Берт вскочил на ноги. Чудесное избавление от смерти вдохнуло в него силы. Откуда-то из-за дымовой завесы выскочил Самуэль, весь черный от копоти.
– Хозяин?! – тонко взвизгивал он, надсадно кашлял и снова взвизгивал. – Хозяин, где вы? Хозяин… – охнул Самуэль, наткнувшись взглядом воспаленных глаз на Берта. – О хозяин…
– Хреново выгляжу? – с трудом усмехнулся Ловец.
– Вас не задело иглами чертова пальца?Впрочем, что это я спрашиваю… Если бы задело, я бы с вами сейчас не разговаривал…
– И не разговаривай. Нет времени на разговоры. Сейчас тут все обрушится… Вали к выходу, жди меня там… Марта! Марта, где ты?!
Выставив перед собой меч, он ощупью двинулся туда, где, по его мнению, должна была располагаться лестница. Дважды он спотыкался о трупы, дважды рядом с ним рушились балки, рассыпая снопы искр и выстреливая языками пламени. Дышать стало совсем трудно.
– Марта! – снова закричал он.
Внезапно громкий треск заставил его отскочить в сторону. Часть стены, рядом с которой он находился, рухнула. Облака черного дыма повалили наружу, и вокруг Ловца стало немного светлее. Берт увидел, что стоит всего в нескольких шагах от лестницы, от которой остались лишь первые пять ступенек – на последней из этих пяти повисла, опираясь на обугленный фрагмент перил, Марта. Меча в ее руках не было. Меч ее торчал из живота степного дьявола, валявшегося под лестницей. А по ступеням медленно поднимался последний из выживших желтолицых.
Воина качало из стороны в сторону. Множество ран покрывали его тело, меховая куртка свисала лохмотьями, заскорузлыми от крови, свежей и подсохшей. Воин был полумертв, но упрямо шел вперед и вверх, сжимая в руках саблю с обломанным на середине клинком.
– Марта! – заорал Берт, бросаясь к лестнице.
Ни степной дьявол, ни рыжеволосая его не слышали. Гул огня заглушал голос Ловца, к тому же бойцы находились в той стадии изнеможения, когда трудно воспринимать что-либо еще, кроме собственной боли и усталости. Марта со стоном оторвалась от перил, повела руками вокруг себя, словно надеясь обнаружить хоть какое-то оружие – потом вдруг вскинула руки и сорвала с шеи металлический медальон!
Берт уже вскочил на первую ступень лестницы, когда степной воин, собрав остатки сил, ринулся на девушку. Марта коротко крутанула на шнурке тяжелый медальон и выбросила вперед руку. Медальон с хрустом впечатался в лоб степному дьяволу – воин, охнув, полетел вниз, сшибив с ног и Ловца, перекатился через него и исчез в клубах дыма. Только поднявшись, Берт поспешил к Марте. Он подхватил ее, когда она – уже в полуобморочном состоянии – опасно пошатывалась на обломанной ступени, под которой бушевало пламя. Один последний рывок, и Ловец с рыжеволосой на руках оказался у пролома в стене. Еще несколько шагов, давшихся Берту с усилиями почти запредельными – и они повалились в подтаявший и покрытый копотью снег.
– Хозяин! – услышал Берт над собой. – Хозяин!
Берт зарыл лицо в снег, вынырнул и отряхнулся, как собака.
– Возьми ее… – прохрипел он, карабкаясь обратно к пылающему дому. – Возьми, оттащи подальше.
– Хозяин, куда вы?
– Ключ… – выдохнул Берт. – Навершие меча Аниса…
Крыша трактира с ужасающим грохотом обрушилась. Огненные струи взметнулись до самого неба.
– Хозяин, он здесь!
– Что?
Ловец обернулся и увидел, на что показывал Самуэль. Марта, даже и в обмороке, крепко сжимала в кулаке шнурок, на котором висел медальон.
– Молодец, девочка… – вымолвил Берт и обмяк на снегу.
Сет поглубже запахнулся в медвежью шубу, накинутую поверх меховой куртки, и натянул поводья. Его мохноногая северная лошадка остановилась.
– Долго еще? – прикрикнул он на старого проводника, ковылявшего впереди.
Старик оглянулся, махнул клюкой, зажатой в руке, и продолжил путь.
– Никак не запомню, что он немой… – проворчал Сет. – Надо же было найти такого проводника – дряхлый немой пень, который еле бредет, да и то при помощи клюки… А? Почему не нашли кого-нибудь другого? За что я вам плачу?!
– Больше никто не согласился идти сюда, – прогудел низким басом Ургольд, старший в десятке наемников-северян. Он ехал рядом с Сетом. На лице Ургольда, сплошь татуированном диковинными узорами, было ясно написано удовольствие. Турия очень напоминала ему родную Северную Пустошь, вот только мороз тут был помягче, да снега побольше… И остальные десять северян, трусившие следом, пребывали в прекрасном расположении духа. Они весело переговаривались, пуская в ночную тишь облачка пара из ртов. За всадниками угрюмо трясли головами пара могучих волов с поклажей, один из наемников с бичом в руках замыкал процессию.
– Никого больше нельзя было уговорить, – продолжал Ургольд, – сказывали, в тутошних местах лихие люди какие-то объявились… Подстерегают на дорогах путников и…
Проводник, повернув за валун, похожий на громадную серую дыню, уложенную набок, вдруг остановился и замычал.
– Хорошо… – догнав его, проговорил Сет.
Вдалеке, за невысокой горной грядой, разливалось по черному небу зарево.
– Хорошо, – повторил Сет, кутаясь в шубы. – Постарались, дьяволы, молодцы… Недаром я им столько золота отвалил.
Ургольд промолчал на это. Раскосых степняков среди наемников не любили. Славившиеся своей свирепостью степные дьяволы в наем шли крайне редко, а уж если шли, то требовали плату, вдвое, а то и втрое превышающую обычную. «Нам бы то золото, – подумал Ургольд, чувствуя, как чудесное его настроение портится, – мы бы и не так расстарались… Подумаешь, невидаль: отыскать девчонку, на шее которой болтается медальон. Девчонку – башкой об камень, медальон – господину. Зачем было этих дьяволов приваживать? Из-за ерунды они тут половину местных вырежут, душегубы поганые… Правда, господин говорил еще о каком-то Ловце, который вроде бы больно резвый да удачливый, но что с того? Ловец, каким бы он ни был, всего-навсего Ловец. Он один… Что он сможет сделать против трех-четырех хороших воинов? Видать, господин очень этого Ловца ненавидит. Или боится. Или то и другое вместе…»
– Альберт Гендер из Карвада… – бормотал Сет, глядя на зарево. – Я надеюсь, это твои косточки там обугливаются…
– А? – наклонился в седле Ургольд.
Но господин ничего не ответил. Догадавшись, что он размышляет вслух, Ургольд придержал коня. Пусть его размышляет. На вид он довольно мерзостный, этот господин, зато платит хорошо… Ургольд уже давно жевал мясо с меча,и по опыту знал: выразишь уважение господину, господин потом еще и приплатит сверх оговоренного.
Старик снова замычал, стуча своей клюкой о дынеобразный валун. Воткнул клюку в снег, обе руки сложил ладонями и сунул под щеку.
– Привал здесь сделать? – угадал Сет.
Старик закивал.
– Будь по-твоему…
Через пять минут расседланные мохноногие лошадки совали морды в торбы с овсом. Северяне разгребали снег, привычно готовя себе лежбища на ночь, доставали из дорожных сумок подмерзшее свиное сало и твердые, как камень, пшеничные лепешки. Специально для господина развели небольшой костер из вязанки хвороста, которую вез один из волов, поставили на огонь котелок с бодрящим травяным отваром… Когда воины один за другим начали похрапывать под своими снежными покрывалами, караульный, выставленный на тропе, вдруг заухал пещерным филином.
Это означало: кто-то идет.
Гонга полз по снежной тропе, пачкая снег черной копотью и красной кровью. В голове его, раскалывающейся от боли, как светлячок в болотной мгле, мерцала единственная связная мысль: во что бы то ни стало надо добраться туда, где перевяжут его раны и положат ближе к огню, чтобы хоть немного отпугнуть злобных морозных духов, которые царствуют в этих землях. Гонга не чувствовал тоски по своим погибшим собратьям – все они были воинами и все когда-нибудь должны были найти смерть в бою. Не испытывал он и стыда за то, что остался жив. Он бился до последнего, и, если духи предков решили сохранить его – значит, на это есть свои причины.
Гонга опустился в снег, с жадностью захватил ртом тающий комок. Проглотил его, обдавши холодом внутренности, и долго кашлял. Когда привязчивый запах гари ушел из горла и ноздрей, он вдруг почувствовал аромат травяного отвара, душок лошадиного пота… «Ползти осталось недолго» – так подумал он, но тут же притушил радость. Это в его родных степях отчетливый запах указывал на близкое стойбище, а здесь, где только покрытые снегом ледяные камни, которые ничем не пахнут, – запахи должны разноситься на гораздо большее расстояние. Неизвестно, сколько ему еще ползти и хватит ли сил доползти вообще.
Впрочем, в благополучном исходе сомневаться не стоило. Духи предков с ним. Духи предков приняли облик громадного орла с черным клювом, бело-голубыми крыльями и серебряными колокольчиками на лапах. Орел, внезапно соткавшись из пустоты черного неба, ринулся вниз, в бушующее пламя пожара, и вытащил Гонга из когтей смерти. Пронес его над острыми скальными пиками, снизился и швырнул в глубокий сугроб.
Немного передохнув, Гонга продолжил путь. Уже смертная пелена застилала ему глаза, когда он услышал птичье уханье и несколько рук бережно подхватили его. Потом сознание степного воина стало прерываться. Он видел себя лежащим у костра, ощущал острую боль и, сознавая, что это раны его смазывают исцеляющими мазями, лишь скрипел зубами, сдерживая крик. Потом следовал большой провал, потом небо из черного стало голубым, и перед Гонга появился господин. Господин гневался. Он кричал, топал ногами так, что с его плеч слетала тяжелая шуба, размахивал тонкими бледными руками. Гонга с трудом понимал его. Вроде бы господин был недоволен тем, что Гонга не принес медальон, тот самый о котором говорилось ему: медальон, где медный змей обвивает солнечный круг. Потом господин вдруг перестал кричать, наклонился над Гонга и полой шубы тщательно вытер его обожженное, покрытое копотью лицо. И почему-то радостно засмеялся. Последнее, что помнил Гонга, – это как его прислонили спиной к валуну, с боков приперли камнями поменьше, чтобы он не падал. Господин сидел перед ним и, то и дело поглядывая на лицо Гонга, быстро-быстро водил грифелем по куску бумаги. Гонга чувствовал озноб, истому в мышцах и смертную усталость. Ему хотелось сказать, что раны его еще болят, что надо бы сменить повязки и – самое главное – дать ему напиться. Он очень хотел пить. Губы пересохли, из горла вырывалось только слабое шипение… Потом зрение стало мутиться, и уже было непонятно, что Гонга видит на самом деле, а что ему чудится. Громадный орел с бело-голубыми крыльями закружился над его головой. Гонга мысленно взмолился духам предков – не оставлять его, но орел, позвенев серебряными колокольчиками, взмыл в воздух и исчез. Тогда Гонга уронил голову на грудь и больше ничего не видел и не слышал.
Северяне седлали коней. Глухой проводник сидел на камне лицом к заходящему солнцу, опустив подбородок на кривую верхушку клюки.
Сет еще раз сверил рисунок на бумаге с отпечатком на лбу мертвеца. Вроде бы все точно. Вспухшие сине-багровые линии на коже мертвого степного дьявола сливались в довольно четкое изображение: змей обвивает солнечный круг. Сет перевел взгляд на бумагу. Точно. Линия в линию, завиток в завиток. Самым сложным было – сохранить пропорции, но Сет и с этим справился. Теперь ему не нужен медальон. По этому рисунку любой кузнец скует копию медальона за пару минут. Сет бережно спрятал рисунок за пазуху и окликнул Ургольда. Наемник с поклоном сообщил, что люди выдвигаться готовы. Сет кивнул и отправился за ближайший валун, развязывая на ходу шнурки на шубе. «Альберт Гендер, – снова ударила его по вискам неотвязная мысль. – Прежде чем отправиться в путь, мы обыщем всю Турию, облазим эти чертовы горы и найдем проклятого Ловца. Больше так продолжаться не может. Как ему удается идти на шаг впереди меня? Медальон сейчас наверняка у него, Альберт Гендер Ловец Теней из Карвада снова сумел выжить, я это чувствую. Первым делом нужно покончить с ним, а уж потом…»
Позади Сет услышал хруст снега под чьими-то ногами. Он раздраженно обернулся, готовый указать тупоумному неотесанному северянину, которому вздумалось идти за ним, на его бестактность. Но за спиной Сет увидел немого старика.
– Ты! – прикрикнул Сет. – Уходи! Давай! Назад иди! Сейчас выдвигаемся!
Бестолковый проводник, никак не отреагировав, продолжал идти. Лицо его было неподвижно, кустистые брови, до предела поднятые над круглыми глазами, дрожали на лбу.
«Пьяный он, что ли? – подумал Сет. – И когда успел… Яже предупреждал, чтобы в походе…»
Тихий звон прервал его мысли. Задрав голову, Сет увидел огромного орла с бело-голубым опереньем. Серебряные колокольчики на черных когтистых лапах тихонько звякнули, когда птица опустилась на скальный уступ.
Сет поежился, спрятав руки под шубу. Проводник споткнулся, но не упал. Остановился, покачиваясь всем телом, словно деревянная кукла от несильного толчка.
– Не надо терять время, – сказал немой старик. – Времени мало, Сет.
Орел на уступе шевельнулся, позвенев колокольчиками.
– Тьма наступает, Сет, – говорил старик, голосом стылым и вялым, как трепыханье волос на голове утопленника. – Не трать время на поиски Ловца. Ясам разберусь с ним. Торопись, Сет. Помни, твой путь лежит на Юг, в земли, известные под названием Пустыни Древних Царств. Поспеши, Сет… Тьма наступает.
Отрывисто гаркнув, орел сорвался с уступа и взмыл в небо. Немой старик вздрогнул, словно от звонкой оплеухи, прижал ладони к распяленному рту и испуганно замычал. Он мычал все громче и громче, он повалился в снег, не переставая мычать. Сет, дрожащими пальцами скручивая шнурки на шубе, побежал обратно, совсем забыв о желании, погнавшем его за валун.
– Возвращаемся, – выдохнул он, приблизившись к Ургольду. – Понял? Идем обратно!
На татуированном лице северянина не отразилось ничего.
– Как вам будет угодно, – сказал он и поклонился.
ГЛАВА 3
Во всей Метрополии не было города, хотя бы вполовину такого грязного и шумного, как приграничный Руим. Город, где пересекались торговые пути со всех четырех сторон света, походил на огромный базар. Впрочем, и на самом деле значительную часть города занимал базар: пестрые торговые палатки, яркие, словно болотные цветы, покрывали землю, среди палаток темными кочками тут и там поднимались деревянные здания постоялых дворов и трактиров. Разноязыкий гомон кипел в раскаленном воздухе Руима. Тут можно было найти все, что угодно: пышнотелых светловолосых рабынь с равнинных краев северо-востока; ограненные камни, прозрачные, словно вода, и сверкающие, словно солнце, добытые в копях далекого континента, населенного кровожадными дикими племенами, чья кожа фиолетово-черная, как хороший уголь; выкованные восточными мастерами клинки, такие тонкие, что их совсем не видно, если повернуть к глазам лезвием, и невероятно прочные оттого, что их закаляли в человеческой крови… Ткани удивительной паутинной легкости – парус, сшитый из этой ткани, помещался в сжатой горсти… Массивные серебряные украшения, извлеченные из ледяных могильников Северной Пустоши, – считалось, что эти украшения приносят владельцу удачу и богатство… Благоухающие пряности, табак всех сортов крепости, вино, оружие, доспехи… – словом, все, что было ценного на этом свете, предприимчивыми купцами свозилось в Руим на продажу или обмен. Тут можно было встретить низкорослых и вертких, как змеи, жителей Драконьих Островов; громадных неповоротливых северян, в раннем детстве вместо материнской груди сосавших кусок сырого тюленьего сала и с отрочества татуировавших себе лица; сухопарых и надменных обитателей западных княжеств Метрополии, торгующих хитрыми механизмами, двигающимися и работающими сами по себе, без малейшей капли колдовства; бродячих магов, промышлявших фокусами; угрюмых темнолицых колдунов с Юга, умеющих оживлять мертвых; и даже обитателей дремучих северных лесов – звероподобных и могучих людей, которые, как говорили, могут полнолунными ночами и впрямь оборачиваться волками или медведями…
Не было во всей Метрополии города, хотя бы вполовину такого веселого, как Руим. Ярмарка на Праздничной Площади гремела круглые сутки. Карнавалы, стреляя шутихами в дымное небо, катились по широким центральным улицам каждую неделю. С тех пор как скончался старик герцог, без малого уж шесть лет от заката и до рассвета окна герцогского дворца пылали разноцветными огнями – герцогиня Тамара никогда не уставала от балов. А чего бы ей и не праздновать? Был жив герцог, она из монастырей не вылезала – папаша, сам боголюбием не отличавшийся, желал, чтобы дочка его грехи замаливала. Но после папашиной смерти монастыри были забыты. Тридцатидвухлетняя Тамара, оказавшись полноправной правительницей одного из богатейших городов континента, решила наверстать упущенное за годы безрадостной юности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33