился, как бы бандиты не воспользовались случаем и не ушли. Дважды выставлял напоказ свою кепку, как будто это он сам выглядывает, и бандиты дважды стреляли в неё. Одна пуля оцарапала козырёк.
«Ну где же люди? Неужели тут действительно никто не живёт?» — думал Иванчиков, прижимая к ране на груди Сапежки сложенный в несколько раз лоскут от рубашки. Пуля прошила грудь справа, ближе к плечу, и, должно быть, пробила лёгкое, ибо Сапежка хрипел и отплёвывался кровью.
Бандиты выстрелили ещё раза три, пули впивались в ствол дуба с коротким хрустом.
«Стреляйте, стреляйте, — подзуживал их Иванчиков, — только не вздумайте убегать. Дайте перевязать товарища». Френчика своего он так и не надел. Сперва перевязал рану лентами от располосованной рубашки, а потом размотал свою обмотку и перетянул рану поверх лент.
— Вот кровь и остановилась, не течёт больше, — сказал он, глядя Сапежке в глаза. — А вы говорите — убили… Не убили, живы вы и будете жить…
За два года службы в чека он повидал немало крови, был свидетелем не одной смерти, и каждая смерть — своего или врага — его потрясала, ошеломляла, он не мог примириться с тем, что человек убивает себе подобного и часто того, кто не сделал ему ничего плохого. Человек, рождённый для того, чтобы жить, радоваться жизни, растить детей, делать что-то хорошее для себя и для других, вынужден убивать такого же человека или сам падать замертво. А служба у него, у Иванчикова, такая, что он обязан стрелять и убивать, чтобы защитить ту жизнь и тот порядок, который выбрало большинство людей… И сейчас вот, в этой ситуации, он стреляет и в него стреляют и могут убить или ранить, как ранили Сапежку.
Были и ещё выстрелы оттуда, из-за дома, и ещё раз выстрелил в ту сторону Иванчиков.
А старый дуб, в живое тело которого впивались пули, в ужасе простёр вверх два обрубка — два сука, как инвалид культышки рук, и казалось, ему было так же больно, как и человеку.
Немного погодя Иванчиков ощутил — именно ощутил — подозрительную тишину. Посмотрел на дом и никого не увидел, из-за угла не выглядывали. Крикнул:
— Эй, вы там!
Ответа не последовало.
— Сивак! Чего молчите?
По-прежнему тишина.
— Удрали, — прохрипел Сапежка и закашлялся.
Иванчиков ступил несколько шагов от дуба в сторону и увидел Шилина и Михальцевича уже в поле. Они оставили позади сосняк и спешили вдоль железной дороги к большому лесу.
— Стойте! — крикнул Иванчиков срывающимся голосом. Надел френчик, хотел бежать вдогонку, без шапки, расхристанный, в одной обмотке. Но спохватился, что раненый Сапежка останется один, сразу обвял, схватился за голову. — Уйдут!
Сапежка приподнялся, сказал:
— Догоняй. Бегом… Ну!.. Мне ты все равно не помощник… — посмотрел на Иванчикова прощально и — тоном приказа: — Беги!
Иванчиков отвернулся, чтобы не видеть взгляда Сапежки, хотел сказать что-то утешительное, но не нашёл слов.
— Я скоро вернусь, — только и пообещал, устремляясь вслед за бандитами. — Куда же вы, обождите! — кричал на бегу.
Он заметил, что Шилин бежит с трудом, сильно нахрамывает. Михальцевич шёл позади него, прикрывая собою. Расстояние между Иванчиковым и беглецами сокращалось, но было ещё достаточно велико, и он не боялся, что в него могут попасть, бежал открыто, не хоронясь.
«Надо было взять Сапежкин наган, — спохватился он. — У меня же мало патронов. Эх, будь ты неладен!»
Чем дальше, тем чаще озирались Шилин и Михальцевич. В какой-то момент последний отстал, припал на колено и начал целиться в Иванчикова, перешедшего к тому времени на шаг. Иванчиков как шёл, так и продолжал идти, знал: далеко, из нагана не попадёт. Михальцевич выстрелил и догнал Шилина.
«Они идут в ту же сторону, куда ехали. Это хорошо, — думал Иванчиков. — А я не отстану. Увидят же люди, услышат. Прибегут…» До леса оставалось ещё километра два, для хромающего Шилина — добрый час ходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18