Скорее всего, он судил о ней совсем неверно.
А в этом случае, конечно...
Она вышла из кухни с двумя стаканами, до краев наполненными взбитыми сливками. Один она протянула ему и села, держа в руке другой. Улыбаясь, он смотрел, как она погружает ложечку в крем, и ему от всей души хотелось крепко ее обнять.
— Нравится? — спросил он.
— Очень! — радостно ответила она. Потом взглянула на него, слегка краснея от застенчивости: — Я тут все-время ем. Как свинья — вы так думаете, да?
Рой засмеялся:
— Таких свиней я бы лично непременно стал выращивать. Может, хочешь и мою порцию?
— Нет, это вам! Больше в меня не влезет.
— Да влезет, — сказал он, спуская ноги с кровати. — Может, зайдешь в спальню, когда доешь?
— Я зайду прямо сейчас. Хотите, чтобы я вас растерла?
— Нет, нет, — быстро ответил он. — В этом нет необходимости. Доешь сначала мороженое.
Он пересек гостиную, покрытую мягким ковром, и вошел в спальню. Там он на секунду замешкался. Еще не поздно остановиться. Потом, прежде чем он успел передумать, он стащил с себя халат, пижамный верх и растянулся на кровати.
Через минуту пришла Кэрол. Она начала открывать бутылку со спиртом, которую взяла в ванной, но он жестом подозвал ее к себе.
— Подойди сюда, Кэрол. Я хочу кое-что у тебя узнать.
Она кивнула и села на уголок кровати. Он притянул ее к себе, их лица оказались рядом, и, когда они коснулись друг друга губами, он попытался уложить ее на кровать.
Она напряглась и попыталась высвободиться.
— Нет, Рой, пожалуйста! Я...
— Не бойся. Я хочу у тебя кое-что спросить, Кэрол. Ты мне скажешь правду?
— Ну. — Она вымученно улыбнулась. — Это для вас так важно? Или вы опять смеетесь надо мной?
— Это очень для меня важно, — ответил он. — Кэрол, ты девственница?
Улыбка мгновенно исчезла с ее лица, и некоторое время оно было пустым и лишенным всякого выражения. Потом ее щеки залились румянцем, она опустила глаза и едва заметно покачала головой.
— Нет. Я не девственница.
— Нет? — Он был слегка разочарован.
— Нет. Уже давно нет. — В ее голосе появилась еле заметная дрожь. — Я теперь вам больше не нравлюсь?
— Не нравишься? Конечно, нравишься! Еще сильнее, чем раньше!
— Но... — Она робко улыбнулась, загораясь какой-то недоверчивой радостью. — В самом деле? Вы не смеетесь надо мной из-за такой важной вещи?
— А что в ней такого важного? Ладно, милая, иди сюда!
Счастливо рассмеявшись, она легла рядом и с веселым удивлением обняла его.
— Ну и ну, — сказала она. А потом, не сопротивляясь, пробормотала с радостью в голосе: — Но может, нам подождать, Рой? Я не стану больше нравиться тебе.
— Ты не можешь нравиться мне еще больше. — Он нетерпеливо пытался расстегнуть ее белую форму. — Как ты только снимаешь эту чертову штуковину...
— Но есть еще кое-что, о чем тебе надо знать, Рой. Ты имеешь право. Я не могу иметь детей, Рой. Никогда.
Он замер, но лишь на секунду. У нее была сложная манера выражать свои мысли, выворачивая их задом наперед и неправильно ставя ударения. Что ж, у нее не могло быть детей, и все это к лучшему, но все равно нужно было ее успокоить.
— А кому это важно, — хрипло, со страстью прошептал он. — Это нормально, это очень хорошо, что ты не девственница. Теперь давай не будем больше разговаривать, ради бога, и...
— Да, конечно, Рой! — Она с доверчивой готовностью прижалась к нему, сама направляя его жадные руки. — И я тоже хочу. И это твое право...
С нее слетела форма, потом нижнее белье. Извечная стыдливость, ее страхи, ее прошлое. В полумраке занавешенной комнаты она рождалась заново, и прошлого больше не было, только будущее.
Темно-красное клеймо все еще не исчезло с ее левой руки, но теперь это был просто шрам, полученный когда-то в детстве; время все сгладило, притупило воспоминания. Шрам больше не имел значения. Как не имело значения то, что за этим стояло, — стерилизация, потеря девственности, — потому что он сказал, что это не важно. И поэтому теперь шрам — несмываемая метка из концлагеря Дахау — ничего не означал.
13
Она вышла из ванной, уже стесняясь и надев нижнее белье; все еще залитая румянцем, теплая и светящаяся. Не забывая о своих обязанностях, она укутала его простыней.
— Я должна о тебе заботиться, — сказала она. — Теперь больше, чем всегда, ты стал для меня очень важен.
Рой с ленивой улыбкой смотрел на нее. Она милая, хорошая женщина, подумал он. И пожалуй, самая честная из всех, кого он знал. Если бы она не сказала ему, что она не девственница...
— Как ты. Рой? Тебе нигде не больно?
— Никогда не чувствовал себя лучше, — засмеялся он. — А чувствую себя я обычно неплохо.
— Это хорошо. Было бы ужасно, если бы я причинила тебе боль.
Он повторил, что чувствует себя великолепно; она именно то, что ему сейчас нужно. Она серьезно ответила, что и он как раз то, что ей нужно, и Рой засмеялся, подмигнув ей:
— Я тебе верю, милая. Давно у тебя было или лучше мне не спрашивать?
— Давно? — Она слегка помрачнела, в замешательстве склонив голову. — Ну, — сказала она, — это было...
— Не важно, — быстро перебил он. — Забудь.
— Это было там. — Она протянула руку с номером. — Там же меня стерилизовали.
— Там? — нахмурился он. — Я не... где это «там»? С застывшей улыбкой на лице она стала рассеянно объяснять; глаза смотрели на него и дальше, сквозь него, куда-то за пределы этой комнаты. Создавалось впечатление, что она говорила о каких-то абстракциях, словно объясняла унылую и ничего не значащую теорему, едва ли достойную того, чтобы ее положения произносились вслух. Она словно читала сказку, в которой было столько кошмаров, что они накладывались один на другой; тема и сюжет не менялись, застыв неподвижно, ужас наслаивался на ужас, пока не проваливались вниз, увлекая слушателя за собой.
— Да, да, так и было. — Она улыбнулась ему, словно любимому ребенку. — Я была маленькая, лет семь или восемь. Они хотели определить наиболее ранний возраст, когда женщина может зачать, поэтому и делали это. Такое может быть очень рано, например даже в пять лет. Но они искали средний возраст. С моей мамой и бабушкой было иначе; им хотелось знать, какой старой может быть женщина. Моя бабушка умерла вскоре после начала эксперимента, а мать...
Роя тошнило. Ему хотелось встряхнуть ее, ударить. Взглянув на себя со стороны, так же как и она сейчас смотрела на себя со стороны, он почувствовал ярость и негодование. Вообще-то в мыслях он недалеко ушел от широко распространенной философии настоящего времени. Той, о которой везде говорят и пишут. Ханжеская скорбь и раскаяние в грехах, радостное отпущение их грешникам, неодобрительные и косые взгляды на тех, кто вновь об этом вспоминает. В конце концов, эти бедняги, бывшие друзья, стали теперь нашими союзниками, и отныне показывать по телевизору газовые печи было дурным тоном. Нельзя же осуждать весь народ. И что с того, если когда-то они это действительно делали? Разве стоит повторять ту же досадную ошибку? В конце концов, они тоже ненавидели коммунистов и, как и мы, хотели истреблять этих вонючих крыс по всему миру. И в конце концов, люди, оказавшиеся жертвами, сами накликали беду на свою голову.
Они были сами виноваты.
И она была сама виновата.
— Знаешь что, — он в гневе перебил ее, — я не хочу больше этого слушать! Если бы ты сказала мне все сразу, с самого начала, вместо того чтобы... чтобы я думал...
— Знаю, — ответила она. — Я плохо сделала. Но и я тоже думала о другом.
— Ну вот, — пробормотал он. — Пойми меня правильно. Ты мне нравишься, и я о тебе часто думаю, Кэрол. Именно поэтому я и спросил, это было для меня очень важно. Но я вижу, что ты могла меня неправильно понять, и я бы очень хотел все исправить. Но...
Почему она все еще смотрит на него, улыбаясь своей безжизненной улыбкой, словно ждет, что он заполнит ее пустоту жизнью? Он уже попросил прощения, извинился за то, в чем отчасти она была виновата сама. Но она все сидела и ждала. Неужели она действительно думает, что он изменит свой образ жизни, единственный приемлемый для него стиль существования, только лишь ради того, чтобы исправить свою ошибку? У нее на это нет никакого права! Если бы даже Рой мог дать ей то, чего она от него ждала и хотела, он бы не стал этого делать.
Она милая девочка, и поступить с ней так было бы нехорошо.
— Я вот что тебе скажу. — Он вкрадчиво улыбнулся. — Того, что случилось, не изменишь. Давай притворимся, что этого никогда не было? Что скажешь, а? Мы просто все забудем и начнем с нуля.
Она молча смотрела на него.
— Вот и отлично, — оживленно сказал Рой. — Ты молодец. Ладно, я отсюда смоюсь на время и дам тебе одеться...
Он ушел и сам оделся уже за дверью. Вернувшись в свою комнату, он улегся на больничную кровать и невидящим взглядом уставился в окно, выходящее на юг, — перед его мысленным взором стояла девушка в спальне. Как все плохо вышло! Его обычное красноречие подвело его именно тогда, когда без него было не обойтись, и его слова звучали раздраженно и мелочно.
Что случилось, удивился он. Что стряслось с его великолепным чутьем?
Произошедшее не было обманом, скорее ошибкой. И она ничего из-за нее не потеряла. Почему он не смог ее убедить в этом? Он, который мог провернуть сложнейшую махинацию и выйти сухим из воды?
Нельзя обманывать честного человека, подумал он. И очень разозлился от этой мысли.
Он услышал ее приближающиеся шаги, шорох ее формы. Изобразив на лице улыбку, он сел на кровати и повернулся к двери.
На ней было ее старомодное пальто. В руке она держала маленький сестринский чемоданчике инструментами.
— Я ухожу, — сказала она. — Тебе ничего не надо, пока я еще здесь?
— Уходишь? Нет, постой, погоди, — произнес он, стараясь говорить убедительно. — Зачем ты уходишь? А профессиональный долг? Сестра не может бросить пациента на произвол судьбы.
— Тебе не нужна сестра. Мы оба это знаем. Так или иначе, я тебе больше не сиделка.
— Черт возьми, Кэрол...
Она развернулась и направилась к двери. Он беспомощно смотрел ей вслед, потом догнал ее и развернул лицом к себе.
— Я тебе этого не позволю, — сказал он. — Зачем это? Тебе нужна работа, а мы с матерью хотим, чтобы она у тебя была. Зачем...
— Пусти меня, пожалуйста. — Она вырвала руку и снова пошла к двери.
Он торопливо забежал вперед.
— Не уходи, — попросил он. — Ты на меня обижена, пусть так; ты, наверное, считаешь, что у тебя есть на это право. Но как же быть с матерью? Что она подумает, то есть что я ей скажу, когда она придет домой и увидит, что тебя нет?..
Он замолк и покраснел, осознав, что слова его звучали так, словно он боится Лилли. На губах Кэрол появилось подобие улыбки.
— Твоя мать будет расстроена, — сказала она. — Но думаю, что не удивится. Я считала, что она тебя не понимает. А теперь вижу, что понимает, и даже очень.
Рой смотрел в сторону. Нет, он совсем не это имел ввиду...
— Мы должны тебе деньги, твою зарплату. Если скажешь, сколько...
— Ничего. Твоя мать вчера вечером со мной расплатилась.
— Ладно, а за сегодня?
— Сегодня ты мне ничего не должен, потому что я не сделала ничего полезного, — ответила она.
Рой раздраженно хмыкнул:
— Хватит вести себя как двухлетний ребенок. Ты заработала деньги и, ради бога, забери их!
Он достал из кармана кошелек, вытащил деньги и протянул ей.
— Сколько, сколько я должен тебе за сегодня?
Она посмотрела на деньги и, осторожно перебирая купюры пальцами, вытащила три доллара:
— Три доллара. Я слышала, это обычная цена.
— Тебе лучше знать, — раздраженно сказал он. — Эх, Кэрол, ну почему...
— Спасибо. Здесь даже слишком много.
Она развернулась, прошла по ковру к двери и вышла из квартиры.
Рой воздел руки к потолку и беспомощно их опустил. Вот и все. С такими каши не сваришь.
Он пошел на кухню, согрел кофе и стоя выпил. Поднося чашку ко рту, он посмотрел на часы, висевшие над плитой.
Скоро придет Лилли. И до ее прихода нужно кое-что сделать. Это не примирит ее с уходом Кэрол, да и придется запустить руку в собственные сбережения, но сделать это было нужно. Ради него самого.
Рой оделся и вышел на улицу, слегка пошатываясь. Не потому, что неважно себя чувствовал, — просто отвык двигаться. Он поймал такси, а когда добрался до своей гостиницы, чувствовал себя так же бодро, как и всегда.
Роя слегка смутило то, как его встретили в гостинице. Конечно, он всегда старался сделать так, чтобы его полюбили, это было необходимой частью образа. Но все равно он был приятно удивлен и даже пришел в некоторое замешательство от того, как его приветствовали дома (дома!) Симмс и его служащие. Хорошо, что это не были клиенты и их не приходилось накрывать и оставлять с носом, как большинство людей, которые проникались к Рою доверием.
Взволнованный, он принял их поздравления с возвращением из больницы и заверил всех, что чувствует себя отлично. Согласился с Симмсом: да, болезни случаются со всеми, и это всегда неожиданно и неприятно, но так в мире все и происходит.
Наконец ему удалось скрыться в своем номере.
Он снял одну из картин-фальшаков и вытащил три тысячи долларов. Потом, аккуратно повесив ее на стену, ушел из гостиницы и поехал в квартиру Лилли.
Без Кэрол здесь было необычно пусто — зияющая пустота, как бывает, когда навсегда исчезает привычная вещь или родной человек. Оставалось только навязчивое ощущение чего-то неправильного, нехорошего, словно исчезло что-то важное, а заполнить пустующее пространство нечем.
Бесцельно бродя по комнатам, он все еще слышал ее и внутренним взором оглядывал ее маленькую фигурку в накрахмаленной форме, гладкие волосы с завитыми кончиками, бело-розовое лицо, маленький, аккуратный, вздернутый, как у ребенка, нос. Он слышал ее голос, и в том, что она говорила, всегда был он — ты. Хочет ли он чего-нибудь? Может ли она что-нибудь для него сделать? Он хорошо себя чувствует? Он всегда должен говорить ей, если он чего-то хочет.
Ты хорошо себя чувствуешь? Было бы ужасно, если бы я сделала тебе больно...
Он подошел к двери ванной комнаты и остановился. На раковине висело полотенце. Оно было тщательно выстирано и прополоскано, но все равно на нем остались едва заметные желтоватые пятна крови.
У Роя к горлу подкатил ком. Он швырнул полотенце в корзину и с силой захлопнул крышку.
Медленно тянулись часы, и наконец прошел день, который раньше всегда пролетал незаметно.
Лилли вернулась, когда уже стемнело.
Как всегда, она оставляла все свои неприятности по ту сторону двери и вошла сейчас с обычной улыбкой на лице.
— Почему ты одет? Как мило, — сказала она. — Где моя девочка, Кэрол?
— Ее здесь нет, — сказал Рой, — Она...
— Да? Пришлось припоздниться. А ты неплохо выглядишь. — Она села, обмахивая себя ладонью. — Ну и пробки! Я бы добралась быстрее, скача на одной ножке.
Рой медлил. Ему не терпелось побыстрее рассказать ей все, но в то же время он был рад, что можно немного потянуть время.
— Как твой ожог?
— Все в порядке. — Она беспечно махнула больной рукой. — Кажется, это клеймо на всю жизнь, но в конце концов это меня кое-чему научило. Держись подальше от олухов с сигарами.
— По-моему, лучше было бы наложить повязку.
— Ну уж нет. Мне надо все время открывать и закрывать сумочку. Все и так заживает.
Она как-то незаметно ушла от этой темы; хоть ей и было приятно, она все-таки была смущена его необычным вниманием. В комнате стало тихо; Лилли вытащила из сумочки сигарету и весело улыбнулась, когда Рой поднес ей зажигалку.
— Слушай, у меня такое впечатление, что мои ставки растут. Еще немного, и я... Это еще что?
Она посмотрела на деньги, которые он положил ей на колени. Нахмурившись, она подняла глаза.
— Три тысячи, — сказал он. — Надеюсь, этого хватит, чтобы нам рассчитаться: больничные счета и тому подобное.
— Конечно. Но ведь ты не... Да нет, — устало сказала она. — Не будем обманываться. Я надеялась, что ты в честные игры играешь, а выходит...
— Ты же сама все знала, — мотнул головой Рой. — А теперь я хочу сказать тебе еще кое-что. Насчет Кэрол.
14
В квартиру Лилли залетали приглушенные, иногда усиливавшиеся звуки с Сансет-Стрип, звуки, характерные для этого времени суток, когда только начинаются вечерние развлечения и клубная жизнь. Раньше, с четырех до семи, слышался только деловитый шум города: грузовики, легкие и тяжелые пикапы, развозившие товары последним клиентам, а потом уезжающие из города; легковые автомобили, которые изо всех сил старались поскорее покинуть центр и оказаться наконец в своих роскошных владениях: в Брентвуде, Бель Эйр и Беверли-Хиллз. Машины были всех размеров и видов, начиная от гоночных, но в основном это были дорогие автомобили. Однажды, оказавшись в пробке, Рой стал рассматривать машины и, кроме двух мотоциклов и одного «форда», не обнаружил автомобилей среднего класса — одни «кадиллаки», «роллс-ройсы», «линкольны» и «империалы».
Теперь, прислушиваясь к шуму вечерней жизни, Рой хотел оказаться там, на Сансет-Стрип или где угодно, только не здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
А в этом случае, конечно...
Она вышла из кухни с двумя стаканами, до краев наполненными взбитыми сливками. Один она протянула ему и села, держа в руке другой. Улыбаясь, он смотрел, как она погружает ложечку в крем, и ему от всей души хотелось крепко ее обнять.
— Нравится? — спросил он.
— Очень! — радостно ответила она. Потом взглянула на него, слегка краснея от застенчивости: — Я тут все-время ем. Как свинья — вы так думаете, да?
Рой засмеялся:
— Таких свиней я бы лично непременно стал выращивать. Может, хочешь и мою порцию?
— Нет, это вам! Больше в меня не влезет.
— Да влезет, — сказал он, спуская ноги с кровати. — Может, зайдешь в спальню, когда доешь?
— Я зайду прямо сейчас. Хотите, чтобы я вас растерла?
— Нет, нет, — быстро ответил он. — В этом нет необходимости. Доешь сначала мороженое.
Он пересек гостиную, покрытую мягким ковром, и вошел в спальню. Там он на секунду замешкался. Еще не поздно остановиться. Потом, прежде чем он успел передумать, он стащил с себя халат, пижамный верх и растянулся на кровати.
Через минуту пришла Кэрол. Она начала открывать бутылку со спиртом, которую взяла в ванной, но он жестом подозвал ее к себе.
— Подойди сюда, Кэрол. Я хочу кое-что у тебя узнать.
Она кивнула и села на уголок кровати. Он притянул ее к себе, их лица оказались рядом, и, когда они коснулись друг друга губами, он попытался уложить ее на кровать.
Она напряглась и попыталась высвободиться.
— Нет, Рой, пожалуйста! Я...
— Не бойся. Я хочу у тебя кое-что спросить, Кэрол. Ты мне скажешь правду?
— Ну. — Она вымученно улыбнулась. — Это для вас так важно? Или вы опять смеетесь надо мной?
— Это очень для меня важно, — ответил он. — Кэрол, ты девственница?
Улыбка мгновенно исчезла с ее лица, и некоторое время оно было пустым и лишенным всякого выражения. Потом ее щеки залились румянцем, она опустила глаза и едва заметно покачала головой.
— Нет. Я не девственница.
— Нет? — Он был слегка разочарован.
— Нет. Уже давно нет. — В ее голосе появилась еле заметная дрожь. — Я теперь вам больше не нравлюсь?
— Не нравишься? Конечно, нравишься! Еще сильнее, чем раньше!
— Но... — Она робко улыбнулась, загораясь какой-то недоверчивой радостью. — В самом деле? Вы не смеетесь надо мной из-за такой важной вещи?
— А что в ней такого важного? Ладно, милая, иди сюда!
Счастливо рассмеявшись, она легла рядом и с веселым удивлением обняла его.
— Ну и ну, — сказала она. А потом, не сопротивляясь, пробормотала с радостью в голосе: — Но может, нам подождать, Рой? Я не стану больше нравиться тебе.
— Ты не можешь нравиться мне еще больше. — Он нетерпеливо пытался расстегнуть ее белую форму. — Как ты только снимаешь эту чертову штуковину...
— Но есть еще кое-что, о чем тебе надо знать, Рой. Ты имеешь право. Я не могу иметь детей, Рой. Никогда.
Он замер, но лишь на секунду. У нее была сложная манера выражать свои мысли, выворачивая их задом наперед и неправильно ставя ударения. Что ж, у нее не могло быть детей, и все это к лучшему, но все равно нужно было ее успокоить.
— А кому это важно, — хрипло, со страстью прошептал он. — Это нормально, это очень хорошо, что ты не девственница. Теперь давай не будем больше разговаривать, ради бога, и...
— Да, конечно, Рой! — Она с доверчивой готовностью прижалась к нему, сама направляя его жадные руки. — И я тоже хочу. И это твое право...
С нее слетела форма, потом нижнее белье. Извечная стыдливость, ее страхи, ее прошлое. В полумраке занавешенной комнаты она рождалась заново, и прошлого больше не было, только будущее.
Темно-красное клеймо все еще не исчезло с ее левой руки, но теперь это был просто шрам, полученный когда-то в детстве; время все сгладило, притупило воспоминания. Шрам больше не имел значения. Как не имело значения то, что за этим стояло, — стерилизация, потеря девственности, — потому что он сказал, что это не важно. И поэтому теперь шрам — несмываемая метка из концлагеря Дахау — ничего не означал.
13
Она вышла из ванной, уже стесняясь и надев нижнее белье; все еще залитая румянцем, теплая и светящаяся. Не забывая о своих обязанностях, она укутала его простыней.
— Я должна о тебе заботиться, — сказала она. — Теперь больше, чем всегда, ты стал для меня очень важен.
Рой с ленивой улыбкой смотрел на нее. Она милая, хорошая женщина, подумал он. И пожалуй, самая честная из всех, кого он знал. Если бы она не сказала ему, что она не девственница...
— Как ты. Рой? Тебе нигде не больно?
— Никогда не чувствовал себя лучше, — засмеялся он. — А чувствую себя я обычно неплохо.
— Это хорошо. Было бы ужасно, если бы я причинила тебе боль.
Он повторил, что чувствует себя великолепно; она именно то, что ему сейчас нужно. Она серьезно ответила, что и он как раз то, что ей нужно, и Рой засмеялся, подмигнув ей:
— Я тебе верю, милая. Давно у тебя было или лучше мне не спрашивать?
— Давно? — Она слегка помрачнела, в замешательстве склонив голову. — Ну, — сказала она, — это было...
— Не важно, — быстро перебил он. — Забудь.
— Это было там. — Она протянула руку с номером. — Там же меня стерилизовали.
— Там? — нахмурился он. — Я не... где это «там»? С застывшей улыбкой на лице она стала рассеянно объяснять; глаза смотрели на него и дальше, сквозь него, куда-то за пределы этой комнаты. Создавалось впечатление, что она говорила о каких-то абстракциях, словно объясняла унылую и ничего не значащую теорему, едва ли достойную того, чтобы ее положения произносились вслух. Она словно читала сказку, в которой было столько кошмаров, что они накладывались один на другой; тема и сюжет не менялись, застыв неподвижно, ужас наслаивался на ужас, пока не проваливались вниз, увлекая слушателя за собой.
— Да, да, так и было. — Она улыбнулась ему, словно любимому ребенку. — Я была маленькая, лет семь или восемь. Они хотели определить наиболее ранний возраст, когда женщина может зачать, поэтому и делали это. Такое может быть очень рано, например даже в пять лет. Но они искали средний возраст. С моей мамой и бабушкой было иначе; им хотелось знать, какой старой может быть женщина. Моя бабушка умерла вскоре после начала эксперимента, а мать...
Роя тошнило. Ему хотелось встряхнуть ее, ударить. Взглянув на себя со стороны, так же как и она сейчас смотрела на себя со стороны, он почувствовал ярость и негодование. Вообще-то в мыслях он недалеко ушел от широко распространенной философии настоящего времени. Той, о которой везде говорят и пишут. Ханжеская скорбь и раскаяние в грехах, радостное отпущение их грешникам, неодобрительные и косые взгляды на тех, кто вновь об этом вспоминает. В конце концов, эти бедняги, бывшие друзья, стали теперь нашими союзниками, и отныне показывать по телевизору газовые печи было дурным тоном. Нельзя же осуждать весь народ. И что с того, если когда-то они это действительно делали? Разве стоит повторять ту же досадную ошибку? В конце концов, они тоже ненавидели коммунистов и, как и мы, хотели истреблять этих вонючих крыс по всему миру. И в конце концов, люди, оказавшиеся жертвами, сами накликали беду на свою голову.
Они были сами виноваты.
И она была сама виновата.
— Знаешь что, — он в гневе перебил ее, — я не хочу больше этого слушать! Если бы ты сказала мне все сразу, с самого начала, вместо того чтобы... чтобы я думал...
— Знаю, — ответила она. — Я плохо сделала. Но и я тоже думала о другом.
— Ну вот, — пробормотал он. — Пойми меня правильно. Ты мне нравишься, и я о тебе часто думаю, Кэрол. Именно поэтому я и спросил, это было для меня очень важно. Но я вижу, что ты могла меня неправильно понять, и я бы очень хотел все исправить. Но...
Почему она все еще смотрит на него, улыбаясь своей безжизненной улыбкой, словно ждет, что он заполнит ее пустоту жизнью? Он уже попросил прощения, извинился за то, в чем отчасти она была виновата сама. Но она все сидела и ждала. Неужели она действительно думает, что он изменит свой образ жизни, единственный приемлемый для него стиль существования, только лишь ради того, чтобы исправить свою ошибку? У нее на это нет никакого права! Если бы даже Рой мог дать ей то, чего она от него ждала и хотела, он бы не стал этого делать.
Она милая девочка, и поступить с ней так было бы нехорошо.
— Я вот что тебе скажу. — Он вкрадчиво улыбнулся. — Того, что случилось, не изменишь. Давай притворимся, что этого никогда не было? Что скажешь, а? Мы просто все забудем и начнем с нуля.
Она молча смотрела на него.
— Вот и отлично, — оживленно сказал Рой. — Ты молодец. Ладно, я отсюда смоюсь на время и дам тебе одеться...
Он ушел и сам оделся уже за дверью. Вернувшись в свою комнату, он улегся на больничную кровать и невидящим взглядом уставился в окно, выходящее на юг, — перед его мысленным взором стояла девушка в спальне. Как все плохо вышло! Его обычное красноречие подвело его именно тогда, когда без него было не обойтись, и его слова звучали раздраженно и мелочно.
Что случилось, удивился он. Что стряслось с его великолепным чутьем?
Произошедшее не было обманом, скорее ошибкой. И она ничего из-за нее не потеряла. Почему он не смог ее убедить в этом? Он, который мог провернуть сложнейшую махинацию и выйти сухим из воды?
Нельзя обманывать честного человека, подумал он. И очень разозлился от этой мысли.
Он услышал ее приближающиеся шаги, шорох ее формы. Изобразив на лице улыбку, он сел на кровати и повернулся к двери.
На ней было ее старомодное пальто. В руке она держала маленький сестринский чемоданчике инструментами.
— Я ухожу, — сказала она. — Тебе ничего не надо, пока я еще здесь?
— Уходишь? Нет, постой, погоди, — произнес он, стараясь говорить убедительно. — Зачем ты уходишь? А профессиональный долг? Сестра не может бросить пациента на произвол судьбы.
— Тебе не нужна сестра. Мы оба это знаем. Так или иначе, я тебе больше не сиделка.
— Черт возьми, Кэрол...
Она развернулась и направилась к двери. Он беспомощно смотрел ей вслед, потом догнал ее и развернул лицом к себе.
— Я тебе этого не позволю, — сказал он. — Зачем это? Тебе нужна работа, а мы с матерью хотим, чтобы она у тебя была. Зачем...
— Пусти меня, пожалуйста. — Она вырвала руку и снова пошла к двери.
Он торопливо забежал вперед.
— Не уходи, — попросил он. — Ты на меня обижена, пусть так; ты, наверное, считаешь, что у тебя есть на это право. Но как же быть с матерью? Что она подумает, то есть что я ей скажу, когда она придет домой и увидит, что тебя нет?..
Он замолк и покраснел, осознав, что слова его звучали так, словно он боится Лилли. На губах Кэрол появилось подобие улыбки.
— Твоя мать будет расстроена, — сказала она. — Но думаю, что не удивится. Я считала, что она тебя не понимает. А теперь вижу, что понимает, и даже очень.
Рой смотрел в сторону. Нет, он совсем не это имел ввиду...
— Мы должны тебе деньги, твою зарплату. Если скажешь, сколько...
— Ничего. Твоя мать вчера вечером со мной расплатилась.
— Ладно, а за сегодня?
— Сегодня ты мне ничего не должен, потому что я не сделала ничего полезного, — ответила она.
Рой раздраженно хмыкнул:
— Хватит вести себя как двухлетний ребенок. Ты заработала деньги и, ради бога, забери их!
Он достал из кармана кошелек, вытащил деньги и протянул ей.
— Сколько, сколько я должен тебе за сегодня?
Она посмотрела на деньги и, осторожно перебирая купюры пальцами, вытащила три доллара:
— Три доллара. Я слышала, это обычная цена.
— Тебе лучше знать, — раздраженно сказал он. — Эх, Кэрол, ну почему...
— Спасибо. Здесь даже слишком много.
Она развернулась, прошла по ковру к двери и вышла из квартиры.
Рой воздел руки к потолку и беспомощно их опустил. Вот и все. С такими каши не сваришь.
Он пошел на кухню, согрел кофе и стоя выпил. Поднося чашку ко рту, он посмотрел на часы, висевшие над плитой.
Скоро придет Лилли. И до ее прихода нужно кое-что сделать. Это не примирит ее с уходом Кэрол, да и придется запустить руку в собственные сбережения, но сделать это было нужно. Ради него самого.
Рой оделся и вышел на улицу, слегка пошатываясь. Не потому, что неважно себя чувствовал, — просто отвык двигаться. Он поймал такси, а когда добрался до своей гостиницы, чувствовал себя так же бодро, как и всегда.
Роя слегка смутило то, как его встретили в гостинице. Конечно, он всегда старался сделать так, чтобы его полюбили, это было необходимой частью образа. Но все равно он был приятно удивлен и даже пришел в некоторое замешательство от того, как его приветствовали дома (дома!) Симмс и его служащие. Хорошо, что это не были клиенты и их не приходилось накрывать и оставлять с носом, как большинство людей, которые проникались к Рою доверием.
Взволнованный, он принял их поздравления с возвращением из больницы и заверил всех, что чувствует себя отлично. Согласился с Симмсом: да, болезни случаются со всеми, и это всегда неожиданно и неприятно, но так в мире все и происходит.
Наконец ему удалось скрыться в своем номере.
Он снял одну из картин-фальшаков и вытащил три тысячи долларов. Потом, аккуратно повесив ее на стену, ушел из гостиницы и поехал в квартиру Лилли.
Без Кэрол здесь было необычно пусто — зияющая пустота, как бывает, когда навсегда исчезает привычная вещь или родной человек. Оставалось только навязчивое ощущение чего-то неправильного, нехорошего, словно исчезло что-то важное, а заполнить пустующее пространство нечем.
Бесцельно бродя по комнатам, он все еще слышал ее и внутренним взором оглядывал ее маленькую фигурку в накрахмаленной форме, гладкие волосы с завитыми кончиками, бело-розовое лицо, маленький, аккуратный, вздернутый, как у ребенка, нос. Он слышал ее голос, и в том, что она говорила, всегда был он — ты. Хочет ли он чего-нибудь? Может ли она что-нибудь для него сделать? Он хорошо себя чувствует? Он всегда должен говорить ей, если он чего-то хочет.
Ты хорошо себя чувствуешь? Было бы ужасно, если бы я сделала тебе больно...
Он подошел к двери ванной комнаты и остановился. На раковине висело полотенце. Оно было тщательно выстирано и прополоскано, но все равно на нем остались едва заметные желтоватые пятна крови.
У Роя к горлу подкатил ком. Он швырнул полотенце в корзину и с силой захлопнул крышку.
Медленно тянулись часы, и наконец прошел день, который раньше всегда пролетал незаметно.
Лилли вернулась, когда уже стемнело.
Как всегда, она оставляла все свои неприятности по ту сторону двери и вошла сейчас с обычной улыбкой на лице.
— Почему ты одет? Как мило, — сказала она. — Где моя девочка, Кэрол?
— Ее здесь нет, — сказал Рой, — Она...
— Да? Пришлось припоздниться. А ты неплохо выглядишь. — Она села, обмахивая себя ладонью. — Ну и пробки! Я бы добралась быстрее, скача на одной ножке.
Рой медлил. Ему не терпелось побыстрее рассказать ей все, но в то же время он был рад, что можно немного потянуть время.
— Как твой ожог?
— Все в порядке. — Она беспечно махнула больной рукой. — Кажется, это клеймо на всю жизнь, но в конце концов это меня кое-чему научило. Держись подальше от олухов с сигарами.
— По-моему, лучше было бы наложить повязку.
— Ну уж нет. Мне надо все время открывать и закрывать сумочку. Все и так заживает.
Она как-то незаметно ушла от этой темы; хоть ей и было приятно, она все-таки была смущена его необычным вниманием. В комнате стало тихо; Лилли вытащила из сумочки сигарету и весело улыбнулась, когда Рой поднес ей зажигалку.
— Слушай, у меня такое впечатление, что мои ставки растут. Еще немного, и я... Это еще что?
Она посмотрела на деньги, которые он положил ей на колени. Нахмурившись, она подняла глаза.
— Три тысячи, — сказал он. — Надеюсь, этого хватит, чтобы нам рассчитаться: больничные счета и тому подобное.
— Конечно. Но ведь ты не... Да нет, — устало сказала она. — Не будем обманываться. Я надеялась, что ты в честные игры играешь, а выходит...
— Ты же сама все знала, — мотнул головой Рой. — А теперь я хочу сказать тебе еще кое-что. Насчет Кэрол.
14
В квартиру Лилли залетали приглушенные, иногда усиливавшиеся звуки с Сансет-Стрип, звуки, характерные для этого времени суток, когда только начинаются вечерние развлечения и клубная жизнь. Раньше, с четырех до семи, слышался только деловитый шум города: грузовики, легкие и тяжелые пикапы, развозившие товары последним клиентам, а потом уезжающие из города; легковые автомобили, которые изо всех сил старались поскорее покинуть центр и оказаться наконец в своих роскошных владениях: в Брентвуде, Бель Эйр и Беверли-Хиллз. Машины были всех размеров и видов, начиная от гоночных, но в основном это были дорогие автомобили. Однажды, оказавшись в пробке, Рой стал рассматривать машины и, кроме двух мотоциклов и одного «форда», не обнаружил автомобилей среднего класса — одни «кадиллаки», «роллс-ройсы», «линкольны» и «империалы».
Теперь, прислушиваясь к шуму вечерней жизни, Рой хотел оказаться там, на Сансет-Стрип или где угодно, только не здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16