Наши девушки дежурят сутками, иногда просят подменить их на полчасика. И я всегда подменяю. Им то в магазин сбегать надо — карточки отоварить, то домой. А вчера в это время я подменял Дробышеву. Она домой отпрашивалась. Правда, ненадолго уходила.— А когда она вернулась, вы ничего особенного не заметили?— Вроде нет, ничего. Пришла, надела наушники и стала работать.— Хорошо, Павел Сергеевич, — Полесов встал. — У меня к вам просьба, проведите нас к Дробышевой домой.— Пожалуйста. Только дежурного монтера разбужу.Когда начальник узла вышел, Полесов сказал тихо:— Это она, Сережа, и мы ее возьмем сегодня.— Может, людей позвать? Ребят из райотдела.— Не стоит. Что мы, втроем одну бабу не задержим?Уже на улице, по дороге к дому Дробышевой, Степан спросил начальника узла:— А вам, Павел Сергеевич, стрелять-то из своего нагана приходилось?— Мне? — В темноте не было видно лица, но Полесов понял, что его собеседник улыбнулся. — Мне приходилось. На Халхин-Голе. Я там командиром взвода телефонистов был. Там меня и ранило, после чего списали вчистую. Потом здесь уже, в ополчении, дрался. Опять ранили…— Это замечательно…— То что ранен?— Да нет, я о другом. Мы с вами, Павел Сергеевич, в дом пойдем, так что вы пистолет-то переложите из кобуры в карман, а ее застегните: вроде он там.— А зачем?— На серьезное дело идем.— Как у вас в угрозыске все сложно… Женщину задержать — и столько приготовлений.— Да нет, пожалуй, у нас все наоборот. Совсем просто. Только работа у нас такая, что ничего заранее предусмотреть нельзя. Идешь, кажется, к женщине, а попадаешь в банду. Особенно здесь, в прифронтовой зоне. Скоро?— Да вот на той улице.— Выходит, она на самой окраине живет.— Вроде того. Ну вот и пришли.В темноте дом казался вымершим. Степан прошелся вдоль забора, толкнул калитку. Она оказалась запертой.— Собака у нее есть?— Нет.— Сергей, давай через забор.Белов подошел, поднял руку, измеряя высоту, потом подпрыгнул, уцепился руками за край. Степан подтолкнул его, и Белов легко перебрался во двор. Он несколько минут повозился с замком, щеколда тихо звякнула, и калитка открылась.— Так, — Полесов всмотрелся в темноту, — стойте здесь, я обойду дом.Вернулся он через несколько минут.— Сережа, встань к той стене, — прошептал он, — там два окна. Если что…— Есть, — Белов, осторожно ступая, скрылся в ночи.— Ну, Павел Сергеевич, — Полесов придвинулся к начальнику узла, — пошли. Будьте наготове.— Я понял.Они постучали в дверь, обитую дерматином, и стук получился глухой. Постояли, послушали. В глубине дома все было тихо. Тогда Полесов сошел с крыльца и сильно ударил в ставню. Потом еще и еще.— Кто там? — спросил испуганный женский голос.— Дробышева, это я, Климов!— Павел Сергеевич?— Он самый!— Да что же такое?— Ты открой, что я из-за двери кричать буду. Валю подменить надо. Заболела.— А вы один?— Нет, всех монтеров с собой взял. Конечно, один.— Я сейчас. Оденусь только.— Давай быстрее.Степан, припав к двери, настороженно слушал дом. До него доносился какой-то стук, чьи-то легкие шаги, шорох. Нет, он не мог определить — одна была Дробышева или кто-то еще прятался в темной духоте дома.— Я войду, — тихо сказал он Климову, — а вы в дверях встаньте. Чтоб мимо вас никто!— Не пройдет.И по этому твердому «не пройдет» Степан понял, что Климов шутить не будет, что вряд ли кто-нибудь прорвется мимо живого связиста.За дверью послышались шаги, и из щели на крыльцо проник свет. Загремели засовы, дверь распахнулась.На пороге стояла женщина, лица ее Полесов не разглядел, в левой руке она держала керосиновую лампу, правой запахивала халат у горла.— Ой! — сказала она тихо. — Вы же не один, Павел Сергеевич…— Ничего, ничего, — Степан начал теснить ее в комнату, — идите, гражданка Дробышева, я из уголовного розыска.— Зачем это, зачем?! — Голос ее сорвался, и она, отступая, подняла лампу выше. Пятна света прыгали по прихожей, выхватывая из мрака отдельные предметы. Прихожая была маленькая, заставленная какими-то старыми картонками, обои на стене пузырились и отставали. Все это Степан уловил краем глаза. И понял, что здесь никто спрятаться не может и дверь из комнаты в прихожую выходит всего одна.— Климов, — позвал он и услышал, как тот вошел в прихожую. — Вы, гражданка, засветите-ка лампу как следует и еще чего-нибудь зажгите. Только быстренько.Дробышева выкрутила фитиль и вошла в комнату. Сразу же в маленькой столовой, обставленной старой, потемневшей от времени мебелью, стало светло и уютно. На столе стояли остатки ужина, бутылка вина и недопитая бутылка водки. Но главное, что увидел Степан, было два прибора.— Вы одна в доме?— Конечно, — Дробышева пожала плечами.— А это? — Степан кивнул на стол.— Вечером заходил мой знакомый, мы закусывали.Полесов быстро оглядел комнату. Вот дверь закрытая, стол с закуской, этажерка с патефоном, тяжелый, резной буфет, на нем какие-то безделушки: собачка, поднявшая лапу, мальчик со свирелью, охотник; маленький Наполеон, поблескивая серебряным сюртуком и шляпкой, стоял между бронзовым охотником и чугунной собачкой. Сложив на груди руки, он спокойно глядел на человеческую суету, словно осуждая ее.И тут Степан совершил ошибку. Подойдя к буфету, чтобы взять серебряную фигурку, он на секунду оказался спиной к двери, ведущей в другую комнату.— Откуда она у вас? — Степан повернулся и сразу увидел открытую дверь. Пытаясь выхватить из кармана наган, он понял, что уже опоздал.Его сначала обожгло и отбросило к стене, он упал, потянув за собой стул. Падая, все же поднял наган, но выстрелить не успел: вторая пуля словно припечатала его к полу. Умирая, он услышал голос Климова, хотя слов уже не мог разобрать. А потом увидел фонтан, который все увеличивался в размерах, и вода в нем падала бесшумно, постепенно темнея.— Ложись, гадина! — крикнул Климов Дробышевой.Из темноты спальни ударил еще выстрел, и пуля отбила от косяка двери большую щепку. Климов присел и выстрелил из нагана трижды, потом одним броском пересек комнату и опрокинул стол, загородившись его дубовым телом.Он прислушался. Тихо. Только, забившись в угол, всхлипывала Дробышева. Что делать дальше, Климов не знал. И потому приказ охранять выход он принял как единственную для себя возможность что-то предпринять в сложившейся ситуации. Бывший лейтенант Климов знал, что приказ надо выполнять точно. Он вынул из кармана три патрона и засунул их в пустые гнезда барабана. Теперь он был готов.На крыльце послышался топот. Бежало несколько человек, но это не смутило Климова. Он поднял наган. В комнату ворвался сержант с автоматом, за ним двое бойцов.— Кто?.. Кто стрелял?И вдруг сержант увидел Полесова, лежавшего на полу. Он сделал шаг к нему, вглядываясь.— Степа! Полесов! — сержант наклонился к убитому.Когда они проникли в спальню, то увидели маленькую дверь, ведущую в кладовку. Прямо посередине кладовки виднелась поднятая крышка люка погреба.— Выходи! — крикнул сержант. — Выходи, сволочь!Он вскинул автомат, и гулкая очередь разорвала тишину. На пол со звоном посыпались гильзы.— Прикройте меня! — крикнул сержант и спрыгнул вниз.Через несколько минут в глубине подвала вспыхнул свет фонаря.— Ну что, Миша? — Один из бойцов наклонился к люку.— Ход здесь, видно, во двор. — Голос сержанта звучал глухо. Данилов Он не верил своим глазам. Не мог смириться с тем, что в углу комнаты лежал, разбросав руки, убитый Полесов, что две пули, выпущенные бандитом, оборвали его жизнь, и она ушла из этого большого и сильного тела.Данилов изо всех сил пытался справиться с тяжелой волной ненависти, захлестнувшей его. Будто зачумленный, он посмотрел на забившуюся в угол Дробышеву и против своей воли тихо заскреб пальцами по крышке кобуры, еще не решаясь расстегнуть ее и вынуть оружие.— Не надо, Иван Александрович, не надо, — сказал сержант и встал рядом с ним. — Незачем вам из-за этой суки под трибунал идти.— Это ты прав, Миша, прав, не наступило время трибунала, — сказал Данилов и только тут понял, что рядом с ним стоит Костров, Мишка Костров, о котором думал последние несколько дней.— Это ты, Мишка?— Я, Иван Александрович.— Видишь, горе у нас какое. Ах, черт возьми…Дом заполнялся народом. Приехали люди из райотдела и из госбезопасности. Уже протокол писали, и Климов кому-то давал показания. И все они занимались его, Данилова, делом.— Белов, — спокойно позвал Иван Александрович.— Здесь, товарищ начальник.— Немедленно прикажи посторонним оставить помещение.— Есть!— Сержант Костров, задержитесь, — добавил Данилов.Теперь в нем словно сработала какая-то система: ушла ненависть, и жалость тоже, остался только профессионализм.Иван Александрович наклонился над убитым, провел рукой по его лицу, закрывая глаза, внимательно рассмотрел пол рядом с телом Степана. Рядом с правой рукой лежал наган, левая крепко сжимала какой-то блестящий предмет. Данилов с трудом разжал пальцы и высвободил из них фигурку Наполеона. Он перевернул ее печаткой к свету, посмотрел инициалы.— Где врач? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.— Здесь, — ответил Белов.— Пусть увозит тело.Он сказал и сам удивился. Как он мог сказать это слово: тело. А чье оно?! Это же Степа Полесов, спокойный, рассудительный, справедливый и добрый Степа Полесов. Один из самых лучших его, Данилова, друзей. Но он опять сжал внутри себя какую-то, одному ему известную, пружину. Начиналась работа, сыск, и у него не должно быть эмоций и переживаний — только объективная реальность.Прибывшая оперативная группа райотдела НКВД внимательно осматривала каждый уголок дома, подвал, чердак. На стол ложились пачки писем, обрывки бумажек с надписями, деньги, ценности. Данилов бегло осматривал все это, но пока ничего интересного не было. Правда, нашли несколько ящиков водки, муку, сахар, консервы. Иван Александрович посмотрел на задержанную, она все сидела в углу, сцепив на коленях руки, уставившись взглядом куда-то в одну точку.— Гражданка Дробышева! — громко позвал Данилов.Она не шевельнулась, даже глазами не повела в его сторону. Стоявший рядом милиционер потряс Дробышеву за плечо.— Да, да… Что?.. Это не я… Это все он, он!..— Кто он? — Данилов шагнул к ней. Дробышева вскочила и прижалась к стене, закрыв лицо руками.— Кто он? — повторил Данилов.— Я скажу, я все скажу, я не хотела!.. — И она заплакала, почти закричала.— Дайте ей чего-нибудь, пусть успокоится, — приказал Данилов милиционеру.И пока Дробышева пила воду, стуча зубами о край стакана, он уже для себя решил твердо, что начнет допрос немедленно, пока она находится в состоянии нервного шока.— Я предлагаю вам, — наклонился он к Дробышевой, — добровольно указать место, где ваши сообщники прячут ценности, оружие и боеприпасы.— У меня нет ценностей… Нет… В сарае они что-то закапывали под дровами, а что именно, я не знаю. Только запишите, я добровольно, я сама… Чего же вы не пишете? Почему?— Пожалуйста, без истерики. Все запишем и дадим подписать вам. Смотрите за ней, — сказал Данилов милиционеру и пошел к двери.На дворе, кажется, начинало светать. Уже проступали очертания ближайших строений. Из-за закрытых дверей сарая пробивался желтый свет фонарей.— Они там копают, — тронул Данилова за рукав Быков. — Как же так, Иван Александрович, а?..— Не надо об этом сейчас… Потом, Быков, потом.Дверь сарая распахнулась, и вышел Плетнев.— Есть, — устало сказал он, — нашли.— Что там?— Патроны в цинках, два автомата, пулемет и еще золото — небольшой такой ящичек, но полный.— Надо оформить как добровольную выдачу.— Какая разница. Дробышевой уже не поможет. По нынешним временам все равно стенка.— Это трибуналу решать, а не нам с тобой. Наше дело написать все, как было на самом деле.— Вы какой-то странный, товарищ Данилов, — Плетнев пожал плечами, — она вашего опера заманила в засаду, а вы…— Его никто не заманивал, он сам шел, и, между прочим, шел за правдой и погиб за нее. Поэтому мы, живые, с этой правдой обращаться как со шлюхой не имеем права.— Ну как хотите, я, конечно, распоряжусь.— Давайте и все документы мне.— А нам?— Вы себе копии оставите, а я бумагу соответственную сегодня же напишу.Плетнев ушел в сарай, а Данилов достал папиросу, размял табак. Его уже не интересовало, что нашли в сарае, главное было зажато в холодной руке Степана. Та самая печать, серебряная фигурка Наполеона, похищенная из дома Ивановского. Значит, человек, убивший Ерохина, находится здесь, где-то совсем недалеко, может быть, в нескольких километрах. Теперь надо было допросить Дробышеву.Они сидели в спальне. Данилов на стуле, Дробышева на разобранной постели, безвольно опустив плечи, зажав кисти рук между коленями. Окно было открыто. На улице стало почти совсем светло, но в комнате еще прятались остатки темноты, и поэтому лицо Дробышевой казалось особенно бледным.— Что мне будет?— Это решит суд. — Данилов встал, прислонился к стене.— Я скажу всю правду.— Единственное разумное решение. Итак, откуда у вас эта печать?— Мне ее подарил Музыка. В мае, здесь у меня.— При каких обстоятельствах?— Они вернулись из Москвы: последнее время туда часто ездили…— Кто они?— Музыка Стасик, его брат Бронек и Виктор Колугин, их шофер.— Кто это такой?— Я не знаю. Он при немцах шофером в полиции служил.— А что делал до войны?— Он из этих мест. Судимый, тоже водил машину.— Так, кто еще?— Сережа, его так звали. Нет, они его называли Серый, он всегда в военной форме ходил. Веселый был, смеялся, пел хорошо.— Фамилия Серого?— Не знаю. Ни разу не слышала, чтобы называли его по фамилии.— Кто еще?— Еще четыре или пять человек с ними, но я их видела мельком, ничего не могу сказать.— Хорошо, вернемся к печати. Так кто именно приехал к вам из Москвы и когда?— Бронек и Виктор Колугин. Когда это было, не помню. Ко мне они пришли ночью. Пили сильно, и Бронек все плакал, он Стасика вспоминал, убитого, и поклялся за него отомстить.— В каких отношениях вы были с братьями Музыка?— Я дружила со Стасиком.— Дружила, иначе говоря…— Да, иначе говоря, спала. Я любила его, — Дробышева поднялась, и впервые за все время разговора глаза у нее оживились. Даже лицо стало другим: оно разгладилось, тени на нем исчезли, и появился румянец. И голос стал звонким. Таким голосом люди обычно отстаивают свою правоту.Данилов глядел на нее и думал: да, эта женщина, безусловно, любила бывшего начальника полицейской команды Станислава Музыку, и ей безразлично, что делал он, кого убивал, после каких дел приходил в этот дом. Она просто любила. Впрочем, нет. Она невольно становилась сопричастной к жизни этого человека, становилась его помощником, а, следовательно, врагом всего того, что защищал Данилов. Значит, такую любовь он оправдать не мог. И сейчас она была для него не любовницей Станислава Музыки, а его соучастницей.— Давайте оставим лирику, — резко сказал Иван Александрович, — лучше займемся фактами. Итак, как вы стали соучастницей Станислава Музыки?— Я с ним познакомилась в октябре сорок первого, когда пришли немцы.— Вы знали, чем он занимался?— Да.— И тем не менее поддерживали с ним отношения?— Да! Да! Да! Мне было безразлично. Наплевать мне на все было! На вас, на немцев! Я его любила, понимаете это?!— У меня хороший слух, так что кричать не надо.— А я не кричу, я плачу.— Это тоже лишнее. Вы находитесь на допросе, и мне нужны факты, а эмоции можете оставить при себе. Кто-нибудь знал о ваших отношениях?— Только его брат.— Что было потом?— Когда немцев выбили, они прятались с неделю у меня, Станислав с Бронеком, Колугин и Серый. А потом они закопали какие-то ящики в сарае и ушли.— Куда?— Этого я не знаю.— Допустим. Часто вас навещал Станислав?— Раза два в неделю.— А он не боялся приходить к вам?— Вам не понять этого. Он меня любил.— Что вы собирались делать дальше?— Стасик говорил, что они должны кое-что сделать и тогда у нас будет много денег, мы уедем в Ташкент.— Он приходил один?— Да.— А после его смерти?— После его смерти пришел Бронислав и просил меня помочь ему. Он назвал мне несколько фамилий. Об этих людях я должна была передавать ему или Колугину все, что услышу.— В числе названных была фамилия Ерохина?— Да.— Что вы еще передавали?— Многое. Все переговоры милиции и НКВД, сообщения о вашем приезде, о том, что в Дарьине нашли свидетеля.— Так, ясно. Кто был у вас сегодня?— Я его видела впервые. Он был от Бронислава, звали его Константин.— Зачем он находился у вас?— Бронислав сказал, что для связи. Ему было необходимо знать, что вы собираетесь предпринять.— Кстати, он не дарил вам никаких украшений?— Нет. Наполеона, как я уже говорила, мне подарил Стасик.— Хорошо. На сегодня все. Подпишите протокол. — Данилов повернулся к Белову, сидевшему за столом у окна: — У тебя все готово?— Так точно.— Дай подписать и отправь в райотдел. Данилов и Костров «Ах ты, Мишка, Мишка. Вот ты какой стал, мой крестник. Старший сержант, две медали „За отвагу“. Молодец, ай какой молодец», — Данилов глядел на Кострова, на гимнастерку его ладную, на медали и радовался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20