Татарина они ссадили у его точки. После того, как они оттащили его на место, Карташов подошел к продавщице книг и поинтересовался обстановкой. Однако никто Татарина не искал и не спрашивал.
Отъезжая со стоянки, Карташов бросил взгляд на усевшегося на подставку Татарина, и с удовлетворением отметил, что на его лице не было больше прежней печати угрюмости и безнадежности. Кажется, оно светилось изнутри ровным лучезарным светом…
Рекогносцировка на местности
Справку о смерти Галины оформили в клинике Блузмана. Причина смерти — ураганный рак молочной железы. Ее кремировали и хоронили на Митинском кладбище. Среди памятников местной знати.
Погода стояла ясная, белоснежная. Снег под ногами скрипел и шуршал, когда чья-нибудь нога оступалась за край прочищенной дорожки.
Когда пришла пора закапывать могилу, Броду стало не по себе. Может, тому причиной была обильная выпивка накануне, а может, общий стрессовый букет, который свалился на него в последние недели. Он вытащил из кармана пиджака валидол и положил в рот две таблетки. Для верности принял также таблетку реланиума и четвертинку анапрелина.
Николай, заметив, что с его шефом творится что-то неладное, подошел к нему и посоветовал отойти к лавочке и там отдышаться. Брод поднял горсть земли и бросил на крышку гроба. Бум-бум-бум — трижды стукнула земля о дерево и этот звук, словно молот по наковальне, ударил по его нервам.
Никаких речей не было. Николай отошел от могилы и переговорил с парнем — одним из четырех серьезных молодых людей из охранной фирмы. Заснеженные деревья не позволяли просматривать все пространство и Брод велел охранникам рассредоточиться, чтобы они могли держать в поле зрения каждый уголок царствия мертвых. Впрочем, это скорее делалось для порядка, поскольку сам факт уничтожения банды Фикса был в какой-то степени гарантией безопасности.
Карташов не смотрел в могилу. Он вообще отошел в сторону и нещадно курил. Мысли его были всюду и вместе с тем нигде. Он старался не думать о ней, о тех коротких прекрасных мгновениях, которые они пережили в один из пасмурных дней.
Наверное, у всех, кто переносит смерть близких, возникает отвратительное ощущение тупика. Абсолютной неопределенности. И он знал, что в такие мгновения нет лучшего лекарства против тоски, чем стакан водки через каждые два часа…
Карташов с Одинцом помогли зарыть могилу и когда они стали обкладывать холмик сосновыми ветками, в кармане у Карташова запищал мобильник. Он отошел в сторону и включил телефон. Узнал голос Татаринова. Тот по-военному доложил о готовности группы к «проведению операции». Он так и сказал: «Группа готова к проведению операции». Все дело было только за транспортом. Карташов слышал как Татарин затягивался сигаретой. «Завтра, Кот, встретимся и переговорим», — сказал Карташов и хотел отключить телефон, однако Татарин был настойчив: «Все должно произойти третьего декабря, в международный День инвалидов». «Тоже мне символист, — подумал Карташов, но в трубку сказал другое: — Извини, Кот, я сейчас при деле… Встретимся — переговорим… »
После похорон они поехали домой к Броду, где уже хозяйничала его сестра Раиса — мужеподобная женщина с только что завитыми волосами. Казалось, что в создании ее лица Всевышний ничего кроме зубила под рукой не имел — настолько ее черты были грубы и неподвижны. Однако стол она накрыла быстро и поставила на него довольно разнообразные блюда, среди которых возвышались три пирамиды бутылок со спиртным.
Видимо, Брод уже успел выпить — лицо его горело и он, оставшись в одной рубашке, сидел в кресле и курил.
Пили молча и много. Постепенно водка с коньяком сломали поминальную чопорность и начались разговоры — сначала спорадические, а затем, как всегда, раскованно, с перебивкой друг друга и даже с шутками.
В какой-то момент, когда Брод отошел от стола покурить, к нему присоединился Карташов. Попросил пару дней отгула.
— Хочешь еще раз напороться на неприятности? — спросил Брод.
И Карташов, видимо, поддавшись общей атмосфере сближения, вкратце поведал ему о Татарине и его друзьях.
— Надо пообщаться с корешком, отвезти ему что-нибудь поесть, сигареты…
Брод не возражал, но при этом заметил: «Ты, Серго, теряешь бдительность… Если не ошибаюсь, это ты находишься в розыске. А не я… » На это Карташов отреагировал по-своему: он положил руку на плечо Брода и дружески пожал.
— Мы все, Веня, потеряли бдительность, — сказал он, — оттого сегодня похороны, а не свадьба.
— Ладно, умник, я не возражаю, только поставь об этом в известность Николая. И держи с ним постоянную связь.
— Понял, спасибо…
— И постарайся не попадаться на глаза ментам! А если все же нарвешься, уводи их куда хочешь, но чтобы сюда ни ногой, — Брод сделал отметающий жест.
Когда Карташов с Одинцом остались одни в комнате, Карташов рассказал напарнику о разговоре с Бродом.
— Ты один собираешься ехать к Татарину? — спросил Саня.
— Завтра — один. Разузнаю, что калеки придумали и насколько это реально.
— А когда мы съездим в Измайлово на разведку?
— Можем даже завтра туда махнуть. Включи, Саня, приемник, послушаем, что делается в нашем бардачном мире.
— Все то же — взрывают, воруют, занимаются коррупцией. Ты лучше подай мне гитару…
И казалось, что утрату переживает не Карташов, а он, Саня — столько в его голосе было щемящей тоски и отчаянной бесшабашности.
Он запел:
В Хайратоне прощались,
Поклялись, обещались,
Возлюбить свои жизни,
И не прикасаться к стволам,
Кабы знал, кабы ведал,
Кто позже нас предал,
Я бы свой АКС никогда,
Никому не сдавал…
…Ах, какая весна в Бирюзе,
Ах, какая весна была!
Вот бы снова туда,
Там бы встретить друзей,
Тех, с кем совесть не развела,
Ах, какая весна в Бирюзе,
Ах, какая она была…
Голос у Одинца загустел, возвысился и Карташов понял, какое мощное половодье чувств шумит в груди его товарища. Он почувствовал, как по хребтине побежали мурашки сопричастности к тому, о чем пел Саня…
…На следующий день Карташов встретился с Татариновым, от которого узнал, что график работы инвалидов кардинально изменился. Они перешли за зимнее расписание: на точках теперь сидят только в часы пик — с 8 до 12, после чего их развозят по домам. Вторая смена — с 16 до 19 часов.
Было без четверти одиннадцать. Разговор — короткий.
— Нас будет двенадцать рыл, — с улыбкой произнес Татарин. — Во всяком случае, столько ребят рвутся устроить Алиеву и его банде Варфоломеевскую ночь.
— Это слишком, где я возьму столько транспорта?
— От тебя ничего не требуется. У нас уже есть на примете две тачки: старый «москвич» и 31-я «волга». Нам только нужны запасные номерные знаки. И несколько хороших стволов. Желательно автоматов и кучу гранат.
Карташов молча курил и поглядывал на продавщицу книг, закутанную в шерстяной платок.
— А с последствиями вы считаетесь? — спросил он Татарина.
— Это для нас не важно, — Татарин сжал покрытый цыпками кулак. — Ты говорил, что будут журналисты… И если так… Мы сделаем колоссальный, на всю Россию, переполох и в этом нам никто не помешает. Даже если придется подохнуть. Но это же лучше, чем вечная помойка, верно, лейтенант?
— Допустим.
— Мы приняли коллективное решение — устроить грандиозный бэмц третьего декабря, в международный День инвалидов. Впрочем, я тебе уже об этом говорил.
— Значит, ничья помощь вам не нужна?
— Почему, можете со своим дружком нас подстраховать, чтобы мы в горячке не переколошматили пол-Москвы.
— Сколько человек охраняет эту винокурню?
— А этого точно никто не знает, но если сам пахан разъезжает в компании пятнадцати мордоворотов, можешь предположить, сколько их там всего… Ты ж понимаешь, какую капусту они шинкуют и как остервенело будут драться.
— Расположение этажей и помещений знаете?
— Ваня Горелов имеет схему. Но я знаю, что на минус первом этаже находится разливочный цех, на втором — склад готовой продукции, а на третьем, то есть на первом подземном — производство минеральной воды… Конечно, для отвода глаз. В ангаре идет разгрузка цистерн с помощью замаскированного слива, куда откачивается привезенный спиртяга. Голая контрабанда…
— Тебе бы, Кот, не побираться, а работать в налоговой полиции. Все знаешь…
— Разведка! Если я без клешни и без двух мослов, это еще ничего не значит.
— Но двух машин, о которых ты говорил, вам будет мало…
— А я тебе еще не все сказал… Третьего декабря, когда эти хмыри приедут нас забирать с точек, после второй смены, мы их аккуратненько уделаем. Вот тебе, пожалуйста, резерв — микробус «ниссан», в котором полроты поместиться может… Ну я так, к примеру… Холодильника, который приезжал ко мне домой, и под чьим мудрым руководством они меня обхаживали, я надеюсь найти в ангаре.
— Не горячись, не все так просто, как кажется…
— А штурмовать ночью Грозный — просто? — Татарин повысил голос. Что-то в нем надтреснулось.
— Забудем об этом, тогда вы Грозный не взяли…
— Потому что нас предали политбляди. И завод не Грозный, хотя и там могут быть чеченцы.
— Забудем, — повторил Карташов. — Говори, где мы вам передадим стволы.
— Третьего декабря, в 20 часов, группируемся неподалеку от лесопарка «Измайлово». Точнее, возле Серебряно-Виноградного пруда. Я думаю, к тому времени мы успеем взять власть в свои руки… — Татарин вдруг замолчал, словно в рот ему засунули кляп. — Слышь, Сергей, а твой напарник… этот Саня — надежный кент? Больно он шустрый, глазки бегают и сам он звенит, как стреляная гильза.
— Проехали… Доверяешь мне — доверяй и ему. Проверен.
— Тогда нет вопросов! — хлопнул ладонью о культю Татарин. — Тогда разбегаемся, пока нас не засекли мои эсэсовцы… Да, чуть не забыл — нам не помешали бы еще два-три мобильных телефона. Конечно, лучше «мотороллы», с ними проще держать связь…
— Пока ничего не могу сказать. У тебя курево есть?
Вместо ответа:
— Послушай, Серый, а ты что — Бандо простил? Я давно тебя об этом хотел спросить.
Карташов, чтобы не привлекать внимание прохожих, подошел вплотную к калеке.
— Ты не те слова употребляешь, — сказал он. В голосе послышалось металлическое бренчание. — Это не в моей власти его прощать. На нем не только кровь таможенников, но и кровь Кротова, и подлянка, которую он сочинил со мной…
— А ты знаешь, что Кротов хранил кассету со своим признанием?
Карташов сделал стойку.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
Татаринов воровато огляделся. Заговорщицки, вдруг осипшим голосом спросил:
— Помнишь, когда мы сидели в казарме на военном положении? Ну, в январе 1991 года, в Риге ? Тогда еще один наш парень застрелился из автомата…
— Ну, говори дальше, а то мое терпение усыхает…
— Кротов что-то подозревал… боялся, что за взрывы возле ЦК, полицейской академии кому-то придется отвечать, а делать это не захочется… И свидетелей начнут убирать, понял?
— Не тяни, Кот, это тема для меня важней важного…
— Кротов у одного знакомого журналиста попросил диктофончик и на него наговорил признания… ну, как все было на самом деле, кто чем занимался… Словом, явка с повинной. Кассету он спрятал за бронированную плиту, мы тогда боялись внезапного штурма националов…
— Мы боялись не только штурма, больше боялись таких, как Бандо. Он должен был убрать основных свидетелей. Кто еще кроме тебя знал, где спрятана кассета?
— Никто! Кротов знал, и я… Все! Кротова убили. А вскоре и наш отряд вывезли в Тюмень.
— А почему ты раньше молчал?
— Ситуация не такая была. Одни наши пошли к Ельцину, другие к Баркашову, третьи — в банды… И те и другие свои, а поди разберись, что и про кого на той кассете сказано. Если бы я тебя встретил раньше, конечно, сказал бы… Подумалось, а если сегодня меня убьют, и ты не узнаешь о признании Кротова…
Карташов взял его руку.
— Клянусь автоматом Калашникова, если то, что ты мне рассказал, правда, я вечный твой должник… Это может очень многое поменять в моей жизни…
— Вот третьего декабря и произведешь со мной частичный расчет, — Татарин усмехнулся и разгладил свои жидкие, давно не ровненные усы. — Но учти, лейтенант, на совести Бандо не одна загубленная душа, поэтому будь с ним как на тонком льду… Ты же знаешь, он отлично стреляет по живым мишеням и особенно ему удаются неожиданные взрывы…
Расстались. Синий морозец, казалось, умиротворил не только улицы Москвы, но и весь подлунный мир.
…В тот же день Карташов с Одинцом отправились на рекогносцировку в лесопарк «Измайлово». По шоссе Энтузиастов добрались до Горьковского шоссе и там свернули на Большой Купавинский проспект. Затем выбрались на гаревую дорожку, ведущую в зеленую полосу.
По обе стороны заискрились большие пруды, и «шевроле», пройдя узилище между водоемами, съехал с дороги и взобрался на небольшой пригорок. Оттуда открывался превосходный вид на парк. В его центре, словно коробок спичек, положенный плашмя, серебрился ангар, огороженный высоким бетонным забором. Одинец поднес к глазам бинокль и долго всматривался в общем-то мирную, совершенно невозмутимую панораму. Сначала он услышал, а затем и увидел въезжающие на территорию ангара два похожих на бензовозы автомобиля. Это были «мерседесы» с никелированными мощными бамперами…
— Скорее всего, это спиртовозы, — предположил Одинец.
И действительно, цистерны въехали в открывшиеся ворота, подкатили к ангару и замерли. Появились люди, открылся темный провал и обе машины, заурчав, направились в ангар.
— Послезавтра этот снег будет черным, — сказал Карташов.
— И красным… Надо помочь ребятам заминировать ангар…
— Они нам этого не простят. Мы тогда лишим их кайфа, а для них важнее всего сделать все своими руками.
— Самоутвердиться?
— А хоть бы и так. И отомстить. Месть слаще любви…
Одинец еще раз приставил бинокль к глазам.
— Перебьют их, как щенят…
— Эти люди загнаны в угол, а в таком положении и теленок может стать боевым быком.
— По-моему, нам надо уходить… Видишь, из ангара выруливает… О, да это «линкольн-навигатор» — чудо американского автомобилестроения.
— Выдрючивается, падла! Строит из себя раджу или короля Брунея…
— Как ты думаешь, Мцыри, если калеки этого Алиева запекут в этой тачке, много будет от него вони? Задолбанный король сивухи… Уу-хх, как чешутся руки…
Карташов отрыл дверь в кабину.
— Я думаю, что нам пора отсюда уезжать. Мы ведь не знаем, может, кто-то из его холуев сейчас рассматривает нас в бинокль, — Карташов отжал ручник и по инерции скатился с пригорка на дорогу. Под колесами «шевроле» захрустел первый ледок.
Сумерки подсиненным пушком уже где-то плавали в московском небе.
Они закурили и, включив магнитофон, под мелодию незамысловатой песенки направились по забитым транспортом улицам…
Восстание рабов
— Что ты, Мцыри, стал так долго думать? — Одинец поднял голову от нард. — Ты лучше скажи, как там насчет оружия? Ты разговаривал об этом с Бродом?
— Он переадресовал меня к Николаю.
— А тот?
— Учинил настоящий допрос — для чего, да для кого? Впрочем, я его прекрасно понимаю.
— И что?
— Пришлось в размытых контурах обрисовать предстоящее дело. Никола против, ему наши прекрасные души порывы непонятны… Словом, велел не нарываться на пулю.
— А пуля — дура и Коля прекрасно об этом знает, — Одинец замурлыкал себе под нос: «Только пули свистят по степи… ты, любимая, знаю, не спишь… »
Уже без света Карташов долго не мог уснуть. Думал о Галине, хотя разными мысленными картинками хотел заслониться от ее образа…
…На следующий день, на «шевроле», загруженным АК, гранатометами и несколькими тротиловыми шашками, они отправились в район Измайлово. Для маскировки на оружие набросали пустых картонных коробок, а у самых дверей поставили два тяжелых бидона со старой масляной краской. Гаишники не любят иметь дело с тяжелыми, грязными грузами и обычно в таких случаях досмотр проводят весьма поверхностно.
Они добрались до Серебряно-Виноградного пруда без десяти восемь, но припарковались не у самого водоема, а в районе стадиона.
— Как, Мцыри, нервишки шалят? — спросил с улыбкой Одинец.
— Не более, чем всегда, — руки Карташова спокойно лежали на баранке. — А у тебя?
— Дрожу, как осиновый лист… Вон, кажись, твои кореша приближаются.
Из-за афишной тумбы выехал красный «ниссан», за ним «москвич-»каблучок». «Ниссан» развернулся и остановился у ограды. Тут же подкатили еще две машины: микроавтобус «рафик» и старая «волга».
Одинец вылез из машины и подошел к «ниссану», за рулем которого сидел незнакомый ему человек тридцати-тридцати двух лет. Это был Бицепс.
— Где Татарин? — спросил Саня водителя.
— Я здесь! — из салона послышался глухой голос Татаринова.
Одинец обошел машину и приблизился к задней двери. Она уже была открыта. В темноте с трудом угадывались лица, огоньки от сигарет. Из глубины раздался голос Татарина:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34