Все книги для советских людей, для этих новых читателей, подбирались по библиопсихологическому методу. Трудно сказать, действовали ли они от этого больше – ведь читатели сами рвались к книгам, их тут было незачем «приучать к чтению».
Рубакин провел несколько опросов среди интернированных, чтобы выяснить их интересы и пожелания. Так, на вопросник, направленный в школу для молодых девушек из СССР в Зоненберге, из 60 учащихся на анкету ответило 32. На один из вопросов анкеты: «Если бы вас послали на необитаемый остров и разрешили бы взять с собой только одну вещь, что бы вы взяли?» – половина девушек ответила: «хороший товарищ», другая половина: «аппарат радио». Интересно, что перед войной на такую же анкету Н.А.Рубакина среди швейцарцев ответы были: со стороны мужчин – «топор», «нож», а со стороны женщин – «библия».
На вопрос анкеты для советских женщин: «Приведите 10 – 15 слов, наиболее вам симпатичных и которые вы любите более всего?» – среди ответов первое место заняли слова: «Родина», затем «семья», «дом», «товарищ».
Так на склоне дней своих отцу было суждено испытать радость от непосредственного сближения с читателем – новым, советским читателем. И ему отрадно было видеть, что его связь с русским народом, которому он служил всю свою жизнь, была по-прежнему сильна.
Глава 9
Последние годы жизни Н.А.Рубакина
Рубакин никогда не принимал участия в публичных спорах и вообще не умел спорить и полемизировать. Он рассказывал о себе, что только один раз, будучи студентом, выступил как оратор на студенческом собрании и то ничего не мог сказать и его стащили с трибуны за фалды.
Он до наивности не любил полемики, хотя, по существу, в своих книгах постоянно ею пользовался. Отец наивно и вполне искренне думал, что можно спорить о политике, о философии да вообще о чем угодно, не вдаваясь в полемику, бесстрастно. Живя последние сорок лет в тихой, спокойной среде, видя мировые события только издали, из благодатной тишины швейцарского захолустья, он не мог понять чувств, владевших людьми, принимавшими непосредственное участие в этих событиях. А окружающие его близкие люди с их «толстовским» настроением и мировоззрением отнюдь не могли помочь ему разобраться в событиях как следует. Они его незаметно для него увлекали на иной путь, придавали его боевому темпераменту и характеру иной оттенок, отвлекали его от того, чего он действительно желал и к чему стремился. Они тщательно стирали в его представлении понятия о классах, о классовой борьбе, подменяя их словами «человечество», «люди», «борьба за справедливость для всех», «отрицание какой бы то ни было диктатуры человека над человеком».
Он был пламенным ненавистником правящих классов. Ведь именно он, один из первых в литературе, подметил и описал новый тип революционного рабочего, крепкого и твердого, начинающего осознавать мощь своего класса, и противопоставил его «размагниченному интеллигенту» – крылатое выражение, ставшее в свое время ходячим обозначением упадочничества.
Но под влиянием толстовского окружения отец не то что переменился, а смягчил свои взгляды, стал «примиренцем». Он был совсем непохож на того, каким он был в эпоху первой русской революции 1905 года или до нее. Тогда он вращался в совершенно другой, действительно революционной среде.
Можно сказать, что всю свою жизнь Рубакин боролся с царским и капиталистическим гнетом и их верным слугой – религией. Его первая напечатанная научная работа называлась «Обожествление животных» и разоблачала примитивные формы религии. Все его научные книжки были так написаны, что их содержание так или иначе било по религии.
А между тем к нему постоянно подбирались и втирались в доверие если не явные церковники, то адепты различных религиозных сект, причем самых нелепых, самых примитивных.
Рубакин чрезвычайно доверял людям. Интересуясь главным образом их интеллектуальной жизнью, он мало разбирался в обычной человеческой психологии. Несмотря на свою борьбу против религии, он постоянно говорил о том, что надо быть терпимым ко всем верующим, во что бы они ни верили, ко всем религиям. К некоторым туманным формам различных восточноазиатских верований он даже относился с большим интересом, считал, что в них есть «здоровое ядро», выражаясь современным языком. Близкое знакомство с Р.Ролланом, который, не будучи верующим, относился с огромным уважением и почитанием к религиозным домыслам Льва Толстого и Ганди, повлияло и на моего отца. Я его сравнительно мало видел со времени первой мировой войны, так как только наездами бывал в Кларане и в Лозанне. Но чуть не в каждый мой приезд я видел около него сторонников каких-нибудь религиозных сект, которые первым делом стремились – и притом с успехом – обработать Людмилу Александровну. Об этом стоит рассказать, так как случаи такого рода были очень характерны и печально закончились для наследия моего отца.
Первый случай был в конце первой мировой войны. У отца постоянно появлялись откуда-то новые люди, которые устраивались у него на работу в качестве помощников по подбору материала, секретарей и т.д. Большинство их приезжало из России. Так случилось и в 1918 или 1919 году. Я тогда еще был военным врачом во французской армии. Меня отпустили в отпуск в Швейцарию, чтобы повидать отца. У него я прежде всего услышал как от него, так и от Людмилы Александровны о «замечательной женщине», которая теперь у них стала «своим человеком» и помогает отцу в работе. Сразу же меня познакомили с этой женщиной. Это была невысокая брюнетка с умными, хитрыми и проницательными глазами, встретившая меня так, как будто она была уже членом семьи. Людмила Александровна поведала мне, что эта женщина по фамилии Шнеур, или, вернее, фон Шнеур – фамилия ее мужа – необыкновенно хорошо узнает, и характеризует людей, проповедует новую религию – «христианскую науку», необычайно, мол, интересную и глубокую. О «христианской науке» я уже слышал – так называлась религиозная секта, созданная в Америке некой Мэри Эдди, которая долго лежала в каком-то параличе и все думала, как бы разбогатеть. И она нашла средство и, по ее словам, испробовала его на себе: оно заключалось в том, чтобы лечить все болезни путем чтения больным евангелия. Средство было недорогое. Мэри Эдди на этом «средстве» страшно разбогатела, так как и она и ее последователи читали евангелие отнюдь не бесплатно. Действовали они главным образом на женщин, которых вообще легче околпачить всякого рода эмоциональными приемами. В США этой секте принадлежала большая газета «Крисчен сайенс монитор», огромное издательство, ряд домов в Бостоне – оказалось, что и на евангелии можно неплохо заработать.
В Европе «христианская наука» только начала распространяться, преимущественно в Англии, Швейцарии и Голландии. Самое значительное – это то, что, несмотря на название, в ней не было ни христианства, ни науки. Но чтение евангелия действовало как внушение, своего рода психотерапия, и поэтому у нервных, впечатлительных и поддающихся гипнозу больных давало субъективные результаты.
Шнеур мне сразу же крайне не понравилась. Она пыталась полностью подчинить себе морально и моего отца и мою мачеху. С мачехой ей это удалось, а отца она только «заговорила». Тем не менее к самой Шнеур он относился с огромным уважением. Я же с ней сразу сцепился, и она меня побаивалась.
Шнеур дружила с Роменом Ролланом, переписывалась с ним, подписывая свои письма к нему «Наташа Ростова». Так же она подписывала и свои статьи, которые где-то печатались. По-видимому, и на Роллана она произвела впечатление, потому что он о ней упоминает в своем «Дневнике военных лет». Мое вмешательство спасло отца от «обращения» в «христианскую науку», но не спасло мачеху, которая так и сохранила на всю жизнь веру в эту науку. В ее «воспоминаниях», которые я недавно разыскал в архиве отца, особая тетрадь посвящена ее размышлениям о «христианской науке», ее постепенному вовлечению в эту «веру».
Шнеур вскоре уехала из Кларана в Женеву и там стала распространять свое «учение», и не без успеха. Она заинтересовала им одного крупного русского фабриканта-миллионера, Михельсона, бывшего владельца завода в Москве. Михельсон даже собирался жениться на Шнеур, но умер. А все свои капиталы он завещал ей.
В конце 1965 года, будучи в Женеве, я узнал, что Шнеур все еще живет в Женеве, ей уже за 80 лет, она очень богата, но по-прежнему занимается пропагандой «христианской науки».
В 1919 году к отцу приехала из России некая Мария Артуровна Бетман, тогда еще молодая женщина, из русских немцев. Она поступила к отцу на работу и секретарем, и машинисткой, и помощницей по собиранию материала, а впоследствии сделалась фактически полной хозяйкой в доме, жила в квартире отца, ухаживала за ним, готовила пищу, хозяйствовала. Надо отдать ей справедливость, она очень много для него сделала, избавив его от всех житейских забот, чего не сумели сделать ни моя мать, ни Людмила Александровна.
Мария Артуровна, или Маруся, как ее звали в семье отца, стала абсолютно необходимой в доме. Она преданно и добросовестно служила отцу, оказывая ему не только житейскую, но и рабочую помощь в библиотеке, подборе и классификации материала и т.д. Дошло до того, что даже некоторые свои последние работы он подписывал вместе с нею. Она же составила библиографию его трудов, записывала его автобиографические заметки, составляла отчеты Института библиопсихологии и т.д.
Все это было бы очень хорошо, если бы после смерти отца не обнаружились весьма печальные факты. Библиотеку свою отец завещал Советскому государству, и она была перевезена в Москву в Ленинскую библиотеку. Архив же его, содержавший его переписку с читателями, с выдающимися общественными деятелями, с писателями, такими, как Чехов, Горький, Толстой, Елпатьевский и десятки других, его записные книжки и автобиографические заметки, документы и т.д. – все это осталось сперва в Лозанне в его квартире на руках у М.А.Бетман. Каково же было мое изумление, когда она прислала мне фотокопию завещания отца: в нем все его имущество, все его архивы и все его авторские права были завещаны «единственной» его наследнице – Марии Артуровне Бетман. Это можно было приписать только тому, что в последние месяцы его жизни Бетман оказала на него психическое воздействие, под влиянием которого он отказал все в ее пользу, минуя жену и детей.
Через некоторое время Ленинская библиотека (года через два после смерти отца) получила от Бетман его архив – около 400 картонных ящиков с материалами. Но, присылая архив, Бетман в письме оговорилась, что это только две трети архива, одна же треть осталась у нее и будет прислана позже, когда она о ней договорится. Я не обратил сперва внимания на эти слова и считал, что эта часть архива просто еще не была разобрана.
С тех пор прошло много лет. В марте 1964 года М.А.Бетман умерла. До самого дня своей смерти она регулярно получала от Советского правительства пенсию, выхлопотанную ей Рубакиным. На эту пенсию она могла жить очень неплохо. Между тем я узнал, что Бетман жила в крайней бедности, отказывая себе во всем. В 1961 году она для чего-то ездила на Кубу, где прожила около шести месяцев, потом вернулась оттуда, по словам ее видевших, худая, бледная, изможденная. А треть архива Рубакина по-прежнему оставалась у нее. Мы с братом думали его получить для передачи в Ленинскую библиотеку после ее смерти.
Временно архив хранился у одной ее приятельницы, русской по происхождению, с которой вместе она жила последние годы. Но к этой приятельнице явилась какая-то женщина, назвала себя представительницей секты, носящей странное и бессмысленное название «Духовная ассоциация для всемирного обслуживания».
Показав бумагу М.А.Бетман, которая завещала этой ассоциации все документы моего отца и все права на его рукописи и книги, эта женщина забрала весь архив и исчезла.
В декабре 1965 года я побывал в Лозанне, где жил последние 25 лет своей жизни Рубакин, и на месте выяснил страшную вещь: около тридцати лет Бетман состояла членом этой секты. Ей она отдавала почти всю свою пенсию, оставляя себе гроши, для нее делала переводы с русского. Первую часть архива Бетман, оказывается, не отдала, а продала Ленинской библиотеке за 60 тысяч франков в собиралась продать и остальное – именно это и означали ее слова в письме ко мне «если я договорюсь». Все вырученные деньги забирала у нее эта секта, вернее, ее глава, называвший себя «живым Буддой». Видимо, по наущению главы секты Бетман заломила с Ленинской библиотеки такую сумму за оставшийся у нее архив, что библиотека отказалась платить и даже не ответила на ее предложение.
Назвавший себя «живым Буддой» некий Линд был родом с Кубы, там находилась его штаб-квартира, откуда он наезжал в Европу для пропаганды и шантажа, для вымогательства у попавших в паутину его секты простачков. С ним всегда разъезжали какие-то три девицы, составляющие, по-видимому, его «гарем». Они-то вели от его имени всякие финансовые операции, вступали в сношения с намеченными им жертвами. Членами секты были преимущественно женщины. Линд называл себя «доктором» каких-то наук, делал доклады о своей «теории религии», в которой была смесь разного рода буддийских верований и отсебятины. От своих последователей он требовал абсолютного подчинения и, вероятно, оказывал на них своего рода гипнотическое влияние. Иначе трудно было бы предположить, что Мария Артуровна Бетман, женщина неглупая и, казалось бы, с трезвым умом и безусловно честная и преданная моему отцу, дала себя увлечь в трясину этой секты. Правда, у нее и раньше был «сектантский» уклон – она была убежденная вегетарианка и «непротивленка». Она пыталась вовлечь и отца в эту секту, познакомила его с Линдом, и возможно, что Линд в разговорах с ним убедил его завещать все литературное и другое имущество Марии Бетман, от которой Линду было легче его выудить.
После смерти Бетман мне удалось достать адрес одной из «приближенных» Линда, мадемуазель Эро, француженки или швейцарки из французской Швейцарии. Именно она-то и приходила к лицу, у которого после смерти Бетман временно хранился завещанный секте остаток архива Рубакина. Я написал ей письмо, прося сообщить, могу ли я получить этот архив, содержащий ценнейшие документы. Ответ пришел через несколько недель не из Франции, а из Испании, из Барселоны, где проживала теперь эта «мадемуазель». Ответ по своей гнусности превзошел все мои ожидания.
Вот несколько выдержек из него (письмо от 10 марта 1965 года): «...Действительно, уже около 30 лет, вплоть до своей смерти, Мария Бетман была международным секретарем и официальным переводчиком „Союза всемирного обслуживания“. Она меня назначила своей душеприказчицей, оставив все свое имущество „Союзу всемирного обслуживания“...
В 1962 году, к счастью, нам удалось бежать с Кубы, но зато мы потеряли во время войны часть нашего имущества, а позже все наше имущество было конфисковано правительством Фиделя Кастро, за исключением нашей библиотеки и музея, которые являются всемирным достоянием и достоянием всего человечества (?). Во время нашего бегства нам пришлось пожертвовать большей частью наших архивов и, конечно, всем, что составляло наше имущество, либо приобретенное, либо подаренное нам. Согласно тексту завещания покойной Марии Бетман, в котором речь шла о том, что нам завещано ее имущество с правом вечно им распоряжаться, мы вступили во владение оставшейся его частью в Швейцарии по постановлению судьи, ведшего это дело. Мы, вполне естественно, распорядились архивами, которые являются собственностью нашего союза, а остальное, такое, как книги, личные записные книжки и письма на языках, нам неизвестных, (т.е. на русском!!! – А.Р.) мы сожгли, не зная, что с ними делать и не видя в них никакой интеллектуальной или художественной ценности и еще меньше ценности духовной (? – А.Р.)... В настоящее время, насколько нам известно, мы не располагаем ничем, что принадлежало бы покойному профессору Рубакину».
В 1965 году, вернувшись в Москву, я пытался получить точные сведение о Линде, сотрудникам которого удалось выманить у М.А.Бетман хранившуюся у нее часть архива моего отца. С этой целью я написал в наше посольство на Кубе, и через некоторое время получил от него ответ, что им не удалось найти на Кубе никаких следов этого Линда. Не смогли они и разыскать никого из бывших его почитателей.
У меня осталось подозрение, что архив Рубакина, полученный в Швейцарии одной из фанатичных последовательниц Линда (последовательницы не в смысле его вероучения, а в смысле совершения всякого рода похищений, обманов и т.п.), вовсе не был уничтожен. Поскольку архив отца, имеющий материальную ценность и могущий быть проданным, представлял для шайки Линда денежную ценность и мог служить орудием шантажа, вряд ли они стали бы его уничтожать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24