Чек особенный, выписанный не лично распорядителем счета, а неким израильским банком. В случае его предъявления в течение ближайших десяти дней банк гарантировал незамедлительный перевод указанной суммы в Россию.
Срок чека заканчивался в среду.
Никто, кроме упомянутого в нем банка «START», миллионы получить не мог.
Я поднял голову и понял:
«Ночь закончилась…»
В субботней тишине Старого города зазвучал первый крик муэдзина из арабской деревни. Вслед за мусульманской молитвой трижды прокричал петух.
В промежутке между ними мне позвонил Шломи — глава детективной фирмы. Он вернулся из Эйлата, собирался на боковую.
— Ты в порядке?
— Да, спасибо…
Тем временем к вилле съезжалась команда. Ламм прибыл только под утро, по-видимому, он проводил ночь в Кейсарии и ему сообщили не сразу. До этого на вершину Байт ва-Ган взлетела мощная «турбо» — на ней из «Клаб-отеля» в Эйлате вернулись Ургин и его спутница, победители лотереи на знание рекламы, проведенной детективным агентством «Нэшек». Подруга Ургина сразу принялась приводить в порядок внутренние помещения — мне было видно, как она убирает с мраморных плит у двери куски отбитого мною толстого стекла художественной отливки…
На площадку перед входом в виллу вынесли из холла длинный стол. Кресла отодвинули, но не убрали. По обе стороны, на двух скамьях, которые заменили белые пластмассовые кресла, сели боевики — земляки Вахи, три быка. Самого Вахи не было, он находился где-то внутри виллы.
Я навел бинокль на сидевших. Мгновенно возникла пугающая иллюзия близости. Будто я так же хорошо виден им, как они мне! Я включил звук записывающего устройства, и тут произошла досадная осечка! Сидевшие за столом не произнесли ни слова на русском. Они говорили на языке, абсолютно мне незнакомом! Это мог быть и грузинский, и любой другой, включая один из абхазско-адыгейских, дагестанских и нахских, на которых говорили и чеченцы, и ингуши… Знакомыми были только географические понятия — «Израиль», «Иерусалим»… Мне показалось, я услышал название иерусалимского района Рехавии, к которому примыкал Крестовый монастырь. Кто-то произнес имя:
—Лобан…
Еще «Хайфа», «Кипр».
Все происшедшее вписывалось в версию о причастности к случившемуся группировки Лобана… Последняя фраза, должно быть, звучала так:
—Они погнали через Хайфу на Кипр!
Мне надо было на гору Герцля.
До того как уйти, я увидел, как из виллы вышли Ламм и Ургин. Боевики поднялись. По знаку Ургина направились к машинам. Вскоре джип и «рено», наполненные людьми Ламма, перевалили через вершину Байт ва-Ган. Я понял, что они направились на виллу в Рамот…
Я двинулся через религиозный квартал Гиват Мордехай.
Транспорт сегодня тут не ходил.
Улица вилась по краю холма. Дома вдоль склона стояли как на невидимых с дороги ходулях: на улицу выходили верхние этажи, и, чтобы попасть на первые, приходилось спускаться на лифте.
Я быстро удалялся от Элиягу Голомб.
Моей целью снова был телефон, установленный на военном кладбище на горе Герцля.
Я думал о банковском чеке, выписанном малоизвестному российскому банку, который я нашел среди документов адвоката. Банковский чек, или, как тут называли, «чек банкаит», отличался от чека, выписанного самостоятельно владельцем чековой книжки. Тот мог, вопреки закону, в последний момент отменить его, чек, наконец, мог оказаться и вовсе без покрытия.. «Чек банкаит» на пятьдесят миллионов был гарантированным. Его выписал не адвокат Ламм, не Окунь, а банк, и именно банк в течение обозначенного десятидневного срока нес полную ответственность за то, что такая сумма действительно есть на счете фирмы «Экологическая продукция „Алькад“, и сразу после предъявления чека к оплате банк должен был перечислить указанную сумму. Что произойдет из-за того, что чек находится в данное время у меня?
«Может ли „Независимость“ наложить арест на всю сумму, учитывая невыполненные обязательства „Алькада“?!»
Встречные молодые люди мельком скользили взглядом по моей непокрытой голове. Некоторые кивали.
Неодобрение их мог вызвать лишь иудей, нарушавший Тору. Люди других конфессий и верований не несли от рождения никаких особых обязательств перед Богом!
Я пришел к телефону-автомату на гору Герцль рано и еще минут двадцать ходил по аккуратно подстриженным лужайкам, где были захоронены почти все главные политические фигуры Израиля. Их было не так уж много за пятьдесят лет существования государства. Несколько скромных черных плит. Никаких барельефов. Могилы жен рядом с их мужьями. Камешки на плитах вместо цветов. Ниже по склону и в стороне по линейке тянулись могилы погибших в войнах — скромные, одинаковые, отличающиеся одна от другой только именами на плитах. Ни один человек не встретился мне за это время. Ни посетитель, ни сторож. Над военным кладбищем на горе Герцль в Иерусалиме витали целомудренные сны мертвых.
Одинокий телефон-автомат внезапно зазвонил. Я взял трубку. На проводе был Джамшит. Я коротко доложил о главном, о ситуации с чеком. Джамшит обрадовался:
—Бумага очень нужна. Срочно оставь где договаривались.
Он говорил о тайнике в Цветных Камнях, по дороге в Гило. О нем знал только Рембо.
—Теперь Николай, следак…
Он сразу понял.
Из пяти с лишним десятков синонимов к слову «убить», в том числе более или менее понятных, типа «дернуть вглухую», «замочить», я выбрал, на мой ментовский взгляд, далекий от расшифровки, хотя и не точный:
— Взяли под галстук…
— Ясно! — Это был его родной язык.
— Пастора тоже… — Я подвел итог: — Все! Проехали!.. Кормит рыб… Сегодня тут большой сход…
Я, как мог, обрисовал положение.
Съехались все, кто хоть в какой-то мере был связан с кредитом, полученным у «Независимости». А также секьюрити, телохранители — они же в необходимых случаях и заказные убийцы, киллеры…
Предстоял крутой разбор.
Я пока не видел лишь наиболее важных фигур: О'Брайена и Лобана…
— Страшен сон, да милостив Господь!
— В монастыре был?
— Иду сегодня.
Мы уже заканчивали разговор. Джамшит приберег информацию к концу:
— Мне снился этот монастырь. И ты тоже. И будто юриста видят там неподалеку, в кафешке…
— Сон в руку!
—И будто ты навестил его дома. Ну, давай!
«Кафешка вблизи монастыря! И там же дом! — Это было главным. — А еще чек!»
Православный монастырь, которым интересовался Джамшит, находился на краю оживленного шоссе, недалеко от парламента и Высшего суда справедливости. Еще снаружи было заметно, что монастырь очень стар. Грубо обтесанный камень. Крепостные неприступные стены. Трогательное простодушие форм. Входить в него следовало сгорбившись под низким брусом каменной притолоки.
Туристическая группа, которую вела Лена, перед Крестовым монастырем должна была посетить еще один — Эйн-Кэрем. Мы договорились, что я буду ждать ее внутри.
Крестовый монастырь, или монастырь Креста, принадлежал греческой епархии. Прежде чем меня впустить, представитель черного духовенства через переговорное устройство поинтересовался по-русски, кто я, чего ищу, и лишь затем открыл дверь. Впускавший оказался человеком средних лет, худощавым, с изрядной плешью. Мы познакомились. Брат Евгений поведал, что всю жизнь прожил в Новороссийске, к духовной жизни пришел не сразу. Пока мы беседовали, из дверей напротив появился еще один монах — черный, худой. Заговорил с собратом на иврите. Пока монахи общались между собой, я быстро обошел храм. Он оказался невелик. Наверху находилась трапезная и печь, похожая на русскую. Ею, должно быть, пользовались по большим праздникам при значительном стечении паломников. Сегодня в трапезной никого не было, кроме кошки, нежившейся на солнце. Несколько келий, оказавшихся поблизости, были закрыты.
В Иерусалиме — не один православный монастырь. Кроме знаменитого Горнего, принадлежащего Красной, то есть советской, а ныне российской Церкви, основанного царицей, есть и монастырь Марий Магдалины, связанный с Белой, зарубежной церковью.
Однако Ламм и вся компания интересовались именно этим — греческим…
Арлекино подрядил людей Хэдли следить именно за этим монастырем. Джамшит в разговоре тоже говорил о нем.
После быстрого предварительного обследования я спустился вниз. Брат Евгений уже ждал меня. Стоимость входного билета включала и экскурсию, за которую он тут же принялся.
—…Храм древний, византийский. Поставлен на месте дерева, которое, по преданию, растил Лот. Праведник носил сюда воду за тридцать с лишним километров из источника у Мертвого моря…
Я слушал невнимательно.
История храма не могла мне помочь.
Ни О'Брайен, ни кто-либо другой из его окружения не собирались принимать постриг.
Брат Евгений рискнул объяснить, кто такой был Лот.
Библия явно не была его настольной книгой. Моисея он путал с Авраамом…
—…Дерево неоднократно меняло длину, так что из него ничего не получалось. Тогда его просто перекинули через ров. Проходившая по нему царица Савская, по преданию, упала оттого, что дерево внезапно повернулось. Его убрали. Вспомнили, когда римлянам понадобился крест — распять Спасителя…
Монах был явно обрадован, когда приехала Лена со своими российскими бабульками с парома. Туристок уже подкупил ее напор. Они забрасывали девушку вопросами.
На Лене была джинсовая кургузая курточка, топорщившаяся на высокой груди, черные в обтяжку брючки и туфли, удлинявшие и без того длинные ноги.
— Здр-л-авствуйте…
Мы чуть прикоснулись друг к другу пылавшими щеками.
Бабулькам что-то передалось. Они притихли, но… Жизнь брала свое! В том числе и личная тоже.
Причина интереса братвы к монастырю Креста открылась быстро.
—Храм основан византийцами, но с шестого века за помощь в подавлении какого-то восстания его отдали грузинам…
Я слушал внимательно.
—Под второй колонной справа похоронен великий грузинский поэт Шота Руставели. На фреске он воспроизведен в полный рост…
Имя Шота Руставели вряд ли говорило Джамшиту больше, чем кликухи грузинских воров в законе и авторитетов…
О'Брайену оно говорило о многом.
Я достал снимок, найденный мною на вилле в Рамоте. О'Брайен был сфотографирован тут, в монастыре, На фоне фрески.
—У Грузии особое отношение к храму. Посетивший Иерусалим президент Грузии Эдуард Шеварднадзе подарил монастырю икону с изображением Иверской Божьей матери, которую можно видеть на этой колонне…
Авторитет не мог это не учитывать. Благотворительность в пользу монастыря поднимала имидж миллионера. Сейчас храм переживал не лучшие дни. Брат Евгений признал:
—В период расцвета тут бывало до семисот послушников. Сейчас только десять.
Подошел монах, которого я перед тем видел, черный, худой. Прислушался. Не коллега ли? Может, возглавляет службу безопасности монастыря? Брат Евгений перевел для него на иврит свою реплику и мой вопрос:
— Паломники у вас останавливаются?
— Как правило, нет.
— А сейчас?
— Два-три человека…
Коллега брата Евгения взглянул на меня пристально. Мои вопросы становились неприлично назойливыми. Это было похоже на дознание. Я замолчал.
Бабульки уже спешили. Мы с Леной беззастенчиво обнялись тут же, в храме. Лицо Лены горело.
—Звоните…
Я снова обошел все здание. Крепостные стены. Низкая многопудовая дверь. Полная безопасность… В Иерусалиме существовал юридический казус: на внутренние помещения храмов — христианских и мусульманских — израильское законодательство не распространялось. Церкви, мечети, монастыри обладали экстерриториальностью. Уникальное явление в международном праве!
Я осмотрел кельи наверху. Мне показалось, что за неплотно закрытой дверью одной из них кто-то находился. Теперь мне всюду мерещились преступные авторитеты и их телохранители…
Здание израильского парламента с вертолетной площадкой для первых лиц страны возвышалось над монастырем.
Рядом, в огромном Парке Роз, так же, как у нас напротив Ваганьковского кладбища в Москве, время от времени собирались любители авторской песни, поклонники незабвенного Владимира Высоцкого…
По другую сторону шоссе, сразу за монастырем, начинался крутой подъем, который уже не прекращался, пока не достигал центральной части Иерусалима.
Это был район Рехавии, считавшийся одним из дорогих и престижных.
«Мне снился этот монастырь…. — сказал Джамшит. — И ты тоже. И будто юриста видят там неподалеку, в кафешке…»
Может, он получил эту информацию от Арлекино…
«Кафешка вблизи монастыря! И там же дом!»
Я немного походил по Рехавии…
Небольшое кафе, встретившееся мне, выглядело довольно уютно. Красная герань, легкие белые столики, высокие тумбы у стойки… На приколотой сбоку записке значилось какое-то слово, написанное незнакомым шрифтом.
«Грузинское письмо?»
Кафе было закрыто. Продолжалась суббота.
Что-то подсказывало мне, что Джамшит имел в виду именно это кафе.
Я остановил проезжавшее такси. Водитель-араб знал английский. Через несколько минут я уже был недалеко от дома, в Пате, у Цветных Камней…
Я вышел на автобусной остановке. Вокруг было безлюдно. До исхода субботы автобусов не предвиделось. С рекламных ограждений смотрели громадные портреты покойного любавичского рэбе. Крупные квадратные ногти на розовых пальцах рэбе — каждый величиной с грецкий орех — были аккуратно обрезаны. Первый хасид, чистый в своих помыслах и физической жизни, седой старик, смотрел сквозь меня безучастно, но внимательно. В этой жизни мне не суждено было оказаться среди его учеников. Кроме того, по законам Галахи я не был игуди . Евреем. Это в России я и еще несколько людей считали меня таковым…
«Ладно…»
Метрах в пятидесяти от остановки возвышались Цветные Камни. Мечтательный художник-монументалист или профессиональный маляр, нанятый иерусалимским муниципалитетом, раскрасил в яркие цвета огромные валуны, громоздившиеся у шоссе. Тайник в районе Цветных Камней по дороге в Гило достался мне в наследство. Можно было лишь гадать, кто им пользовался первым и когда и как о нем узнал «Лайнс». Проходя мимо вделанного в балластную призму тайника, я наклонился, открыл его. Крышка приводилась в движение с помощью рычажка. Положил чек, закрыл. Поддал ногой балластные камни.
«Все…»
Бесконечно долгий телефонный звонок проник в мой сон и неожиданно материализовался в виде острого металлического крючка, который словно зацепил мой сонный мозг. Крючок был наподобие тех, что устанавливают против осетровых на браконьерских сетях — каладах — на Каспии. На мгновение я ощутил себя белугой или осетром. Теперь, если бы я ускользнул, меня ждала верная смерть — от заражения, которое неминуемо настигает в результате царапины от калады… Телефон все звонил, пока я не осознал себя лежащим на кровати в Иерусалиме, в квартире, которую снимал. Я схватил трубку.
— Слыхал сообщение про Ашдод? — Голос был знакомый. Рэкетир тоже знал последние новости.
— Ну?
— Слыхал или нет?
— Что тебе?
— Вот как ты заговорил! Хочешь, чтобы напомнили? Сейчас наберу 111 — и тебя возьмут… Этого ждешь?
Я дал понять, что такой вариант нежелателен.
— То-то… — Он был удовлетворен. — Когда рассчитываться думаешь? Пять тысяч, которые ты занял…
— Я не занимал!
Все началось сначала.
—Смотри, чувак, с огнем играешь. В Мидраш-а-Русим захотел?
Русское подворье, тюрьма, точнее, ИВС Иерусалимского городского округа, у которого все время толпились арабские жены и матери преступников…
—Для начала там тебя отделают, как черепаху… Чего молчишь?
Я подумал:
«Пора это кончать!»
—Хорошо, В среду. В среду после обеда.
До этого я ни разу не высказался по существу. Он не ожидал, что я так легко сдамся. Был озадачен.
— А чего среда?
— Должны деньги поступить. Но всего, что ты просишь, мне не найти. Предупреждаю.
— А ты найди, если хочешь быть в порядке. Я позвоню во вторник. И не вздумай слинять…
Я бросил трубку.
«Тебя-то я рано или поздно обую! Это точно!..»
Я назвал среду, потому что любил Высоцкого.
«Какой был день тогда? — пел он. — Ах да — среда…»
Звонивший был элементарным вымогателем.
Убийцы Камала Салахетдинова, начальника кредитного управления банка, его подруги, Виктора, а теперь и Николая Холомина — Арлекино — не стали бы требовать денег за то, что молчат.
«Не те это люди…»
Если бы они взялись за меня, мне лучше бы сразу искать специально отведенное для неиудеев место на израильском кладбище, потому что меня ждала бы та же участь, что и других жертв.
«Просто придут и убьют!»
До среды оставалось два дня.
Я позвонил в Тальпиот — Хэдли. Мы стали естественными союзниками.
— В данный момент мы не можем вам ответить… — уныло протянул записанный на пленку голос. — Оставьте, пожалуйста, ваши данные и сущность сообщения…
—Я хотел бы поговорить с доктором Риггерс…
Хотя я наговорил текст на автоответчик, уже через минуту мне перезвонила Тамарка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Срок чека заканчивался в среду.
Никто, кроме упомянутого в нем банка «START», миллионы получить не мог.
Я поднял голову и понял:
«Ночь закончилась…»
В субботней тишине Старого города зазвучал первый крик муэдзина из арабской деревни. Вслед за мусульманской молитвой трижды прокричал петух.
В промежутке между ними мне позвонил Шломи — глава детективной фирмы. Он вернулся из Эйлата, собирался на боковую.
— Ты в порядке?
— Да, спасибо…
Тем временем к вилле съезжалась команда. Ламм прибыл только под утро, по-видимому, он проводил ночь в Кейсарии и ему сообщили не сразу. До этого на вершину Байт ва-Ган взлетела мощная «турбо» — на ней из «Клаб-отеля» в Эйлате вернулись Ургин и его спутница, победители лотереи на знание рекламы, проведенной детективным агентством «Нэшек». Подруга Ургина сразу принялась приводить в порядок внутренние помещения — мне было видно, как она убирает с мраморных плит у двери куски отбитого мною толстого стекла художественной отливки…
На площадку перед входом в виллу вынесли из холла длинный стол. Кресла отодвинули, но не убрали. По обе стороны, на двух скамьях, которые заменили белые пластмассовые кресла, сели боевики — земляки Вахи, три быка. Самого Вахи не было, он находился где-то внутри виллы.
Я навел бинокль на сидевших. Мгновенно возникла пугающая иллюзия близости. Будто я так же хорошо виден им, как они мне! Я включил звук записывающего устройства, и тут произошла досадная осечка! Сидевшие за столом не произнесли ни слова на русском. Они говорили на языке, абсолютно мне незнакомом! Это мог быть и грузинский, и любой другой, включая один из абхазско-адыгейских, дагестанских и нахских, на которых говорили и чеченцы, и ингуши… Знакомыми были только географические понятия — «Израиль», «Иерусалим»… Мне показалось, я услышал название иерусалимского района Рехавии, к которому примыкал Крестовый монастырь. Кто-то произнес имя:
—Лобан…
Еще «Хайфа», «Кипр».
Все происшедшее вписывалось в версию о причастности к случившемуся группировки Лобана… Последняя фраза, должно быть, звучала так:
—Они погнали через Хайфу на Кипр!
Мне надо было на гору Герцля.
До того как уйти, я увидел, как из виллы вышли Ламм и Ургин. Боевики поднялись. По знаку Ургина направились к машинам. Вскоре джип и «рено», наполненные людьми Ламма, перевалили через вершину Байт ва-Ган. Я понял, что они направились на виллу в Рамот…
Я двинулся через религиозный квартал Гиват Мордехай.
Транспорт сегодня тут не ходил.
Улица вилась по краю холма. Дома вдоль склона стояли как на невидимых с дороги ходулях: на улицу выходили верхние этажи, и, чтобы попасть на первые, приходилось спускаться на лифте.
Я быстро удалялся от Элиягу Голомб.
Моей целью снова был телефон, установленный на военном кладбище на горе Герцля.
Я думал о банковском чеке, выписанном малоизвестному российскому банку, который я нашел среди документов адвоката. Банковский чек, или, как тут называли, «чек банкаит», отличался от чека, выписанного самостоятельно владельцем чековой книжки. Тот мог, вопреки закону, в последний момент отменить его, чек, наконец, мог оказаться и вовсе без покрытия.. «Чек банкаит» на пятьдесят миллионов был гарантированным. Его выписал не адвокат Ламм, не Окунь, а банк, и именно банк в течение обозначенного десятидневного срока нес полную ответственность за то, что такая сумма действительно есть на счете фирмы «Экологическая продукция „Алькад“, и сразу после предъявления чека к оплате банк должен был перечислить указанную сумму. Что произойдет из-за того, что чек находится в данное время у меня?
«Может ли „Независимость“ наложить арест на всю сумму, учитывая невыполненные обязательства „Алькада“?!»
Встречные молодые люди мельком скользили взглядом по моей непокрытой голове. Некоторые кивали.
Неодобрение их мог вызвать лишь иудей, нарушавший Тору. Люди других конфессий и верований не несли от рождения никаких особых обязательств перед Богом!
Я пришел к телефону-автомату на гору Герцль рано и еще минут двадцать ходил по аккуратно подстриженным лужайкам, где были захоронены почти все главные политические фигуры Израиля. Их было не так уж много за пятьдесят лет существования государства. Несколько скромных черных плит. Никаких барельефов. Могилы жен рядом с их мужьями. Камешки на плитах вместо цветов. Ниже по склону и в стороне по линейке тянулись могилы погибших в войнах — скромные, одинаковые, отличающиеся одна от другой только именами на плитах. Ни один человек не встретился мне за это время. Ни посетитель, ни сторож. Над военным кладбищем на горе Герцль в Иерусалиме витали целомудренные сны мертвых.
Одинокий телефон-автомат внезапно зазвонил. Я взял трубку. На проводе был Джамшит. Я коротко доложил о главном, о ситуации с чеком. Джамшит обрадовался:
—Бумага очень нужна. Срочно оставь где договаривались.
Он говорил о тайнике в Цветных Камнях, по дороге в Гило. О нем знал только Рембо.
—Теперь Николай, следак…
Он сразу понял.
Из пяти с лишним десятков синонимов к слову «убить», в том числе более или менее понятных, типа «дернуть вглухую», «замочить», я выбрал, на мой ментовский взгляд, далекий от расшифровки, хотя и не точный:
— Взяли под галстук…
— Ясно! — Это был его родной язык.
— Пастора тоже… — Я подвел итог: — Все! Проехали!.. Кормит рыб… Сегодня тут большой сход…
Я, как мог, обрисовал положение.
Съехались все, кто хоть в какой-то мере был связан с кредитом, полученным у «Независимости». А также секьюрити, телохранители — они же в необходимых случаях и заказные убийцы, киллеры…
Предстоял крутой разбор.
Я пока не видел лишь наиболее важных фигур: О'Брайена и Лобана…
— Страшен сон, да милостив Господь!
— В монастыре был?
— Иду сегодня.
Мы уже заканчивали разговор. Джамшит приберег информацию к концу:
— Мне снился этот монастырь. И ты тоже. И будто юриста видят там неподалеку, в кафешке…
— Сон в руку!
—И будто ты навестил его дома. Ну, давай!
«Кафешка вблизи монастыря! И там же дом! — Это было главным. — А еще чек!»
Православный монастырь, которым интересовался Джамшит, находился на краю оживленного шоссе, недалеко от парламента и Высшего суда справедливости. Еще снаружи было заметно, что монастырь очень стар. Грубо обтесанный камень. Крепостные неприступные стены. Трогательное простодушие форм. Входить в него следовало сгорбившись под низким брусом каменной притолоки.
Туристическая группа, которую вела Лена, перед Крестовым монастырем должна была посетить еще один — Эйн-Кэрем. Мы договорились, что я буду ждать ее внутри.
Крестовый монастырь, или монастырь Креста, принадлежал греческой епархии. Прежде чем меня впустить, представитель черного духовенства через переговорное устройство поинтересовался по-русски, кто я, чего ищу, и лишь затем открыл дверь. Впускавший оказался человеком средних лет, худощавым, с изрядной плешью. Мы познакомились. Брат Евгений поведал, что всю жизнь прожил в Новороссийске, к духовной жизни пришел не сразу. Пока мы беседовали, из дверей напротив появился еще один монах — черный, худой. Заговорил с собратом на иврите. Пока монахи общались между собой, я быстро обошел храм. Он оказался невелик. Наверху находилась трапезная и печь, похожая на русскую. Ею, должно быть, пользовались по большим праздникам при значительном стечении паломников. Сегодня в трапезной никого не было, кроме кошки, нежившейся на солнце. Несколько келий, оказавшихся поблизости, были закрыты.
В Иерусалиме — не один православный монастырь. Кроме знаменитого Горнего, принадлежащего Красной, то есть советской, а ныне российской Церкви, основанного царицей, есть и монастырь Марий Магдалины, связанный с Белой, зарубежной церковью.
Однако Ламм и вся компания интересовались именно этим — греческим…
Арлекино подрядил людей Хэдли следить именно за этим монастырем. Джамшит в разговоре тоже говорил о нем.
После быстрого предварительного обследования я спустился вниз. Брат Евгений уже ждал меня. Стоимость входного билета включала и экскурсию, за которую он тут же принялся.
—…Храм древний, византийский. Поставлен на месте дерева, которое, по преданию, растил Лот. Праведник носил сюда воду за тридцать с лишним километров из источника у Мертвого моря…
Я слушал невнимательно.
История храма не могла мне помочь.
Ни О'Брайен, ни кто-либо другой из его окружения не собирались принимать постриг.
Брат Евгений рискнул объяснить, кто такой был Лот.
Библия явно не была его настольной книгой. Моисея он путал с Авраамом…
—…Дерево неоднократно меняло длину, так что из него ничего не получалось. Тогда его просто перекинули через ров. Проходившая по нему царица Савская, по преданию, упала оттого, что дерево внезапно повернулось. Его убрали. Вспомнили, когда римлянам понадобился крест — распять Спасителя…
Монах был явно обрадован, когда приехала Лена со своими российскими бабульками с парома. Туристок уже подкупил ее напор. Они забрасывали девушку вопросами.
На Лене была джинсовая кургузая курточка, топорщившаяся на высокой груди, черные в обтяжку брючки и туфли, удлинявшие и без того длинные ноги.
— Здр-л-авствуйте…
Мы чуть прикоснулись друг к другу пылавшими щеками.
Бабулькам что-то передалось. Они притихли, но… Жизнь брала свое! В том числе и личная тоже.
Причина интереса братвы к монастырю Креста открылась быстро.
—Храм основан византийцами, но с шестого века за помощь в подавлении какого-то восстания его отдали грузинам…
Я слушал внимательно.
—Под второй колонной справа похоронен великий грузинский поэт Шота Руставели. На фреске он воспроизведен в полный рост…
Имя Шота Руставели вряд ли говорило Джамшиту больше, чем кликухи грузинских воров в законе и авторитетов…
О'Брайену оно говорило о многом.
Я достал снимок, найденный мною на вилле в Рамоте. О'Брайен был сфотографирован тут, в монастыре, На фоне фрески.
—У Грузии особое отношение к храму. Посетивший Иерусалим президент Грузии Эдуард Шеварднадзе подарил монастырю икону с изображением Иверской Божьей матери, которую можно видеть на этой колонне…
Авторитет не мог это не учитывать. Благотворительность в пользу монастыря поднимала имидж миллионера. Сейчас храм переживал не лучшие дни. Брат Евгений признал:
—В период расцвета тут бывало до семисот послушников. Сейчас только десять.
Подошел монах, которого я перед тем видел, черный, худой. Прислушался. Не коллега ли? Может, возглавляет службу безопасности монастыря? Брат Евгений перевел для него на иврит свою реплику и мой вопрос:
— Паломники у вас останавливаются?
— Как правило, нет.
— А сейчас?
— Два-три человека…
Коллега брата Евгения взглянул на меня пристально. Мои вопросы становились неприлично назойливыми. Это было похоже на дознание. Я замолчал.
Бабульки уже спешили. Мы с Леной беззастенчиво обнялись тут же, в храме. Лицо Лены горело.
—Звоните…
Я снова обошел все здание. Крепостные стены. Низкая многопудовая дверь. Полная безопасность… В Иерусалиме существовал юридический казус: на внутренние помещения храмов — христианских и мусульманских — израильское законодательство не распространялось. Церкви, мечети, монастыри обладали экстерриториальностью. Уникальное явление в международном праве!
Я осмотрел кельи наверху. Мне показалось, что за неплотно закрытой дверью одной из них кто-то находился. Теперь мне всюду мерещились преступные авторитеты и их телохранители…
Здание израильского парламента с вертолетной площадкой для первых лиц страны возвышалось над монастырем.
Рядом, в огромном Парке Роз, так же, как у нас напротив Ваганьковского кладбища в Москве, время от времени собирались любители авторской песни, поклонники незабвенного Владимира Высоцкого…
По другую сторону шоссе, сразу за монастырем, начинался крутой подъем, который уже не прекращался, пока не достигал центральной части Иерусалима.
Это был район Рехавии, считавшийся одним из дорогих и престижных.
«Мне снился этот монастырь…. — сказал Джамшит. — И ты тоже. И будто юриста видят там неподалеку, в кафешке…»
Может, он получил эту информацию от Арлекино…
«Кафешка вблизи монастыря! И там же дом!»
Я немного походил по Рехавии…
Небольшое кафе, встретившееся мне, выглядело довольно уютно. Красная герань, легкие белые столики, высокие тумбы у стойки… На приколотой сбоку записке значилось какое-то слово, написанное незнакомым шрифтом.
«Грузинское письмо?»
Кафе было закрыто. Продолжалась суббота.
Что-то подсказывало мне, что Джамшит имел в виду именно это кафе.
Я остановил проезжавшее такси. Водитель-араб знал английский. Через несколько минут я уже был недалеко от дома, в Пате, у Цветных Камней…
Я вышел на автобусной остановке. Вокруг было безлюдно. До исхода субботы автобусов не предвиделось. С рекламных ограждений смотрели громадные портреты покойного любавичского рэбе. Крупные квадратные ногти на розовых пальцах рэбе — каждый величиной с грецкий орех — были аккуратно обрезаны. Первый хасид, чистый в своих помыслах и физической жизни, седой старик, смотрел сквозь меня безучастно, но внимательно. В этой жизни мне не суждено было оказаться среди его учеников. Кроме того, по законам Галахи я не был игуди . Евреем. Это в России я и еще несколько людей считали меня таковым…
«Ладно…»
Метрах в пятидесяти от остановки возвышались Цветные Камни. Мечтательный художник-монументалист или профессиональный маляр, нанятый иерусалимским муниципалитетом, раскрасил в яркие цвета огромные валуны, громоздившиеся у шоссе. Тайник в районе Цветных Камней по дороге в Гило достался мне в наследство. Можно было лишь гадать, кто им пользовался первым и когда и как о нем узнал «Лайнс». Проходя мимо вделанного в балластную призму тайника, я наклонился, открыл его. Крышка приводилась в движение с помощью рычажка. Положил чек, закрыл. Поддал ногой балластные камни.
«Все…»
Бесконечно долгий телефонный звонок проник в мой сон и неожиданно материализовался в виде острого металлического крючка, который словно зацепил мой сонный мозг. Крючок был наподобие тех, что устанавливают против осетровых на браконьерских сетях — каладах — на Каспии. На мгновение я ощутил себя белугой или осетром. Теперь, если бы я ускользнул, меня ждала верная смерть — от заражения, которое неминуемо настигает в результате царапины от калады… Телефон все звонил, пока я не осознал себя лежащим на кровати в Иерусалиме, в квартире, которую снимал. Я схватил трубку.
— Слыхал сообщение про Ашдод? — Голос был знакомый. Рэкетир тоже знал последние новости.
— Ну?
— Слыхал или нет?
— Что тебе?
— Вот как ты заговорил! Хочешь, чтобы напомнили? Сейчас наберу 111 — и тебя возьмут… Этого ждешь?
Я дал понять, что такой вариант нежелателен.
— То-то… — Он был удовлетворен. — Когда рассчитываться думаешь? Пять тысяч, которые ты занял…
— Я не занимал!
Все началось сначала.
—Смотри, чувак, с огнем играешь. В Мидраш-а-Русим захотел?
Русское подворье, тюрьма, точнее, ИВС Иерусалимского городского округа, у которого все время толпились арабские жены и матери преступников…
—Для начала там тебя отделают, как черепаху… Чего молчишь?
Я подумал:
«Пора это кончать!»
—Хорошо, В среду. В среду после обеда.
До этого я ни разу не высказался по существу. Он не ожидал, что я так легко сдамся. Был озадачен.
— А чего среда?
— Должны деньги поступить. Но всего, что ты просишь, мне не найти. Предупреждаю.
— А ты найди, если хочешь быть в порядке. Я позвоню во вторник. И не вздумай слинять…
Я бросил трубку.
«Тебя-то я рано или поздно обую! Это точно!..»
Я назвал среду, потому что любил Высоцкого.
«Какой был день тогда? — пел он. — Ах да — среда…»
Звонивший был элементарным вымогателем.
Убийцы Камала Салахетдинова, начальника кредитного управления банка, его подруги, Виктора, а теперь и Николая Холомина — Арлекино — не стали бы требовать денег за то, что молчат.
«Не те это люди…»
Если бы они взялись за меня, мне лучше бы сразу искать специально отведенное для неиудеев место на израильском кладбище, потому что меня ждала бы та же участь, что и других жертв.
«Просто придут и убьют!»
До среды оставалось два дня.
Я позвонил в Тальпиот — Хэдли. Мы стали естественными союзниками.
— В данный момент мы не можем вам ответить… — уныло протянул записанный на пленку голос. — Оставьте, пожалуйста, ваши данные и сущность сообщения…
—Я хотел бы поговорить с доктором Риггерс…
Хотя я наговорил текст на автоответчик, уже через минуту мне перезвонила Тамарка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31