Купцов:
Если ты занимаешься своим ремеслом всерьез и достаточно долго, у тебя появляются особый нюх и возможность предвидеть развитие событий. Я не вкладываю в это никакой мистики. Это идет от опыта, от
знания людей… Хотя, если говорить по правде, некая мистика все-таки есть. Но это совершенно особый разговор.
Итак, с годами приходят опыт и умение врубиться в ситуацию, даже не зная всех нюансов. Когда мы ехали к непризнанному гению Антоше, я на девяносто девять процентов был уверен, что мы правы: именно этот паскудник, «гигант мысли», дал наводку на Анну. Возможно, он сделал это невольно… Возможно. Но нас более всего интересовало другое: кому? Кому он дал наводку?
Из коротенького эмоционального рассказа Анны у меня уже сложился определенный образ этого урода, и я нисколько не удивился бы, если бы узнал, что он дал наводку на бывшую жену сознательно. Про себя я уже решил, что церемониться с ним мы не будем.
…Он стоял в дверях своей квартиры, чесал яйца и выдыхал крутой перегар.
— Здравствуйте, Антон Евгеньевич, — сказал я. — Я вам звонил, договаривался о встрече. Моя фамилия Петров, я следователь и веду дело вашей бывшей жены.
— Дело? Дело моей бывшей жены? — спросил он.
По его реакции я сразу подумал, что сознательно он никого на Анну не наводил… Это было худо. Потому что, когда наводчик работает осознанно, он всегда знает своего подельника. А ежели он дал наводку невольно (например: случайному попутчику в поезде или собутыльнику в баре), то он может ничего и не знать.
— Может быть, мы войдем внутрь? — спросил я.
— Да, да, конечно. Только у меня не прибрано, знаете ли…
— Это не беда, — сказал я. И Димка подхватил:
— Это не важно. Нам лишь бы присесть где… А то, знаете ли, бегаешь целый день, язык высунув. А уж прибрано — не прибрано — дело десятое. Нам бы присесть. Мы же к вам по делу пришли, а не на смотрины.
А вот это Димка наврал, потому что «смотрины» нас тоже очень интересуют. Увидеть висящую на стене иранскую саблю восемнадцатого века мы, конечно, не рассчитывали. Не тот случай. Нас интересовало другое: а что непризнанный гений пьет? Чем закусывает? Ежели «благородный портвейн» из соседнего ларька — это одно. А ежели хорошую водку заводского происхождения, то совсем другое. В таком случае встает закономерный вопрос: случайно ли дал наводку на бывшую свою супружницу Антоша? Да и вообще — посмотреть на жилье человека всегда полезно. Иногда такие чудеса открываются — мама не горюй! У меня был случай еще в конце восьмидесятых. Прихожу к одному дядьке. Он свидетелем мог оказаться по совершенно пустяковому делу… Так вот, прихожу. Здрасьте. Я такой-то… А он: я всегда знал, что рано или поздно вы придете. И — рассказывает мне об убийстве, совершенном четыре года назад. Вот оно как бывает…
— Что ж, — говорит Антон, — проходите. Можно не разуваться.
Насчет того, что «можно не разуваться» он очень тонко заметил. Пол в его халупе не мыли лет, наверное, сто. В такой грязи, как говорила моя мама покойная, только что ужи не водятся.
Мы прошли в комнату. Здесь было так же грязно, убого, с претензией на «богемность». Но дорогой водкой определенно не пахло.
— Чем могу? — спросил хозяин, не предлагая сесть.
— Видите ли, в чем дело, Антон Евгеньевич… У вашей бывшей жены, Анны Николаевны, путем обмана похитили саблю…
— Саблю? — ахнул он. И что-то в глазах его изменилось. Что-то изменилось, и я понял: в цвет. Что-то он знает. Или догадывается.
— Саблю, — подтвердил я. — Вы знаете, о какой сабле речь?
— Разумеется… Она у них одна — сабля-то. Восемнадцатый век. Двести лет уже в семье… Ай-яй-яй… Украли, значит?
— Не совсем, Антон Евгеньевич, не совсем. Анна Николаевна сама отдала саблю мошеннику.
— Как это? — удивленно спросил он.
— Дело в том, что преступник сумел Анну Николаевну очаровать… я бы даже сказал: влюбить в себя… и под эту музычку завладел саблей.
Непризнанный «гений» Антоша захохотал… как-то он злорадно захохотал, подло, паскудно.
— С этой дуры станется, — сказал он, отсмеявшись. — Ассоль недое…ная. Все, понимаешь, прынца ждала… Вот и дождалась!
После этих его слов у меня почти не было уже никаких сомнений: Андрея навел «непризнанный гений». Настало время брать быка за рога. Я сказал Антону:
— Мы полагаем, Антон Евгеньевич, что появление мошенника в магазине вашей бывшей супруги не случайно. Кто-то его навел. Неосознанно, невольно, но все-таки навел… Претензий к нему, разумеется, нет. А вот помощь в установлении преступника он может оказать существенную.
Я сказал это, давая Антону шанс исправить свою ошибку. Я видел, что он совсем гнилой, но давал ему шанс.
— А я тут при чем? — спросил он.
— Мы считаем, что это вы невольно навели преступника.
— Не знаю ни хера, — убежденно сказал «гений». — Не надо меня на понт брать. Кто-то эту дуреху мечтательную бомбанул, а я тут при чем? Не знаю я ни хера. Сами разбирайтесь с Анькой.
Дурак ты, Антон Евгеньевич, подумал я и посмотрел на Димку.
Петрухин:
Проще всего было сразу выписать этому кабану в рыло. С «интеллигенцией» это весьма эффективный способ. Уркагану дашь по морде — он утрется, скажет: не, начальник, ты не прав… И дальше будет гнуть свою линию. А «интеллигенты» аргумент типа «кулак» понимают очень даже правильно. Верно понимают. Глубоко… Так что я запросто мог бы выписать этому кабану в рыло, но я не стал этого делать. Вместо этого я ему улыбнулся. Я ему ласково улыбнулся, а он вдруг чего-то занервничал. Я давно заметил, что есть такие странные люди — ты ему улыбнешься, а он вдруг начинает нервничать и даже задавать глупые какие-то вопросы типа: на каком основании?
Я подошел к кабану поближе… совсем близко… в упор… и сказал:
— В голливудских фильмах мудак-полицейский разъясняет мудаку-преступнику его права. Муру всякую про телефонные звонки, адвоката и право не отвечать на вопросы… Смотришь?
Он мгновенно покраснел, потом помотал головой, заявил, что голливудский ширпотреб не смотрит. Я тоже сокрушенно помотал головой и ответил, что я дурак… потому что забыл, что передо мной стоит интеллигентный человек, который, разумеется, не смотрит всякую дрянь, и это хорошо. Это правильно.
— Это правильно, Антоша. А знаешь, почему?
— Н-нет, — сказал он. Неуверенно очень сказал.
— Потому, — ответил я, — что некоторые уроды насмотрятся всякой фигни и начинают качать права: адвоката мне, два телефонных звонка, то, се и луку мешок…
— Какого луку? — спросил Старостин. — Я вас не понимаю…
— Лук тут не при чем… это я так ляпнул, к слову. Но когда мне начинают пороть всякую херню про адвокатов, я, знаешь, чего делаю?
— Н-нет…
— Я сразу бью в хлебало, Антоша. Без лишних базаров — в хлебало. И сразу у клиента наступает в мозгах просветление. Чисто конкретно, друг мой Антоша, наступает просветление. И больше уже он не порет ерунды про адвокатов и права… Правильно? Ну, чего молчишь? Я спрашиваю: правильно?
— Правильно, — сказал Старостин и сглотнул. Не думаю, что он был со мной согласен, но он уже почувствовал разницу между Ленчиком и мной и решил, что лучше согласиться… Но ведь это только начало нашего дружеского общения, и скоро он это поймет, и вот тогда ему самому очень захочется поделиться информацией с добрым и вежливым следователем Купцовым… тьфу, Петровым. Лишь бы она, информация то есть, у него была. Лишь бы была, а уж выкачать ее мы сумеем.
Я сбросил со стула какой-то хлам прямо на пол и присел. Забросил ногу на ногу.
— Ну, раз ты все правильно понимаешь, — сказал я, — давай рассказывай.
— А я ничего не знаю.
— Ты че — на всю голову больной? Я щас надену тебе «браслетик» и (я вытащил наручники) проведу с тобой небольшой спарринг.
— Дмитрий, — строго сказал Купец.
— Да ладно, — отмахнулся я. И продолжил беседу с кабаном:
— Ты за кого нас держишь, пидор? А? Ты хочешь, чтобы я тебе челюсть сломал? Ты, кстати, не голубая ли устрица?
— Я? Я — нет, не голубая… Почему вы спросили?
Я крутил наручники на пальце, и Старостин не отрывал от них взгляда… чего уставился? Наручников не видал? Я выдержал паузу и только потом ответил:
— Потому что я тебя хочу пристроить в петушатник. Разумеется, после того, как челюсть срастется. С загипсованной пастью в петушиной камере делать нечего… Потому что там тебе придется много, долго и упорно работать минетной машиной. Но это все потом. А пока — легкий спарринг. Давай-ка ручки сюда.
Кабанчик был уже совершенно готов…
— Дмитрий, — строго сказал Купец. — Ты что? Забыл, как в прошлый раз вышло?
— Так в прошлый-то раз у мужика сердце больное оказалось. Вот он и того… — ответил я и покосился на кабанчика. Кабанчик про больное сердце и про то, что мужик из-за сердца дал дуба, услышал. — Ты, Леонид Николаевич, под руку мне не говори… никогда… Ну, пидор,' давай ручонки, некогда мне с тобой!
Кажется, Старостин был готов грохнуться в обморок. На лбу у него выступил пот, выглядел Антоша паршиво. Скверно он выглядел… Он посмотрел на Купцова и простонал:
— Леонид Николаевич! Леонид Николаевич, я вас прошу…
— О чем? — недоуменно спросил Ленчик.
— У меня тоже больное сердце… я тоже могу… того… как тот мужик. Леонид Николаич, я все расскажу… Я вспомнил, вспомнил.
А я еще сильней замутил:
— Ишь как он теперь запел: ой, я все расскажу! Дай-ка я сперва ему вломлю по яйцам!
— Дмитрий, — сказал Купец. — Дмитрий, выйди. Покури в кухне.
— Ты — начальник, я — дурак, — буркнул я. — Я, конечно, выйду. Но если это бородатое влагалище опять начнет амнезией мучиться — зови. Я ему мучения-то облегчу.
— Ладно, — сказал Купец, и я вышел из комнаты с чувством выполненного долга.
Этот трусливый кабанчик был мне элементарно противен. Я не стал закрывать дверь, сел на корточки, закурил и стал слушать, что происходит в берлоге «интеллектуала».
***
Петрухин вышел из комнаты. Разумеется, он не видел, каким взглядом проводил его Старостин… В этом взгляде многое было: страх, ненависть, презрение. Но больше всего, конечно, было страха. Петрухин вышел, Старостин вытер пот со лба и перевел взгляд на Купцова. Леонид довольно нейтрально (но вместе с тем как бы и доброжелательно) сказал:
— Что ж стоим-то? Может быть, присядем?
— Да-да… давайте присядем. В ногах-то правды нет.
Хозяин и незваный гость сели рядом на диван. Скрипнули пружины под грузным Антоном. В приоткрытую дверь из прихожей потянуло дымом — это закурил Петрухин.
— Ну, Антон Евгеньич, рассказывайте, — предложил Купцов.
— Черт! Даже не знаю, с чего начать…
— А вы не торопитесь… Вы — спокойно, по порядку, подробненько. Нас интересует человек, которому вы рассказали о своей бывшей жене… Кто он?
В ответ Купцов услышал то, что ожидал услышать и что боялся услышать.
— Ах… его знает, кто он, — ответил «гений» Старостин. — Я его первый и последний раз видел.
Разумеется, нельзя было исключить, что Старостин лжет, прикрывая своего знакомого. Но Купцов понимал, что скорее всего Антон говорит правду. В любом случае, все, сказанное Антоном, следовало проверить. И Купцов знал, как это можно сделать.
— Хорошо, — сказал он. — Будем считать, что вы сказали правду… Потом мы все равно будем проверять каждое слово. Итак, Антон Евгеньевич, расскажите, где, как и когда вы познакомились с человеком, которому рассказали о своей бывшей жене Анне…
***
Депрессняк давил как асфальтовый каток… Полный звездец в полном тумане. Денег не было даже на пиво и взять их тоже негде. Он был должен всем, кому только можно, и никто ему в долг больше не давал… Денег не предвиделось никаких, и в перспективе замаячила необходимость продавать вещи. А и вещей-то особых у него не было. Все, что поценнее, уже сгинуло в ломбарде.
Он сидел на телефоне (чудом еще не отключенном), накручивал диск, вызванивал знакомых. Всем говорил одно и то же: есть хороший заказ и скоро он получит аванс. Тогда и отдаст долг… Нельзя ли на недельку перехватить полтинник-стольник? Везде ему отвечали: нет. С той лишь разницей, что в одних случаях это делали вежливо, в других — с издевкой, а иногда интересовались, когда же он отдаст то, что занимал раньше. Так или иначе, но везде говорили: нет… А один сучонок — козел! харя деревенская! — посоветовал сходить на биржу труда. В жопу ее себе засунь, свою биржу, скобарь херов, быдло!… Везде был облом, везде отвечали: нет, нет, нет.
Повезло там, где и не ждал — у одного художника, с которым Антон был едва знаком. Но у художника шла какая-то гульба, и он сказал: денег, блин, нет, но накормлю и водкой напою, приезжай. Антон и поехал. Просто потому, что выбора у него не было… А с другой стороны, там, где пьянка, — там никогда не знаешь, чем обернется. Может, у какого мудака пьяненького перехватишь… наперед же никогда не знаешь. В общем, он поехал. С Охты на Сенную. Наземным транспортом. Потому что в метро зайчиком не проедешь… У художника тусовался двое суток. Пили, гуляли. Приходили и уходили какие-то девки.
Через два дня он проснулся утром. Било в лицо солнце, в пересохшей глотке засел кусок наждачной бумаги… в общем, как обычно — мерзко, вульгарно, безнадежно. Художник дрых, рядом с ним спала голая жопастая девка. Антон пошастал, нашел полбутылки пива. Выпил, перекурил и понял, что ловить тут нечего, надо отваливать. Он вывернул карманы джинсов художника, нашел четыре рубля. Потом увидел в прихожей дамскую сумочку. В ней нашел двадцать рублей с мелочью, таксофонную карту, презерватив и золотую цепочку со сломанным замком. Все это он забрал и ушел, оставив дверь открытой, а через пять минут столкнулся на углу Садовой и Гороховой с Нюшкой. Он уже давно и забыл про Нюшку, дуру мечтательную. Она, тварь, всегда была с тараканом в голове. С огромным таким тараканищем… Короче, встретились. И он сразу смекнул, что Нюшку можно развести на бабки. Она не сможет отказать. Она, блядюга, такая… жалостливая. Может, и зря он с ней разошелся: доил бы всю жизнь. Она же дура. Таких баб, если подойти с умом, всю жизнь можно эксплуатировать. А он по молодости не рассчитал маленько, перегнул палку. Ну да чего уж теперь? Хотя… а почему не попробовать? Если получится — можно возле нее пригреться. Ее же е…ать, из нее же бабки тянуть. Ну а не получится, так уж хоть в долг перехватить. Она добрая, она даст.
Он пригласил ее в кафе и стал разводить на жалость. Но что-то пошло наперекосяк, и эта сучка вдруг взъерепенилась. Растопырилась, как мозолистая ладонь пролетария. Такого, блин, полкана спустила, будто я ей не родной…
Вот так мог бы начать свой рассказ Антон. Но он начал его по-другому. Чуть-чуть по-другому:
— В тот день я возвращался домой от друга. Он, знаете ли, болеет, и я возил ему лекарства. У самого с деньгами был страшный напряг, но я занял и купил ему лекарства. Понимаете?
— Да, — кивнул Купцов. — А как зовут вашего друга?
— Э-э… Янчев. Он очень талантливый художник.
— А имя-отчество?
Имя Антон вспомнить не мог. Фамилию вспомнил потому, что она была на "я" и располагалась, соответственно, на последней странице записной книжки. Он уже обзвонил всех и почти отчаялся, но на последней странице наткнулся на Янчева, и тот сказал: приезжай, водкой напою… Фамилию Антон вспомнил, но имя вспомнить не мог: то ли Толя, то ли Виталя…
— Имя? — переспросил он, оттягивая ответ.
— Имя, — подтвердил Купцов.
— Вы знаете что? Он любит, когда его по фамилии зовут… Янчев и Янчев… и все.
— И все, — повторил Купцов. — И все… Понятно.
Было совершенно очевидно, что Старостин врет. Но пока Купцов просто отметил этот факт и не стал «наезжать» на Антона.
— Хорошо, — сказал он. — А номер телефона Янчева?
— Тут, видите ли, какая беда — у меня украли записную книжку. Вытащили из кармана вместе с бумажником.
— Да, — сказал Купцов, — карманников сейчас в городе, как собак нерезаных.
— Вот-вот, — легко согласился Старостин. — На ходу подметки режут, а милиция не реагирует…
— А вы заявление подавали?
— Нет, бессмысленно. Все равно ничего не найдут. Верно?
— Ну почему же? — сказал Купцов. Он был более чем уверен, что записную книжку у Антона никто не крал. У карманников хороший нюх на деньги, и в карман к Антону, скорее всего, никто не полезет… Если записная книжка и пропала, то по вине самого хозяина — потерял по пьяни. — Ну почему же? — сказал Купцов. — Случается, находят… Ну хорошо, а что дальше-то было? Ваша помощь больному товарищу — благородный поступок, но нас интересует ваш контакт с вероятным преступником.
***
Развести Нюшку на жалость не удалось. Она растопырилась, разоралась, стерва такая, что он ей молодость испортил, что ребенка у нее не будет из-за неудачного аборта. А аборт она сделала по его, Антонову, настоянию… И про то, что все-таки когда-нибудь в ее жизни появится еще настоящий человек. А он, посмеиваясь, спросил, каким же должен быть этот настоящий. Вроде капитана Грея, что ли, под алыми парусами?
А она сказала, что нет, не капитан Грей.
1 2 3 4 5 6 7 8