Друг скульптора и крупный историк искусств Арсен Александр, вспоминая это время, писал в 1924 году: «После индивидуальной выставки 1900 года в павильоне у моста Альма, которую Роден составил из всего, что он выполнил и намеревался выполнить, успех обрушился на него подобно циклону». Модель памятника Бальзаку работы Фальгиера была впервые показана в Салоне 1899 года. Портрет Фальгиера, выполненный в 1897 году, был единственной работой, которую Роден выставил в том же Салоне.
Памятник Бальзаку работы Фальгиера был установлен в Париже на пересечении улицы Бальзака и авеню Фридланд в 1902 году, уже после смерти скульптора. Роден присутствовал на открытии памятника, ибо до конца сохранил с Фальгиером дружеские отношения. Жюдит Кладель рассказывает в своей книге, что во время церемонии открытия, когда один из ораторов упомянул имя Родена и его «Бальзака», толпа поднялась и устроила скульптору овацию.
.
В течение нескольких месяцев тысячи зрителей осмотрели незаконченные «Врата ада», чтобы самим решить, действительно ли они вызывают такой ужас, как о них говорят. Пресловутая известность «Бальзака» также привлекала множество зрителей. Но самый большой интерес вызывали любовные пары, в особенности «Поцелуй». «Поцелуй» возбуждал скандальное внимание, Огюста это возмущало.
Публика проявляла большой интерес и к портретам Камиллы, Гюго, Бодлера, Фальгиера и Далу. Всем, видимо, было известно, что Огюст и Далу, некогда близкие друзья, стали злейшими врагами, и все любопытствовали, каким Огюст изобразил своего скульптора-соперника. Но, пожалуй, еще большим успехом пользовался бюст Фальгиера, ибо Фальгиеру – хорошему другу Огюста – Общество литераторов заказало памятник Бальзаку.
Несмотря на это, Роден и Фальгиер оставались друзьями. И Огюст в знак дружбы сделал портрет Фальгиера, как раз когда тот заканчивал своего «Бальзака» Модель памятника Бальзаку работы Фальгиера была впервые показана в Салоне 1899 года. Портрет Фальгиера, выполненный в 1897 году, был единственной работой, которую Роден выставил в том же Салоне.
Памятник Бальзаку работы Фальгиера был установлен в Париже на пересечении улицы Бальзака и авеню Фридланд в 1902 году, уже после смерти скульптора. Роден присутствовал на открытии памятника, ибо до конца сохранил с Фальгиером дружеские отношения. Жюдит Кладель рассказывает в своей книге, что во время церемонии открытия, когда один из ораторов упомянул имя Родена и его «Бальзака», толпа поднялась и устроила скульптору овацию.
.
«Бальзак» Фальгиера, огромный тучный мужчина, сидящий на скамье в парке, закутанный в доминиканскую рясу, выглядел процветающим, заурядным буржуа и не вызывал интереса. Все стремились посмотреть живой, наделенный силой скульптурный портрет Фальгиера, выполненный Роденом, в нем Фальгиер предстал таким, каким был, – упрямым бычком.
Бюст Бодлера поразил зрителей выражением глубокой тоски, словно поэт предвидел свою близкую смерть. Бюсты Гюго вызвали восхищение. Но особое внимание привлекла голова Камиллы. Слух об их связи облетел весь Париж, падкий до подобных историй.
И хотя находились еще люди, во всеуслышание заявлявшие, что произведения Родена позорят Францию, за пределами Франции имя Родена стало одним из прославленных имен Третьей республики. Русский царь Николай II, приехавший в Париж на открытие моста Александра III, названного в честь его отца, посетил павильон Родена. Принц Уэльский, все еще не потерявший интереса к «Вратам ада», провел в павильоне полдня. И, наконец, Лубе Лубе, Эмиль (1838–1929) – французский политический деятель, президент Республики с 1899-го по 1906 год.
*568, новый президент республики, не желая, чтобы его перещеголяли иностранные гости, посетил выставку Родена, выразив тем самым одобрение французского правительства.
Фор, его предшественник на посту президента, скончался неожиданно – ходили слухи, что он был невоздержан в любви, но Лубе не был лицемером. Президенту понравились роденовские любовные пары, он смотрел на них снисходительно и доброжелательно.
Поистине Париж изменчив, думал Огюст. То, что он бичует в этом году, в следующем возносит до небес. По Парижу шли разговоры: «Работы Родена – вот что надо смотреть. Роден – наш новый Гюго». Огюста немало коробило от этого. Ему нравились похвалы, он чувствовал, что заслужил их, что они даже несколько запоздали, и все же сомневался, достоин ли он подобного поклонения. Да и какое у него сходство с Гюго? Теперь даже буржуа восхваляли его обнаженные фигуры. А когда музеи всех стран, кроме Франции, начали соперничать, стремясь приобрести работы Родена, он стал предметом национальной гордости.
Копенгаген купил его скульптуры на сумму в восемьдесят тысяч франков и отвел ему целый зал в своем музее, назвав его «Залом Родена». Музей в Филадельфии приобрел «Мысль», для которой позировала Камилла; чикагский музей купил «Поцелуй», а затем, чтобы утихомирить шокированную публику, задрапировал группу. Многие работы приобрели музеи в Будапеште, Дрездене, Праге и Лондоне.
Число частных коллекционеров, стремящихся приобрести его произведения, росло не по дням, а по часам. Огюсту предлагали больше заказов, чем он способен был выполнить. Огюст терялся, какие назначать цены, боялся, что, повысив цену, потеряет многие заказы, но, как только он их повысил, чтобы отпугнуть некоторых нежелательных заказчиков, посыпались заказы от богатых людей. Они готовы были платить любые деньги, боролись за это право. Чем больше он запрашивал, тем большим уважением проникались к нему коллекционеры. Иметь скульптуру Родена считалось модным.
К тому времени, как выставка закрылась и Огюст перевез оставшиеся работы с площади Альма в Медон, он продал скульптур на сумму более двухсот тысяч франков. После расплаты с долгами осталось шестьдесят тысяч. О деньгах можно было больше не беспокоиться. Теперь он мог продать любое свое произведение и работать, ни от кого не завися. Но он никого не посвящал в свое материальное положение. Когда лучший друг Каррьер спросил, имела ли выставка успех и окупились ли расходы, Огюст ответил: «Более или менее, дорогой друг». Он знал, что из всех людей Каррьеру можно доверять, но следовало быть осторожным.
– Тебе нужна помощь, Эжен? – Художник до сих пор не мог вырваться из тисков бедности.
– Нет-нет! – воскликнул Каррьер и, видя, что Огюст чувствует себя неловко, обнял его и добавил:
– Я просто надеялся, что успех поможет тебе обрести наконец душевный покой.
3
Но Огюст мечтал не о покое. Больше всего он нуждался во времени и силах, чтобы взяться за то, к чему у него лежала душа. Ему только что исполнилось шестьдесят, и это напомнило, что старость не за горами, что время и силы надо беречь. Но, узнав, что Камилла живет в Париже, он попросил Каррьера навестить ее в надежде на примирение. Художник был деликатнейшим человеком и подходил для такой роли, как никто.
Камилла холодно встретила Каррьера. Ее возмущало, что художник был дрейфусаром, хотя дело Дрейфуса давно потеряло остроту. Да и как художник он ей не нравился; она считала его картины маловыразительными, туманными. Она не могла захлопнуть перед ним дверь, но и не предложила войти.
Каррьер стоял в дверях мастерской, служившей ей одновременно и спальней, стараясь скрыть свое смущение. Он заметил, что Камилла живет одна. Увидел фигуры из глины, гипсовые слепки, несколько бронз; единственную мебель в комнате составляли кровать и стул, словно этим она хотела подчеркнуть, что живет отшельницей и преданна работе не меньше Огю-ста. Лицо ее было бледным, худым, аскетическим. «Постарела», – печально подумал Каррьер. В волосах седина, черты лица заострились – от прежней красоты почти не осталось следа.
Камилла оставила без внимания протянутую руку Каррьера и сказала усталым, раздраженным голосом:
– Итак, мосье, вы разыскали меня. – Он хотел было заговорить, но она прервала: – Я не нуждаюсь в помощи, мосье. Я вовсе не желала причинить кому-то зло, а действовала в соответствии со своими принципами. – Она отказалась говорить об Огюсте.
Каррьер очутился за дверью; он так и не вошел в комнату. На прощание Камилла пробормотала:
– Бурделю отдано предпочтение, вечно этот Бурдель. Его акварели замечательны, ну а что до скульптуры, моя гораздо реалистичней.
Но Огюст, узнав, что ей живется трудно, что ее работы, о которых он всегда был высокого мнения, плохо покупаются, добился через министра изящных искусств, чтобы у нее купили некоторые вещи для провинциальных музеев, – министр отказался приобрести их для Лувра или для музея Люксембургского дворца, хотя Огюст настаивал. И на выставке своих работ в Брюсселе и Праге он поместил на почетном месте свой бюст, выполненный Камиллой, но она не оценила этой чести, заявив: «Это всего-навсего студенческая работа. Он мог бы добиться, чтобы мои работы были в Люксембургском музее»;
Не оставляя надежды, Огюст снова послал к ней Каррьера с предложением помощи, но Камилла сердито отвергла ее. Она сказала, что это навязчивое стремление помочь свидетельствует не о заботе, а скорее о недобром к ней отношении. У нее сделалась истерика, и она держала себя с такой враждебностью, что Каррьер испугался, в здравом ли она уме. Камилла то всхлипывала, то смеялась.
– Это убийство, моя карьера загублена, я должна вырваться из-под его власти, стать самостоятельной. И я добьюсь своего, как бы меня ни преследовали. Мосье, ведь я еще на многое способна, я гораздо лучше Бурделя, а эти выставки меня замучили.
Огюст очень опечалился, узнав об этой сцене. Он был совсем убит горем, когда через месяц ему сообщили, что у Камиллы нервное расстройство и ее забрали в приют для умалишенных. При мысли, что она в сумасшедшем доме, пусть даже его и называют приютом, у него кровь стыла в жилах. Но он твердил себе, что не виноват, она всегда была неуравновешенной. Бедная Камилла!
Огюст навестил ее, но она смотрела на него, как на чужого, словно впервые видела этого бородатого, усталого мужчину. Камилла была вся в черном и такая худая, что он ужаснулся. От красивой девушки, в которую он когда-то влюбился, остался только мелодичный голос; не обращаясь ни к кому в отдельности – ей просто надо было, высказаться, – она вдруг разразилась тирадой:
– Дрейфусары, грязные животные, это они посадили меня сюда. Моя работа «Бабушка» получила третью премию, это они лишили меня первой, а теперь хотят упрятать в тюрьму Сен-Лазар, куда сажают больных проституток.
Лицо Огюста стало серым. Он пытался объяснить:
– Дорогая, брак – это ужасное, длительное испытание, мы бы возненавидели друг друга. Я знаю, как женщина, ты стремишься к замужеству, но это неблагоразумно. Мы бы никогда не простили друг друга. Поверь, может, я говорю резко, но это правда.
Она посмотрела на него, как на сумасшедшего, и поманила санитара. Кто этот мужчина? Почему он здесь? Ей надо работать.
Только известность Огюста помогла ему проникнуть в приют. Во время его визита Камилле стало хуже, позвали доктора, и он посоветовал Огюсту никогда больше не навещать больную.
Она бормотала: – Дрейфусары, скульпторы, – и закричала ему вслед: – Я их ненавижу… ненавижу… ненавижу!
Огюст был безутешен. Он потерял сон. Но месяц спустя, когда до него дошли слухи, что Камиллу выпустили из приюта и она вернулась в свою комнату-мастерскую и работает с диким ожесточением, словно стремясь воплотить в глине, гипсе и мраморе свои отчаянные, навязчивые идеи, он подумал, что она воспользовалась болезнью, чтобы досадить ему. Потом до него дошли слухи, что Камилла твердит всем, будто он ее преследует и хочет запереть в Сен-Лазар – из-за этого ей приходится держать свою дверь постоянно на запоре, и уверенность его поколебалась.
4
Роза думала, что после разрыва с Камиллой Огюст будет принадлежать ей безраздельно, и была так рада, когда он устроил в Медоне мастерскую. Множество людей навещали Огюста, и почти каждую ночь он ночевал дома. Но ей по-прежнему почти не уделял внимания. Погруженный в глубокую задумчивость, либо всецело в работу, он вовсе не замечал ее; она бранила его, а он смотрел печальным взором Иова. Она обижалась, что Огюст, как и прежде, проводит много времени в своих парижских мастерских.
Он отказался обсуждать с ней поведение сына, который жил на ее подачки. После исчезновения маленького Огюста в самый разгар «дела Бальзака» отец изгнал его из своих мыслей.
Огюст обращал внимание на других женщин, что огорчало Розу больше всего. Она узнавала об этом от его помощников в мастерских. Не раз Роза решала устроить ему сцену, но мысль, что он все равно вернется к ней-он ведь всегда возвращался, – в последний момент удерживала ее.
Для Огюста каждая новая связь была попыткой забыть Камиллу. Но время шло, и хотя рана, причиненная разрывом, не заживала, связи со многими жадно преследовавшими его женщинами заглушали боль одиночества и позволяли на время забыть о приближении старости. Он был теперь всемирно известным, и знакомства с ним искали люди знаменитые, люди полузнаменитые и те, кто мечтал к ним приблизиться.
Любая женщина с готовностью соглашалась служить ему натурщицей, стоило только пожелать: молодые женщины, красивые женщины, женщины из общества. Изображение плоти – страсть Родена, это знали все, и многие женщины искали его внимания. Теперь, когда с помощью своего таланта мэтр Роден доказал, что для художника женское тело неотразимо, каждая считала, что перед ней он не сможет устоять.
Огюст поддавался соблазну, если любовная связь не задевала его серьезно. Но ни одна из этих женщин не захватывала его целиком. Ходили слухи о том, что он сексуальный маньяк, развратник и превратил свои мастерские в гаремы, но он не обращал внимания. Он считал любовь хитрой ловушкой; ни один любовник никогда не бывает счастлив до конца…
Достаточно того, говорил он себе, что эти любовные приключения доставляют ему удовольствие, рассеивают одиночество и подчас даже тешат иллюзией, будто он еще не так стар.
Тем не менее Огюст пришел в ярость, случайно обнаружив, что Бурдель лепит фигуру Пана, внешне похожего на него. Смущенный Бурдель стал извиняться, а Огюст раскричался, что это несправедливо, неверно В действительности Роден, по свидетельству Гзелля, вовсе не рассердился на Бурделя и на его извинения ответил: «Так и нужно было сделать, ведь вы же изобразили Пана. Между прочим, и Микеланджело снабдил подобными рогами своего Моисея. Это эмблема всемогущества и мудрости, и я, право, очень польщен таким вниманием с вашей стороны». Этот разговор произошел накануне Вернисажа в Салоне Национального общества искусств. После осмотра выставки Роден, как рассказывает далее Гзелль пригласил его, Бурделя и другого своего ученика, Деспио, к тому времени также уже известного скульптора, в ресторан. Во время завтрака завязалась беседа, которую почти дословно приводит Гзелль и в которой Роден с присущим ему в подобных случаях блеском и красноречием говорил о значении искусства, труде художника, о пользе, приносимой им людям. «Искусство указывает людям цель их существования. Оно раскрывает им смысл бытия, освещает их судьбу и последовательно руководит ими на жизненном пути» и т. д.
, обвинил Бурделя в неблагодарности, назвал его каменотесом и в гневе приказал убираться из мастерской. Потом он пожалел о своей несдержанности. Большая голова, сделанная Бурделем, была непропорционально велика по сравнению с телом сатира, рога слишком длинны, но лицо удивительно походило на лицо Огюста, хотя и напоминало старого козла. Огюст не мог сдержать улыбки. Через несколько дней он попросил Бурделя вернуться столь же горячо, как выгонял.
Бурдель согласился два дня в неделю преподавать в Роденовской академии, которую открывал мэтр, но отказался работать в мастерских и играть роль бессловесного подмастерья. Ученик не собирался соперничать с учителем, но Бурдель очень увлекся работой над бюстами Бетховена и хотел целиком посвятить себя этому делу. Бурдель научился у Родена ценному качеству – умению сосредоточиться на чем-то одном.
Огюсту нечего было возразить, ведь он сам был точно таким. Но ему стало грустно. Бывали моменты, когда он думал, что Бурдель продолжит его дело. Это желание появилось у него с возрастом и в связи с разочарованием в маленьком Огюсте. Но теперь он понимал, что это тщетные надежды. Помимо воли они с Бурделем стали соперниками Это не совсем верно. Отношения между Роденом и Бурделем по-прежнему оставались очень близкими. Бурдель продолжал сотрудничать с Роденом в качестве помощника по переводу скульптуры в материал и в дальнейшем (примерно до середины 1910-х гг.). В этот же период он посвятил искусству учителя ряд интересных статей. Однако в своем творчестве Бурдель, который уже стал признанным мастером, все более и более отходит от художественных принципов Родена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Памятник Бальзаку работы Фальгиера был установлен в Париже на пересечении улицы Бальзака и авеню Фридланд в 1902 году, уже после смерти скульптора. Роден присутствовал на открытии памятника, ибо до конца сохранил с Фальгиером дружеские отношения. Жюдит Кладель рассказывает в своей книге, что во время церемонии открытия, когда один из ораторов упомянул имя Родена и его «Бальзака», толпа поднялась и устроила скульптору овацию.
.
В течение нескольких месяцев тысячи зрителей осмотрели незаконченные «Врата ада», чтобы самим решить, действительно ли они вызывают такой ужас, как о них говорят. Пресловутая известность «Бальзака» также привлекала множество зрителей. Но самый большой интерес вызывали любовные пары, в особенности «Поцелуй». «Поцелуй» возбуждал скандальное внимание, Огюста это возмущало.
Публика проявляла большой интерес и к портретам Камиллы, Гюго, Бодлера, Фальгиера и Далу. Всем, видимо, было известно, что Огюст и Далу, некогда близкие друзья, стали злейшими врагами, и все любопытствовали, каким Огюст изобразил своего скульптора-соперника. Но, пожалуй, еще большим успехом пользовался бюст Фальгиера, ибо Фальгиеру – хорошему другу Огюста – Общество литераторов заказало памятник Бальзаку.
Несмотря на это, Роден и Фальгиер оставались друзьями. И Огюст в знак дружбы сделал портрет Фальгиера, как раз когда тот заканчивал своего «Бальзака» Модель памятника Бальзаку работы Фальгиера была впервые показана в Салоне 1899 года. Портрет Фальгиера, выполненный в 1897 году, был единственной работой, которую Роден выставил в том же Салоне.
Памятник Бальзаку работы Фальгиера был установлен в Париже на пересечении улицы Бальзака и авеню Фридланд в 1902 году, уже после смерти скульптора. Роден присутствовал на открытии памятника, ибо до конца сохранил с Фальгиером дружеские отношения. Жюдит Кладель рассказывает в своей книге, что во время церемонии открытия, когда один из ораторов упомянул имя Родена и его «Бальзака», толпа поднялась и устроила скульптору овацию.
.
«Бальзак» Фальгиера, огромный тучный мужчина, сидящий на скамье в парке, закутанный в доминиканскую рясу, выглядел процветающим, заурядным буржуа и не вызывал интереса. Все стремились посмотреть живой, наделенный силой скульптурный портрет Фальгиера, выполненный Роденом, в нем Фальгиер предстал таким, каким был, – упрямым бычком.
Бюст Бодлера поразил зрителей выражением глубокой тоски, словно поэт предвидел свою близкую смерть. Бюсты Гюго вызвали восхищение. Но особое внимание привлекла голова Камиллы. Слух об их связи облетел весь Париж, падкий до подобных историй.
И хотя находились еще люди, во всеуслышание заявлявшие, что произведения Родена позорят Францию, за пределами Франции имя Родена стало одним из прославленных имен Третьей республики. Русский царь Николай II, приехавший в Париж на открытие моста Александра III, названного в честь его отца, посетил павильон Родена. Принц Уэльский, все еще не потерявший интереса к «Вратам ада», провел в павильоне полдня. И, наконец, Лубе Лубе, Эмиль (1838–1929) – французский политический деятель, президент Республики с 1899-го по 1906 год.
*568, новый президент республики, не желая, чтобы его перещеголяли иностранные гости, посетил выставку Родена, выразив тем самым одобрение французского правительства.
Фор, его предшественник на посту президента, скончался неожиданно – ходили слухи, что он был невоздержан в любви, но Лубе не был лицемером. Президенту понравились роденовские любовные пары, он смотрел на них снисходительно и доброжелательно.
Поистине Париж изменчив, думал Огюст. То, что он бичует в этом году, в следующем возносит до небес. По Парижу шли разговоры: «Работы Родена – вот что надо смотреть. Роден – наш новый Гюго». Огюста немало коробило от этого. Ему нравились похвалы, он чувствовал, что заслужил их, что они даже несколько запоздали, и все же сомневался, достоин ли он подобного поклонения. Да и какое у него сходство с Гюго? Теперь даже буржуа восхваляли его обнаженные фигуры. А когда музеи всех стран, кроме Франции, начали соперничать, стремясь приобрести работы Родена, он стал предметом национальной гордости.
Копенгаген купил его скульптуры на сумму в восемьдесят тысяч франков и отвел ему целый зал в своем музее, назвав его «Залом Родена». Музей в Филадельфии приобрел «Мысль», для которой позировала Камилла; чикагский музей купил «Поцелуй», а затем, чтобы утихомирить шокированную публику, задрапировал группу. Многие работы приобрели музеи в Будапеште, Дрездене, Праге и Лондоне.
Число частных коллекционеров, стремящихся приобрести его произведения, росло не по дням, а по часам. Огюсту предлагали больше заказов, чем он способен был выполнить. Огюст терялся, какие назначать цены, боялся, что, повысив цену, потеряет многие заказы, но, как только он их повысил, чтобы отпугнуть некоторых нежелательных заказчиков, посыпались заказы от богатых людей. Они готовы были платить любые деньги, боролись за это право. Чем больше он запрашивал, тем большим уважением проникались к нему коллекционеры. Иметь скульптуру Родена считалось модным.
К тому времени, как выставка закрылась и Огюст перевез оставшиеся работы с площади Альма в Медон, он продал скульптур на сумму более двухсот тысяч франков. После расплаты с долгами осталось шестьдесят тысяч. О деньгах можно было больше не беспокоиться. Теперь он мог продать любое свое произведение и работать, ни от кого не завися. Но он никого не посвящал в свое материальное положение. Когда лучший друг Каррьер спросил, имела ли выставка успех и окупились ли расходы, Огюст ответил: «Более или менее, дорогой друг». Он знал, что из всех людей Каррьеру можно доверять, но следовало быть осторожным.
– Тебе нужна помощь, Эжен? – Художник до сих пор не мог вырваться из тисков бедности.
– Нет-нет! – воскликнул Каррьер и, видя, что Огюст чувствует себя неловко, обнял его и добавил:
– Я просто надеялся, что успех поможет тебе обрести наконец душевный покой.
3
Но Огюст мечтал не о покое. Больше всего он нуждался во времени и силах, чтобы взяться за то, к чему у него лежала душа. Ему только что исполнилось шестьдесят, и это напомнило, что старость не за горами, что время и силы надо беречь. Но, узнав, что Камилла живет в Париже, он попросил Каррьера навестить ее в надежде на примирение. Художник был деликатнейшим человеком и подходил для такой роли, как никто.
Камилла холодно встретила Каррьера. Ее возмущало, что художник был дрейфусаром, хотя дело Дрейфуса давно потеряло остроту. Да и как художник он ей не нравился; она считала его картины маловыразительными, туманными. Она не могла захлопнуть перед ним дверь, но и не предложила войти.
Каррьер стоял в дверях мастерской, служившей ей одновременно и спальней, стараясь скрыть свое смущение. Он заметил, что Камилла живет одна. Увидел фигуры из глины, гипсовые слепки, несколько бронз; единственную мебель в комнате составляли кровать и стул, словно этим она хотела подчеркнуть, что живет отшельницей и преданна работе не меньше Огю-ста. Лицо ее было бледным, худым, аскетическим. «Постарела», – печально подумал Каррьер. В волосах седина, черты лица заострились – от прежней красоты почти не осталось следа.
Камилла оставила без внимания протянутую руку Каррьера и сказала усталым, раздраженным голосом:
– Итак, мосье, вы разыскали меня. – Он хотел было заговорить, но она прервала: – Я не нуждаюсь в помощи, мосье. Я вовсе не желала причинить кому-то зло, а действовала в соответствии со своими принципами. – Она отказалась говорить об Огюсте.
Каррьер очутился за дверью; он так и не вошел в комнату. На прощание Камилла пробормотала:
– Бурделю отдано предпочтение, вечно этот Бурдель. Его акварели замечательны, ну а что до скульптуры, моя гораздо реалистичней.
Но Огюст, узнав, что ей живется трудно, что ее работы, о которых он всегда был высокого мнения, плохо покупаются, добился через министра изящных искусств, чтобы у нее купили некоторые вещи для провинциальных музеев, – министр отказался приобрести их для Лувра или для музея Люксембургского дворца, хотя Огюст настаивал. И на выставке своих работ в Брюсселе и Праге он поместил на почетном месте свой бюст, выполненный Камиллой, но она не оценила этой чести, заявив: «Это всего-навсего студенческая работа. Он мог бы добиться, чтобы мои работы были в Люксембургском музее»;
Не оставляя надежды, Огюст снова послал к ней Каррьера с предложением помощи, но Камилла сердито отвергла ее. Она сказала, что это навязчивое стремление помочь свидетельствует не о заботе, а скорее о недобром к ней отношении. У нее сделалась истерика, и она держала себя с такой враждебностью, что Каррьер испугался, в здравом ли она уме. Камилла то всхлипывала, то смеялась.
– Это убийство, моя карьера загублена, я должна вырваться из-под его власти, стать самостоятельной. И я добьюсь своего, как бы меня ни преследовали. Мосье, ведь я еще на многое способна, я гораздо лучше Бурделя, а эти выставки меня замучили.
Огюст очень опечалился, узнав об этой сцене. Он был совсем убит горем, когда через месяц ему сообщили, что у Камиллы нервное расстройство и ее забрали в приют для умалишенных. При мысли, что она в сумасшедшем доме, пусть даже его и называют приютом, у него кровь стыла в жилах. Но он твердил себе, что не виноват, она всегда была неуравновешенной. Бедная Камилла!
Огюст навестил ее, но она смотрела на него, как на чужого, словно впервые видела этого бородатого, усталого мужчину. Камилла была вся в черном и такая худая, что он ужаснулся. От красивой девушки, в которую он когда-то влюбился, остался только мелодичный голос; не обращаясь ни к кому в отдельности – ей просто надо было, высказаться, – она вдруг разразилась тирадой:
– Дрейфусары, грязные животные, это они посадили меня сюда. Моя работа «Бабушка» получила третью премию, это они лишили меня первой, а теперь хотят упрятать в тюрьму Сен-Лазар, куда сажают больных проституток.
Лицо Огюста стало серым. Он пытался объяснить:
– Дорогая, брак – это ужасное, длительное испытание, мы бы возненавидели друг друга. Я знаю, как женщина, ты стремишься к замужеству, но это неблагоразумно. Мы бы никогда не простили друг друга. Поверь, может, я говорю резко, но это правда.
Она посмотрела на него, как на сумасшедшего, и поманила санитара. Кто этот мужчина? Почему он здесь? Ей надо работать.
Только известность Огюста помогла ему проникнуть в приют. Во время его визита Камилле стало хуже, позвали доктора, и он посоветовал Огюсту никогда больше не навещать больную.
Она бормотала: – Дрейфусары, скульпторы, – и закричала ему вслед: – Я их ненавижу… ненавижу… ненавижу!
Огюст был безутешен. Он потерял сон. Но месяц спустя, когда до него дошли слухи, что Камиллу выпустили из приюта и она вернулась в свою комнату-мастерскую и работает с диким ожесточением, словно стремясь воплотить в глине, гипсе и мраморе свои отчаянные, навязчивые идеи, он подумал, что она воспользовалась болезнью, чтобы досадить ему. Потом до него дошли слухи, что Камилла твердит всем, будто он ее преследует и хочет запереть в Сен-Лазар – из-за этого ей приходится держать свою дверь постоянно на запоре, и уверенность его поколебалась.
4
Роза думала, что после разрыва с Камиллой Огюст будет принадлежать ей безраздельно, и была так рада, когда он устроил в Медоне мастерскую. Множество людей навещали Огюста, и почти каждую ночь он ночевал дома. Но ей по-прежнему почти не уделял внимания. Погруженный в глубокую задумчивость, либо всецело в работу, он вовсе не замечал ее; она бранила его, а он смотрел печальным взором Иова. Она обижалась, что Огюст, как и прежде, проводит много времени в своих парижских мастерских.
Он отказался обсуждать с ней поведение сына, который жил на ее подачки. После исчезновения маленького Огюста в самый разгар «дела Бальзака» отец изгнал его из своих мыслей.
Огюст обращал внимание на других женщин, что огорчало Розу больше всего. Она узнавала об этом от его помощников в мастерских. Не раз Роза решала устроить ему сцену, но мысль, что он все равно вернется к ней-он ведь всегда возвращался, – в последний момент удерживала ее.
Для Огюста каждая новая связь была попыткой забыть Камиллу. Но время шло, и хотя рана, причиненная разрывом, не заживала, связи со многими жадно преследовавшими его женщинами заглушали боль одиночества и позволяли на время забыть о приближении старости. Он был теперь всемирно известным, и знакомства с ним искали люди знаменитые, люди полузнаменитые и те, кто мечтал к ним приблизиться.
Любая женщина с готовностью соглашалась служить ему натурщицей, стоило только пожелать: молодые женщины, красивые женщины, женщины из общества. Изображение плоти – страсть Родена, это знали все, и многие женщины искали его внимания. Теперь, когда с помощью своего таланта мэтр Роден доказал, что для художника женское тело неотразимо, каждая считала, что перед ней он не сможет устоять.
Огюст поддавался соблазну, если любовная связь не задевала его серьезно. Но ни одна из этих женщин не захватывала его целиком. Ходили слухи о том, что он сексуальный маньяк, развратник и превратил свои мастерские в гаремы, но он не обращал внимания. Он считал любовь хитрой ловушкой; ни один любовник никогда не бывает счастлив до конца…
Достаточно того, говорил он себе, что эти любовные приключения доставляют ему удовольствие, рассеивают одиночество и подчас даже тешат иллюзией, будто он еще не так стар.
Тем не менее Огюст пришел в ярость, случайно обнаружив, что Бурдель лепит фигуру Пана, внешне похожего на него. Смущенный Бурдель стал извиняться, а Огюст раскричался, что это несправедливо, неверно В действительности Роден, по свидетельству Гзелля, вовсе не рассердился на Бурделя и на его извинения ответил: «Так и нужно было сделать, ведь вы же изобразили Пана. Между прочим, и Микеланджело снабдил подобными рогами своего Моисея. Это эмблема всемогущества и мудрости, и я, право, очень польщен таким вниманием с вашей стороны». Этот разговор произошел накануне Вернисажа в Салоне Национального общества искусств. После осмотра выставки Роден, как рассказывает далее Гзелль пригласил его, Бурделя и другого своего ученика, Деспио, к тому времени также уже известного скульптора, в ресторан. Во время завтрака завязалась беседа, которую почти дословно приводит Гзелль и в которой Роден с присущим ему в подобных случаях блеском и красноречием говорил о значении искусства, труде художника, о пользе, приносимой им людям. «Искусство указывает людям цель их существования. Оно раскрывает им смысл бытия, освещает их судьбу и последовательно руководит ими на жизненном пути» и т. д.
, обвинил Бурделя в неблагодарности, назвал его каменотесом и в гневе приказал убираться из мастерской. Потом он пожалел о своей несдержанности. Большая голова, сделанная Бурделем, была непропорционально велика по сравнению с телом сатира, рога слишком длинны, но лицо удивительно походило на лицо Огюста, хотя и напоминало старого козла. Огюст не мог сдержать улыбки. Через несколько дней он попросил Бурделя вернуться столь же горячо, как выгонял.
Бурдель согласился два дня в неделю преподавать в Роденовской академии, которую открывал мэтр, но отказался работать в мастерских и играть роль бессловесного подмастерья. Ученик не собирался соперничать с учителем, но Бурдель очень увлекся работой над бюстами Бетховена и хотел целиком посвятить себя этому делу. Бурдель научился у Родена ценному качеству – умению сосредоточиться на чем-то одном.
Огюсту нечего было возразить, ведь он сам был точно таким. Но ему стало грустно. Бывали моменты, когда он думал, что Бурдель продолжит его дело. Это желание появилось у него с возрастом и в связи с разочарованием в маленьком Огюсте. Но теперь он понимал, что это тщетные надежды. Помимо воли они с Бурделем стали соперниками Это не совсем верно. Отношения между Роденом и Бурделем по-прежнему оставались очень близкими. Бурдель продолжал сотрудничать с Роденом в качестве помощника по переводу скульптуры в материал и в дальнейшем (примерно до середины 1910-х гг.). В этот же период он посвятил искусству учителя ряд интересных статей. Однако в своем творчестве Бурдель, который уже стал признанным мастером, все более и более отходит от художественных принципов Родена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72