Кореец знал, что перед своей командой он должен всегда оставаться на ногах.— Приберите здесь, — велел он.— Трупы? — спросил Кунак.— Мне тебя учить? Не в милицию же обращаться… Врач группировки, которого привезли к Корейцу на законспирированную съемную хату, осмотрев главаря, успокоил встревоженную братву:— Небольшая контузия. Переломов нет. Дней десять отлежаться — и все как рукой снимет.Десять дней Кореец отлеживаться не собирался. У него имелись свои планы. Он провалялся ровно столько, чтобы быть в состоянии встать и не рухнуть от головокружения.О том, что он выжил, знали всего четыре человека — самых приближенных, в которых он был уверен. Больше в факт своего спасения посвящать он никого не собирался. Наоборот, в Полесске активно распространяли слух, что Кореец мертв. Положение живого трупа было достаточно выгодным. Правда, пребывать слишком долго в списках отправившихся на тот свет он не собирался — так можно довести до того, что, когда ты воскреснешь, тебя просто не воспримут всерьез. Он собирался отлеживаться на дне ровно столько, сколько хватило бы на решение главной проблемы.Кореец не то чтобы был слишком злопамятным человеком, но сделанное ему зло не забывал никогда.— Пробитый, мразь… Надо искать эту суку, — сказал он, полулежа на мягком диване и держась рукой за грудь, сдерживая подступающий кашель. Противный кислый вкус во рту так и не проходил.— Ищем, — отвечал Кунак.— Хреново ищем! Он заполз в нору, зализывает раны.— На деньги Шамиля.— Сами не можем найти, поможем найти другим, — заключил Кореец.— Каким макаром? — непонимающе посмотрел на него Кунак.— Забыл, что есть псы из служебного питомника, которые своего не упустят?— Ушаков?— Он! — кивнул Кореец.…С начальником уголовного розыска Ан мог встречаться без опаски, поскольку в розыске не находился, а то, что ушел он на дно и весь город считает его мертвым, — это милицию не должно волновать.Из телефонного разговора Кореец понял, что Ушаков тоже был уверен в его смерти. Встречу назначили в чахлом парке за силикатным заводом, где обычно народу бывает мало и чужих глаз можно не опасаться.Начальник уголовного розыска, как и обещал, приехал один. На нем был длинный синий плащ, защищавший от сильного, не по-сентябрьски прохладного ветра.В этом видавшем виды дешевом плаще Кореец видел Ушакова четыре года назад, когда тот с СОБРом ставил на уши один из кабаков. Можно представить, что каждый раз, весной или осенью, этот человек смотрит на свой старый верный плащ с мыслями, что уже пора купить новый, этот из моды вышел, да и вообще не пристало ходить в таком старье человеку такого положения. А потом ощупает ткань — крепкая, еще не на один год хватит, да и мода — вещь изменчивая, вроде не так и плохо смотрится. И решает, что деньги, необходимые на новый плащ, лучше потратить на что-то еще. В общем-то, Кореец, который забыл, когда у него в кармане бывало меньше двух-трех тысяч баксов на мелкие расходы, своего противника даже уважал за этот аскетизм и активное нежелание зарабатывать себе на жизнь, а при такой должности сделать деньги нетрудно, даже держась в рамках закона. У главного сыщика области были свои понятия, которым он следовал всю жизнь. В нем ощущался стальной стержень, а Кореец уважал людей, которые ради принципов готовы отречься от многого, в том числе от денег, хотя и считал, что поступают они глупо.— Не ожидал увидеть, — сказал Ушаков, кинув мимолетный взгляд на две массивные фигуры, маячившие в конце аллеи.— Меня не так просто убить, — улыбнулся Кореец.— Поздравляю.— Спасибо. Присядем, — предложил Кореец, показывая рукой на лавочку.Ушаков кивнул. Они устроились на лавочке.— Что звал. Кореец?— Да вот хотел предложить вам сменить плащ и машину…— Ну да, — кивнул Ушаков.— Но ведь вы не согласитесь.— Ты же знаешь.— Знаю… И решил помочь вам в другом. Прояснить, что в городе в последнее время происходит.— А чего происходит? Валите вы друг друга. Если бы вы с таким усердием на лесоповале деревья валили.— Вы, наверное, слышали, что у нас с Шамилем некоторые разногласия, — не обращая внимания на язвительность тона своего собеседника, произнес Кореец.— Об этом уже все газеты пишут… Ты мне скажи. Кореец, у тебя что, нет стрелков приличных, кто в цель бьет, а не в молоко?— Есть. Один из них меня пытался загасить на днях, — усмехнулся Кореец.— Кто?— Пробитый.— Даже так.— Вы на нас напраслину возвели; давить начали, чтобы мы его сдали, — укоризненно произнес Кореец. — А он давно от рук отбился.— И что это значит?Кореец потер грудь, слабо кашлянул, скривился от боли, попытался глубоко вздохнуть. Перевел дух. И сказал:— Я его на базар притянул. А он меня пытался загасить.— И что?— Я жив.— А он?— И он жив.— В общем, все довольны, так? — улыбнулся начальник уголовного розыска.— Не так… Он меня продал. Он, давно уже с головой не дружит. Но сейчас совсем слетел с резьбы… Надо его остановить. Тут мы союзники.— Только тут, Кореец. Хочу, чтобы ты это запомнил.— Я помню… Насколько я просек, этого гаденыша Шамиль давно перекупил. Пробитый наверняка ему исправно барабанил про все мои дела. Хорошо еще, я его к себе близко не подпускал, держал на коротком поводке, как цепного пса.— Где ты, вообще, такое сокровище подобрал? — полюбопытствовал Ушаков.— Друзья присоветовали. Говорили, что любые проблемы может урегулировать.— И какие проблемы регулировал?— Вот уж не знаю… Но чего он умеет, так это людей из всех видов оружия валить. Кое-чему его в армии научили. До остального своим умом допер.— А тебе он в чем помог?— Помог кое-кого на место поставить… Нет, без мокрухи…— Тяжелая артиллерия.— Хотите честно? — Кореец помедлил, потом махнул рукой. — Я его держал на крайняк.— На такие дела, как разбор с Шамилем, — кивнул Ушаков. — Поэтому и встретились?— Мысли у людей разные в голове бродят. Но за мысли пока еще не судят, Лев Васильевич.— И что?— Он кое-кому еще помогал по специальности в ту пору, когда уже на меня работал.— Людей стрелял?— Думаю, что так.— С твоего ведома?— Ну что вы. Я же не синдикат киллеров. Я бизнесмен. И своим людям такого не позволяю. Он работал за свой страх и риск. И одного из моих парней на это дело подбил.— Кого?— Помните Богомола?— Которого в перестрелке мои опера продырявили, когда Пробитый ушел?— Точно… Они вместе на заказ подписались. И заказ выполнили. — Кореец опять прокашлялся, грудь у него болела все больше и голова шла кругом. — Я об этой их халтурке буквально несколько дней назад узнал.— Что за заказ?— На Сороку. Того табачного капитана, который наших капиталистов местных опустил.— Нормально, — кивнул Ушаков. Новость была убойная.— Как Богомол сдох, Пробитый в одиночку другой заказ взял, — не останавливался Кореец. — Это продолжение того дела было.— Заказ на Глушака? — напрягся Ушаков.— Верно.— А кто заказывал?— Понятия не имею. Да меня это не слишком и волнует… Меня волнует, чтобы эта погань оказалась в гробу или на нарах. Я его сам попытаюсь найти. Но у вас возможностей побольше.— И чем поможешь?— Вот набросал вам. — Кореец полез в нагрудный карман кожаного пиджака и вытащил оттуда аккуратно сложенные вчетверо листки.Ушаков взял их, развернул и удовлетворенно улыбнулся. Это была схема связей Пробитого, исполненная разноцветными ручками, с квадратиками, стрелками, номерами телефонов, кратким описанием связей, адресами — сделано грамотно, хоть сейчас в оперативное дело. Некоторые связи были известны. Другие нет. В общем, с этим можно было работать.— Чего брату своему родному информацию не передал? — спросил начальник уголовного розыска.— Это мой принцип, — твердо произнес Кореец. — Семью в дела не вязать. Мы же не итальянцы.— Правильно…— Мой братан — честный мент. И я ему в этом не мешаю. Но и помогать не буду.— По твоим прикидкам, где сейчас может быть Пробитый? — Ушаков сложил листки и спрятал в карман.— У него лежка где-то за городом.— Землянка в три наката, — усмехнулся Ушаков.— Что-то вроде…— Надо его выманить оттуда.— Кто бы спорил…— Ты что дальше собираешься делать? — посмотрел оценивающе на Корейца Ушаков, отмечая, что выглядит пахан неважно, приложило его сильно.— Подожду, пока Шамиль скончается.— А он что, болен?— Болен. Отмороженностью. Болезнь эта смертельная. А у него последняя стадия… Недолго ждать осталось.. А потом поглядим.— Мой совет, Кореец. Бросай ты все это, пока не поздно. И уматывай за бугор.— Поглядим. Поглядим. — Корейца качнуло, он почувствовал сильное головокружение — последствие контузии. Едва удержался на ногах. — Ладно, пожалуй, пойду.. Здоровье уже не то.— Давай, Кореец, — кивнул Ушаков, повернулся и быстро зашагал по аллее. Глава 8В ЛАПАХ У ГОЛУБОГО
То, что Макс голубой, было видно невооруженным глазом. Он сладко причмокивал, когда волосы клиентки ложились как задумано, покачивал головой, томно шутил. У Лены по некоторым оговоркам создавалось впечатление, что женщин Макс в целом ненавидит, но исключение делает для их волос.— Так, тут подправим… Тут приберем, — щелкал он ножницами, улыбаясь блаженно. Лене казалось, что сейчас он впадет в экстаз. — Еще чуть-чуть…Колдовал он воодушевленно, его пальцы, тонкие, музыкальные, летали быстро и точно. Он играл ножницами и расческой, как скрипач-виртуоз играет на своей скрипке.Лена с каким-то мазохистским удовлетворением смотрела в огромное зеркало напротив парикмахерского кресла, как ее шелковистые, красивые локоны осыпаются к подножию парикмахерского кресла.— Нравится? — улыбаясь, спрашивал Максим.— Пока не очень.— Правильно. Потому что пока у тебя, голубушка, на голове сплошное уродство… Но сейчас оно превратится в свою противоположность — красоту… Ты не просто меняешь прическу. Ты меняешь себя. Ощущение своей личности в мире…И в самом деле, она видела, как голубой бесенок делает из нее другого человека. Во всяком случае, внешне. Может, это желание измениться самой, если нельзя изменить ничего вокруг, и толкнуло ее в это чародейское кресло.— Отлично… Прекрасно… — Пальцы Макса летали все быстрее, над ухом вжикали ножницы, предварительно простерилизованные в автоклаве — богатые клиенты слишком болезненно относились к опасности, что их остригут ножницами, которыми перед этим стригли еще кого-то.Вика ждала ее, развалившись в глубоком кожаном кресле рядом с аквариумом, внутри которого плавали белая, как привидение, лягушка и две плоские разноцветные рыбы. Она со скукой перелистывала журнал «Метрополитен». В других креслах сидели две девчонки лет двадцати, высокие, длинноногие, с длинными волосами, тонкие в талии, наманикюренные, все какие-то новенькие, как с фабрики — только распаковали. Они чем-то походили на кукол с электронной начинкой. Правда, в глазах были и живые чувства — по большей части самомнение и сжигающее изнутри желание утереть нос окружающим своим видом и своими шмотками.При появлении подруги Вика подняла глаза.— О-хо! — Она хлопнула в ладоши. Мысли ее двигались в протоптанном направлении. — Другой человек!— Хуже? — усмехнулась Лена невесело.— Лучше, подруга. Гораздо лучше… Теперь нам бы с тобой кожаный прикид с металлическими заклепками…— И по мотоциклу.— Во-во… Не, две старые калоши — уже поздно для мотоцикла. Мне «Фольксвагена» хватает.«Новорусские» куклы бросали на них недобрые, настороженно-оценивающие взоры.Лена оглядела себя немного с грустью в зеркале, занимавшем всю стену. Макс был истинным мастером. Вроде короткие стрижки все одинаковы, но делал он их так, что каждый вихор был на своем месте, каждая прядь находилась там, где положено. Отлично… Ей было немножко жалко своих шелковистых волос. Проснувшись вчера утром, она твердо решила расстаться с ними. Это было какое-то жертвоприношение. Она отдала их в надежде обрести душевный покой… Глупости, так душевный покой не обретают. Хотя, надо отметить, ей стало немножко легче.Подруги вышли из парикмахерской.— Ох, замучилась тебя ждать. Те две дуры рядом — жены каких-то торгашей. Они достали своим зудежем.— О чем зудили?— Друг перед другом выделывались — кто упакованнее. И на меня с ненавистью смотрели.— Почему?— Потому что они нам завидуют.— С чего?— С того, что наши мужья на ступеньку выше в бизнесе, если не на две. У них у всех, молоденьких, красивеньких, знаешь, какой главный бзик? — Вика взяла подругу под локоть, когда налетел порыв ветра и ударил в лицо.— Какой?— Им кажется, что они продешевили. Что могли бы продать себя куда дороже.— Думаешь?— А чего, подруга? Их же раскупают, как дефицитный товар в магазине сразу по выходе-с конвейера, заверенных печатью ОТК, — с конкурсов «Мисс Полесски», с подиумов… Мы уже устарели; Ленок. Мы из другой эпохи. А они ныне все такие…— Устарели… — Глаза Лены наполнились болью.— Э, что-то ты опять в депруху валишься… Пошли в кафешку к Гиви, — кивнула она.Через дорогу была неплохая кафешка «Сулико». Хозяином ее был Гиви из Телави. Так уж повелось, что добрую половину подобных заведений в Полесске держат выходцы с юга.— Зажуем по сациви, запьем красным вином. — Вика потерла ладонями плечо — она его растянула, помогая вытаскивать лет пять назад какого-то больного с девятого этажа без лифта, и до сих пор оно иногда ныло.— Пошли, — вздохнула Лена.— Выше нос…Гиви, заметив их, появился в помещении лично.— Так, шашлычок, сациви, — усевшись за столик, без меню шпарила Вика, бывавшая иногда здесь. — И «Киндзмараули». Но не ту отраву, что ты обычно посетителям скармливаешь.— Вика, огорчаешь, — искренне обиделся он, как обижаются только честные лгуны.— Давай из глиняной бутылки и то, что из Грузии приходит. Понятно?— Организуем.— Смотри, Гиви.— Тебя не обманешь, — улыбаясь, погрозил он пальцем и скрылся.— Жулик, — вздохнула Вика. — Но мужчина… Хорош дикой статью. Волосатый. Руки длинные. То, что надо. Этот, придя ночью домой, не будет тебе полоскать мозги, что у него был тяжелый день.— Да уж.— Этот если и оттопчет своих официанток, у него и на жену останется сил. Правильно?— Вик, да ну его к черту…— Вся беда твоя, подруга, что ты слишком углубляешься в себя и не смотришь с интересом по сторонам. А все интересное именно по сторонам. Копаются в себе законченные меланхолики, судьба которых — горстями жрать успокоительное. Ты мне как врачу, Ленок, поверь.— Я верю.— То-то…— Как Казимир отнесся к идее нашего отдыха в ЮАР?— Как полный идиот.— Как это?— Взревел, что я его не ценю. Что меня не интересуют, его дела и проблемы. Что у меня одно желание — тратить его бабки на курортах. И вообще, на фига мне в ЮАР, негров и здесь можно найти вот с таким инструментом, — Вика провела ладонью по локоть. — Ты представляешь?— И что он с цепи сорвался?— Именно с цепи…— Мой тоже не в себе.— По-моему, у них опять в бизнесе штормит на девять баллов. Такое ощущение, что за ними с топором охотятся.Лена вздрогнула.— После Глушака… — она вздохнула.— Ну да, — кивнула Вика. — Мне чудится, они постоянно примеряют его судьбу на себя и поэтому у них съезжает крыша…— Я не понимаю, чего на нас злость срывать? — обиженно воскликнула Лена.— А на ком?.. Ты пойми их. Они рискуют, зарабатывают деньги. Притом такими нервами, отравляя себе жизнь так, что деньгами этими со вкусом пользоваться уже не способны. А кто ими пользуется со вкусом? Мы, подруга. Работать не работаем. В средствах не стесняемся. По курортам ездим… И однажды они просыпаются с ясным пониманием, что надрываются и рискуют исключительно для нашего удовольствия. То, что добыто потом и кровью, прогуливают какие-то непонятные девки, которые к тому же стареют, ворчат, надоедают, уже не вызывают былых бурных чувств. Потом приходит мысль, что за деньги в сто раз меньшие можно снять батальон шлюх, которые сделают то, что делают жены, только гораздо лучше, профессиональнее, и, главное, не пилят, 'не выдвигают требований, ничего не хотят, кроме денег. И когда наши благоверные все это сопоставляют, мы их начинаем раздражать.— Что ты говоришь, Викусь?!— Правду. Учись мудрости бабской… Когда дела у наших мужиков текут гладко и деньги капают исправно, они терпимы. Но когда что-то начинает давать сбой, они принимаются искать, кто виноват. И виноваты мы. Все верно.— Викусь, мы жены, а не шлюхи. Мы — члены и семьи. Мы воспитываем их детей. Мы их любим, наконец.— Ага. А они любят деньги и больше ничего. Все ocтальное терпят. Или имитируют чувства… Такие вещи как любовь, дружба, привязанности, — они с годами обесцениваются, тускнеют, уходят. Это нормально, Ленок. Такова правда жизни.— Мне кажется, ты не права.— Тебе не хватает здравого смысла. В «Скорой помощи» он приобретается очень быстро…— Я столько нервов себе вымотала со всеми их разборками, — с отчаянием произнесла Лена.— А это ты зря. Мужики — это приходяще-уходящее. А мы, — Вика погладила себя плечу, — мы — это главное…— Да ну тебя…— Так, где наше вино? — оглянулась Вика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38