Эймс кивнул.
— Да. Я знаю.
Он оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на Конни Мизелль. Он долго не отрывал от нее взгляда, а затем повернулся и медленно пошел через гостиную к своему кабинету. Закрылась дверь. Выстрел раздался мгновением позже. Я смотрел на Конни Мизелль. При звуке выстрела она улыбнулась.
Глава двадцать восьмая
Синкфилд первым ворвался в кабинет. За ним последовал я, следом за мной — Конни Мизелль. Эймс сидел за столом. Голова была откинута назад под странным углом. Он стрелял в себя через рот. Какое-то месиво…
Библия лежала на столе, та самая полая Библия. Она была открыта, но пистолета в ней больше не было. Я обошел стол. Пистолет лежал на ковре, недалеко от безжизненной правой руки Эймса. Он был 32 калибра, с коротким барабаном. Кольт с перламутровой рукояткой. «Подделка под перламутр», — машинально отметил я.
Синкфилд подошел к Конни Мизелль и начал склоняться к ней, и наклонялся до тех пор, пока его лицо не оказалось в считанных сантиметрах от ее.
— Что ты ему сказала?! — прокричал он. Он явно с трудом владел собой. Я видел, как желваки ходили на его лице ходуном. Он понизил голос до грубого, терзающего слух скрежета:
- Что ты ему сказала такого, что он пошел сюда и сделал это над собой? Что ты ему сказала?!
Конни Мизелль улыбнулась ему в лицо. Вытянув руку, она прикоснулась к его лицу возле левого уха. Провела пальцем вниз по его челюстям и легонько похлопала по подбородку.
— Аккуратнее в выборе тона, милок-лейтенант! Ты сейчас говоришь с двадцатью миллионами долларов. Двадцать миллионов долларов не любят, когда на них кричат.
— Что ты ему сказала? — сказал Синкфилд. Точнее, почти прошептал слова.
— А ты неужели не знаешь? — спросил я.
Он взглянул на меня.
— Нет, не знаю. Я не знаю, что такое она могла ему сказать, чтобы он вошел сюда, засунул себе в рот дуло и нажал на курок! Нет, я этого не понимаю. Он уже всё, был готов ехать с нами в отдел по обвинению в убийстве. Он признался, что убил того парня в Лос-Анджелесе. Вот тут вот сидел и признался, когда ты ему рассказал, что из-за него убили его жену и дочь. Но его это не особо взволновало. Так, может, чуть-чуть, но не сильно. А она шепнула ему на ухо два слова, и он вскинулся, пришел сюда и застрелился! И ты спрашиваешь меня, знаю ли я, почему! А я признаю, что не знаю, почему!!
— Он мог бы принять все остальное, — сказал я. — Мог все принять, потому что те люди умерли, чтобы он оставался на свободе, а не в тюрьме. Его дочь, его жена. Они умерли из-за него, наверно, это его волновало, но не настолько, чтобы он из-за этого что-то предпринимал. Он ведь даже мог жить с женщиной, которая его шантажировала. Почему нет? С ее внешностью это было не так уж тяжело. Во всяком случае, для меня это было бы не так уж тяжко. Да и для тебя тоже, не так ли, Синкфилд?
Он медленно покачал головой.
— Да, — сказал он, вдруг охрипнув. — Для меня это было бы не слишком тяжело.
— А что, ты думаешь, я ему сказала? — спросила Конни Мизелль. Она мне улыбалась. Это была та самая улыбка, которая была на ее совершенном лице в момент выстрела.
— Вы сказали ему правду, — сказал я. — А он не смог ее принять и убил себя. Вы сказали ему, что вы — его дочь.
— Господи! — воскликнул Синкфилд.
— Видишь, — сказал я. — Даже тебя проняло!
— Я — не его дочь, — сказала Конни Мизелль.
— Несомненно, вы! — сказал я. — Вы родились в мае 1946 года. Это как раз спустя девять месяцев после его веселого времяпрепровождения вместе с вашей матушкой в августе 1945-го.
— Моя мама, — произнесла Конни Мизелль с расстановкой, — могла перетрахаться с шестью десятками парней в августе того года.
— Могла бы, но нет.
— Откуда вы знаете?
Я пожал плечами.
— Ниоткуда.
— Моим отцом был Френк Мизелль.
— Не-а, — сказал я. — Френк был стерилен. У него даже письмо было с подтверждением сего факта. И, кроме того, он, видимо, не встречался твоей мамой до той поры, как тебе уже исполнилось три или четыре года от роду.
Синкфилд уставился на Конни Мизелль.
— Ты приберегала это напоследок, верно? — спросил он. — То есть вы это откладывали на черный день. Ты и Дейн. А так — ты бы продолжала шантажировать его, спать с ним, убивать его семью. А уже под занавес вручается ЭТО — последний тычок, когда он уже на самом-самом краю… Тот факт, что он трахал свою дочь.
— Вы арестуете меня, лейтенант? — сказала она и опять улыбнулась.
Он покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Я ВАС не арестую. Как вы сказали, вы теперь — двадцать миллионов баксов, а я не дурак, чтобы арестовывать двадцать миллионов. От этого не будет никакого прока. У нас нет никаких улик. У нас, черт подери, не осталось никаких свидетелей. Все мертвы. Так что не собираюсь я тебя арестовывать.
— Ого! По-моему, я что-то чую, — сказала она. — По-моему, я чую что-то очень большое — что-то, похожее на сделку?
Синкфилд кивнул.
— Да, у них есть свой особый запах, так ведь?
Конни Мизелль снова улыбнулась.
— Сколько, милый? Сколько у тебя на уме?
— Половина, — сказал он. — Что скажешь насчет половины?
Она пожала плечами.
— Это будет около пяти миллионов. После всех налогов и адвокатов, останется порядка десяти миллионов. Половина — это по пять миллионов на каждого.
— И еще кое-что, что тебе надо бросить на бочку, — сказал он.
— Что же?
— Ты, — сказал Синкфилд. — Я… это… хочу иметь тебя… под рукой, потому что ты, знаешь, наверное, лучшая б…, которую я когда-либо знал в своей жизни.
Она опять улыбнулась.
— Когда мы заключим сделку, дорогой. Все, что ты хочешь! Но есть одна маленькая проблема…
— Какая?
— Мистер Лукас здесь. Что мы будем делать с мистером Лукасом?
Синкфилд тоже оказался не мастер по-ковбойски лихо выхватывать оружие. Но тем не менее вдруг и в его руке оказался револьвер.
— Лукас… — протянул он. — Ну, я думаю, мы избавимся от Лукаса.
Он направил револьвер на меня.
— А может, сделаем по-умному, придумаем что-нибудь, как Дейн? Как насчет еще одного убийства-самоубийства? Самоубийство у нас уже есть.
Он посмотрел на Конни Мизелль.
— А мы будем чем-то вроде свидетелей, а, как тебе?
— Да, — сказала она. — Да, я предполагала, что мы будем свидетели… что-то в этом роде.
— Иди и подними пистолет, вон, на полу, — сказал он. — Подцепи его карандашом и подай мне.
Конни взяла, как было велено, со стола карандаш, нагнулась и достала из-под стола валявшийся там 32-й калибр, после чего передала его Синкфилду. Он взял его в левую руку, которая оказалась замотана в носовой платок. Свою собственную пушку он засунул за ремень, потом переложил 32-й калибр в правую руку. Пистолет оставался обмотанным носовым платком.
— Ничего личного, Лукас, — сказал он. — Никакой неприязни!
— С твоей стороны — может быть, — сказал я.
— Никогда не думал, что я стану настолько богат и так легко, — сказал он.
Рот Конни Мизелль приоткрылся, дыхание стало более частым. Она почти задыхалась.
— Прикончи его, дорогой, — шептала она. — Убей его. Убей его сейчас!
— Хорошо, — сказал Синкфилд и нажал на спуск.
Он выстрелил в Конни Мизелль три раза. Он был очень хороший стрелок. Один выстрел пришелся в сердце, два других — в лицо. Когда она падала на пол, она уже больше не была хорошенькой.
Синкфилд подошел к тому месту, где она лежала, и посмотрел вниз, на нее.
— Знаешь что? — спросил он.
— Что?
— Пожалуй, я ее действительно любил.
Я нашел стул и сел. Меня била дрожь. Руки, ноги, голова — все ходило ходуном. Синкфилд посмотрел на меня.
— Ты трясешься, — сказал он.
— Я знаю. Ничего не могу с этим поделать.
Он обошел вокруг стола, стал на колени, взял при помощи платка 32-й калибр и прижал мертвую правую руку Эймса к его рукоятке, а затем дал ему упасть на ковер.
— Да они все равно не будут очень уж беспокоиться по поводу отпечатков, — сказал он.
— А что ты собираешься делать сейчас? — спросил я.
— Это от тебя зависит, — сказал он. — Ты со мной или нет? Знаешь, она ведь в самом деле хотела, чтоб я тебя убил.
— Я знаю.
— И она ведь уже почувствовала себя миллионершей, — сказал он. — С двадцатью-то миллионами! А?
— Наверно, — сказал я.
— Хм… Тебе это не понравилось?
— Нет, — сказал я. — Совсем не понравилось.
— Чтобы быть со мной заодно, тебе не обязательно должно все нравится.
— Я знаю, — сказал я.
— Ну?
— Хорошо, — сказал я. — Я буду заодно.
Глава двадцать девятая
Следующее письмо с непроставленной датой было обнаружено лейтенантом Девидом Синкфилдом среди вещей Констанции Джин Мизелль. Он нашел его свернутым в трубочку внутри полой трубки, на которой висела занавеска для душа.
«Дорогая Конни:
К тому времени, как ты получишь это письмо, я уже умру и меня похоронят, и я только хочу, чтоб ты знала, что я люблю тебя и хотела бы, чтобы я могла больше сделать для тебя, но я сделала только то, что смогла в силу обстоятельств.
Ты, должно быть, удивишься, найдя в этой посылке пистолет. Ну, этот пистолет у меня уже долгое время, он появился еще до твоего рождения. Я всегда хранила его в этой полой Библии. Я однажды увидела полую Библию в комиксе, и мне показалось, что это очень хорошее место для того, чтобы хранить что-нибудь.
Да, этим пистолетом пользовались я и еще один мужчина, о котором ты никогда не слышала, чтобы он сделал что-нибудь ужасное или дурное. 14 августа 1945 года мы ограбили винную лавку и убили ее хозяина. Или, точнее, тот мужчина, с кем я была. Мы оба были ужасно пьяные, потому что мы праздновали конец войны, а у нас кончились деньги и спиртное, поэтому мы и решили пойти и взять что-нибудь, а в итоге произошло то, о чем я тебе уже рассказала. Вот в этой старой вырезке вся история.
А теперь у меня для тебя сюрприз! Имя того мужчины — сенатор Роберт Ф. Эймс. Он в Вашингтоне сенатор Соединенных Штатов от Индианы. Еще он из Демократов, но это уже ерунда. А еще он очень богатый!!! Или его жена. Я о нем и его жене читала в газетах и журналах, а несколько раз я даже видела его по телевизору.
А вот тебе мой настоящий сюрприз. Роберт Эймс — это твой настоящий папа. Разве это не кое-что? Ты наверняка сможешь придумать способ использовать этот маленький клочок правды. Я знаю, что я бы смогла, будь я на твоем месте. Бог знает, сколько раз я сама пыталась придумать какой-нибудь способ, как бы, к примеру, заставить его дать мне немного денег, но никогда не могла сообразить, как можно было бы сделать это так, чтобы при этом самой не нарваться на неприятности.
Вот, лапочка, и все об этом. Это все, что я могу тебе оставить, но я не хотела уходить, не оставив тебе хоть что-нибудь. Будь умницей и хорошей девочкой. А если все ж не сможешь быть умницей — будь по крайней мере осторожной.
Люблю тебя и целую!
Гвен».
Глава тридцатая
Пять дней спустя Френк Сайз подтолкнул ко мне через стол 53-страничный отчет, как обычно, используя ластик на конце карандаша.
— Для меня здесь ничего нет, — сказал он, хмурясь и качая головой.
— Там то, что реально произошло, — сказал я.
— Я и не говорю, что ваша работа чем-то плоха. Вы весьма красочно описали эту девицу Мизелль. А сенатор, убивающий сначала ее, а потом себя, да еще из того же пистолета, которым он некогда убил того парня в Лос-Анджелесе!.. Это у вас вышло просто дивно! Но в этом, увы, нет ничего такого, что бы уже не раззвонили всякие телеграфные агентства. Ради всего святого — это читается просто как какая-то мистерия убийств!
— Я полагаю, что так и есть. Мистерия убийств.
Он опять покачал головой. Разочарование большими буквами было написано на его лице.
— Это просто не мой тип материала.
— Что есть, то есть, — сказал я.
Он немного пожевал свою нижнюю губу, затем сказал:
— Но как же он жил с ней, на что это было похоже? В самом деле, как так могло быть?
— Не знаю, — сказал я.
— Но, черт, думаете-то вы как? Как это могло быть?
— Я думаю, что ему это нравилось, — сказал я. — Думаю, ему нравилось, что в конце концов нашелся кто-то, кто знал, что случилось тогда, давно, в 45-м. Это было что-то вроде облегчения. Ему, наверно, нравилось, как она отдает ему приказы, что делать, что не делать… Была у него еще пара сексуальных заморочек; могу себе представить, что она позаботилась об их реализации самым расчудесным образом. И я предполагаю, что она часто заводила его в библиотеку, доставала с полки Библию, открывала и давала ему смотреть на пистолет — как на знак своей власти и авторитета. Или, может быть, в качестве наказания, когда он плохо себя вел — если такое бывало. Я не знаю. Все, что мне известно — он знал, что пистолет существует.
Сайз продолжал хмуриться.
— А вы уверены, что там не было чего-то еще — чего-то, что никто еще не обнаружил? Может быть, что-то о девице Мизелль?
— Нет, больше ничего нет. Вы сделаете три хороших колонки. Вероятно, это и есть красная цена всему этому.
Он покачал головой.
— Но эта девица Мизелль — что это было такое? Я имею в виду — что она в действительности из себя представляла?
Думаю, тут я пожал плечами.
— По-моему, просто девушка, которая захотела выйти в дамки, но промахнулась. Хотя и ненамного.
— Это не дает мне представления о ней, — сказал он.
— Это лучшее, что я мог сделать, — сказал я.
— Вы уверены, что ничего не упустили? — спросил он. — Какой-нибудь такой мусор, но чтобы я мог воспользоваться?
— Нет, я ничего не упустил.
— И ничего не забыли?
— Разве что это, — сказал я. — Право, чуть не забыл. — Я вручил ему один сложенный лист бумаги.
— Что это? — спросил он, разворачивая его.
— Моя отставка.
— О, черт, Дик, вам совсем не нужно уходить! Я не имел в виду ничего подобного!
— Я знаю, — сказал я.
— Я предложу вам следующую историю, — сказал он.
— Нет, — сказал я. — Не думаю.
— Чем же вы собираетесь заняться?
— Не знаю, — сказал я. — Думаю, что я могу преподавать историю. Я в ней много чего знаю.
— Кроме шуток? — спросил он. — И где же вы собираетесь преподавать?
— Университет городка Парамаунт, — сказал я.
Френк Сайз покачал головой.
— Не думаю, что мне приходилось слышать о таком.
— Да, — ответил я. — О нем мало кто слышал.
КОНЕЦ
Исходная сетевая публикация:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25