– Великолепные люди шахтеры, – начал разговор с нами Лев Алексеевич. Работают четко, самоотверженно. Только обратились к ним за помощью моментально приехали, обустроились ж сразу же начали проходку.
Нам надо подобраться под реактор, сделать дополнительную бетонную плиту под ним. Шахтеры организовали социалистическое соревнование – каждая бригада перевыполняет лзадание ежедневно. Настрой у людей один: быстрее ликвидировать аварию.
– Сегодня обстановка на промплощадке ясна?
– Конечно. Наша задача – беречь людей. Для этого необходимо знать досконально радиационную обстановку на станции. Выставлены посты дозиметристов, ведется тщательный контроль, выдаются необходимые рекомендации. В частности, у тех же шахтеров бригада работает три часа, а так как их восемь, то проходку к реактору ведем круглые сутки.
– Какова ситуация на четвертом блоке?
– Остаточные термореакции затухают, однако уровень радиации у самого блока высокий, поэтому используем специальную технику. Предстоит сделать фундамент под реактор, а завал, образовавшийся после взрыва, не только «огородить» защитой, но и под него тоже подвести фундамент. В ближайшее время сюда будут доставлены две бетонные стенки. На мощных трейлерах подвезем к завалу и установим. Это сразу позволит расширить фронт работ появится биологическая защита.
– Это начало строительства "могильника"?
– По сути дела – конечно. Но имейте в виду, что «могильник» сооружение ответственное. Это не просто шатер, который должен накрыть поврежденную часть станции, а довольно сложная конструкция. Ведь необходимо вести постоянный контроль внутри "могильника", п в первую очередь за температурным режимом.
– Как известно, уровень радиации снижается…
– Однако до нормы еще далеко, – отмечает Л. А. Воронин. – Мы составили графики мер по дезактивации станции. Не только ликвидируем очаги радиации – убираем осколки, но и ведем работы по всей территории внутри станции. Параллельно начинаем подготовку к нормальной эксплуатации первого и второго блоков. На ото потребуется несколько месяцев, но в этом году пустим их обязательно… Большие работы развернулись по дезактивации тридцатикилометровой зоны. Она разбита па три сектора, из 240 точек по нескольку раз в день получаем данные – с воздуха и на поверхности земли. Обстановка постепенно улучшается: каждые сутки уровень радиации снижается на 5 процентов…
– Все делается очень быстро, – продолжает Л. А. Воронин. – Проблемы решаются комплексно. Кстати, у нас в Госснабе СССР действует специальный штаб, и пока к нему нет претензий… Это я не как руководитель говорю, уточняет Лев Алексеевич. – Но если люди заслужили, как не похвалить?! Если же коротко оценивать сегодняшнюю ситуацию на Чернобыльской АЭС, могу со определить так: работа переходит в спокойное русло, ликвидация последствий аварии идет уверенно. Труд напряженный, но полностью контролируем происходящее и знаем, что делать в будущем.
…В районе Чернобыльской АЭС сосредоточены огромные силы. Необходимая техника идет со всей страны.
Множество палаточных городков раскинулись как внутри тридцатикилометровой зоны, так и за ее пределами.
А сирень уже отцвела. Приближается лето. И потому в Чернобыле, в селах и деревнях, в лесах и садах заливаются соловьи.
"Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…"

* * *

Записка из зала: "Почему вы не рассказываете о профессоре Гейле. Мне кажется, он заслуживает особого внимания…"
Не спорю – заслуживает! Его роль в «повороте» мирового общественного мнения к верной оценке событий в Чернобыле велика. Впрочем, предоставим слово самому доктору Роберту Гейлу.

Чернобыль. Воспоминания Р. Гейла

29 апреля, три дня спустя после аварии, я брился в ванной у себя дома в Белл-эр и слушал радио. Речь шла о повышении уровня радиации в Скандинавии. Часам к 10 – 11 стало ясно: есть жертвы. Внезапно мне пришло в волову, что им может понадобиться наша помощь. Но как мне связаться с русскими? Я позвонил доктору Арманду Хаммеру, председателю президентского совета по раковым заболеваниям. Я знал о его контактах с русскими. "Доктор Хаммер, – спросил я его, – может быть, им понадобятся операции по пересадке костного мозга?"
Два дня спустя в 7.30 утра мне позвонил исполняющий обязанности посла Олег Соколов: "Когда вы можете приехать?" – спросил он. "Я буду на рейсе «Люфтгапзы» в 3.30, с которого можно пересесть на самолет до Мосивы и прибыть в 6.10 в пятницу", – ответил я. Мои привычки не позволяют брать багаж, который нужно было бы регистрировать, поэтому я просто взял сумку, пытаясь взять все, что может понадобиться в Советском Союзе.
На следующий день после прибытия в Москву я встретился с Александром Барановым, главным гематологом, и его коллегами. У русских все было хорошо организовано. К тому моменту они уже проверили около двух тысяч человек в Киеве и переправили в Москву 300 человек, пострадавших сильнее других. Они освободили часть московской больницы номер 6 и поместили туда пораженных лучевой болезнью. Перед их осмотром мы переоделись в синие халаты, маски, надели чехлы на обувь. Затем мы попали в одну из прихожих, размещенных при входе в стерильный блок, – это специальные комнаты с пластиковыми стенами, которые называют "островками жизни". Там находились три пациента, которым подавался отфильтрованный воздух.
Перед самой встречей с ними мы надели еще один халат, чтобы не причинить им вреда.
Меня представили первому пациенту, который, похоже, обрадовался встрече со мной. Этот парень, пожарный, работал с радиоактивной водой, поэтому больше всего обгорели его руки, которые были перевязаны. На груди и ногах у него были участки, на которых кожа просто облезала как от солнечного ожога.
За первые несколько дней я осмотрел 80 таких пациентов: пожарные, фельдшеры, охранники, которые были на станции. Некоторые из них вдохнули или проглотили радиоактивные частицы, газы, выделявшиеся при горении пластика. Один из пострадавших врачей был в составе группы, которая работала на АЭС. С ним дело, обстояло очень плохо. Он совершил поступок, который считается героическим, и облучился. Он был слишком болен для пересадки и умер через две недели.
Перед моими глазами была самая большая группа людей, когда-либо ставших жертвой аварии на реакторе. Таким образом, это дело было, в общем-то, историческим. Я подумал: "Эти несчастные получили высокую дозу _ от 200 до 1200 рад, многие из них умрут в течение следующего месяца". Врачи проводят много времени, как на работе, так и вне ее, обсуждая, что бы произошло, если бы кто-нибудь сбросил бомбу или если бы атомная подводная лодка облучила свой экипаж, и вот, просто пораженный ужасом, я столкнулся лицом к лицу с людьми, которые облучились в результате аварии.
Дни шли, и мы осматривали пациентов, страдающих тошнотой – это распространенный симптом облучения, – рвотой, поносом, желтухой, выпадением волос, дезориентацией, высокой температурой. Некоторые впадали в коматозное состояние. Со временем в больнице умерло 22 пациента.
Родственники играют там более активную роль, чем в наших больницах они приносят еду, обстановка становится более интимной. Жена одного из пациентов была медсестрой, ей пришлось особенно тяжело, когда он умер. Я помню, когда она сидела в коридоре и плакала, а ее утешал доктор Баранов. "Это – мужественные люди", – подумал я.
Все это было результатом аварии – не рукой божьей, а рукой человека, и все это, надо думать, можно было предотвратить. Однако нам все-таки удалось спасти своими усилиями пять человек, поэтому все это было не зря.
Когда я находился там, я вспомнил о Чехове. Когдато он сказал, что у него есть жена и любовница – медицина и литература, – но он не думает, что кто-то из них страдает от его неверности. Мне пришло в голову, что моя роль выходит за рамки обычной роли врача. Присутствовал и тонкий политический аспект – я представлял Запад. Однако самое трудное время настало в палатах. Вместе с советскими врачами нам приходилось решать, кого спасать, а кого спасти нельзя. Обстановка была как на поле боя. Если кто-то все равно умирал от ожогов, мы не делали ему пересадку. Приходилось делать все, что в наших силах, чтобы спасти оставшихся людей.
Мы вели поединок со временем.
По ряду сложных причин нам нужно было сделать операции по пересадке в течение первой или в крайнем случае второй недели после моего прибытия. Чем дольше мы тянули с операцией, тем больше повышалась вероятность смерти в результате инфекции или кровоизлияния, поскольку число белых кровяных тел и тромбоцитов падает.
При пересадке костного мозга самый лучший донор, как правило, – это брат или сестра. Поэтому еще до нашего прибытия русские обыскали все вокруг в поиске потенциальных доноров. Они уведомили родственников даже в таких далеких местах, как Владивосток и Ташкент, и на самолете привезли их в Москву. Потом членам семей, если их ткань соответствовала ткани пациентов, приходилось говорить об операции. Для реципиента вся эта процедура – от пересадки до начала функционирования костного мозга – может быть довольно опасной и рискованной. Тем не менее жертвы радиации были поражены настолько серьезно, что перспектива операции и ее последствий отходили на второй план. Мы делали операции двумя параллельными группами. У советского врача было две медсестры; у моего партнера Дика Чэмплина и у меня тоже было по две медсестры. Все было крайне эффективно – никаких языковых проблем не возникало.
Каждый день перед выходом из больницы я ставил йоги и клал руки на счетчик Гейгера, проверяясь на радиацию, – чтобы я не мог распространять слишком большие дозы за пределами больницы. Аналогичную заботу проявляли и о пациентах. Возникает просто бесконечная цепь: их моча и кровь были радиоактивны. Когда выберете у них кровь на анализ, лаборатория становится радиоактивной. С этой проблемой приходилось бороться.
Были и гигантские проблемы с обеспечением. Как только я прибыл туда, мне пришлось сесть за телефон, чтобы скоординировать переправку новейшей медицинской техники и лекарств на 800 тысяч долларов со всего земного шара. Несмотря на тщательно подготовленные планы, все эти вещи потерялись. Поэтому мы отправились в аэропорт Шереметьево – я и еще один врач – с ломами и открывали ящики до тех пор, пока не нашли то, что нам нужно.
После нескольких дней напряженной работы без доступа к спортивным новостям и западному пиву один из моих коллег начал расклеиваться. Мы решили, что если уж нам удалось привезти аппаратуру на 800 тысяч долларов, то уж два ящика эля «Уотниз» мы как-нибудь достанем. Мы попросили, чтобы нам доставили их самолетом.
– Когда я был в России, у меня появилась навязчивая идея увидеть Чернобыль. Наконец мне разрешили совердшть облет этого города вместе с руководителем специальной украинской группы по Чернобылю. Я сидел рядом с летчиком и мог видеть всю панораму сквозь стеклянную кабину вертолета. Мы были в масках, чтобы защититься от радиоактивных часгиц. Пролетая над Киевом, я смотрел на прекрасные леса, окружающие город. Было 10 часов утра, небо в легкой дымке. Потом я увидел совершенно огромную электростанцию на берегу реки. Я видел дымовые трубы и пять вертолетов, которые роились над покалеченным реактором, сбрасывая бор и п amp;сок, чтобы изолировать его активную зону. Мы начали кружить по сужающейся спирали на высоте 100 метров.
Зрелище впечатляло. Обвалившаяся крыша, проваленный реактор, пятиэтажное здание, обломки.
Однако самым странным было отсутствие какой-либо деятельности. На этом огромном промышленном комплексе не было людей. Потом я увидел близлежащий город Припять. Его 40-тысячное население было эвакуировано на следующий день после аварии, и 20-30 современных многоэтажных зданий города, белых и коричневых, были абсолютно пустыми. Очевидно, люди бросали все в спешке белье после стирки, открытые окна, футбольный мяч на поле, игровая площадка. Просто никого не было. Нп малейшего признака какой-либо деятельности.
Краешком глаза я видел ядерный реактор. Прямо под нами был пустой город.
Вот оно, вот как это будет выглядеть. Вот что может делать атом на пользу или во вред. И я подумал: "Это огромный урок". Я ощутил ужас и настоятельную необходимость попытаться это запомнить. Продуктовые магазины, школы, стадион – везде пусто. В этом было чтото ужасное, как в Хиросиме, Нагасаки, Дахау – и я почувствовал, что нужно как-то донести эту мысль. Я вспомнил слова, сказанные мною на встрече с М. С. Горбачевым перед тем, как уехать из Москвы: если взвесить ограниченный характер аварии и огромные медицинские ресурсы, которые потребовались для того, чтобы прореагировать на нее, то нужно избавиться от любых мыслей о том, что мы можем эффективно отреагировать на ядерную катастрофу более широкого масштаба.
Вечером перед отлетом я был в номере один, складывал вещи. Телевизор был включен, и передача привлекла мое внимание. Они посвятили целый час памяти двадцати из тех, кто умер. На экране показывали Чернобыль и на его фоне – портрет каждого из двадцати. Они называли фамилию и показывали его в школьной одежде, в форме пожарного. Я знал этих людей. Я знал всех их – но в качестве пациентов. Очень легко утратить контекст, помнить о том, что они были обычными людьми, пока это не случилось. Теперь я видел их как людей, которых считают героями. Слезы подступали к глазам, а я смотрел, как на экране одну за другой показывают наши неудачи.

В двух шагах от эпицентра (продолжение)

Кажется, несчастье случилось в ту же пятницу и в том же сентябре 1966 года.
Главный геолог собрал буровиков на совещание в гараже. Там, среди машин, поставили маленький столик, п было удобно. Разговор шел о планах на ближайший месяц.
От взрыва высыпались стекла. Буровая вспыхнула сразу же, не подступишься. Вскоре вышка расплавилась и рухнула.
Фонтан совсем не походил на уртабулакский. Там газовый столб кичился мощью, необузданностью, вот, мол, какой я… Здесь было совсем по-иному.
…Геологоразведочные изыскания в этом районе велись с 1960 года. Сейсморазведка помогла установить перспективные области, где могли оказаться газ и нефть.
Глубокое бурение подтвердило прогнозы геологов, и тогда поднялись буровые вышки.
Ничто не предвещало беду. Но вот под утро на одной из вышек, когда буровой инструмент углубился на 23 метра, последовал выброс газа. Оказалось, что под пластом соли лежали ангидриды.
Известие об аварии, конечно, никого не обрадовало, но и особого беспокойства не вызвало. С таким сталкивались и раньше. Было известно, что соль через неделю забьет скважину и работы можно продолжить. Конечно, недельная задержка срывала план, но буровики надеялись "поднажать". И хотя они сразу же сообщили в управление, их доклад звучал оптимистически…
К приезду главного геолога картина резко изменилась.
Левый отвод не выдержал неожиданно высокого давления, его оторвало. Фонтан стал неуправляем,
И соль подвела. Она тоже не смогла противостоять напору газа. Рана в земле уже не способна была затянуться без помощи людей.
Буровики попытались заклинить газ тяжелым раствором, но где-то в глубине разъело трубы. Пройти по скважине к соляному пласту и там создать пробку не удалось.
Настала очередь второго «классического» метода ликвидации фонтанов. Началось бурение первой наклонной скважины. Прошли всего 700 метров, и внезапно фонтан заглох – аварийная скважина обрушилась.
Вот здесь-то фонтан показал свое коварство. Газ «прорезал» соляной плотный пласт и попадал в так называемый "бухарский слой", по которому путешествовал так же свободно, как по трубам. Он добрался до водяной скважины, находившейся неподалеку, и она тоже стала фонтанировать. А газ продолжал захватывать верхние слои земли.
Надо было все-таки «докопаться» до соляного пласта, и вновь попытались бурить наклонную скважину. Буровики не смогли преодолеть газоносные слои. Газ рванулся и сюда, и буровая погибла. Вскоре на ее месте образовалась воронка, заполнившаяся смесью воды и нефти.
Огромные пузыри поднимались над поверхностью этого черного озера и шумно лопались.
Предприняли еще одну попытку. По в сентябре 1966 года проело задвижку, и раздался взрыв. Благо, что все были на совещании в гараже…
Вскоре этот новоявленный фонтан удалось укротить.
Скважину зацементировали, но осталось черное озеро с пузырями и растерянность: что же делать?
Ядерный взрыв в Уртабулаке вселил новые надежды.
И многим из тех, кто в памятное утро 30 сентября радовался концу уртабулакской эпопеи, пришлось вновь отправиться в Среднюю Азию, чтобы еще раз встретиться с коварным и необузданным врагом.
…Лето запаздывало, стояла поздняя весна, и степь еще не успела примерить свой традиционный желтый наряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28