Вам не составит труда узнать его домашний адрес. Эрл Сюлливан.
– Спасибо, мистер Келлог. Если вам здесь что-нибудь понадобится, в чем посольство может помочь, дайте мне знать. Номер телефона 39-95-00.
– Спасибо. До свиданья.
– До свиданья.
Мисс Бартон возникла на пороге. Ее поникшая фигура и собачий взгляд отвечали серьезности ситуации.
– Я невольно подслушала, люди так громко говорят на больших расстояниях.
– Разве?
– Бедная миссис Виат, какой кошмар умереть так в чужой стране. Все, что можно сказать, – храни Господь ее душу.
Этого оказалось достаточно. Мисс Бартон распрямила плечи, вернула на нос очки и бодро сказала:
– Я сразу позвоню в Западный Аэрофлот.
– Да.
– Вы себя прилично чувствуете, мистер Келлог?
– Я – разумеется. Разумеется.
– У меня есть аспирин.
– Примите его сами.
Мисс Бартон знала, что, заспорив, схлопочет. Она молча уронила две таблетки аспирина на его письменный стол и вышла в приемную, чтобы дозвониться до Аэрофлота оттуда. Руперт долго сидел, уставившись на аспирин. Наконец встал и, пройдя к водоохладителю, сразу проглотил обе таблетки.
Мисс Бартон вплыла на восторженной ноте:
– Полный успех. Вы отбываете рейсом шестьсот одиннадцать. Но, Боже мой, сколько пришлось спорить. Какой-то плюгавый клерк твердил, что пассажиры, уезжающие на шестьсот одиннадцатом, уже регистрируются в аэропорту. А я ему говорю: "Послушайте, это чрезвычайный случай". Пришлось по буквам произнести "ч-р-е-з-в-ы-ч-а-й-н-ы-й...". О! Я смотрю, вы приняли таблетки. Отлично. Как у вас с деньгами?
– Могут понадобиться.
– О'кей. Боровиц сбегает в банк. Вот ваш график. Отправление в одиннадцать тридцать. Ленч на самолете. Остановка в Лос-Анджелесе, примерно на час. Отправление из Лос-Анджелеса в два пятьдесят. Обед на самолете. Прибываете в Мехико-Сити в десять десять. Время по центральным стандартам.
Мисс Бартон могла расклеиться в пору несерьезных бедствий. Но если возникала большая беда, она отважно кидалась ей навстречу. Она позаботилась о деньгах, о туристской карточке, о зубной щетке, чистых носках и пижаме, о шотландском терьере Маке и о письме брату Эми, Джиллу Брандону. Когда она наконец посадила Руперта в самолет и он помахал ей из окна на прощанье, ее глаза увлажнились, но наступило и облегчение, как у матери, проводившей сына в школу первый раз.
Она возвратилась на машине Руперта в город и поставила ее в гараж его дома на 41-й авеню. Потом выпустила Мака побегать, пока мыла и перетирала посуду, оставленную Рупертом в раковине. За все годы службы она всего второй раз попала внутрь его дома. Она убирала здесь с каким-то странным чувством, словно рассматривала кого-то спящего.
Покончив с посудой, она бродила по комнатам, ничего, конечно, не выслеживая, а просто беря на заметку, как положено хорошей секретарше, заинтересованной в делах хозяина. "Красное дерево и кружева в столовой. Слишком для него церемонно, скорей всего – ее забота... Бьюсь об заклад, он сидит на желтом стуле, вот следы масла для волос на спинке, а рядом хорошая лампа... Он любит читать, значит, нужна хорошая лампа... Большой рояль и орган, подумать только. Она, должно быть, музыкальна, он не способен и ноту высвистать... Я никогда не привыкну к этим цветным унитазам... А это, наверно, комната прислуги. Обставлена так же мило, до самых пустяков, как и все другие, что говорит о его щедрости. А может быть, это ее щедрость. Боровиц говорит, что она из очень денежной семьи... Стол в холле, похоже, из дерева драгоценной породы, той самой, что натирают голыми руками, если помешаны в этом плане и времени хватает. Открытка. Интересно, от кого? А что, открытки секретов не предполагают. Если вам хочется сообщить что-то интимное, сообщайте это письмом".
Мисс Бартон взяла открытку. С одной ее стороны была цветная фотография гейзера Старый Паломник, на другой написано карандашом: "Дорогие мистер и миссис Келлог, я прекрасно провожу свой отпуск. Уже шесть раз видела Старого Паломника. Потрясающее зрелище. Ночами здесь холодно, нужны одеяла. Есть плавательный бассейн, плохо пахнущий оттого, что в воде много минералов. К счастью, запах не пристает к купальщикам. Больше негде писать. Поклон Маку. Ваша Герда Ландквист".
"Йеллоустон, – подумала мисс Бартон, – а я не могу позволить себе даже Секвойю. Не то чтобы я туда хотела. Те, кто там бывал, в один голос говорят, что чувствуешь себя совсем крошечным под этими огромными деревьями. Вот уж что не соблазняет при пяти футах с половиной вершка".
Закончив неофициальный обзор дома и почты, мисс Бартон впустила Мака с черного хода и скормила ему несколько собачьих бисквитов. Потом пошла на улицу Фултона, где останавливался автобус, увозящий назад в город.
Она не предчувствовала катастрофы. Сияло солнце, а ее гороскоп, составленный утром, был на редкость благополучен. Хорош был и гороскоп Руперта, который она проверяла даже раньше собственного: "Это чудесный день для тех, кто из созвездия Льва и Лиры".
"Чудесный день", – решила мисс Бартон и двинулась вприпрыжку по тротуару, начисто забыв, что миссис Келлог в госпитале, а миссис Виат мертва.
* * *
Самолет прибыл точно по расписанию. Руперт позвонил в госпиталь прямо из аэропорта и договорился, чтобы его пропустили к жене, несмотря на поздний час.
Он добрался до госпиталя к полуночи. В главной конторе его встретил черноволосый молодой человек и рекомендовал себя как доктор Эскобар.
– Она спит, – сказал Эскобар. – Но думаю, ей было бы хорошо повидать вас. Она несколько раз вас звала.
– Как она себя чувствует?
– Трудно сказать. Много плачет. В общем, все время, если не спит.
– Ей очень больно?
– Голова должна побаливать, но слезы, я думаю, скорее эмоционального порядка, чем физического. И ее не просто огорчает смерть подруги. Хотя это, бесспорно, худо само по себе. Влияет и другое: две женщины оказались одни в чужом городе, без друзей, они очень много пили...
– Пили? Эми никогда ничего не пила, кроме коктейля перед обедом.
Эскобар, казалось, был озадачен.
– Но есть свидетельства, что ваша жена и миссис Виат пили текилу в обществе американского завсегдатая бара по имени О'Доннел. Обе женщины громко ссорились.
– Они очень дружили, – высокомерно заметил Руперт. – С детства дружили.
– Лучшие друзья иногда ссорятся, когда пьют вместе. Я пытаюсь объяснить вам, что миссис Келлог чувствует себя чрезвычайно виноватой. Виноватой в том, что они пили, в том, что ссорились, а больше всего в том, что не могла предотвратить самоубийство своей подруги.
– А она пробовала?
– Всякий пробовал бы, естественно.
– Она сказала вам, что...
– Она сказала мне очень немногое. Ей мало что есть сказать. Текила это грандиозная смесь, особенно с непривычки. – Эскобар направился к лифту. – Пойдемте, повидаемся с ней сейчас. Мы перевели ее из неотложной помощи в отдельную палату на третьем этаже.
Она спала при свете ночника. Ее левый глаз распух и почернел, а висок был забинтован. Пол у постели был усеян смятыми кусочками гигиенических салфеток.
– Эми. – Руперт наклонился над спящей женой и коснулся ее плеча. – Эми, дорогая, это я.
Едва успев проснуться, она заплакала, Прижав к глазам кулаки.
– Эми, не надо. Перестань, пожалуйста. Все будет хорошо.
– Нет, нет...
– Будет, будет. Я приехал ухаживать за тобой.
– Уильма умерла. – Ее голос набирал силу. – Уильма умерла!
Эскобар стремительно шагнул к постели и схватил пациентку за руку:
– Ну-ну, миссис Келлог, довольно истерики. Все больные на этаже спят.
– Уильма умерла.
– Знаю, – сказал Руперт. – Но сейчас надо думать о тебе.
– Забери меня домой, забери домой из этого ужасного места.
– Конечно, дорогая. Как только мне позволят.
– Успокойтесь, миссис Келлог, – примирительно проговорил Эскобар. – Не так уж тут ужасно. Нам хотелось бы задержать вас здесь еще на несколько дней для обследования.
– Нет, я не останусь!
– На день-два...
– Нет! Отпустите меня! Руперт, забери меня отсюда. Возьми меня домой!
– Возьму, – пообещал Руперт.
– Непременно домой? В наш дом, где Мак и все, все?
– Непременно возьму, обещаю тебе.
В тот момент он был готов это обещание сдержать.
Глава 5
Джилл Брандон спускался по лестнице, и на лице его отражалась смесь сложных утренних чувств: предвкушение приятных событий дня и догадка, что все будет чем-нибудь испорчено.
Невысокий, коренастый, энергичный человек вел разговор в такой волевой манере, что самые безобидные слова сходили за неопровержимые доводы, а самые фантастические теории – за самоочевидные истины. К тому же, усиливая эффект, он пользовался жестами рук не в драматически расплывчатом европейском стиле, а в строго геометрическом порядке, обозначавшем точный поворот мысли, непреложный градус чувства. Ему нравилось выглядеть точным и педантичным. Ни тем, ни другим он не был.
Джилл поцеловал жену, уже сидевшую за столом с утренней газетой, развернутой на колонке любовных историй.
– По телефону звонили?
– Нет.
– Чертовски странно.
– Что странно? – спросила Хелен, прекрасно зная, о чем речь, поскольку Джилл уже неделю ни о чем другом не говорил. Слава Богу, понедельник, и Джилл должен отправиться в Сити на работу. Хорошо бы биржевой рынок был сегодня неустойчив. Отвлечет от других вещей. – Пришло ужасно смешное письмо от какой-то женщины из Атертона. Не могу понять, знаем мы ее или нет. Может быть, Бетти Сперс. Слушай: "Дорогая Эбби. У меня проблема с мужем: он так скуп, что ворует у меня мои зеленые марки". Я точно знаю, что Джонни Сперс собирает зеленые марки...
– Ты можешь слушать меня?
– Конечно, дорогой. Я не поняла, что ты о чем-то говоришь.
– Вот уже неделя, как Руперт там, а у меня никаких сведений после того первого звонка его секретарши. Ни звука о том, как Эми себя чувствует и что вообще происходит, о том, когда они вернутся, ничего.
– Наверно, он занят?
Джилл сердито посмотрел на нее через стол:
– Занят чем? Могу я поинтересоваться?
– Откуда мне знать?
– Тогда перестань попусту его извинять. Нельзя быть занятым настолько, чтобы не успеть поднять телефонную трубку. Он чертовски необязателен. Никогда не мог понять, что Эми в нем нашла.
– Он очень хорош собой. И очень приятен.
– Хорош собой. Приятен. Чушь какая! И из-за этого женщины выходят замуж?
– Ты голоден, дорогой. Я позвоню, чтобы подавали завтрак.
Хелен нажала под столом кнопку звонка, испытывая приятное ощущение власти. Она родилась и выросла в трущобах Окленда и за двадцать лет замужества не привыкла к чуду звонка. Завтрак, мартини, шоколадные конфеты, чай, журналы, сигареты – стоит нажать кнопку и, пожалуйста, появляется все, чего не пожелаешь. Иногда Хелен сидела и придумывала, что бы такого попросить, предвкушая удовольствие от того, что дернешь за украшенный кисточкой шнур или нажмешь кнопку под столом.
Изредка она посещала Окленд, но чаще ее родители приезжали с Пиренейского полуострова повидаться. Миссис Малоней, надев зубы и воскресный наряд, мистер Малоней, трезвый, как судья, и высохший, как селедка. Выразив искренние чувства, оба родителя застывали в молчании, ошеломленные окружавшей роскошью, не способные ни на что, кроме как сидеть и пристально на все это глазеть. И, только вернувшись домой, они обретали красноречие, расхваливая дочку Хелен, которая поступила в колледж Миллса на стипендию и жила в красивом доме в Атертоне с богатым мужем и тремя прелестными детьми.
Но наедине с нею они терялись и немели: визиты оборачивались кошмаром, особенно для Джилла, старавшегося больше, чем Хелен, чтобы супруги Малоней чувствовали себя как дома. Его тактика была своеобразна: он старался уменьшить размеры собственного достатка, прикидывался экономным, рассказывал о тринадцатилетнем сыне, избравшем карьеру чиновника, и о семнадцатилетней дочери, прилежной ученице колледжа. В результате бедные Малоней еще больше терялись, а сам Джилл терпел полный крах. Никому не удавалось вычислить, почему такие добрые намерения Джилла приводили к столь огорчительным последствиям.
– Дружба Эми с этой женщиной, – продолжал Джилл, – всегда грозила неприятностями. Она была явно неуравновешенной. Кто угодно, кроме Эми, углядел бы это и стал ее избегать.
Хелен мысленно перекрестилась:
– Что ты, Джилл! De mortius... Ведь они были подругами. Нельзя отталкивать друга, если у него, ну, скажем, эмоциональные проблемы. Когда Уильме того хотелось, она бывала очень обаятельной и занятной. Такой именно я предпочитаю помнить ее.
– Твоя память удобна и проста.
– И я хочу хранить ее такой. Ешь свой завтрак.
– Я не голоден, – раздраженно сказал Джилл. – Лично я готов порицать Руперта за всю эту историю. Он должен был наложить вето на поездку, как скоро возник этот проект. Две женщины, болтающиеся в чужой, нецивилизованной стране, – это против здравого смысла.
Для Хелен проект звучал соблазнительно. Ведь ее путешествия ограничивались вылазками в город за покупками, а летом – жизнью в Тахое. Жуя ломтик поджаренной ветчины, она слушала Джилла примерно так, как прислушиваются к рокоту волн, набегающих на берег, зная, что шум этот примерно одинаков и будет иногда чуть громче или тише, в зависимости от приливов, отливов и смотря по погоде.
Чаще всего шум поднимался из-за Эми. Потому Хелен слушала по привычке, без всякого интереса. На ее взгляд, Эми была унылым созданьицем, облеченным умом, по мнению брата, и красотой, по мнению мужа, а по сути, не имеющей ни того, ни другого. Хелен тоже часто удивлялась близости между Уильмой и Эми. Но удивлялась совсем другому, чем Джилл: почему волевая и энергичная Уильма тратила столько времени на эту мышку Эми?
Джилл переключил скорость:
– Я по-прежнему считаю, что американское посольство должно было связаться со мной из-за этого несчастного происшествия.
– Почему?
– Эми – моя сестричка-малышка.
– Кроме того, она взрослая женщина и у нее есть муж. Если она требует присмотра, пускай об этом заботится Руперт.
– Руперт не в силах урегулировать некоторые ситуации.
– Урегулировать что? – мягко спросила Хелен.
– Там наверняка надо принять какие-то решения, что-то сделать. Руперт слишком добродушен. А если бы там оказался я, то не стал бы нежничать с этими иностранцами.
– Дорогой, если бы там был ты, именно ты и считался бы иностранцем.
– Ты, наверно, считаешь, что сказала что-то ужасно умное?
– Всего-навсего правду.
– Похоже, ты напала на множество истин в последнее время, – криво усмехнулся Джилл.
– О! Я напала. Кое-какие из них огромны, какие-то – малы.
– Поделись хоть чуточку.
– В другой раз. Ты бы поторопился, если хочешь успеть на Эль-Камино вместо Байшоро. – Она через стол улыбнулась мужу.
Несмотря на ею резкую манеру говорить, она знала, что он добрый человек, гораздо больше, похожий на Эми, чем сам это представляет.
– Ты будешь осторожно вести машину, не так ли, Джилли?
– Я прошу так меня не называть. Это звучит нелепо.
– Ты не споришь, когда тебя так называет Эми...
– Так звали меня в детстве. Она говорит так невольно. И я всегда протестую. Напомни, я скажу ей об этом, когда она вернется домой.
Хелен виду не подала, но внезапно ощутила тошноту, и кофе показался кислым. "Не хочу, чтоб она вернулась домой. Две тысячи милей пролегло между нами. И это так хорошо".
В комнату влетел тринадцатилетний Дэвид. На нем была форма дневной военной школы, которую он посещал.
– Доброго утра всем.
– Что ты сделал со своим лицом? – ахнула Хелен.
– Ядовитый дуб, – радостно сообщил Дэвид. – Роджер и Билль тоже его раздобыли, когда мы были на маневрах. Обалдеть, как разозлился сержант. Сказал, будто русские успеют приземлиться, пока наша вшивая шайка возится с ядовитым дубом.
– Я зайду за тобой после школы и поведу к доктору.
– Ни к какому вшивому доктору я не пойду.
– Перестань выражаться. Это скверное слово.
– Сержант то и дело им пользуется. Он англичанин. А англичане всегда говорят "вшивый". Ой! Я забыл сказать! Дядя Руперт вернулся домой. Звонил вечером, когда вас не было дома.
– Ты мог бы сказать об этом раньше, – упрекнул Дэвида отец.
– Как я мог, если вы ушли?
– Как Эми себя чувствует?
– Не знаю. Он про нее ничего не говорил.
– Ну, о чем же он говорил?
– Просто, что сегодня он весь день будет дома и хочет повидать тебя по какой-то важной причине.
– Я сейчас позвоню...
– Он просил не звонить. Это очень личное дело. Он хочет говорить с тобой с глазу на глаз.
Джилл уже вскочил.
Двое мужчин обменялись рукопожатием, и Джилл сразу спросил:
– Эми здорова?
– Да.
– Где она? Все еще в постели?
– Она... Тут не место для разговора. Пройди лучше в дом.
В доме было темно, тихо и сыро, как если бы жившие тут люди надолго покинули его. Солнце не проникало за запертые ставни, и ни один звук не просачивался сквозь закрытые окна. Только в кабинете в конце длинного, узкого коридора были подняты шторы, и утреннее солнце висело в пыльном воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
– Спасибо, мистер Келлог. Если вам здесь что-нибудь понадобится, в чем посольство может помочь, дайте мне знать. Номер телефона 39-95-00.
– Спасибо. До свиданья.
– До свиданья.
Мисс Бартон возникла на пороге. Ее поникшая фигура и собачий взгляд отвечали серьезности ситуации.
– Я невольно подслушала, люди так громко говорят на больших расстояниях.
– Разве?
– Бедная миссис Виат, какой кошмар умереть так в чужой стране. Все, что можно сказать, – храни Господь ее душу.
Этого оказалось достаточно. Мисс Бартон распрямила плечи, вернула на нос очки и бодро сказала:
– Я сразу позвоню в Западный Аэрофлот.
– Да.
– Вы себя прилично чувствуете, мистер Келлог?
– Я – разумеется. Разумеется.
– У меня есть аспирин.
– Примите его сами.
Мисс Бартон знала, что, заспорив, схлопочет. Она молча уронила две таблетки аспирина на его письменный стол и вышла в приемную, чтобы дозвониться до Аэрофлота оттуда. Руперт долго сидел, уставившись на аспирин. Наконец встал и, пройдя к водоохладителю, сразу проглотил обе таблетки.
Мисс Бартон вплыла на восторженной ноте:
– Полный успех. Вы отбываете рейсом шестьсот одиннадцать. Но, Боже мой, сколько пришлось спорить. Какой-то плюгавый клерк твердил, что пассажиры, уезжающие на шестьсот одиннадцатом, уже регистрируются в аэропорту. А я ему говорю: "Послушайте, это чрезвычайный случай". Пришлось по буквам произнести "ч-р-е-з-в-ы-ч-а-й-н-ы-й...". О! Я смотрю, вы приняли таблетки. Отлично. Как у вас с деньгами?
– Могут понадобиться.
– О'кей. Боровиц сбегает в банк. Вот ваш график. Отправление в одиннадцать тридцать. Ленч на самолете. Остановка в Лос-Анджелесе, примерно на час. Отправление из Лос-Анджелеса в два пятьдесят. Обед на самолете. Прибываете в Мехико-Сити в десять десять. Время по центральным стандартам.
Мисс Бартон могла расклеиться в пору несерьезных бедствий. Но если возникала большая беда, она отважно кидалась ей навстречу. Она позаботилась о деньгах, о туристской карточке, о зубной щетке, чистых носках и пижаме, о шотландском терьере Маке и о письме брату Эми, Джиллу Брандону. Когда она наконец посадила Руперта в самолет и он помахал ей из окна на прощанье, ее глаза увлажнились, но наступило и облегчение, как у матери, проводившей сына в школу первый раз.
Она возвратилась на машине Руперта в город и поставила ее в гараж его дома на 41-й авеню. Потом выпустила Мака побегать, пока мыла и перетирала посуду, оставленную Рупертом в раковине. За все годы службы она всего второй раз попала внутрь его дома. Она убирала здесь с каким-то странным чувством, словно рассматривала кого-то спящего.
Покончив с посудой, она бродила по комнатам, ничего, конечно, не выслеживая, а просто беря на заметку, как положено хорошей секретарше, заинтересованной в делах хозяина. "Красное дерево и кружева в столовой. Слишком для него церемонно, скорей всего – ее забота... Бьюсь об заклад, он сидит на желтом стуле, вот следы масла для волос на спинке, а рядом хорошая лампа... Он любит читать, значит, нужна хорошая лампа... Большой рояль и орган, подумать только. Она, должно быть, музыкальна, он не способен и ноту высвистать... Я никогда не привыкну к этим цветным унитазам... А это, наверно, комната прислуги. Обставлена так же мило, до самых пустяков, как и все другие, что говорит о его щедрости. А может быть, это ее щедрость. Боровиц говорит, что она из очень денежной семьи... Стол в холле, похоже, из дерева драгоценной породы, той самой, что натирают голыми руками, если помешаны в этом плане и времени хватает. Открытка. Интересно, от кого? А что, открытки секретов не предполагают. Если вам хочется сообщить что-то интимное, сообщайте это письмом".
Мисс Бартон взяла открытку. С одной ее стороны была цветная фотография гейзера Старый Паломник, на другой написано карандашом: "Дорогие мистер и миссис Келлог, я прекрасно провожу свой отпуск. Уже шесть раз видела Старого Паломника. Потрясающее зрелище. Ночами здесь холодно, нужны одеяла. Есть плавательный бассейн, плохо пахнущий оттого, что в воде много минералов. К счастью, запах не пристает к купальщикам. Больше негде писать. Поклон Маку. Ваша Герда Ландквист".
"Йеллоустон, – подумала мисс Бартон, – а я не могу позволить себе даже Секвойю. Не то чтобы я туда хотела. Те, кто там бывал, в один голос говорят, что чувствуешь себя совсем крошечным под этими огромными деревьями. Вот уж что не соблазняет при пяти футах с половиной вершка".
Закончив неофициальный обзор дома и почты, мисс Бартон впустила Мака с черного хода и скормила ему несколько собачьих бисквитов. Потом пошла на улицу Фултона, где останавливался автобус, увозящий назад в город.
Она не предчувствовала катастрофы. Сияло солнце, а ее гороскоп, составленный утром, был на редкость благополучен. Хорош был и гороскоп Руперта, который она проверяла даже раньше собственного: "Это чудесный день для тех, кто из созвездия Льва и Лиры".
"Чудесный день", – решила мисс Бартон и двинулась вприпрыжку по тротуару, начисто забыв, что миссис Келлог в госпитале, а миссис Виат мертва.
* * *
Самолет прибыл точно по расписанию. Руперт позвонил в госпиталь прямо из аэропорта и договорился, чтобы его пропустили к жене, несмотря на поздний час.
Он добрался до госпиталя к полуночи. В главной конторе его встретил черноволосый молодой человек и рекомендовал себя как доктор Эскобар.
– Она спит, – сказал Эскобар. – Но думаю, ей было бы хорошо повидать вас. Она несколько раз вас звала.
– Как она себя чувствует?
– Трудно сказать. Много плачет. В общем, все время, если не спит.
– Ей очень больно?
– Голова должна побаливать, но слезы, я думаю, скорее эмоционального порядка, чем физического. И ее не просто огорчает смерть подруги. Хотя это, бесспорно, худо само по себе. Влияет и другое: две женщины оказались одни в чужом городе, без друзей, они очень много пили...
– Пили? Эми никогда ничего не пила, кроме коктейля перед обедом.
Эскобар, казалось, был озадачен.
– Но есть свидетельства, что ваша жена и миссис Виат пили текилу в обществе американского завсегдатая бара по имени О'Доннел. Обе женщины громко ссорились.
– Они очень дружили, – высокомерно заметил Руперт. – С детства дружили.
– Лучшие друзья иногда ссорятся, когда пьют вместе. Я пытаюсь объяснить вам, что миссис Келлог чувствует себя чрезвычайно виноватой. Виноватой в том, что они пили, в том, что ссорились, а больше всего в том, что не могла предотвратить самоубийство своей подруги.
– А она пробовала?
– Всякий пробовал бы, естественно.
– Она сказала вам, что...
– Она сказала мне очень немногое. Ей мало что есть сказать. Текила это грандиозная смесь, особенно с непривычки. – Эскобар направился к лифту. – Пойдемте, повидаемся с ней сейчас. Мы перевели ее из неотложной помощи в отдельную палату на третьем этаже.
Она спала при свете ночника. Ее левый глаз распух и почернел, а висок был забинтован. Пол у постели был усеян смятыми кусочками гигиенических салфеток.
– Эми. – Руперт наклонился над спящей женой и коснулся ее плеча. – Эми, дорогая, это я.
Едва успев проснуться, она заплакала, Прижав к глазам кулаки.
– Эми, не надо. Перестань, пожалуйста. Все будет хорошо.
– Нет, нет...
– Будет, будет. Я приехал ухаживать за тобой.
– Уильма умерла. – Ее голос набирал силу. – Уильма умерла!
Эскобар стремительно шагнул к постели и схватил пациентку за руку:
– Ну-ну, миссис Келлог, довольно истерики. Все больные на этаже спят.
– Уильма умерла.
– Знаю, – сказал Руперт. – Но сейчас надо думать о тебе.
– Забери меня домой, забери домой из этого ужасного места.
– Конечно, дорогая. Как только мне позволят.
– Успокойтесь, миссис Келлог, – примирительно проговорил Эскобар. – Не так уж тут ужасно. Нам хотелось бы задержать вас здесь еще на несколько дней для обследования.
– Нет, я не останусь!
– На день-два...
– Нет! Отпустите меня! Руперт, забери меня отсюда. Возьми меня домой!
– Возьму, – пообещал Руперт.
– Непременно домой? В наш дом, где Мак и все, все?
– Непременно возьму, обещаю тебе.
В тот момент он был готов это обещание сдержать.
Глава 5
Джилл Брандон спускался по лестнице, и на лице его отражалась смесь сложных утренних чувств: предвкушение приятных событий дня и догадка, что все будет чем-нибудь испорчено.
Невысокий, коренастый, энергичный человек вел разговор в такой волевой манере, что самые безобидные слова сходили за неопровержимые доводы, а самые фантастические теории – за самоочевидные истины. К тому же, усиливая эффект, он пользовался жестами рук не в драматически расплывчатом европейском стиле, а в строго геометрическом порядке, обозначавшем точный поворот мысли, непреложный градус чувства. Ему нравилось выглядеть точным и педантичным. Ни тем, ни другим он не был.
Джилл поцеловал жену, уже сидевшую за столом с утренней газетой, развернутой на колонке любовных историй.
– По телефону звонили?
– Нет.
– Чертовски странно.
– Что странно? – спросила Хелен, прекрасно зная, о чем речь, поскольку Джилл уже неделю ни о чем другом не говорил. Слава Богу, понедельник, и Джилл должен отправиться в Сити на работу. Хорошо бы биржевой рынок был сегодня неустойчив. Отвлечет от других вещей. – Пришло ужасно смешное письмо от какой-то женщины из Атертона. Не могу понять, знаем мы ее или нет. Может быть, Бетти Сперс. Слушай: "Дорогая Эбби. У меня проблема с мужем: он так скуп, что ворует у меня мои зеленые марки". Я точно знаю, что Джонни Сперс собирает зеленые марки...
– Ты можешь слушать меня?
– Конечно, дорогой. Я не поняла, что ты о чем-то говоришь.
– Вот уже неделя, как Руперт там, а у меня никаких сведений после того первого звонка его секретарши. Ни звука о том, как Эми себя чувствует и что вообще происходит, о том, когда они вернутся, ничего.
– Наверно, он занят?
Джилл сердито посмотрел на нее через стол:
– Занят чем? Могу я поинтересоваться?
– Откуда мне знать?
– Тогда перестань попусту его извинять. Нельзя быть занятым настолько, чтобы не успеть поднять телефонную трубку. Он чертовски необязателен. Никогда не мог понять, что Эми в нем нашла.
– Он очень хорош собой. И очень приятен.
– Хорош собой. Приятен. Чушь какая! И из-за этого женщины выходят замуж?
– Ты голоден, дорогой. Я позвоню, чтобы подавали завтрак.
Хелен нажала под столом кнопку звонка, испытывая приятное ощущение власти. Она родилась и выросла в трущобах Окленда и за двадцать лет замужества не привыкла к чуду звонка. Завтрак, мартини, шоколадные конфеты, чай, журналы, сигареты – стоит нажать кнопку и, пожалуйста, появляется все, чего не пожелаешь. Иногда Хелен сидела и придумывала, что бы такого попросить, предвкушая удовольствие от того, что дернешь за украшенный кисточкой шнур или нажмешь кнопку под столом.
Изредка она посещала Окленд, но чаще ее родители приезжали с Пиренейского полуострова повидаться. Миссис Малоней, надев зубы и воскресный наряд, мистер Малоней, трезвый, как судья, и высохший, как селедка. Выразив искренние чувства, оба родителя застывали в молчании, ошеломленные окружавшей роскошью, не способные ни на что, кроме как сидеть и пристально на все это глазеть. И, только вернувшись домой, они обретали красноречие, расхваливая дочку Хелен, которая поступила в колледж Миллса на стипендию и жила в красивом доме в Атертоне с богатым мужем и тремя прелестными детьми.
Но наедине с нею они терялись и немели: визиты оборачивались кошмаром, особенно для Джилла, старавшегося больше, чем Хелен, чтобы супруги Малоней чувствовали себя как дома. Его тактика была своеобразна: он старался уменьшить размеры собственного достатка, прикидывался экономным, рассказывал о тринадцатилетнем сыне, избравшем карьеру чиновника, и о семнадцатилетней дочери, прилежной ученице колледжа. В результате бедные Малоней еще больше терялись, а сам Джилл терпел полный крах. Никому не удавалось вычислить, почему такие добрые намерения Джилла приводили к столь огорчительным последствиям.
– Дружба Эми с этой женщиной, – продолжал Джилл, – всегда грозила неприятностями. Она была явно неуравновешенной. Кто угодно, кроме Эми, углядел бы это и стал ее избегать.
Хелен мысленно перекрестилась:
– Что ты, Джилл! De mortius... Ведь они были подругами. Нельзя отталкивать друга, если у него, ну, скажем, эмоциональные проблемы. Когда Уильме того хотелось, она бывала очень обаятельной и занятной. Такой именно я предпочитаю помнить ее.
– Твоя память удобна и проста.
– И я хочу хранить ее такой. Ешь свой завтрак.
– Я не голоден, – раздраженно сказал Джилл. – Лично я готов порицать Руперта за всю эту историю. Он должен был наложить вето на поездку, как скоро возник этот проект. Две женщины, болтающиеся в чужой, нецивилизованной стране, – это против здравого смысла.
Для Хелен проект звучал соблазнительно. Ведь ее путешествия ограничивались вылазками в город за покупками, а летом – жизнью в Тахое. Жуя ломтик поджаренной ветчины, она слушала Джилла примерно так, как прислушиваются к рокоту волн, набегающих на берег, зная, что шум этот примерно одинаков и будет иногда чуть громче или тише, в зависимости от приливов, отливов и смотря по погоде.
Чаще всего шум поднимался из-за Эми. Потому Хелен слушала по привычке, без всякого интереса. На ее взгляд, Эми была унылым созданьицем, облеченным умом, по мнению брата, и красотой, по мнению мужа, а по сути, не имеющей ни того, ни другого. Хелен тоже часто удивлялась близости между Уильмой и Эми. Но удивлялась совсем другому, чем Джилл: почему волевая и энергичная Уильма тратила столько времени на эту мышку Эми?
Джилл переключил скорость:
– Я по-прежнему считаю, что американское посольство должно было связаться со мной из-за этого несчастного происшествия.
– Почему?
– Эми – моя сестричка-малышка.
– Кроме того, она взрослая женщина и у нее есть муж. Если она требует присмотра, пускай об этом заботится Руперт.
– Руперт не в силах урегулировать некоторые ситуации.
– Урегулировать что? – мягко спросила Хелен.
– Там наверняка надо принять какие-то решения, что-то сделать. Руперт слишком добродушен. А если бы там оказался я, то не стал бы нежничать с этими иностранцами.
– Дорогой, если бы там был ты, именно ты и считался бы иностранцем.
– Ты, наверно, считаешь, что сказала что-то ужасно умное?
– Всего-навсего правду.
– Похоже, ты напала на множество истин в последнее время, – криво усмехнулся Джилл.
– О! Я напала. Кое-какие из них огромны, какие-то – малы.
– Поделись хоть чуточку.
– В другой раз. Ты бы поторопился, если хочешь успеть на Эль-Камино вместо Байшоро. – Она через стол улыбнулась мужу.
Несмотря на ею резкую манеру говорить, она знала, что он добрый человек, гораздо больше, похожий на Эми, чем сам это представляет.
– Ты будешь осторожно вести машину, не так ли, Джилли?
– Я прошу так меня не называть. Это звучит нелепо.
– Ты не споришь, когда тебя так называет Эми...
– Так звали меня в детстве. Она говорит так невольно. И я всегда протестую. Напомни, я скажу ей об этом, когда она вернется домой.
Хелен виду не подала, но внезапно ощутила тошноту, и кофе показался кислым. "Не хочу, чтоб она вернулась домой. Две тысячи милей пролегло между нами. И это так хорошо".
В комнату влетел тринадцатилетний Дэвид. На нем была форма дневной военной школы, которую он посещал.
– Доброго утра всем.
– Что ты сделал со своим лицом? – ахнула Хелен.
– Ядовитый дуб, – радостно сообщил Дэвид. – Роджер и Билль тоже его раздобыли, когда мы были на маневрах. Обалдеть, как разозлился сержант. Сказал, будто русские успеют приземлиться, пока наша вшивая шайка возится с ядовитым дубом.
– Я зайду за тобой после школы и поведу к доктору.
– Ни к какому вшивому доктору я не пойду.
– Перестань выражаться. Это скверное слово.
– Сержант то и дело им пользуется. Он англичанин. А англичане всегда говорят "вшивый". Ой! Я забыл сказать! Дядя Руперт вернулся домой. Звонил вечером, когда вас не было дома.
– Ты мог бы сказать об этом раньше, – упрекнул Дэвида отец.
– Как я мог, если вы ушли?
– Как Эми себя чувствует?
– Не знаю. Он про нее ничего не говорил.
– Ну, о чем же он говорил?
– Просто, что сегодня он весь день будет дома и хочет повидать тебя по какой-то важной причине.
– Я сейчас позвоню...
– Он просил не звонить. Это очень личное дело. Он хочет говорить с тобой с глазу на глаз.
Джилл уже вскочил.
Двое мужчин обменялись рукопожатием, и Джилл сразу спросил:
– Эми здорова?
– Да.
– Где она? Все еще в постели?
– Она... Тут не место для разговора. Пройди лучше в дом.
В доме было темно, тихо и сыро, как если бы жившие тут люди надолго покинули его. Солнце не проникало за запертые ставни, и ни один звук не просачивался сквозь закрытые окна. Только в кабинете в конце длинного, узкого коридора были подняты шторы, и утреннее солнце висело в пыльном воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19