Попробуй, опротестуй такую посылку!
Победил влиятельных хранителей косности Г. К. Жуков. Это при нем ввели офицерскую рубаху, поверх которой надевался открытый китель. Однако последовательности Жукову не хватило: снимать кителя в жаркую погоду и в помещениях, оставаясь в одной рубахе, он не разрешил. Поэтому в лавсановых рубахах и кителях из ткани с синтетической ниткой, да еще на подкладке, офицеры летом буквально заживо варились в собственном соку.
Идиотизм, но даже в помещениях штабов, учреждений, военно-учебных заведений офицеры находились только в кителях. «А как иначе? — объяснял мне, строптивому и неразумному, необходимость преть таким образом заместитель главного редактора „Красной Звезды“ полковник Александр Яковлевич Баев. — Вдруг войдет начальство, а вы в исподней рубахе». Почему он считал рубаху под кителем «исподней» — ума не приложу, но так было. Естественно, на заседаниях редколлегии «Красной Звезды» все участники сидели в кителях.
И вот однажды из своей персональной двери — прямо из кабинета — в зал заседаний вышел Главный — генерал Николай Иванович Макеев. Все смотрели на него с изумлением: строгий шеф был в одной рубахе с расстегнутым воротом. Все молчали, не зная, как реагировать.
— А вы что так? — спросил Макеев собравшихся. — Неужели не надоело париться? Он посмотрел на часы.
— Даю две минуты. Снимите кителя и галстуки…
После того, как офицеры разделись, Макеев удовлетворенно изрек:
— Наконец-то у нас министром обороны стал варились не просто человек властный, но еще и умный. В самом деле, разве застегнутый ворот свидетельствует о низком состоянии дисциплины?
Ох, эти наглухо застегнутые воротнички! Мне, тонкошеему, носить гимнастерку было куда проще, нежели многим другим. Хлопчатобумажная ткань, которую в интересах выполнения плана по метражу на фабриках подвергали чисто символической усадке, после первой стирки сжималась, как шагреневая кожа. Воротничок, который каждый подбирал себе впору, быстро превращался в удавку. Чтобы иметь возможность жить и дышать, многие военнослужащие при любой возможности старались расстегнуть пуговицы. И тогда вступала в действие бдительная система борьбы за дисциплину.
Очень откровенный и остроязыкий генерал-майор Архангельский, заместитель начальника Военно-политической академии, говорил: «Тесный воротничок — это рука железной воинской дисциплины на горле вашей расхлябанности. Чем труднее вам дышится, тем глубже ваше понимание того, что вы стоите в строю».
Снять кителя и расстегнуть воротники разрешил ставший министром обороны маршал Р. Я. Малиновский. Это его наш Главный назвал «не только властным, но и умным».
Прошли годы. Уже никто не удивлялся, встречая на улицах офицеров в рубахах. Тем не менее старая гвардия своего поражения не забыла.
В 1967 году Малиновский умер. И вот в один из дней в зал заседаний редакционной коллегии из личной двери вышел Макеев. В кителе, при галстуке, правда, без пояса и портупеи. Посмотрел мрачно на вольницу в рубахах с расстегнутыми воротниками. Поморщился. Сказал сурово: «Даю пять минут. Приведите себя в порядок».
Загрохотали отодвигаемые стулья. Привычные ко всему, офицеры разбежались по этажам — одеваться.
Когда все снова собрались, Макеев глубокомудро изрек;
— Наконец-то у нас снова требовательный министр. А то за последние годы все мы основательно подраспустились…
Не знаю, считал ли наш Главный, человек в общем-то порядочный, что кто-то тут же докладывает о его суждениях министру или нет, но публично одобрял все, что предлагалось делать сверху.
Именно это его качество однажды в беседе со мной Константин Симонов определил словами: «Главный ваш как тростник на ветру…» — «На наше счастье, — возразил я, — он не дуб». — «Что да, то да…» — с неопределенностью в голосе согласился Симонов.
Запрет, наложенный новым министром — А. А. Гречко на расстегнутые воротнички, вызвал в армии глубокое брожение. Возмущенные письма офицеров шли в министерство и в редакцию десятками, сотнями. Запомнилось одно, злое и остроумное. Оно кончалось словами: «При Фрунзе считалось, что советского командира люди должны узнавать по форме. Теперь его будут узнавать по запаху пота. Спасибо товарищу Гречко!».
Прошло время, и воротнички разрешили расстегивать вновь. Реванш не может быть вечным.
ЛЕЙТЕНАНТЫ
Рассказывая о маршалах и генералах, было бы грешно не вспомнить о лейтенантах.
Генералы — мудрость командного корпуса, лейтенанты — его цвет. Будущее армии и флота, их боевая готовность на каждый данный момент истории таковы, каковы стоящие в строю лейтенанты.
Генералы сановны, солидны, вдумчивы. Они прежде чем что-то сделать, размышляют, взвешивают многие «за» и «против».
У полковников «за» и «против» поменьше. Их решения возникают быстрее.
А вот лейтенанты — это поистине народ действия. Они чаще сперва подают команду, а уже потом начинают соображать что к чему. И нередко именно натиск лейтенантов сокрушает строгую логику генералов противника и приносит успех в бою.
Нередко, но не всегда.
— Что такой мрачный сегодня? — спрашивает ротный командир лейтенанта, командира взвода.
— Сам не пойму. Вроде и не болен, а смотреть ни на что не могу. Меланхолия.
Капитан хохочет.
— Со мной тоже такое бывает. Но мы с женой сразу ложимся в постель. Два захода и меланхолию как рукой снимает. Советую попробовать.
— Не откажусь, — сказал лейтенант и ушел. Вернулся в роту часа через два.
— Понравилось? — спросил капитан.
— Ваша жена — да. А вот диван вам надо купить новый. Этот очень скрипит.
ЛЕЙТЕНАНТ ВОЛОДЯ
«Меньше взвода не дадут, дальше Кушки — не пошлют». Так формулировался фундамент философского оптимизма у лейтенантов моей офицерской юности. Теперь молодым офицерам и Кушки бояться незачем — она далеко за пределами России и в жаркой дыре, охраняя свои рубежи, службу несут туземцы, помогай им аллах!
Лейтенанта Володю офицерская мудрость не подвела. Едва он прибыл в полк — ему сразу же дали взвод, а взводу — задание.
— Надо, — приказал комбат, — оборудовать спортивный городок… Для этого вам предстоит откопать ямы для гимнастических снарядов. Времени — два часа.
— Есть! — ответил лейтенант, лихо бросив пальцы под козырь. Задача — не задача, семечки! До того, как две звездочки украсили его погоны, он сам не раз и не два рыл, а потом зарывал одни и те же ямы — для физической закалки и умственной тренировки: тяжело, в ученье, нисколько не легче в бою. Надо не думать о трудностях, а просто работать!
— Разобрать лопаты! — играя командирским голосом, возвестил солдатам свое решение лейтенант.
Взвод прибыл на указанное место. Начали копать. И сразу выяснилось: лопаты не в состоянии одолеть мореную твердь площадки.
Принесли киркомотыги. Взялись разом. Пошел звон, будто в кузне. Острые носы кирок ударялись о камень-железняк, глухо звенели; черенки обжигали ладони сухим огнем.
А стрелка часов (командирских!) бежала по циферблату, неумолимо приближая срок доклада.
— Старшина! — приказал лейтенант. — У нас есть ящик взрывчатки для занятий подрывников. Доставить сюда. Проведем заодно тренировку.
Ящик доставили.
Лейтенант взял толовую шашку. Цветом и формой она напоминала кусок мыла, в обиходе именуемый банным.
Вопрос: сколько их, таких вот обмылков, потребуется для того, чтобы расковырять необходимых размеров яму? Как выбрать, чтобы не было много или мало, что предпочесть — пересол или недосол?
Лейтенант предпочел пересол. Недосол — признак слабости в командирских коленках. Фукнет обмылок — а ямы не обнаружится? Позор! Лучше уж пусть будет она поглубже и шире нужной. Лишек всегда можно засыпать.
— Закладывай! — приказал лейтенант. — И не жалей!
Заряд уложили в лунку. Засыпали щебенкой. Умяли.
— Всем отойти! — приказал лейтенант.
Поскольку на плацу укрытий не имелось, солдаты отбежали шагов на сто и залегли.
С подчеркнутым спокойствием Володя поджег шнур. Не торопясь, сохраняя офицерское достоинство, прошел к месту, где лежали солдаты. Прилег рядом, со всеми. Взглянул на часы. Громко предупредил:
— Внимание! Сейчас ахнет.
Угадал точно.
Ахнуло. Здорово ахнуло. Ввысь взметнулся столб пыли и гальки. Со звоном рассыпались окна в казармах и офицерских домах. Птицы — галки, воробьи, вороны — все, что ютилось на деревьях и под крышами гарнизона, — подняли переполох, взмыли в небо. Даже ленивые голуби, ожиревшие на остатках солдатских харчей миролюбцы, подброшенные эхом войны, оторвались от крыш и, суматошно махая крыльями, умотали подальше от опасного места.
Когда с неба, с чистого, мирного, хлынул на землю дождь камней, когда эти камни пулеметной дробью застучали по плацу, лейтенант с запоздалым испугом понял: чуток перестарался.
Стихло не сразу. Где-то звенели выбитые стекла. Шумели люди. То и дело с высоты возвращались булыжники-рекордсмены, постаравшиеся взлететь повыше других. Они падали, поднимая клубы пыли, перекатывались по плацу, прежде чем находили подходящее место.
— Встать! — приказал лейтенант и взглянул на солдат. — Все целы?
— Все, — ответил нестройный хор голосов. Володя оглядел подчиненных, с ног до головы покрытых серой пылью, и засмеялся.
Солдаты грохнули тоже. Они пережили опасность — раз. Два — лейтенант, как и все, был хорош — будто повалялся в куче цемента.
Несколько минут спустя прибежал дежурный по полку.
— Что тут? — спросил он. — Доложите! Лейтенант не успел отрапортовать,. как увидел командира полка. Он лихо выпрыгнул из слегка притормозившего «газика» и подбежал к месту происшествия.
Оглядевшись, полковник подошел к яме, измерил ее на глазок, потом посмотрел на солдат, стоявших полукругом, на лейтенанта, растерянно озиравшего дело рук своих. Спросил:
— Все целы?
— Так точно, — ответил лейтенант.
— Считаем, — сказал полковник, — что всем нам сегодня здорово повезло. Скажу больше, лейтенант, ты спас полк от страшного ЧП. Представляешь, если бы ты человек пять положил? Ну, молодец, лейтенант! Люди целы — это главное. А вот ущерб ты возместишь. Это немного. Вагон стекла купишь. Все дома в гарнизоне остеклять надо. Яму…
— Яму мы засыплем, — с готовностью подставился лейтенант.
— Зачем же?! — спросил полковник. — Такая хорошая яма! В гарнизоне другой такой нет. Я тебе дам еще один ящик тола. Немного расширишь — и у нас бассейн будет. Только воду я тебя заставлю таскать ведрами. Одного. Ясно?
Лейтенант задумался. И это размышление стало первым шагом на пути его командирского становления.
Позже лейтенант Володя стал полковником Владимиром Возовиковым, военным журналистом и писателем. Он ушел из жизни безвременно, оставив после себя несколько талантливо написанных книг.
* * *
На концерте солдатской самодеятельности офицер играет на рояле.
— Шопен? — спрашивает жена мужа-полковника.
— Что ты, милочка! Это капитан Иванов из второй роты. Будет раскланиваться — сама увидишь.
ГРИША — ЛЕЙТЕНАНТ С БАЛАЛАЙКОЙ
Что должен уметь лейтенант? На такой вопрос лишь один ответ: все!
Все. И это не преувеличение. Настоящий лейтенант, если и не делает за годы службы всего, что должен, то лишь из-за нехватки времени.
Лейтенанта Гришу командир дивизиона встретил на стрельбище.
— Казарму побелили?
— Так точно, еще вчера.
— Свинопаса на подсобное хозяйство выделили?
— Так точно.
— Наглядную агитацию оформили?
— Так точно.
— Как отстрелялся взвод? — переходя к главному, спросил майор с обычной суровостью в голосе.
— Отлично, товарищ майор! — ответил Гриша, не скрывая гордости.
— Добро! — похвалил командир. — Вижу, на тебя можно положиться.
— Так точно! — опрометчиво подтвердил Гриша, не уловив в голосе майора нотки, предвещавшей, что прямо сейчас ему могут в очередной раз оказать доверие.
— Ну и добре, — сказал майор. — Завтра — полковой смотр самодеятельности. Надо выручать дивизион. Больше некому. Выставишь хор…
— Товарищ майор, — взмолился Гриша. — Какой хор! Завалим мы… Подведем… не готовились…
— Что за ответ: «подведем», «не готовились»? Песни взвод поет?
— Так точно. «Катюшу».
— Что еще?
— Пока ничего нового не разучили.
— Маловато, — сказал майор. — А инструментами владеешь?
— Балалайку знаю. «Светит месяц».
— Вот и отлично, — подвел итог командир. — Завтра выступишь. Защитишь честь.
Чтобы не дать лейтенанту возможности отступления, подал ему руку.
— До завтра.
И ушел.
На следующий день к вечеру в клубе начался смотр. Как правило, талантов в таких случаях обнаруживается тьма-тьмущая. Кто-то исполняет популярные песни голосом популярного певца. Другой работает под иллюзиониста, вызывая восторг зрителей, когда фокусы не удаются…
В назначенный срок, в соответствии с программой, настала пора выступать лейтенанту Грише. Он вышел на сцену, держа в руке балалайку с той особой военной ловкостью, с которой старые солдаты держат карабин у ноги. Растерянно оглядел зал. Заметив вдохновляющие улыбки своих, успокоился: Слегка поклонился.
— Русская народная песня «Светит месяц», — объявил ведущий. И легким движением руки повел в сторону лейтенанта. — Соло на балалайке командир взвода такой-то… Прошу!
В зале плеснуло несколько вежливых хлопков.
Лейтенант сел на скрипучий стул. Умостил на коленях балалайку. Аккуратным движением пальцев тронул струны. Инструмент зазвенел. Мелодия, чем-то напоминавшая скрежет ножа на точильном камне, поплыла в зал: «Светит месяц, светит ясный…»
Вот лейтенант тряхнул головой, поддавая жару, и уже быстрее повел тот же мотив:, «Светит месяц, светит ясный…»
Скованность, обычная для начинающих народных артистов, уже прошла, и Гриша в такт своей музыке вскрикнул: «И-эх!» И опять ударил ту же фразу: «Светит месяц, светит ясный…»
В зале заулыбались. Поплыли улыбками лица мудрых членов жюри. А когда лейтенант снова ударил «Светит месяц», всем стало ясно — музыкант, кроме этой части мелодии, ничего другого играть не умеет.
Раздался хохот. Но лейтенанта такая встреча не огорчала. Лихо прикрикивая «И-эх!», он точил и точил мотивчик, не сходя с занятых позиций.
Хохот в зале стал клиническим. Казалось, еще немного — и кому-то сделается плохо.
Закрыв лицо руками, хохотал замполит.
Начальник штаба, строгий и неулыбчивый мизантроп, реготал диким басом, то и дело опрокидываясь на спинку стула.
Заместитель по строевой, захлебнувшись в смехе, уже утратил силу и только икал, судорожно вздрагивая всем телом.
И над этим разгулом безудержного регота царил он один — непоколебимый в своем спокойствии лейтенант.
Командир полка, сдерживая рыдания, поднялся с места и приказал:
— Все! Хватит! Кончай!
— Не умею, — коротко доложил лейтенант.
И, снова тряхнув чубом, воскликнул «И-эх!» и задробил еще быстрее: «Светит месяц, светит ясный…»
— Занавес! — приказал начальник клуба. — Давай занавес!
О замечательном концерте говорил весь гарнизон. Лейтенант Гриша стал знаменитостью. Не берусь судить, сколько любителей музыки в нашей дивизии слыхали в те годы о Шаляпине или Собинове. О лейтенанте Грише знали все.
Те, кому выпало счастье попасть на концерт, всячески раздували славу артиста. И когда Гриша, спокойный и гордый, шел по улочкам тихого городка, люди подталкивали друг друга локтями, оборачивались: «Вон он идет!» — «Кто?» — «Кто-кто! Лейтенант с балалайкой, вот кто!»
* * *
— Товарищ полковник, — докладывает при встрече старательный лейтенант. — Ваше приказание выполнил.
— Я вам не отдавал никаких приказаний, — удивляется полковник.
— Если честно, я ничего и не делал.
САМ Я — ЛЕЙТЕНАНТ
Случай, о котором рассказываю, относится ко времени, когда водку расширенно производили и неограниченно пили, более того, слагали о зловредном спиртном стихи и песни. И не было на народную голову лысого Горбачева с фиолетовой кляксой на лбу, который бы вдруг объявил антинародную войну трехголовому зеленому змию, во всеуслышанье заявив, что не питие, а перестройка мышления на новый лад должна стать веселием на Руси.
Мы — грешные дети тяжелых лет тоталитаризма (ах, как стыдно признаваться в грехах своих тяжких, ах, как стыдно!) — не отставали от старшего, добротно проспиртованного поколения, употребляли и воспевали.
Искренне извиняюсь перед трезвыми членами добровольного общества, но и я воспевал! Было! Не выкинешь слова из песни, а факта из биографии. Было! Поскольку не было в те времена на нас меченого фиолетовой печатью Михаила Сергеевича Горбачева с его сухим законом.
А история моя началось с приказа. Вызвал как-то командир дивизиона.
— Через неделю — смотр взводов на лучшую песню. От третьей батареи назначен твой взвод. Надеемся — не урони…
Рука автоматически подлетела к фуражке.
— Слушаюсь, товарищ подполковник. Не уроним…
И сразу заработала мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Победил влиятельных хранителей косности Г. К. Жуков. Это при нем ввели офицерскую рубаху, поверх которой надевался открытый китель. Однако последовательности Жукову не хватило: снимать кителя в жаркую погоду и в помещениях, оставаясь в одной рубахе, он не разрешил. Поэтому в лавсановых рубахах и кителях из ткани с синтетической ниткой, да еще на подкладке, офицеры летом буквально заживо варились в собственном соку.
Идиотизм, но даже в помещениях штабов, учреждений, военно-учебных заведений офицеры находились только в кителях. «А как иначе? — объяснял мне, строптивому и неразумному, необходимость преть таким образом заместитель главного редактора „Красной Звезды“ полковник Александр Яковлевич Баев. — Вдруг войдет начальство, а вы в исподней рубахе». Почему он считал рубаху под кителем «исподней» — ума не приложу, но так было. Естественно, на заседаниях редколлегии «Красной Звезды» все участники сидели в кителях.
И вот однажды из своей персональной двери — прямо из кабинета — в зал заседаний вышел Главный — генерал Николай Иванович Макеев. Все смотрели на него с изумлением: строгий шеф был в одной рубахе с расстегнутым воротом. Все молчали, не зная, как реагировать.
— А вы что так? — спросил Макеев собравшихся. — Неужели не надоело париться? Он посмотрел на часы.
— Даю две минуты. Снимите кителя и галстуки…
После того, как офицеры разделись, Макеев удовлетворенно изрек:
— Наконец-то у нас министром обороны стал варились не просто человек властный, но еще и умный. В самом деле, разве застегнутый ворот свидетельствует о низком состоянии дисциплины?
Ох, эти наглухо застегнутые воротнички! Мне, тонкошеему, носить гимнастерку было куда проще, нежели многим другим. Хлопчатобумажная ткань, которую в интересах выполнения плана по метражу на фабриках подвергали чисто символической усадке, после первой стирки сжималась, как шагреневая кожа. Воротничок, который каждый подбирал себе впору, быстро превращался в удавку. Чтобы иметь возможность жить и дышать, многие военнослужащие при любой возможности старались расстегнуть пуговицы. И тогда вступала в действие бдительная система борьбы за дисциплину.
Очень откровенный и остроязыкий генерал-майор Архангельский, заместитель начальника Военно-политической академии, говорил: «Тесный воротничок — это рука железной воинской дисциплины на горле вашей расхлябанности. Чем труднее вам дышится, тем глубже ваше понимание того, что вы стоите в строю».
Снять кителя и расстегнуть воротники разрешил ставший министром обороны маршал Р. Я. Малиновский. Это его наш Главный назвал «не только властным, но и умным».
Прошли годы. Уже никто не удивлялся, встречая на улицах офицеров в рубахах. Тем не менее старая гвардия своего поражения не забыла.
В 1967 году Малиновский умер. И вот в один из дней в зал заседаний редакционной коллегии из личной двери вышел Макеев. В кителе, при галстуке, правда, без пояса и портупеи. Посмотрел мрачно на вольницу в рубахах с расстегнутыми воротниками. Поморщился. Сказал сурово: «Даю пять минут. Приведите себя в порядок».
Загрохотали отодвигаемые стулья. Привычные ко всему, офицеры разбежались по этажам — одеваться.
Когда все снова собрались, Макеев глубокомудро изрек;
— Наконец-то у нас снова требовательный министр. А то за последние годы все мы основательно подраспустились…
Не знаю, считал ли наш Главный, человек в общем-то порядочный, что кто-то тут же докладывает о его суждениях министру или нет, но публично одобрял все, что предлагалось делать сверху.
Именно это его качество однажды в беседе со мной Константин Симонов определил словами: «Главный ваш как тростник на ветру…» — «На наше счастье, — возразил я, — он не дуб». — «Что да, то да…» — с неопределенностью в голосе согласился Симонов.
Запрет, наложенный новым министром — А. А. Гречко на расстегнутые воротнички, вызвал в армии глубокое брожение. Возмущенные письма офицеров шли в министерство и в редакцию десятками, сотнями. Запомнилось одно, злое и остроумное. Оно кончалось словами: «При Фрунзе считалось, что советского командира люди должны узнавать по форме. Теперь его будут узнавать по запаху пота. Спасибо товарищу Гречко!».
Прошло время, и воротнички разрешили расстегивать вновь. Реванш не может быть вечным.
ЛЕЙТЕНАНТЫ
Рассказывая о маршалах и генералах, было бы грешно не вспомнить о лейтенантах.
Генералы — мудрость командного корпуса, лейтенанты — его цвет. Будущее армии и флота, их боевая готовность на каждый данный момент истории таковы, каковы стоящие в строю лейтенанты.
Генералы сановны, солидны, вдумчивы. Они прежде чем что-то сделать, размышляют, взвешивают многие «за» и «против».
У полковников «за» и «против» поменьше. Их решения возникают быстрее.
А вот лейтенанты — это поистине народ действия. Они чаще сперва подают команду, а уже потом начинают соображать что к чему. И нередко именно натиск лейтенантов сокрушает строгую логику генералов противника и приносит успех в бою.
Нередко, но не всегда.
— Что такой мрачный сегодня? — спрашивает ротный командир лейтенанта, командира взвода.
— Сам не пойму. Вроде и не болен, а смотреть ни на что не могу. Меланхолия.
Капитан хохочет.
— Со мной тоже такое бывает. Но мы с женой сразу ложимся в постель. Два захода и меланхолию как рукой снимает. Советую попробовать.
— Не откажусь, — сказал лейтенант и ушел. Вернулся в роту часа через два.
— Понравилось? — спросил капитан.
— Ваша жена — да. А вот диван вам надо купить новый. Этот очень скрипит.
ЛЕЙТЕНАНТ ВОЛОДЯ
«Меньше взвода не дадут, дальше Кушки — не пошлют». Так формулировался фундамент философского оптимизма у лейтенантов моей офицерской юности. Теперь молодым офицерам и Кушки бояться незачем — она далеко за пределами России и в жаркой дыре, охраняя свои рубежи, службу несут туземцы, помогай им аллах!
Лейтенанта Володю офицерская мудрость не подвела. Едва он прибыл в полк — ему сразу же дали взвод, а взводу — задание.
— Надо, — приказал комбат, — оборудовать спортивный городок… Для этого вам предстоит откопать ямы для гимнастических снарядов. Времени — два часа.
— Есть! — ответил лейтенант, лихо бросив пальцы под козырь. Задача — не задача, семечки! До того, как две звездочки украсили его погоны, он сам не раз и не два рыл, а потом зарывал одни и те же ямы — для физической закалки и умственной тренировки: тяжело, в ученье, нисколько не легче в бою. Надо не думать о трудностях, а просто работать!
— Разобрать лопаты! — играя командирским голосом, возвестил солдатам свое решение лейтенант.
Взвод прибыл на указанное место. Начали копать. И сразу выяснилось: лопаты не в состоянии одолеть мореную твердь площадки.
Принесли киркомотыги. Взялись разом. Пошел звон, будто в кузне. Острые носы кирок ударялись о камень-железняк, глухо звенели; черенки обжигали ладони сухим огнем.
А стрелка часов (командирских!) бежала по циферблату, неумолимо приближая срок доклада.
— Старшина! — приказал лейтенант. — У нас есть ящик взрывчатки для занятий подрывников. Доставить сюда. Проведем заодно тренировку.
Ящик доставили.
Лейтенант взял толовую шашку. Цветом и формой она напоминала кусок мыла, в обиходе именуемый банным.
Вопрос: сколько их, таких вот обмылков, потребуется для того, чтобы расковырять необходимых размеров яму? Как выбрать, чтобы не было много или мало, что предпочесть — пересол или недосол?
Лейтенант предпочел пересол. Недосол — признак слабости в командирских коленках. Фукнет обмылок — а ямы не обнаружится? Позор! Лучше уж пусть будет она поглубже и шире нужной. Лишек всегда можно засыпать.
— Закладывай! — приказал лейтенант. — И не жалей!
Заряд уложили в лунку. Засыпали щебенкой. Умяли.
— Всем отойти! — приказал лейтенант.
Поскольку на плацу укрытий не имелось, солдаты отбежали шагов на сто и залегли.
С подчеркнутым спокойствием Володя поджег шнур. Не торопясь, сохраняя офицерское достоинство, прошел к месту, где лежали солдаты. Прилег рядом, со всеми. Взглянул на часы. Громко предупредил:
— Внимание! Сейчас ахнет.
Угадал точно.
Ахнуло. Здорово ахнуло. Ввысь взметнулся столб пыли и гальки. Со звоном рассыпались окна в казармах и офицерских домах. Птицы — галки, воробьи, вороны — все, что ютилось на деревьях и под крышами гарнизона, — подняли переполох, взмыли в небо. Даже ленивые голуби, ожиревшие на остатках солдатских харчей миролюбцы, подброшенные эхом войны, оторвались от крыш и, суматошно махая крыльями, умотали подальше от опасного места.
Когда с неба, с чистого, мирного, хлынул на землю дождь камней, когда эти камни пулеметной дробью застучали по плацу, лейтенант с запоздалым испугом понял: чуток перестарался.
Стихло не сразу. Где-то звенели выбитые стекла. Шумели люди. То и дело с высоты возвращались булыжники-рекордсмены, постаравшиеся взлететь повыше других. Они падали, поднимая клубы пыли, перекатывались по плацу, прежде чем находили подходящее место.
— Встать! — приказал лейтенант и взглянул на солдат. — Все целы?
— Все, — ответил нестройный хор голосов. Володя оглядел подчиненных, с ног до головы покрытых серой пылью, и засмеялся.
Солдаты грохнули тоже. Они пережили опасность — раз. Два — лейтенант, как и все, был хорош — будто повалялся в куче цемента.
Несколько минут спустя прибежал дежурный по полку.
— Что тут? — спросил он. — Доложите! Лейтенант не успел отрапортовать,. как увидел командира полка. Он лихо выпрыгнул из слегка притормозившего «газика» и подбежал к месту происшествия.
Оглядевшись, полковник подошел к яме, измерил ее на глазок, потом посмотрел на солдат, стоявших полукругом, на лейтенанта, растерянно озиравшего дело рук своих. Спросил:
— Все целы?
— Так точно, — ответил лейтенант.
— Считаем, — сказал полковник, — что всем нам сегодня здорово повезло. Скажу больше, лейтенант, ты спас полк от страшного ЧП. Представляешь, если бы ты человек пять положил? Ну, молодец, лейтенант! Люди целы — это главное. А вот ущерб ты возместишь. Это немного. Вагон стекла купишь. Все дома в гарнизоне остеклять надо. Яму…
— Яму мы засыплем, — с готовностью подставился лейтенант.
— Зачем же?! — спросил полковник. — Такая хорошая яма! В гарнизоне другой такой нет. Я тебе дам еще один ящик тола. Немного расширишь — и у нас бассейн будет. Только воду я тебя заставлю таскать ведрами. Одного. Ясно?
Лейтенант задумался. И это размышление стало первым шагом на пути его командирского становления.
Позже лейтенант Володя стал полковником Владимиром Возовиковым, военным журналистом и писателем. Он ушел из жизни безвременно, оставив после себя несколько талантливо написанных книг.
* * *
На концерте солдатской самодеятельности офицер играет на рояле.
— Шопен? — спрашивает жена мужа-полковника.
— Что ты, милочка! Это капитан Иванов из второй роты. Будет раскланиваться — сама увидишь.
ГРИША — ЛЕЙТЕНАНТ С БАЛАЛАЙКОЙ
Что должен уметь лейтенант? На такой вопрос лишь один ответ: все!
Все. И это не преувеличение. Настоящий лейтенант, если и не делает за годы службы всего, что должен, то лишь из-за нехватки времени.
Лейтенанта Гришу командир дивизиона встретил на стрельбище.
— Казарму побелили?
— Так точно, еще вчера.
— Свинопаса на подсобное хозяйство выделили?
— Так точно.
— Наглядную агитацию оформили?
— Так точно.
— Как отстрелялся взвод? — переходя к главному, спросил майор с обычной суровостью в голосе.
— Отлично, товарищ майор! — ответил Гриша, не скрывая гордости.
— Добро! — похвалил командир. — Вижу, на тебя можно положиться.
— Так точно! — опрометчиво подтвердил Гриша, не уловив в голосе майора нотки, предвещавшей, что прямо сейчас ему могут в очередной раз оказать доверие.
— Ну и добре, — сказал майор. — Завтра — полковой смотр самодеятельности. Надо выручать дивизион. Больше некому. Выставишь хор…
— Товарищ майор, — взмолился Гриша. — Какой хор! Завалим мы… Подведем… не готовились…
— Что за ответ: «подведем», «не готовились»? Песни взвод поет?
— Так точно. «Катюшу».
— Что еще?
— Пока ничего нового не разучили.
— Маловато, — сказал майор. — А инструментами владеешь?
— Балалайку знаю. «Светит месяц».
— Вот и отлично, — подвел итог командир. — Завтра выступишь. Защитишь честь.
Чтобы не дать лейтенанту возможности отступления, подал ему руку.
— До завтра.
И ушел.
На следующий день к вечеру в клубе начался смотр. Как правило, талантов в таких случаях обнаруживается тьма-тьмущая. Кто-то исполняет популярные песни голосом популярного певца. Другой работает под иллюзиониста, вызывая восторг зрителей, когда фокусы не удаются…
В назначенный срок, в соответствии с программой, настала пора выступать лейтенанту Грише. Он вышел на сцену, держа в руке балалайку с той особой военной ловкостью, с которой старые солдаты держат карабин у ноги. Растерянно оглядел зал. Заметив вдохновляющие улыбки своих, успокоился: Слегка поклонился.
— Русская народная песня «Светит месяц», — объявил ведущий. И легким движением руки повел в сторону лейтенанта. — Соло на балалайке командир взвода такой-то… Прошу!
В зале плеснуло несколько вежливых хлопков.
Лейтенант сел на скрипучий стул. Умостил на коленях балалайку. Аккуратным движением пальцев тронул струны. Инструмент зазвенел. Мелодия, чем-то напоминавшая скрежет ножа на точильном камне, поплыла в зал: «Светит месяц, светит ясный…»
Вот лейтенант тряхнул головой, поддавая жару, и уже быстрее повел тот же мотив:, «Светит месяц, светит ясный…»
Скованность, обычная для начинающих народных артистов, уже прошла, и Гриша в такт своей музыке вскрикнул: «И-эх!» И опять ударил ту же фразу: «Светит месяц, светит ясный…»
В зале заулыбались. Поплыли улыбками лица мудрых членов жюри. А когда лейтенант снова ударил «Светит месяц», всем стало ясно — музыкант, кроме этой части мелодии, ничего другого играть не умеет.
Раздался хохот. Но лейтенанта такая встреча не огорчала. Лихо прикрикивая «И-эх!», он точил и точил мотивчик, не сходя с занятых позиций.
Хохот в зале стал клиническим. Казалось, еще немного — и кому-то сделается плохо.
Закрыв лицо руками, хохотал замполит.
Начальник штаба, строгий и неулыбчивый мизантроп, реготал диким басом, то и дело опрокидываясь на спинку стула.
Заместитель по строевой, захлебнувшись в смехе, уже утратил силу и только икал, судорожно вздрагивая всем телом.
И над этим разгулом безудержного регота царил он один — непоколебимый в своем спокойствии лейтенант.
Командир полка, сдерживая рыдания, поднялся с места и приказал:
— Все! Хватит! Кончай!
— Не умею, — коротко доложил лейтенант.
И, снова тряхнув чубом, воскликнул «И-эх!» и задробил еще быстрее: «Светит месяц, светит ясный…»
— Занавес! — приказал начальник клуба. — Давай занавес!
О замечательном концерте говорил весь гарнизон. Лейтенант Гриша стал знаменитостью. Не берусь судить, сколько любителей музыки в нашей дивизии слыхали в те годы о Шаляпине или Собинове. О лейтенанте Грише знали все.
Те, кому выпало счастье попасть на концерт, всячески раздували славу артиста. И когда Гриша, спокойный и гордый, шел по улочкам тихого городка, люди подталкивали друг друга локтями, оборачивались: «Вон он идет!» — «Кто?» — «Кто-кто! Лейтенант с балалайкой, вот кто!»
* * *
— Товарищ полковник, — докладывает при встрече старательный лейтенант. — Ваше приказание выполнил.
— Я вам не отдавал никаких приказаний, — удивляется полковник.
— Если честно, я ничего и не делал.
САМ Я — ЛЕЙТЕНАНТ
Случай, о котором рассказываю, относится ко времени, когда водку расширенно производили и неограниченно пили, более того, слагали о зловредном спиртном стихи и песни. И не было на народную голову лысого Горбачева с фиолетовой кляксой на лбу, который бы вдруг объявил антинародную войну трехголовому зеленому змию, во всеуслышанье заявив, что не питие, а перестройка мышления на новый лад должна стать веселием на Руси.
Мы — грешные дети тяжелых лет тоталитаризма (ах, как стыдно признаваться в грехах своих тяжких, ах, как стыдно!) — не отставали от старшего, добротно проспиртованного поколения, употребляли и воспевали.
Искренне извиняюсь перед трезвыми членами добровольного общества, но и я воспевал! Было! Не выкинешь слова из песни, а факта из биографии. Было! Поскольку не было в те времена на нас меченого фиолетовой печатью Михаила Сергеевича Горбачева с его сухим законом.
А история моя началось с приказа. Вызвал как-то командир дивизиона.
— Через неделю — смотр взводов на лучшую песню. От третьей батареи назначен твой взвод. Надеемся — не урони…
Рука автоматически подлетела к фуражке.
— Слушаюсь, товарищ подполковник. Не уроним…
И сразу заработала мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34