Тогда же Жорж Дарьен, автор «Долой!» и «Бириби», основал при поддержке Ибельса иллюстрированный еженедельник «Эскармуш», в котором сотрудничали Анкетен, Вюйар и Вийетт. Лотрек предложил для этого журнала серию литографий, посвященных театру. За короткое время существования этого еженедельника Лотрек успел напечатать в нем двенадцать литографий.
В одной из них он снова перенесся в «Мулен Руж», изобразив там за столиком своего отца и сопроводив рисунок следующей подписью: «Ну, не герой ли? Конечно, герой». И сам объяснял: «Мой отец, когда кутит, пьет только кофе с молоком».
Заимствовав у Гойи авторскую ремарку к «Бедствиям войны» – «Я это видел», Лотрек поставил ее эпиграфом к своим литографиям для «Эскармуш».
Но у Гойи эти слова выражали ужас, у Лотрека, скорее всего, – торжество.
«Все-таки жизнь почти прекрасна!» – восклицал некогда его друг Винсент, который, несмотря на всю тяжесть своего существования и на душевную тоску, работал как одержимый За 1893 год Лотрек написал около пятидесяти полотен (из них около двадцати посвящены публичным домам), примерно сорок литографий и четыре плаката. Приводим несколько названий литографий, напечатанных в «Эскармуш»: «Мадемуазель Лендер и Брассер в „Варьете“», «Мадемуазель Лендер и Барон», «Генеральная репетиция в „Фоли-Бержер“» (Эмиленна д'Алансон и Маркиза), «Сара Бернар в „Федре“», «В „Мулен Руж“», «Юньон франко-рюсс» (ревю), «Антуан в „Энкьетюд“», «Мадам Корон в „Фаусте“». Последние три литографии были напечатаны в январе 1894 г.
.
* * *
В Брюсселе в 1893 году Октав Маус распустил «Группу двадцати» и основал «Свободную эстетику» – общество еще более смелое и новаторское.
Первая выставка «Свободной эстетики» состоялась в начале 1894 года. Маус пригласил на вернисаж французских художников и писателей. В их числе был и Лотрек, пославший на выставку только плакаты и литографии.
В Брюсселе Лотрек показал друзьям в Королевском музее картины художников, которые ему особенно нравились: Ван Эйка, Кранаха, Франса Гальса, Мемлинга, Квентина Массейса. Как всегда, он вел себя диктатором и требовал, чтобы все смотрели только те произведения, которыми хотел полюбоваться он сам. Лишь к концу длительного осмотра, во время которого все подолгу стояли перед «Избиением младенцев» Брейгеля или «Адамом и Евой» какого-то художника XV века, Лотрек сделал одолжение своим терпеливым жертвам: «А теперь, господа, прежде чем уйти, вы, если хотите, можете мельком взглянуть на Йорданса».
По его убеждению, заслуживают внимания всего несколько картин, но зато они превосходны. Он мог битый час простоять, «упершись подбородком в барьер» Франсис Журден.
, любуясь «Портретом доктора Яна Шонера» Кранаха. «Это великолепно! – восклицал он. – Это прекрасно!»
Старый город, район собора Сент Гюдюль, романтические улочки тоже привлекали его, и он совершал там длительные прогулки в ландо, после чего отправлялся в один из первоклассных ресторанов – в «Жиго де Мутон» или «Этуаль» – и заказывал какое-нибудь из фирменных блюд. Иногда он заезжал навестить знакомого путешественника, который умирал в больнице от неизвестной болезни, – бедняга лежал весь желтый, поразительно желтый!
Да, жизнь очень жестока, но Лотрек возьмет от нее все что можно. «Жизнь прекрасна!» – твердил он. Но близких людей, таких, как Тапье, или Жуаян и Гози, или сердечный Таде Натансон, нелегко было обмануть, они знали или, скорее, чувствовали, что за непоседливостью Лотрека, за его озорными выходками и смехом таятся горечь и неудовлетворенность. Многих его удивительная жизнерадостность обманывала. Ведь он выглядел таким счастливым! Он всех заражал своей беспечностью, своим весельем. Он был чудесным компаньоном. Ему не только все прощали, терпели его чудачества, подчинялись его капризам, но жаждали его общества. Стоило хоть недолго побыть с ним, как уже не хотелось расставаться. Друзья жили его жизнью, смеялись его смехом, тянулись к тому же, к чему тянулся он.
Лотрек мог восторгаться какой-нибудь толстой бельгийкой, которая, сидя одна в брюссельском ресторане за столиком, уставленным рюмками, уписывала пекшу или бекасов в шампанском; он яростно отстаивал у таможенников право перевезти через границу ящик можжевеловой водки или бельгийского пива, он способен был в Париже, выбравшись из толпы, заявить: «В симфонии запахов человеческого тела кисловатый запах пупка занимает то же место, что треугольник в оркестре. Уж я-то в этом разбираюсь!» Морис Жуаян.
Если он замечал, что на него глазеют, он сразу настораживался, «словно сова, выпустившая когти при виде опасности». Однажды он в бешенстве избил своей палкой журналиста, который шутки ради схватил его за локти и приподнял.
Лотрек с упоением рассказывал: «Знаете, что я обнаружил на улице Лепик? Можно обалдеть! На стенке писсуара какой-то бедняга написал: „Жена оскорбляет меня, цорапает (через „о“), изминяет мне (через „и“), – а дальше уже гладко, без ошибок: – и чем больше она меня мучает, тем больше я люблю ее“. Здорово, а? Разве это не замечательно?» Да, видя этого бодрого, непосредственного, немного чудаковатого, остроумного, наблюдательного и неугомонного человека, трудно было поверить, что вся его кипучая деятельность вызвана не только жизнерадостностью.
Никому и в голову не приходило, что Лотрек своим неистовством бросал вызов судьбе, что вся его жизнь – это исступленный танец смерти, а его исполнители – звезды кафешантанов, актеры, клоуны, проститутки – те мужчины и женщины, в чьи лица он впивался испытующим взглядом, резко и беспощадно срывая с них маски, все, кого он как бы увлекал за собой в буйную пляску, – на самом деле были лишь статистами.
Однажды братья Натансон пригласили Лотрека и еще нескольких друзей на ужин, решив потом отправиться по кабаре. Лотрек в тот вечер был на редкость молчалив, не пил. Таде Натансон, наблюдая за ним, недоумевал: почему он так печален, какая тоска гложет его. В эту зимнюю, но по-весеннему теплую ночь Натансоны с друзьями переходили из одного заведения в другое, но расшевелить «чудовищно меланхоличного» Лотрека так и не смогли. Занимался серый день, пора было расходиться. Лотрек, играя своей палкой и покачиваясь, в нерешительности стоял на краю тротуара, словно не знал, куда ему направить свои стопы. Обеспокоенный, огорченный этим, Таде Натансон уже готов был посоветовать ему пойти в публичный дом: там в обществе девиц он отвлечется от гнетущих его мыслей. Но в это время одна дама, находившаяся с ними, пригласила Лотрека на завтра к обеду, предупредив, что его ждет какой-то сюрприз. Она не ушла, пока Лотрек не дал твердого обещания прийти.
– Что вы хотите, – объясняла она потом Натансонам, – он был грустен, так смертельно грустен, что я побоялась оставить его одного… Нужно было чем-то заинтриговать его, чтобы ему захотелось дожить до завтра.
Дома терпимости, тихое убежище! Материнская ласка, любовная ласка, она помогала ему превозмочь ту боль, которую причиняла жизнь.
Однако и там Лотрека ждали разочарования. Мирей, девица с улицы Амбуаз, та самая, что когда-то подарила Лотреку букетик фиалок, как ни отговаривал ее Лотрек, уехала в Буэнос-Айрес, поверив торговцам женщинами, что там она за два-три года разбогатеет. «Ни одна из тех, кто уехал таким образом, не вернулась», – мрачно сказал Лотрек.
После этого Лотрек перестал ходить на улицу Амбуаз. Он перебрался в новый роскошный публичный дом, открывшийся на улице Мулен, неподалеку от Национальной библиотеки.
Этот дом сразу же завоевал популярность своим комфортом, изысканностью и эксцентричностью. Даже женщины, в основном богатые иностранки, приходили туда полюбоваться великолепно обставленными гостиными и спальнями. В спальнях среди множества всяких безделушек, статуэток, кариатид и подсвечников чеканной работы стояли резные и плетеные кровати с балдахинами, в готическом стиле, в стиле Людовика XIII, Людовика XV и XVI. В одних комнатах стены были затянуты атласом, в других – оклеены обоями или отделаны панелями или зеркалами. Одна кровать красного дерева с высокой спинкой, украшенной большой бронзовой фигурой обнаженной женщины, находилась в комнате с зеркальным потолком и стенами. В другой комнате кровать в стиле ампир, по форме напоминавшая раковину, стояла на резном паркете, который должен был изображать зыбь на море. Была там герцогская спальня, была и китайская. Большая гостиная в мавританском стиле со стрельчатыми дверьми и множеством украшений напоминала внутренний вид мечети.
Очень скоро Лотрек стал завсегдатаем этого заведения. Мадам Барон и ее дочь Полетт, мадемуазель Попо, которую она выдавала за сестру, Марсель, Роланда, мадемуазель Пуа-Вер, заимствовавшая свое имя у гравюр Утамаро (даже здесь было в моде японское искусство!), Люси Беланже, Эльза, тоненькая австрийка из Вены с молочного цвета кожей стали моделями художника и его утешительницами.
Он сразу же стал любимцем «девушек» и царствовал здесь, как раньше на улице Амбуаз. Будь то в гостиной, в столовой или в спальнях – он всюду чувствовал себя дома. В этом заведении с закрытыми ставнями Лотрек превращался в мсье Анри, художника, принца. «Он потакает чревоугодницам, приносит вино любящим выпить, смешит хохотушек». Он каждый раз приходил с охапками цветов, вызывая детский восторг у жительниц дома, и каждая спешила украсить букетом свою спальню. А ему их радость доставляла такое же – а может, и большее – удовольствие, как ласка и внимание, которыми его здесь окружали. Проститутки не только утоляли его плотоядный голод, они дарили ему нежность, «а ведь это лакомство не купишь». «В воскресенье, – рассказывал Лотрек, – меня разыгрывают в кости». В их свободные часы Лотрек устраивал бал. Они вальсировали друг с другом под звуки механического пианино. В своих прозрачных одеяниях они были прекрасны, как грации в «Весне» Боттичелли.
Лотрек наслаждается обнаженным телом. Его отношения с женщинами предельно просты. «Маленький Приап» раз и навсегда решил ничему не удивляться и бравировал этим, прикидывался свободным от всяких предрассудков.
Но, несмотря на свое фанфаронство, Лотрек многому изумлялся, хотя и скрывал это. Он отнюдь не был таким уж искушенным, даже, пожалуй, был наивным, да, да, именно наивным. При всем своем беспутном образе жизни он сохранял душевную чистоту, он был из тех, к кому не пристает никакая грязь. Его поражало, до какой степени разврата может дойти человек. И в то же время это вызывало в нем какое-то злорадство.
Любовь интересовала его во всех ее проявлениях, ведь в этой области он всегда чувствовал себя браконьером. Атмосфера дома терпимости пьянила его. Извращения клиентов приводили его в изумление. Какая изобретательность! Сколько гнусности! Сколько уродства! И после этого люди смеют осуждать человека, изгонять его из своего общества только за то, что он уродлив внешне.
Он с любопытством, задумчиво созерцал кнуты, плетки, крест, железный ошейник и прочие и прочие орудия истязания, которые находились в комнате пыток. Бордель на улице Мулен был первоклассным: его обитательницы по желанию клиентов могли нарядиться невестами, монахинями, боннами. Была здесь, конечно, и негритянка. Лотрек в восторге рассказывал, что некий господин приходил сюда еженедельно «примерять кукольные шляпки», а одна из проституток разыгрывала роль модистки. «"Этот миниатюрный головной убор, – говорила она, расправляя складки, – поразительно идет вам, мадам", и кокетка от удовольствия пускала слюну» Рассказывал Натансон.
. А другой… Вот эти погружения в ад помогали Лотреку на время забыть о своей судьбе. Он пел своим звонким голосом:
Я сын Коралии
И всей компании…
В публичном доме на улице Мулен Лотрек пишет портреты своих подруг: Марсели, Роланды, Габриэли, Ла Татуэ – двадцать сцен интимной жизни этого мирка, скрытого от всего света.
Извечные жесты! Женщина, надевающая чулок… Кто она? Герцогиня или проститутка? А эти две обнявшиеся женщины – к какому кругу принадлежат они? Трудно сказать… Светские дамы и проститутки – так ли уж они отличаются друг от друга?
Наконец двери дома закрывались, и сразу же здесь начиналась будничная, спокойная, «семейная» Морис Жуаян.
жизнь.
Убирались плетки и хлысты. Складывались в шкаф костюмы монахинь и короткие детские юбочки, приходил разносчик с землистым лицом и приносил хозяйке чистое белье из прачечной, девицы напевали сентиментальные романсы или писали письма своим «возлюбленным».
Вот эту будничную, спокойную жизнь и показывал Лотрек. Но иногда из-под его кисти выходили и более разоблачающие картины. Побывав случайно в одном третьеразрядном публичном доме, он написал картину «Мсье, мадам и их собачка», где изобразил похожих на жаб содержателя и содержательницу этого заведения. Жестокая картина. Запечатлел он и очередь проституток, которые с задранными рубашками проходят врачебный осмотр. Есть у него и весьма двусмысленная сцена («На верхней площадке лестницы в доме на улице Мулен: „Все наверх!“»), и откровенно эротические произведения Действительно, у Лотрека есть произведения – их мало, – которые не смогли быть выставлены. Они большей частью находятся в частных собраниях.
. Но в большинстве случаев трудно понять, из какой среды брал Лотрек свои модели.
Он наблюдал за женщинами, когда они спали, изучал выражение их лиц, то грустных, то озаренных грезами о далеком и навсегда ушедшем детстве. С какой любовью смотрел он и на юные существа, совсем еще девочек, и на увядших женщин с помятыми лицами, припухшими веками, усталым ртом. Они были ему сестрами. Да, «образ жизни не выбирают».
Все свои наблюдения Лотрек решил использовать в большой композиции. Он написал мягкими, теплыми цветами – пурпурно-фиолетовым, бледно-розовым, приглушенным красным – гостиную на улице Мулен, огромный диван и на нем сидящих в ожидании посетителей девиц… Кажется, что в этом зале с большими колоннами женщины, отрешенные от времени, застыли в сказочном дворце волею какого-то волшебника.
Пренебрежение общественным мнением со стороны Лотрека не знает границ. Он никогда не скрывал, что посещает публичные дома. Но теперь он стал афишировать это, и если его спрашивали, где он живет, он давал адрес на улице Мулен. «Меня легко найти – это дом с жирным номером». На один из гала-спектаклей в Опере он не постеснялся привести с собой в ложу содержательницу дома терпимости на улице Мулен, Мари-Виктуар Дени, и двух-трех проституток этого заведения.
Лотрек пил все больше, становился агрессивным, резким. Одному светскому человеку, чья семейная жизнь была далека от благополучной и для него, и для его жены, но который с возмущением бросил Лотреку: «Как вы можете ходить в подобные места?», художник в кафе заносчиво и громко ответил: «А вы предпочитаете иметь бордель у себя на дому!» В другой раз, будучи в гостях на улице Фезандри на каком-то рауте, когда хозяин дома спросил его, не сожалеет ли он, что пришел, и не скучно ли ему, Лотрек, тыкая в декольтированных светских дам, увешанных драгоценностями, рассмеялся: «Мне безумно весело! Конечно, я развлекаюсь, дорогой. Полное впечатление, что я в бардаке!»
Смех Лотрека звучал саркастически.
Дюран-Рюэль, крупный торговец картинами, задумал выставку литографий Лотрека Она длилась с 5 по 12 мая.
. Художник назначил ему свидание в своей мастерской на улице Мулен. Почти с сатанинским и в то же время детским наслаждением Лотрек следил за выражением ужаса на лице Дюран-Рюэля, а принимал он торговца так, будто они не среди проституток, а в апартаментах, увешанных семейными портретами, в Боске или Мальроме. И еще больше он возликовал, узнав, что кучер торговца счел оскорбительным соседство с домом терпимости и остановил своих лошадей вдали от проклятого заведения, у подъезда, где красовалась достойная уважения вывеска нотариуса.
* * *
Не выдержав конкуренции с «Мулен Руж», «Элизе-Монмартр» закрылся. Родольф Сали продал «Ша-Нуар», хотя и намеревался в дальнейшем откупить его. Брюан разбогател, женился на певице из «Опера-Комик» Матильде Таркини д'Ор и мечтал только об одном: перебраться в свой родной Куртене, где он купил замок. Что же, добропорядочная жизнь имеет свои положительные стороны: разве не прекрасно умереть домовладельцем! «Ревю бланш» переехал с улицы Мартир на улицу Лаффит, Жозеф Оллер основал новый мюзик-холл «Олимпия» на бульваре Капуцинок… Монмартр Лотрека агонизировал.
Вот почему Лотрек, хотя он и сделал для Клейнмана несколько литографий, изображавших сцены в «Мулен Руж», в основном теперь писал в лучших театрах Парижа, делая этюды с Марсели Лендер в «Мадам Сатана», с Режан и Галипо в «Мадам Сан-Жен», с Люнье-По и Берты Бади в «Выше человеческих сил» и в «Образе», с Брандеса и Ле Баржи в «Притворщиках», а также с Брандеса и Лелуара в той же пьесе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
В одной из них он снова перенесся в «Мулен Руж», изобразив там за столиком своего отца и сопроводив рисунок следующей подписью: «Ну, не герой ли? Конечно, герой». И сам объяснял: «Мой отец, когда кутит, пьет только кофе с молоком».
Заимствовав у Гойи авторскую ремарку к «Бедствиям войны» – «Я это видел», Лотрек поставил ее эпиграфом к своим литографиям для «Эскармуш».
Но у Гойи эти слова выражали ужас, у Лотрека, скорее всего, – торжество.
«Все-таки жизнь почти прекрасна!» – восклицал некогда его друг Винсент, который, несмотря на всю тяжесть своего существования и на душевную тоску, работал как одержимый За 1893 год Лотрек написал около пятидесяти полотен (из них около двадцати посвящены публичным домам), примерно сорок литографий и четыре плаката. Приводим несколько названий литографий, напечатанных в «Эскармуш»: «Мадемуазель Лендер и Брассер в „Варьете“», «Мадемуазель Лендер и Барон», «Генеральная репетиция в „Фоли-Бержер“» (Эмиленна д'Алансон и Маркиза), «Сара Бернар в „Федре“», «В „Мулен Руж“», «Юньон франко-рюсс» (ревю), «Антуан в „Энкьетюд“», «Мадам Корон в „Фаусте“». Последние три литографии были напечатаны в январе 1894 г.
.
* * *
В Брюсселе в 1893 году Октав Маус распустил «Группу двадцати» и основал «Свободную эстетику» – общество еще более смелое и новаторское.
Первая выставка «Свободной эстетики» состоялась в начале 1894 года. Маус пригласил на вернисаж французских художников и писателей. В их числе был и Лотрек, пославший на выставку только плакаты и литографии.
В Брюсселе Лотрек показал друзьям в Королевском музее картины художников, которые ему особенно нравились: Ван Эйка, Кранаха, Франса Гальса, Мемлинга, Квентина Массейса. Как всегда, он вел себя диктатором и требовал, чтобы все смотрели только те произведения, которыми хотел полюбоваться он сам. Лишь к концу длительного осмотра, во время которого все подолгу стояли перед «Избиением младенцев» Брейгеля или «Адамом и Евой» какого-то художника XV века, Лотрек сделал одолжение своим терпеливым жертвам: «А теперь, господа, прежде чем уйти, вы, если хотите, можете мельком взглянуть на Йорданса».
По его убеждению, заслуживают внимания всего несколько картин, но зато они превосходны. Он мог битый час простоять, «упершись подбородком в барьер» Франсис Журден.
, любуясь «Портретом доктора Яна Шонера» Кранаха. «Это великолепно! – восклицал он. – Это прекрасно!»
Старый город, район собора Сент Гюдюль, романтические улочки тоже привлекали его, и он совершал там длительные прогулки в ландо, после чего отправлялся в один из первоклассных ресторанов – в «Жиго де Мутон» или «Этуаль» – и заказывал какое-нибудь из фирменных блюд. Иногда он заезжал навестить знакомого путешественника, который умирал в больнице от неизвестной болезни, – бедняга лежал весь желтый, поразительно желтый!
Да, жизнь очень жестока, но Лотрек возьмет от нее все что можно. «Жизнь прекрасна!» – твердил он. Но близких людей, таких, как Тапье, или Жуаян и Гози, или сердечный Таде Натансон, нелегко было обмануть, они знали или, скорее, чувствовали, что за непоседливостью Лотрека, за его озорными выходками и смехом таятся горечь и неудовлетворенность. Многих его удивительная жизнерадостность обманывала. Ведь он выглядел таким счастливым! Он всех заражал своей беспечностью, своим весельем. Он был чудесным компаньоном. Ему не только все прощали, терпели его чудачества, подчинялись его капризам, но жаждали его общества. Стоило хоть недолго побыть с ним, как уже не хотелось расставаться. Друзья жили его жизнью, смеялись его смехом, тянулись к тому же, к чему тянулся он.
Лотрек мог восторгаться какой-нибудь толстой бельгийкой, которая, сидя одна в брюссельском ресторане за столиком, уставленным рюмками, уписывала пекшу или бекасов в шампанском; он яростно отстаивал у таможенников право перевезти через границу ящик можжевеловой водки или бельгийского пива, он способен был в Париже, выбравшись из толпы, заявить: «В симфонии запахов человеческого тела кисловатый запах пупка занимает то же место, что треугольник в оркестре. Уж я-то в этом разбираюсь!» Морис Жуаян.
Если он замечал, что на него глазеют, он сразу настораживался, «словно сова, выпустившая когти при виде опасности». Однажды он в бешенстве избил своей палкой журналиста, который шутки ради схватил его за локти и приподнял.
Лотрек с упоением рассказывал: «Знаете, что я обнаружил на улице Лепик? Можно обалдеть! На стенке писсуара какой-то бедняга написал: „Жена оскорбляет меня, цорапает (через „о“), изминяет мне (через „и“), – а дальше уже гладко, без ошибок: – и чем больше она меня мучает, тем больше я люблю ее“. Здорово, а? Разве это не замечательно?» Да, видя этого бодрого, непосредственного, немного чудаковатого, остроумного, наблюдательного и неугомонного человека, трудно было поверить, что вся его кипучая деятельность вызвана не только жизнерадостностью.
Никому и в голову не приходило, что Лотрек своим неистовством бросал вызов судьбе, что вся его жизнь – это исступленный танец смерти, а его исполнители – звезды кафешантанов, актеры, клоуны, проститутки – те мужчины и женщины, в чьи лица он впивался испытующим взглядом, резко и беспощадно срывая с них маски, все, кого он как бы увлекал за собой в буйную пляску, – на самом деле были лишь статистами.
Однажды братья Натансон пригласили Лотрека и еще нескольких друзей на ужин, решив потом отправиться по кабаре. Лотрек в тот вечер был на редкость молчалив, не пил. Таде Натансон, наблюдая за ним, недоумевал: почему он так печален, какая тоска гложет его. В эту зимнюю, но по-весеннему теплую ночь Натансоны с друзьями переходили из одного заведения в другое, но расшевелить «чудовищно меланхоличного» Лотрека так и не смогли. Занимался серый день, пора было расходиться. Лотрек, играя своей палкой и покачиваясь, в нерешительности стоял на краю тротуара, словно не знал, куда ему направить свои стопы. Обеспокоенный, огорченный этим, Таде Натансон уже готов был посоветовать ему пойти в публичный дом: там в обществе девиц он отвлечется от гнетущих его мыслей. Но в это время одна дама, находившаяся с ними, пригласила Лотрека на завтра к обеду, предупредив, что его ждет какой-то сюрприз. Она не ушла, пока Лотрек не дал твердого обещания прийти.
– Что вы хотите, – объясняла она потом Натансонам, – он был грустен, так смертельно грустен, что я побоялась оставить его одного… Нужно было чем-то заинтриговать его, чтобы ему захотелось дожить до завтра.
Дома терпимости, тихое убежище! Материнская ласка, любовная ласка, она помогала ему превозмочь ту боль, которую причиняла жизнь.
Однако и там Лотрека ждали разочарования. Мирей, девица с улицы Амбуаз, та самая, что когда-то подарила Лотреку букетик фиалок, как ни отговаривал ее Лотрек, уехала в Буэнос-Айрес, поверив торговцам женщинами, что там она за два-три года разбогатеет. «Ни одна из тех, кто уехал таким образом, не вернулась», – мрачно сказал Лотрек.
После этого Лотрек перестал ходить на улицу Амбуаз. Он перебрался в новый роскошный публичный дом, открывшийся на улице Мулен, неподалеку от Национальной библиотеки.
Этот дом сразу же завоевал популярность своим комфортом, изысканностью и эксцентричностью. Даже женщины, в основном богатые иностранки, приходили туда полюбоваться великолепно обставленными гостиными и спальнями. В спальнях среди множества всяких безделушек, статуэток, кариатид и подсвечников чеканной работы стояли резные и плетеные кровати с балдахинами, в готическом стиле, в стиле Людовика XIII, Людовика XV и XVI. В одних комнатах стены были затянуты атласом, в других – оклеены обоями или отделаны панелями или зеркалами. Одна кровать красного дерева с высокой спинкой, украшенной большой бронзовой фигурой обнаженной женщины, находилась в комнате с зеркальным потолком и стенами. В другой комнате кровать в стиле ампир, по форме напоминавшая раковину, стояла на резном паркете, который должен был изображать зыбь на море. Была там герцогская спальня, была и китайская. Большая гостиная в мавританском стиле со стрельчатыми дверьми и множеством украшений напоминала внутренний вид мечети.
Очень скоро Лотрек стал завсегдатаем этого заведения. Мадам Барон и ее дочь Полетт, мадемуазель Попо, которую она выдавала за сестру, Марсель, Роланда, мадемуазель Пуа-Вер, заимствовавшая свое имя у гравюр Утамаро (даже здесь было в моде японское искусство!), Люси Беланже, Эльза, тоненькая австрийка из Вены с молочного цвета кожей стали моделями художника и его утешительницами.
Он сразу же стал любимцем «девушек» и царствовал здесь, как раньше на улице Амбуаз. Будь то в гостиной, в столовой или в спальнях – он всюду чувствовал себя дома. В этом заведении с закрытыми ставнями Лотрек превращался в мсье Анри, художника, принца. «Он потакает чревоугодницам, приносит вино любящим выпить, смешит хохотушек». Он каждый раз приходил с охапками цветов, вызывая детский восторг у жительниц дома, и каждая спешила украсить букетом свою спальню. А ему их радость доставляла такое же – а может, и большее – удовольствие, как ласка и внимание, которыми его здесь окружали. Проститутки не только утоляли его плотоядный голод, они дарили ему нежность, «а ведь это лакомство не купишь». «В воскресенье, – рассказывал Лотрек, – меня разыгрывают в кости». В их свободные часы Лотрек устраивал бал. Они вальсировали друг с другом под звуки механического пианино. В своих прозрачных одеяниях они были прекрасны, как грации в «Весне» Боттичелли.
Лотрек наслаждается обнаженным телом. Его отношения с женщинами предельно просты. «Маленький Приап» раз и навсегда решил ничему не удивляться и бравировал этим, прикидывался свободным от всяких предрассудков.
Но, несмотря на свое фанфаронство, Лотрек многому изумлялся, хотя и скрывал это. Он отнюдь не был таким уж искушенным, даже, пожалуй, был наивным, да, да, именно наивным. При всем своем беспутном образе жизни он сохранял душевную чистоту, он был из тех, к кому не пристает никакая грязь. Его поражало, до какой степени разврата может дойти человек. И в то же время это вызывало в нем какое-то злорадство.
Любовь интересовала его во всех ее проявлениях, ведь в этой области он всегда чувствовал себя браконьером. Атмосфера дома терпимости пьянила его. Извращения клиентов приводили его в изумление. Какая изобретательность! Сколько гнусности! Сколько уродства! И после этого люди смеют осуждать человека, изгонять его из своего общества только за то, что он уродлив внешне.
Он с любопытством, задумчиво созерцал кнуты, плетки, крест, железный ошейник и прочие и прочие орудия истязания, которые находились в комнате пыток. Бордель на улице Мулен был первоклассным: его обитательницы по желанию клиентов могли нарядиться невестами, монахинями, боннами. Была здесь, конечно, и негритянка. Лотрек в восторге рассказывал, что некий господин приходил сюда еженедельно «примерять кукольные шляпки», а одна из проституток разыгрывала роль модистки. «"Этот миниатюрный головной убор, – говорила она, расправляя складки, – поразительно идет вам, мадам", и кокетка от удовольствия пускала слюну» Рассказывал Натансон.
. А другой… Вот эти погружения в ад помогали Лотреку на время забыть о своей судьбе. Он пел своим звонким голосом:
Я сын Коралии
И всей компании…
В публичном доме на улице Мулен Лотрек пишет портреты своих подруг: Марсели, Роланды, Габриэли, Ла Татуэ – двадцать сцен интимной жизни этого мирка, скрытого от всего света.
Извечные жесты! Женщина, надевающая чулок… Кто она? Герцогиня или проститутка? А эти две обнявшиеся женщины – к какому кругу принадлежат они? Трудно сказать… Светские дамы и проститутки – так ли уж они отличаются друг от друга?
Наконец двери дома закрывались, и сразу же здесь начиналась будничная, спокойная, «семейная» Морис Жуаян.
жизнь.
Убирались плетки и хлысты. Складывались в шкаф костюмы монахинь и короткие детские юбочки, приходил разносчик с землистым лицом и приносил хозяйке чистое белье из прачечной, девицы напевали сентиментальные романсы или писали письма своим «возлюбленным».
Вот эту будничную, спокойную жизнь и показывал Лотрек. Но иногда из-под его кисти выходили и более разоблачающие картины. Побывав случайно в одном третьеразрядном публичном доме, он написал картину «Мсье, мадам и их собачка», где изобразил похожих на жаб содержателя и содержательницу этого заведения. Жестокая картина. Запечатлел он и очередь проституток, которые с задранными рубашками проходят врачебный осмотр. Есть у него и весьма двусмысленная сцена («На верхней площадке лестницы в доме на улице Мулен: „Все наверх!“»), и откровенно эротические произведения Действительно, у Лотрека есть произведения – их мало, – которые не смогли быть выставлены. Они большей частью находятся в частных собраниях.
. Но в большинстве случаев трудно понять, из какой среды брал Лотрек свои модели.
Он наблюдал за женщинами, когда они спали, изучал выражение их лиц, то грустных, то озаренных грезами о далеком и навсегда ушедшем детстве. С какой любовью смотрел он и на юные существа, совсем еще девочек, и на увядших женщин с помятыми лицами, припухшими веками, усталым ртом. Они были ему сестрами. Да, «образ жизни не выбирают».
Все свои наблюдения Лотрек решил использовать в большой композиции. Он написал мягкими, теплыми цветами – пурпурно-фиолетовым, бледно-розовым, приглушенным красным – гостиную на улице Мулен, огромный диван и на нем сидящих в ожидании посетителей девиц… Кажется, что в этом зале с большими колоннами женщины, отрешенные от времени, застыли в сказочном дворце волею какого-то волшебника.
Пренебрежение общественным мнением со стороны Лотрека не знает границ. Он никогда не скрывал, что посещает публичные дома. Но теперь он стал афишировать это, и если его спрашивали, где он живет, он давал адрес на улице Мулен. «Меня легко найти – это дом с жирным номером». На один из гала-спектаклей в Опере он не постеснялся привести с собой в ложу содержательницу дома терпимости на улице Мулен, Мари-Виктуар Дени, и двух-трех проституток этого заведения.
Лотрек пил все больше, становился агрессивным, резким. Одному светскому человеку, чья семейная жизнь была далека от благополучной и для него, и для его жены, но который с возмущением бросил Лотреку: «Как вы можете ходить в подобные места?», художник в кафе заносчиво и громко ответил: «А вы предпочитаете иметь бордель у себя на дому!» В другой раз, будучи в гостях на улице Фезандри на каком-то рауте, когда хозяин дома спросил его, не сожалеет ли он, что пришел, и не скучно ли ему, Лотрек, тыкая в декольтированных светских дам, увешанных драгоценностями, рассмеялся: «Мне безумно весело! Конечно, я развлекаюсь, дорогой. Полное впечатление, что я в бардаке!»
Смех Лотрека звучал саркастически.
Дюран-Рюэль, крупный торговец картинами, задумал выставку литографий Лотрека Она длилась с 5 по 12 мая.
. Художник назначил ему свидание в своей мастерской на улице Мулен. Почти с сатанинским и в то же время детским наслаждением Лотрек следил за выражением ужаса на лице Дюран-Рюэля, а принимал он торговца так, будто они не среди проституток, а в апартаментах, увешанных семейными портретами, в Боске или Мальроме. И еще больше он возликовал, узнав, что кучер торговца счел оскорбительным соседство с домом терпимости и остановил своих лошадей вдали от проклятого заведения, у подъезда, где красовалась достойная уважения вывеска нотариуса.
* * *
Не выдержав конкуренции с «Мулен Руж», «Элизе-Монмартр» закрылся. Родольф Сали продал «Ша-Нуар», хотя и намеревался в дальнейшем откупить его. Брюан разбогател, женился на певице из «Опера-Комик» Матильде Таркини д'Ор и мечтал только об одном: перебраться в свой родной Куртене, где он купил замок. Что же, добропорядочная жизнь имеет свои положительные стороны: разве не прекрасно умереть домовладельцем! «Ревю бланш» переехал с улицы Мартир на улицу Лаффит, Жозеф Оллер основал новый мюзик-холл «Олимпия» на бульваре Капуцинок… Монмартр Лотрека агонизировал.
Вот почему Лотрек, хотя он и сделал для Клейнмана несколько литографий, изображавших сцены в «Мулен Руж», в основном теперь писал в лучших театрах Парижа, делая этюды с Марсели Лендер в «Мадам Сатана», с Режан и Галипо в «Мадам Сан-Жен», с Люнье-По и Берты Бади в «Выше человеческих сил» и в «Образе», с Брандеса и Ле Баржи в «Притворщиках», а также с Брандеса и Лелуара в той же пьесе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38