Чемодан он собирал сам, не пожелал, чтоб я ему помогала. Достал несколько книг из ящика. Я предложила ему взять Рильке, но он сказал, что не надо.
– Я их помню почти наизусть, – сказал он.
Я тоже положила несколько книг к себе в чемодан. Увидав, что я собираю чемодан, он очень обрадовался. Сказал, что в Маоне я хорошо отдохну и мать будет приносить мне кофе прямо в постель. Я спросила, как он собирается поступить с ящиком.
– С ящиком? – Он рассмеялся. – Я же вернусь. Ты решила, что я больше не вернусь? И потому у тебя такое лицо?
Я пошла посмотрела в зеркало и сказала:
– Лицо как лицо. Благопристойное.
– Вот именно, благопристойное.
Он погладил меня по голове. Потом попросил заварить ему чай. Чай он любил очень крепкий и сладкий.
– Скажи мне правду! – сказала я ему.
– Какую правду?
– Вы едете вместе?
– Кто это «мы»? – И добавил:
Он правды восхотел такой бесценной,
Как знают все, кто жизнь ей отдает.
Когда я вернулась в кабинет, он рисовал. Смеясь, показал мне рисунок. Длинный-длинный поезд, над ним огромное облако дыма. Он послюнявил карандаш, чтобы дым получился погуще. В руке у меня был термос, я поставила его на письменный стол. Смеясь, он обернулся посмотреть, смеюсь ли я вместе с ним.
Я выстрелила ему в глаза.
Ноги у меня замерзли и промокли, я шла через силу, очень болела натертая пятка. На улице не было ни души, и она блестела под тихим дождем. Мне хотелось пойти к Франческе, но я боялась, что у нее любовник. Я вернулась домой. Была полная тишина, и я старалась в нее не вслушиваться. Я села на кухне и поняла, что буду делать дальше. Все очень просто и совсем не страшно. Я поняла, что мне не придется ничего рассказывать мужчине со смуглым лицом, и мне стало намного легче. Мне больше не придется никому ничего рассказывать. Ни Франческе, ни Джованне, ни Аугусто, ни моей матери. Никому. Я сидела на кухне у мраморного столика и невольно слушала тишину. Из раковины тянуло холодом и плесенью, на шкафу тикал будильник. Я взяла чернила, ручку и начала писать в книжечке для расходов. Внезапно я спросила себя, для кого я пишу. Ведь не для Джованны, и не для Франчески, и не для матери. Так для кого же? Но решить этот вопрос было очень трудно, и я чувствовала, что время простых и ясных ответов теперь уже не наступит никогда.
Перевод М. Архангельской
Валентино
Я жила с отцом, матерью и братом в небольшой квартирке в центре города. Жилось нам трудно – вечно не хватало денег, чтоб заплатить за квартиру. Отец был на пенсии, в прошлом школьный учитель, а мать давала уроки игры на фортепьяно. Приходилось еще помогать сестре, которая вышла замуж за коммивояжера: у нее было трое детей, и она еле сводила концы с концами, – да и вдобавок оплачивать учебу брата, отец верил, что он станет большим человеком. Я ходила на учительские курсы, а в свободное время занималась с детьми привратницы. Родные ее жили в деревне, и она расплачивалась каштанами, яблоками и картошкой.
Брат учился на медицинском и то и дело требовал денег – то на микроскоп, то на учебники, то для уплаты взноса. Отец твердо верил, что он станет большим человеком, причин для этого, пожалуй, не было, но отец верил. Он вбил это себе в голову чуть ли не с самого рождения Валентино и теперь, наверно, уже не мог отказаться от своей мечты. Целыми днями отец сидел на кухне и грезил в одиночку о том, как Валентино станет знаменитым, будет разъезжать по всяким европейским конгрессам и придумает новые лекарства против страшных болезней. Но Валентино, похоже, вовсе не собирался становиться большим человеком. Дома он обычно играл с котенком или мастерил из опилок и лоскутков игрушки для детей привратницы: собачек, котов и еще чертей с огромной шишковатой головой и длиннющим туловищем. А иногда он надевал лыжный костюм и любовался собой перед зеркалом. Катался он на лыжах редко, потому что был ленив и боялся холода. Но выпросил у матери черный лыжный костюм и вязаный шлем из белой шерсти. В том костюме он казался себе очень красивым и расхаживал перед зеркалом, сначала обмотав шею шарфом, а потом без шарфа. Или выходил на балкон, чтобы поразить своим видом детей привратницы.
А еще он постоянно обручался, из-за чего мать бросалась вылизывать столовую и вынимала из шкафа приличное платье. Но помолвки неизменно расстраивались. Поэтому, когда Валентино в очередной раз объявил, что через месяц женится, мы не поверили. Мать стала с обреченным видом наводить блеск в столовой и надела свое серое шелковое платье, в котором обычно ходила с ученицами на прослушивание в консерваторию и встречала невест сына.
Мы ждали появления нынешней претендентки, которую – мы были уверены – Валентино бросит через две недели. Теперь примерно представляли, как она будет выглядеть: Валентино всегда выбирал девушек одного типа – школьниц в беретиках. Все они были очень робкими, и мы в их присутствии ничуть не смущались – знали, что у Валентино это ненадолго, к тому же они были похожи на маминых учениц.
Но когда он пришел с новой невестой, мы так опешили, что чуть не лишились дара речи. Такого мы и представить себе не могли. На ней была длинная кунья шуба и туфли на резиновой подошве. А сама она была маленького росточка и толстая. Из-под очков в черепаховой оправе на нас глядели круглые, неулыбчивые глаза. На носу у нее выступили капельки пота, а под ним пробивались темные усики. Черная шляпа сбилась набок, и с другого бока торчали темные с проседью патлы, завитые щипцами. Она выглядела по меньшей мере лет на десять старше Валентино.
Мы молчали, зато Валентино тараторил без умолку. Рассказывал и про кота, и про детей привратницы, и про микроскоп. Хотел тут же повести невесту в свою комнату и показать ей микроскоп. Но мама воспротивилась, потому что еще не успела прибрать в той комнате. А невеста обронила, что микроскопы уже видела, и не раз. Тогда Валентино разыскал кота и принес его в столовую. Коту он повязал на шею бантик с колокольчиком – видимо, хотел, чтоб тот понравился невесте. Но кот так перепугался из-за колокольчика, что вскарабкался на гардину: шерсть дыбом, глаза безумные и шипит на нас сверху. Мать разохалась, что он обдерет ей всю гардину.
Невеста закурила и начала беседу. В голосе ее чувствовалась привычка командовать, о чем бы она ни говорила, казалось, будто она отдает команду. Сказала, что любит Валентино и верит в него. Верит, что он перестанет играть с котом и мастерить игрушки. И еще сказала, что у нее много денег, потому они могут пожениться, не дожидаясь, пока Валентино начнет зарабатывать. Она одна, свободна, родители ее умерли, и она никому не обязана давать отчет в своих действиях. Вдруг мама заплакала. Момент был тягостный, никто не знал, что делать. Ведь мама плакала вовсе не от того, что растрогалась, а от беспомощности и страха, я это чувствовала, и остальные, наверно, тоже. Отец похлопывал по коленям и прищелкивал языком, словно утешая плачущего ребенка. Невеста внезапно побагровела и подошла к маме. Ее глаза беспокойно поблескивали и были полны решимости, и я поняла, что она во что бы то ни стало женит на себе Валентино.
– Ну вот, опять мама плачет, – сказал Валентино. – У нее вечно глаза на мокром месте.
– Да-да, – пробормотала мама, вытерла слезы, пригладила волосы и выпрямилась. – Мне немного нездоровится в последнее время, и я часто плачу. К тому же все так неожиданно. Правда, Валентино всегда поступал по-своему.
Мама училась в привилегированном заведении, она была на редкость воспитанна и умела владеть собой.
Невеста объявила, что им пора: они с Валентино идут покупать мебель для гостиной. Больше им ничего покупать не придется, потому что в доме есть все необходимое. Валентино начертил маме план дома, в котором невеста жила с детских лет и где они будут теперь жить вместе. Трехэтажная вилла с садом в прекрасном районе – одни сплошные виллы и сады. Когда они ушли, мы некоторое время лишь молча смотрели друг на друга. Потом мать попросила меня сходить за сестрой.
Сестра жила на окраине, в квартире на последнем этаже. Целыми днями она печатала адреса на конвертах для какой-то фирмы, платили ей сдельно. У нее постоянно болели зубы, и она повязывала шарфом то одну, то другую щеку. Я сказала, что мать хочет с ней поговорить. Клара спросила, в чем дело, но я ей ничего не стала объяснять. Сгорая от любопытства, сестра взяла на руки своего младшенького и пошла со мной.
Сестра никогда не верила, что Валентино станет большим человеком. Она вообще терпеть его не могла, как только о нем заходил разговор, у нее все лицо перекашивалось от злобы, она тут же вспоминала, сколько денег отец тратит, чтоб его выучить, а она вот вынуждена печатать адреса на конвертах. Мать боялась, как бы ей не попался на глаза лыжный костюм Валентино, и, когда сестра приходила, я бежала в комнату Валентино посмотреть, убран ли в шкаф костюм и другие купленные им вещи.
Как теперь рассказать моей сестре Кларе о случившемся? О том, что появилась женщина с большими деньгами и с усами, что она может позволить себе роскошь взять Валентино в мужья, а тот вовсе не против. Что он бросил всех девиц в беретиках, расхаживает по городу с дамой в куньей шубе и подыскивает мебель для гостиной. А ведь у Валентино до сих пор ящики письменного стола все еще ломятся от фотографий девушек и от их писем. Ну а в своей новой жизни с этой усатой женщиной в черепаховых очках он уж постарается нет-нет да и улизнуть из дому к какой-нибудь в беретике. И даже потратит немного денег, чтоб ее развлечь, – совсем немного, потому что Валентино довольно жаден и неохотно тратится на других, еще бы, ведь эти деньги он мог бы истратить на себя.
Клара выслушала отца с матерью и пожала плечами. У нее очень болят зубы, а ей нужно печатать адреса да еще постирать и заштопать детям чулки. Зачем мы ее оторвали от работы и заставили притащиться сюда? Полдня потеряла. Она знать не хочет о Валентино, чем он там занят и на ком женится. Эта баба явно ненормальная, ведь ни одна разумная женщина не взяла бы Валентино в мужья. А может, она проститутка, которая нашла себе болвана, шуба-то у нее, скорей всего, искусственная, ведь мать и отец в мехах ни черта не смыслят. Но мать сказала, что нет, шуба натуральная, а сама невеста – настоящая дама, да, она вела себя как настоящая дама, и вовсе не сумасшедшая. Вот только страшна… Мать, вспомнив, какая та страшная, закрыла лицо руками и снова заплакала. Отец возразил, что дело не в этом. Он хотел объяснить в чем и уже собрался произнести речь, но мать его оборвала; она всегда умела так его оборвать, что у бедняги слова застревали в горле и он начинал дергаться и сердито сопеть.
Тут в коридоре послышался шум – это вернулся Валентино. Он увидел Клариного малыша и стал с ним забавляться. Подбрасывал его до потолка, а потом опускал на пол, потом снова подбрасывал, а малыш заливался смехом. Клара сперва даже улыбнулась, глядя, как ее сын веселится. Но через секунду лицо у нее перекосилось, как всегда при виде Валентино.
Валентино стал рассказывать, что они с невестой купили мебель для гостиной. В стиле ампир. Назвал, потирая руки, неимоверную сумму, нам даже стало тесно в нашей маленькой комнате от этой чудовищной цифры. Вынул сигарету, щелкнул золотой зажигалкой. Эту зажигалку ему подарила Маддалена, его невеста.
Он и не замечал, что мы все растерянно молчим. Мать опускала глаза, старалась на него не смотреть. Сестра взяла на руки ребенка и натянула ему варежки. Увидев золотую зажигалку, она криво усмехнулась и пошла с ребенком к двери. Уже с порога бросила сквозь шарф:
– Ну и свинья!
Она произнесла это очень тихо, но Валентино услышал. Он хотел догнать Клару на лестнице и спросить, за что она обозвала его свиньей. Мать с трудом его удержала.
– Ну почему свинья? – допытывался Валентино у матери. – За что эта стерва обозвала меня свиньей? За то, что я женюсь? Не много ли она на себя берет, эта стерва?
Мать разглаживала складки платья и молча вздыхала. Отец набивал трубку, и пальцы у него дрожали. Затем поднял ногу, чтоб зажечь спичку о подошву ботинка, Валентино тут же подскочил со своей зажигалкой. Отец поглядел на зажженную зажигалку в руке Валентино и вдруг оттолкнул руку, швырнул трубку и вышел из комнаты. Затем вновь появился в дверях и тяжело засопел – вот-вот что-то скажет, но так ничего и не сказал, ушел, громко хлопнув дверью.
Валентино совсем растерялся.
– В чем дело? Ну почему он сердится? – спрашивал он у матери. – Чем я им не угодил? Что я такого сделал?
– Эта женщина… она такая уродина, – тихо сказала мать. – Просто ужас, Валентино. А если это правда, что она богата, значит, люди подумают, что ты женишься из-за денег. Мы тоже так думаем, Валентино. Ну можем ли мы поверить, что ты в нее влюбился! Ты, который выбирал себе самых хорошеньких, и все равно ни одна не казалась тебе достаточно красивой. В нашей семье такого еще не было, чтобы кто-то женился на одних деньгах.
Тут Валентино сказал, что ничего мы не понимаем. Его невеста вовсе не уродина. Во всяком случае, ему она уродиной не кажется, а ведь это главное, правда? У нее красивые черные глаза и величественная походка. К тому же она очень умна и образованна, очень. Надоели ему эти девчонки, с которыми и поговорить-то не о чем. А вот с Маддаленой он говорит о книгах и многом другом. Нет, он женится не ради денег, он не свинья. Внезапно Валентино надулся, ушел к себе и запер дверь.
В последующие дни он изображал из себя оскорбленного в лучших чувствах человека, который женится наперекор семье. Побледнел, стал серьезен и гордо проходил мимо нас, не удостаивая ни словом. Он больше не показывал нам подарки невесты, хотя получал их регулярно: золотой хронометр с белым кожаным ремешком, бумажник из крокодиловой кожи, каждый день новый галстук.
Отец решил поговорить с невестой Валентино. Мать не хотела его пускать: у отца больное сердце и ему нельзя волноваться, к тому же он все равно ничего разумного сказать не сумеет. То есть мысли у него, может, и разумные, но выразить их как следует он не способен. Сбивается на ненужные подробности, на воспоминания детства, заикается и сопит. Дома ему не удавалось довести до конца ни одну из своих речей: у нас не хватало терпения его выслушать, потому отец всегда с грустью вспоминал времена, когда он преподавал в школе, там он мог говорить сколько влезет и никто его не перебивал.
Отец всегда побаивался Валентино, ни разу слова поперек ему не сказал, даже когда тот провалился на экзаменах. И упорно верил, что Валентино станет большим человеком. А теперь он, похоже, в этом усомнился: ходил с несчастным видом и сразу как-то постарел. Не желал больше сидеть один в кухне. Говорил, что в этой духоте можно сойти с ума, и потому перебирался в кафе на нижнем этаже нашего дома, заказывал себе рюмку хинного ликера и долго его тянул; или отправлялся на реку – смотрел, как удят рыбу, а потом возвращался домой, сопя и о чем-то разговаривая сам с собой.
И тогда мама, лишь бы он не волновался, отпустила его к невесте Валентино. Отец надел свой лучший костюм, лучшую шляпу и перчатки. Мы с матерью вышли на балкон и смотрели ему вслед. И вот, глядя сверху на его медленно удаляющуюся фигуру, мы почему-то успокоились, у нас зародилась надежда, что все еще уладится, как – мы не знали, не знали даже, на что мы, собственно, надеемся, и представить себе не могли, что он там ей скажет, но тем не менее тот день вдруг положил конец нашим треволнениям. Отец вернулся поздно и выглядел совершенно разбитым. Он сразу стал укладываться. Мать, помогая ему раздеться, все его расспрашивала, но на этот раз у него, похоже, не было никакой охоты пускаться в разговоры. Уже лежа в постели – глаза закрыты, лицо землисто-серое, – он вдруг сказал:
– Она хорошая женщина. Мне жаль ее. – Потом добавил: – Я видел виллу. Красивая вилла, просто роскошная. Нам такая роскошь и во сне не снилась. – Он немного помолчал. – Мне-то что, все равно скоро подыхать.
Бракосочетание состоялось в конце месяца. Отец попросил у своего брата денег в долг, чтоб нам всем хоть немного приодеться, а то еще, чего доброго, опозорим Валентино. Мать впервые за много лет заказала себе шляпу – очень сложного фасона, с высокой тульей, лентой и вуалью. И вдобавок достала из шкафа старую одноглазую лису, если прикрыть морду хвостом, то и незаметно, что одного глаза не хватает; мать уже так потратилась на шляпу, что больше на эту свадьбу не желала пожертвовать ни одной лиры. Мне сшили новое платье из тонкой голубой шерсти с бархатной отделкой, а на шею я тоже нацепила лису, правда совсем маленькую, – подарок тети Джузеппины, когда мне исполнилось девять лет. Но, конечно, больше всего денег ушло на костюм Валентино – из сукна цвета морской волны в тонюсенькую белую полоску. Покупал его Валентино вместе с мамой. Он уже перестал корчить из себя оскорбленного, был весел и твердил, что всю жизнь мечтал о костюме цвета морской волны в тонюсенькую белую полоску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Я их помню почти наизусть, – сказал он.
Я тоже положила несколько книг к себе в чемодан. Увидав, что я собираю чемодан, он очень обрадовался. Сказал, что в Маоне я хорошо отдохну и мать будет приносить мне кофе прямо в постель. Я спросила, как он собирается поступить с ящиком.
– С ящиком? – Он рассмеялся. – Я же вернусь. Ты решила, что я больше не вернусь? И потому у тебя такое лицо?
Я пошла посмотрела в зеркало и сказала:
– Лицо как лицо. Благопристойное.
– Вот именно, благопристойное.
Он погладил меня по голове. Потом попросил заварить ему чай. Чай он любил очень крепкий и сладкий.
– Скажи мне правду! – сказала я ему.
– Какую правду?
– Вы едете вместе?
– Кто это «мы»? – И добавил:
Он правды восхотел такой бесценной,
Как знают все, кто жизнь ей отдает.
Когда я вернулась в кабинет, он рисовал. Смеясь, показал мне рисунок. Длинный-длинный поезд, над ним огромное облако дыма. Он послюнявил карандаш, чтобы дым получился погуще. В руке у меня был термос, я поставила его на письменный стол. Смеясь, он обернулся посмотреть, смеюсь ли я вместе с ним.
Я выстрелила ему в глаза.
Ноги у меня замерзли и промокли, я шла через силу, очень болела натертая пятка. На улице не было ни души, и она блестела под тихим дождем. Мне хотелось пойти к Франческе, но я боялась, что у нее любовник. Я вернулась домой. Была полная тишина, и я старалась в нее не вслушиваться. Я села на кухне и поняла, что буду делать дальше. Все очень просто и совсем не страшно. Я поняла, что мне не придется ничего рассказывать мужчине со смуглым лицом, и мне стало намного легче. Мне больше не придется никому ничего рассказывать. Ни Франческе, ни Джованне, ни Аугусто, ни моей матери. Никому. Я сидела на кухне у мраморного столика и невольно слушала тишину. Из раковины тянуло холодом и плесенью, на шкафу тикал будильник. Я взяла чернила, ручку и начала писать в книжечке для расходов. Внезапно я спросила себя, для кого я пишу. Ведь не для Джованны, и не для Франчески, и не для матери. Так для кого же? Но решить этот вопрос было очень трудно, и я чувствовала, что время простых и ясных ответов теперь уже не наступит никогда.
Перевод М. Архангельской
Валентино
Я жила с отцом, матерью и братом в небольшой квартирке в центре города. Жилось нам трудно – вечно не хватало денег, чтоб заплатить за квартиру. Отец был на пенсии, в прошлом школьный учитель, а мать давала уроки игры на фортепьяно. Приходилось еще помогать сестре, которая вышла замуж за коммивояжера: у нее было трое детей, и она еле сводила концы с концами, – да и вдобавок оплачивать учебу брата, отец верил, что он станет большим человеком. Я ходила на учительские курсы, а в свободное время занималась с детьми привратницы. Родные ее жили в деревне, и она расплачивалась каштанами, яблоками и картошкой.
Брат учился на медицинском и то и дело требовал денег – то на микроскоп, то на учебники, то для уплаты взноса. Отец твердо верил, что он станет большим человеком, причин для этого, пожалуй, не было, но отец верил. Он вбил это себе в голову чуть ли не с самого рождения Валентино и теперь, наверно, уже не мог отказаться от своей мечты. Целыми днями отец сидел на кухне и грезил в одиночку о том, как Валентино станет знаменитым, будет разъезжать по всяким европейским конгрессам и придумает новые лекарства против страшных болезней. Но Валентино, похоже, вовсе не собирался становиться большим человеком. Дома он обычно играл с котенком или мастерил из опилок и лоскутков игрушки для детей привратницы: собачек, котов и еще чертей с огромной шишковатой головой и длиннющим туловищем. А иногда он надевал лыжный костюм и любовался собой перед зеркалом. Катался он на лыжах редко, потому что был ленив и боялся холода. Но выпросил у матери черный лыжный костюм и вязаный шлем из белой шерсти. В том костюме он казался себе очень красивым и расхаживал перед зеркалом, сначала обмотав шею шарфом, а потом без шарфа. Или выходил на балкон, чтобы поразить своим видом детей привратницы.
А еще он постоянно обручался, из-за чего мать бросалась вылизывать столовую и вынимала из шкафа приличное платье. Но помолвки неизменно расстраивались. Поэтому, когда Валентино в очередной раз объявил, что через месяц женится, мы не поверили. Мать стала с обреченным видом наводить блеск в столовой и надела свое серое шелковое платье, в котором обычно ходила с ученицами на прослушивание в консерваторию и встречала невест сына.
Мы ждали появления нынешней претендентки, которую – мы были уверены – Валентино бросит через две недели. Теперь примерно представляли, как она будет выглядеть: Валентино всегда выбирал девушек одного типа – школьниц в беретиках. Все они были очень робкими, и мы в их присутствии ничуть не смущались – знали, что у Валентино это ненадолго, к тому же они были похожи на маминых учениц.
Но когда он пришел с новой невестой, мы так опешили, что чуть не лишились дара речи. Такого мы и представить себе не могли. На ней была длинная кунья шуба и туфли на резиновой подошве. А сама она была маленького росточка и толстая. Из-под очков в черепаховой оправе на нас глядели круглые, неулыбчивые глаза. На носу у нее выступили капельки пота, а под ним пробивались темные усики. Черная шляпа сбилась набок, и с другого бока торчали темные с проседью патлы, завитые щипцами. Она выглядела по меньшей мере лет на десять старше Валентино.
Мы молчали, зато Валентино тараторил без умолку. Рассказывал и про кота, и про детей привратницы, и про микроскоп. Хотел тут же повести невесту в свою комнату и показать ей микроскоп. Но мама воспротивилась, потому что еще не успела прибрать в той комнате. А невеста обронила, что микроскопы уже видела, и не раз. Тогда Валентино разыскал кота и принес его в столовую. Коту он повязал на шею бантик с колокольчиком – видимо, хотел, чтоб тот понравился невесте. Но кот так перепугался из-за колокольчика, что вскарабкался на гардину: шерсть дыбом, глаза безумные и шипит на нас сверху. Мать разохалась, что он обдерет ей всю гардину.
Невеста закурила и начала беседу. В голосе ее чувствовалась привычка командовать, о чем бы она ни говорила, казалось, будто она отдает команду. Сказала, что любит Валентино и верит в него. Верит, что он перестанет играть с котом и мастерить игрушки. И еще сказала, что у нее много денег, потому они могут пожениться, не дожидаясь, пока Валентино начнет зарабатывать. Она одна, свободна, родители ее умерли, и она никому не обязана давать отчет в своих действиях. Вдруг мама заплакала. Момент был тягостный, никто не знал, что делать. Ведь мама плакала вовсе не от того, что растрогалась, а от беспомощности и страха, я это чувствовала, и остальные, наверно, тоже. Отец похлопывал по коленям и прищелкивал языком, словно утешая плачущего ребенка. Невеста внезапно побагровела и подошла к маме. Ее глаза беспокойно поблескивали и были полны решимости, и я поняла, что она во что бы то ни стало женит на себе Валентино.
– Ну вот, опять мама плачет, – сказал Валентино. – У нее вечно глаза на мокром месте.
– Да-да, – пробормотала мама, вытерла слезы, пригладила волосы и выпрямилась. – Мне немного нездоровится в последнее время, и я часто плачу. К тому же все так неожиданно. Правда, Валентино всегда поступал по-своему.
Мама училась в привилегированном заведении, она была на редкость воспитанна и умела владеть собой.
Невеста объявила, что им пора: они с Валентино идут покупать мебель для гостиной. Больше им ничего покупать не придется, потому что в доме есть все необходимое. Валентино начертил маме план дома, в котором невеста жила с детских лет и где они будут теперь жить вместе. Трехэтажная вилла с садом в прекрасном районе – одни сплошные виллы и сады. Когда они ушли, мы некоторое время лишь молча смотрели друг на друга. Потом мать попросила меня сходить за сестрой.
Сестра жила на окраине, в квартире на последнем этаже. Целыми днями она печатала адреса на конвертах для какой-то фирмы, платили ей сдельно. У нее постоянно болели зубы, и она повязывала шарфом то одну, то другую щеку. Я сказала, что мать хочет с ней поговорить. Клара спросила, в чем дело, но я ей ничего не стала объяснять. Сгорая от любопытства, сестра взяла на руки своего младшенького и пошла со мной.
Сестра никогда не верила, что Валентино станет большим человеком. Она вообще терпеть его не могла, как только о нем заходил разговор, у нее все лицо перекашивалось от злобы, она тут же вспоминала, сколько денег отец тратит, чтоб его выучить, а она вот вынуждена печатать адреса на конвертах. Мать боялась, как бы ей не попался на глаза лыжный костюм Валентино, и, когда сестра приходила, я бежала в комнату Валентино посмотреть, убран ли в шкаф костюм и другие купленные им вещи.
Как теперь рассказать моей сестре Кларе о случившемся? О том, что появилась женщина с большими деньгами и с усами, что она может позволить себе роскошь взять Валентино в мужья, а тот вовсе не против. Что он бросил всех девиц в беретиках, расхаживает по городу с дамой в куньей шубе и подыскивает мебель для гостиной. А ведь у Валентино до сих пор ящики письменного стола все еще ломятся от фотографий девушек и от их писем. Ну а в своей новой жизни с этой усатой женщиной в черепаховых очках он уж постарается нет-нет да и улизнуть из дому к какой-нибудь в беретике. И даже потратит немного денег, чтоб ее развлечь, – совсем немного, потому что Валентино довольно жаден и неохотно тратится на других, еще бы, ведь эти деньги он мог бы истратить на себя.
Клара выслушала отца с матерью и пожала плечами. У нее очень болят зубы, а ей нужно печатать адреса да еще постирать и заштопать детям чулки. Зачем мы ее оторвали от работы и заставили притащиться сюда? Полдня потеряла. Она знать не хочет о Валентино, чем он там занят и на ком женится. Эта баба явно ненормальная, ведь ни одна разумная женщина не взяла бы Валентино в мужья. А может, она проститутка, которая нашла себе болвана, шуба-то у нее, скорей всего, искусственная, ведь мать и отец в мехах ни черта не смыслят. Но мать сказала, что нет, шуба натуральная, а сама невеста – настоящая дама, да, она вела себя как настоящая дама, и вовсе не сумасшедшая. Вот только страшна… Мать, вспомнив, какая та страшная, закрыла лицо руками и снова заплакала. Отец возразил, что дело не в этом. Он хотел объяснить в чем и уже собрался произнести речь, но мать его оборвала; она всегда умела так его оборвать, что у бедняги слова застревали в горле и он начинал дергаться и сердито сопеть.
Тут в коридоре послышался шум – это вернулся Валентино. Он увидел Клариного малыша и стал с ним забавляться. Подбрасывал его до потолка, а потом опускал на пол, потом снова подбрасывал, а малыш заливался смехом. Клара сперва даже улыбнулась, глядя, как ее сын веселится. Но через секунду лицо у нее перекосилось, как всегда при виде Валентино.
Валентино стал рассказывать, что они с невестой купили мебель для гостиной. В стиле ампир. Назвал, потирая руки, неимоверную сумму, нам даже стало тесно в нашей маленькой комнате от этой чудовищной цифры. Вынул сигарету, щелкнул золотой зажигалкой. Эту зажигалку ему подарила Маддалена, его невеста.
Он и не замечал, что мы все растерянно молчим. Мать опускала глаза, старалась на него не смотреть. Сестра взяла на руки ребенка и натянула ему варежки. Увидев золотую зажигалку, она криво усмехнулась и пошла с ребенком к двери. Уже с порога бросила сквозь шарф:
– Ну и свинья!
Она произнесла это очень тихо, но Валентино услышал. Он хотел догнать Клару на лестнице и спросить, за что она обозвала его свиньей. Мать с трудом его удержала.
– Ну почему свинья? – допытывался Валентино у матери. – За что эта стерва обозвала меня свиньей? За то, что я женюсь? Не много ли она на себя берет, эта стерва?
Мать разглаживала складки платья и молча вздыхала. Отец набивал трубку, и пальцы у него дрожали. Затем поднял ногу, чтоб зажечь спичку о подошву ботинка, Валентино тут же подскочил со своей зажигалкой. Отец поглядел на зажженную зажигалку в руке Валентино и вдруг оттолкнул руку, швырнул трубку и вышел из комнаты. Затем вновь появился в дверях и тяжело засопел – вот-вот что-то скажет, но так ничего и не сказал, ушел, громко хлопнув дверью.
Валентино совсем растерялся.
– В чем дело? Ну почему он сердится? – спрашивал он у матери. – Чем я им не угодил? Что я такого сделал?
– Эта женщина… она такая уродина, – тихо сказала мать. – Просто ужас, Валентино. А если это правда, что она богата, значит, люди подумают, что ты женишься из-за денег. Мы тоже так думаем, Валентино. Ну можем ли мы поверить, что ты в нее влюбился! Ты, который выбирал себе самых хорошеньких, и все равно ни одна не казалась тебе достаточно красивой. В нашей семье такого еще не было, чтобы кто-то женился на одних деньгах.
Тут Валентино сказал, что ничего мы не понимаем. Его невеста вовсе не уродина. Во всяком случае, ему она уродиной не кажется, а ведь это главное, правда? У нее красивые черные глаза и величественная походка. К тому же она очень умна и образованна, очень. Надоели ему эти девчонки, с которыми и поговорить-то не о чем. А вот с Маддаленой он говорит о книгах и многом другом. Нет, он женится не ради денег, он не свинья. Внезапно Валентино надулся, ушел к себе и запер дверь.
В последующие дни он изображал из себя оскорбленного в лучших чувствах человека, который женится наперекор семье. Побледнел, стал серьезен и гордо проходил мимо нас, не удостаивая ни словом. Он больше не показывал нам подарки невесты, хотя получал их регулярно: золотой хронометр с белым кожаным ремешком, бумажник из крокодиловой кожи, каждый день новый галстук.
Отец решил поговорить с невестой Валентино. Мать не хотела его пускать: у отца больное сердце и ему нельзя волноваться, к тому же он все равно ничего разумного сказать не сумеет. То есть мысли у него, может, и разумные, но выразить их как следует он не способен. Сбивается на ненужные подробности, на воспоминания детства, заикается и сопит. Дома ему не удавалось довести до конца ни одну из своих речей: у нас не хватало терпения его выслушать, потому отец всегда с грустью вспоминал времена, когда он преподавал в школе, там он мог говорить сколько влезет и никто его не перебивал.
Отец всегда побаивался Валентино, ни разу слова поперек ему не сказал, даже когда тот провалился на экзаменах. И упорно верил, что Валентино станет большим человеком. А теперь он, похоже, в этом усомнился: ходил с несчастным видом и сразу как-то постарел. Не желал больше сидеть один в кухне. Говорил, что в этой духоте можно сойти с ума, и потому перебирался в кафе на нижнем этаже нашего дома, заказывал себе рюмку хинного ликера и долго его тянул; или отправлялся на реку – смотрел, как удят рыбу, а потом возвращался домой, сопя и о чем-то разговаривая сам с собой.
И тогда мама, лишь бы он не волновался, отпустила его к невесте Валентино. Отец надел свой лучший костюм, лучшую шляпу и перчатки. Мы с матерью вышли на балкон и смотрели ему вслед. И вот, глядя сверху на его медленно удаляющуюся фигуру, мы почему-то успокоились, у нас зародилась надежда, что все еще уладится, как – мы не знали, не знали даже, на что мы, собственно, надеемся, и представить себе не могли, что он там ей скажет, но тем не менее тот день вдруг положил конец нашим треволнениям. Отец вернулся поздно и выглядел совершенно разбитым. Он сразу стал укладываться. Мать, помогая ему раздеться, все его расспрашивала, но на этот раз у него, похоже, не было никакой охоты пускаться в разговоры. Уже лежа в постели – глаза закрыты, лицо землисто-серое, – он вдруг сказал:
– Она хорошая женщина. Мне жаль ее. – Потом добавил: – Я видел виллу. Красивая вилла, просто роскошная. Нам такая роскошь и во сне не снилась. – Он немного помолчал. – Мне-то что, все равно скоро подыхать.
Бракосочетание состоялось в конце месяца. Отец попросил у своего брата денег в долг, чтоб нам всем хоть немного приодеться, а то еще, чего доброго, опозорим Валентино. Мать впервые за много лет заказала себе шляпу – очень сложного фасона, с высокой тульей, лентой и вуалью. И вдобавок достала из шкафа старую одноглазую лису, если прикрыть морду хвостом, то и незаметно, что одного глаза не хватает; мать уже так потратилась на шляпу, что больше на эту свадьбу не желала пожертвовать ни одной лиры. Мне сшили новое платье из тонкой голубой шерсти с бархатной отделкой, а на шею я тоже нацепила лису, правда совсем маленькую, – подарок тети Джузеппины, когда мне исполнилось девять лет. Но, конечно, больше всего денег ушло на костюм Валентино – из сукна цвета морской волны в тонюсенькую белую полоску. Покупал его Валентино вместе с мамой. Он уже перестал корчить из себя оскорбленного, был весел и твердил, что всю жизнь мечтал о костюме цвета морской волны в тонюсенькую белую полоску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51