Теперь же, если у Ната и были какие-то мечты и стремления или страхи и сомнения, то он держал их при себе. Когда Эвелин как-то спросила его, почему он с ней не разговаривает, он удивленно ответил:– Разве я не разговариваю с тобой? О чем ты, милая?Эвелин не нашлась, что сказать. Да, они разговаривали. Они обменивались словами. Они говорили о том, нужен ли машине ремонт, не пора ли вставлять вторые рамы, сколько раз в месяц лучше косить газон и на каком поезде завтра поедет Нат. Все то, о чем они говорили, не создавало у Эвелин ощущения близости с мужем. Эвелин видела, как они медленно, но неотвратимо отдаляются друг от друга, но ничего не могла поделать.Она не была склонна обвинять во всем Ната. Что бы ни случилось, она будет обвинять только себя. Доктор Коллманн сказал ей, что вряд ли она сможет снова родить, хотя, конечно, ничто не мешает «продолжать попытки». Эвелин целиком посвятила себя Джой: два дневных кормления, одевание, ее первые шаги, первые слова, ее здоровье, уход, безопасность и счастье. Эвелин смутно сознавала, что предпочитает мужу ребенка, но она знала, как коротки и драгоценны наши детские годы. Они быстро пройдут, а потом уже можно будет посвятить себя мужу.
Мелкие, едва уловимые признаки того, что их брак с Натом разрушается, тревожили Эвелин, но на них легко было закрывать глаза, пока Джой была маленькой и отвлекала на себя все внимание матери. Благодаря Джой Эвелин ощущала себя нужной и необходимой.В 1957 году в возрасте пяти лет Джой пошла в детский сад. Стояла зима, когда Эвелин перестала притворяться и осознала, что брак ее трещит по швам, а муж уходит от нее. Сладостные воспоминания о начале их супружеской жизни теперь причиняли боль. За те одиннадцать лет, что Эвелин прожила в Грейт Нек, она поняла, что по-настоящему ее интересовало только домашнее хозяйство.Единственными людьми, которые что-то значили для Эвелин, были ее ребенок, муж и ближайшие родственники. В 1946 году Эвелин ждала возвращения Ната домой, ждала близости с ним, любви. Теперь, в 1957 году, когда прошло более десятка лет супружеской жизни, тяга к любовным ласкам угасала, и снова Эвелин весь день сидела дома одна, только теперь ей нечего было ждать, кроме возвращения Джой из детского сада.Эвелин замкнулась в своем мирке. Приезжая в Нью-Йорк, она чувствовала, как безвкусно и не по моде она одета. С возрастом Нат становился все более привлекательным, она же, наоборот, превращалась в женщину средних лет без талии и без будущего. Иногда Эвелин целый день то и дело прикладывалась к бутылке «Дюбонне». Она утешала себя тем, что этот вермут больше похож на содовую, что она не сопьется. Однако в глубине души знала, что это не так, что все это увертки, и пугалась.Весной 1958 года, когда преуспевающие американцы бежали из городов в зеленые предместья, где появились престижные школы и места отдыха, Эвелин обратилась к мужу со странной просьбой. Она спросила Ната, как он смотрит на переезд в Нью-Йорк.Эвелин привела целый ряд доводов:– Мы будем больше видеться, мы сможем ходить на концерты, в театр, сможем больше развлекаться. Тебе не придется каждый день ехать на поезде и проклинать Лонг-Айленд. И кроме того, – добавила Эвелин, – там я тоже найду себе занятие. Мне хотелось бы пойти на курсы кулинарии и посещать гимнастический зал.Эвелин замолчала, исчерпав все приготовленные заранее доводы. Она ждала, что ответит Нат, и не знала, каков будет ответ. С горечью она подумала, что это и есть доказательство того, как далеки они теперь друг от друга. Десять лет назад ей не надо было ломать голову, чтобы догадаться, что он скажет.Она приготовилась к борьбе, к спору. В своей жизни она боролась за очень немногое, прежде всего за Ната, и теперь, когда они были женаты, ей приходилось бороться, чтобы сохранить его. Сама не зная почему, она была уверена, что переезд из Грейт Нек в Нью-Йорк спасет ее. Она не обольщалась: Нат оставил ее далеко позади. Эвелин на десяток лет отстала от моды, выглядела уставшей, а ведь ей всего тридцать два года! Она не хотела сидеть сложа руки и понемногу терять свои убеждения, своего мужа, свое «я». Она знала, что если они переедут, у нее появится шанс.Она ждала, что ответит Нат.– По-моему, ты здорово придумала.– Правда? – Она приготовилась спорить и доказывать, поэтому удивилась, что он так легко согласился.– Нам надо было переехать еще несколько лет назад, но я думал, тебе здесь нравится. Терпеть не могу эти чертовы пригороды.– А я боялась, это из-за меня. Мне казалось, что я тебе надоела, – выдохнула Эвелин и вдруг поняла, как просто было выразить то, что ее волновало и подтачивало изнутри. Она чувствовала отчужденность Ната и думала, что в том ее вина.– Ты не надоела мне, мне надоел пригород. Биржевые маклеры в цветных бермудах и их толстые жены. У меня здесь не было ни одного мало-мальски умного разговора за все десять лет.– Я боялась, что становлюсь скучной.– Как только ты уедешь отсюда, тотчас же перестанешь быть скучной. У тебя будет уйма занятий.Нат помнил, как Эвелин с готовностью впитывала все новое, когда он впервые встретил ее, как из простой, застенчивой простушки она превратилась в изящную и привлекательную девушку. Он должен и теперь помочь ей перемениться, но не все в его власти. Как печально, подумал Нат, что он забыл, какая у него жена.– Но как же Джой? – спросила Эвелин. Теперь ее волновала только дочь. Справедливо ли вырвать ее из жизни на природе и запереть в городской квартире?– А что Джой?– Ты же знаешь, что говорят о воспитании в городе.– И пусть говорят. Я вырос в городе – и выжил.– В пригороде лучше школы, а потом – свежий воздух, природа. – Теперь Эвелин пришло в голову отстаивать права ребенка.– И кто это говорит? Идиоты, которые пишут всякий бред в женские журналы? Мы отдадим Джой в частную школу. У нее будут все деревья, какие только есть в Центральном парке. Она во всем будет на голову выше тех, кто вырос в пригороде.– Значит, ты согласен?– Не могу дождаться, когда мы уедем отсюда.Нат махнул рукой в сторону разбитого на участки ранчо – в то время, когда отец Эвелин купил его, оно было пределом мечтаний среднего класса. За прошедшие годы Нат перерос средний класс и оставил позади его мечтания.– Когда мы начнем подыскивать квартиру?– Я завтра же вызову агента.В тот вечер они выпили немного вина за ужином, а потом занялись любовью. Прежде чем уснуть, Эвелин поняла, что она так счастлива потому, что впервые за несколько лет они с мужем поговорили и поняли друг друга.
Лето Эвелин провела в поисках квартиры. По утрам она встречалась с агентами по продаже недвижимости, а днем мчалась в военный госпиталь в Слоун-Кеттеринг, где медленно умирал ее отец.У отца был рак желудка. Операция показала, что начались метастазы и сделать уже ничего нельзя. Врачи сказали родным, что Саймон Эдвардс умрет, но умолчали о том, что рак будет убивать его постепенно. Они предоставили Эвелин, ее брату и матери узнать самим, что в комнате больного будет стоять ужасная вонь и находиться рядом с ним будет невыносимо, что он будет сохнуть и превращаться в мумию на глазах, что он будет испытывать не прекращающиеся ни на минуту боли. Они даже не сказали, что под конец он не будет узнавать близких.Когда в конце июля Саймон Эдвардс умер в возрасте шестидесяти двух лет, родные почувствовали облегчение. Их страдания длились так долго, что в душе они смирились с потерей заранее. 8 В октябре 1958 года Нат и Эвелин купили восьмикомнатную квартиру в доме № 934 на Пятой авеню. Ее большие светлые комнаты выходили на Центральный парк. Нат настоял на квартире на третьем этаже.– Не забывай, я вырос на улице. На верхних этажах я чувствую себя, как в капкане. А если лифт сломается? Или вдруг дом загорится? На третьем этаже у тебя есть шанс спастись, а на двенадцатом ты сразу покойник, – объяснил он.– Я никогда не смотрела на это с такой точки зрения, – удивилась Эвелин. Она всегда жила в полной безопасности, и никогда ей не приходилось бороться за выживание, в чем бы эта борьба ни заключалась.Понадобилось более двух лет, чтобы завершить отделку квартиры. Эвелин сама искала драпировки и обои, диваны поудобнее и изящные кофейные столики, шторы и антиквариат. Она проводила дни на распродажах, посещала аукционы и антикварные лавки. Талант декоратора не покинул ее, а ведь она уже забыла, какое удовольствие доставляет видеть, как комната принимает требуемый вид; как приятно что-то добавлять, исправлять, переделывать и в конце концов получать то, о чем мечтал. Она забыла, как радуешься, когда на тебя обращают внимание, когда тебе делают комплименты. Некоторые из гостей даже утверждали, что она должна стать декоратором и зарабатывать на своем таланте.– Зарабатывать? Я? – переспрашивала Эвелин и смеялась.
Вот только с Джой не все было ладно; если бы не это, Эвелин с уверенностью могла бы сказать, что шестидесятые годы были для нее счастливыми. Она продолжала доводить квартиру до совершенства, наняла и вышколила прислугу, чего, кстати, раньше никогда не делала. Поначалу она смущалась приказывать другим людям, но затем привыкла. Она навещала раз, а то и два в неделю свою мать, брала уроки кулинарии у Джеймса Берда и училась готовить… Она устраивала обеды, чтобы похвастаться своим мастерством, и в конце концов даже Нат – после всех своих приятелей – признал за ней поварской талант.И все же кое-что Эвелин не удавалось сделать так, как она хотела. Она заставила себя пойти в гимнастический зал. Ее нельзя было назвать толстой, скорее она была пухленькой, с невысокой грудью, узкими бедрами и расплывшейся талией. Ей сказали, что, если делать особые упражнения, линия груди улучшится и появится талия. Эвелин купила себе спортивный костюм, трико и все прочее, не считая цветастой сумки, на которой значились ее имя и фамилия. И все же она бросила занятия в гимнастическом зале, потому что панически боялась тех, кто появлялся в зале вместе с ней. Это были либо безупречные манекенщицы, либо великосветские женщины, чьи фотографии печатали все журналы. Эвелин чувствовала себя чужой и с теми, и с другими, даже не чужой, а человеком второго сорта – они все были холеные, стройные, занятые только собой, а свою речь они пересыпали именами людей, о которых Эвелин читала только в газетах. Поэтому после четвертого занятия она ушла и больше никогда не возвращалась.Вторую неудачу Эвелин потерпела в моде. В начале шестидесятых она с радостью восприняла практичные простенькие фасоны– их сделала популярными Джекки Кеннеди – как и миленькую стрижку Первой леди. Платья без рукавов открывали красивые руки Эвелин и скрывали в то же время ее несколько коренастый торс, а начесанные волосы как нельзя лучше подходили к ее маленькому овальному лицу. Когда же в середине шестидесятых разразился молодежный бум, Эвелин внезапно ощутила себя отрезанной от моды. Ей уже было под сорок, а мода предназначалась молодым, кому еще нет двадцати. Подобно многим женщинам, Эвелин не смогла привыкнуть к юбкам, которые едва прикрывают бедра, а резкая угловатая стрижка никак не вязалась с морщинками у глаз и складками скорби, как бы заключавшими в скобки нос и рот.Эвелин рассматривала свои недостатки как бы со стороны: невозможно ожидать от сорокалетней женщины фигуры двадцатилетней, значит, полагала она, нельзя заставить ее носить платья и прически, рассчитанные на молодых.Эти весьма тривиальные недостатки с лихвой окупались успехами, которые Эвелин делала как хозяйка дома и жена. Она была очень гостеприимна и безупречно справлялась с делами; следила, чтобы еда была вкусной, а вещи вовремя сданы в стирку и химчистку и чтобы ее муж, занятый в своем преуспевающем бизнесе, был избавлен от скучных житейских забот.Настоящим же подтверждением тому, что Эвелин хорошая жена, – так же думал и Нат, и ценил это, – было то, что возрождение переживали и их интимные отношения. Хотя в них уже не было того горения и страсти, какими сопровождались ухаживание и медовый месяц, но мертвый сезон, последовавший за рождением Джой, сменился новым распорядком половой жизни: раз или два в неделю они опять предавались любви, и Эвелин вновь чувствовала, сильнее, чем когда-либо, что она действительно так же привлекательна для мужа, как и он для нее.В меньшей степени Эвелин была уверена в себе как в хорошей матери. Джой уже стала девушкой, непокорной и своенравной, и Эвелин лишь удивлялась – неужели она со своей стороны делает что-то не так. Она совершенно не могла общаться с дочерью, которая временами просто не стеснялась выражать свое пренебрежение к матери. Были моменты, когда Эвелин боялась, как бы Джой не пристрастилась к наркотикам, не забеременела или, того хуже, не связалась с какой-нибудь шайкой. В школе Эвелин уверяли, что в том нет ее вины: большинство родителей испытывают те же трудности со своими детьми-подростками. Виноват разрыв поколений, а не Эвелин, говорили ей.Нат был согласен со школьными специалистами и психологами. Когда Джой открыто оскорбляла Эвелин, Нат советовал жене не обращать внимания. Он говорил, что это просто переходный возраст и не надо придавать этому большого значения.Часто Эвелин думала: неужели Нат действительно, даже в глубине души, не мечтал о сыне? Тысячу раз она задавала ему этот вопрос, и всякий раз он отвечал, что нет, что одна Джой стоит десятка мальчишек.Джой с отцом были очень близки. Между ними существовала какая-то внутренняя связь, в которой не оставалось места для Эвелин. У них были свои, им одним понятные шутки, и они с удовольствием проводили время вдвоем – будь то воскресный завтрак в «Плазе», какая-нибудь ярмарка с громкой рок-музыкой и яркой иллюминацией или новый фильм про Джеймса Бонда, после которого они обычно шли в закусочную и ударяли по гамбургерам.Эвелин ревновала Джой к Нату, но так как она ничего не могла с этим поделать и в то же время опасалась вызвать еще большее отчуждение дочери, она ничего и не предпринимала, находя для себя утешение в утверждении психологов, что Джой «просто-напросто переживает переходный возраст. Все подростки через это проходят». Эвелин убедила себя, что специалисты знают, что говорят. На то они и специалисты. А она всего лишь мать.
В 1964 году Баумы купили дом на Плэзант-стрит в Нэнтаккете, штат Массачусетс. Отчасти это было вызвано тем, что Нат хотел иметь загородный дом, где летом можно было бы расслабиться, а отчасти – тем, что семья лучшей подруги Джой имела дом как раз в этом месте.Эту роскошь Баумы легко могли себе позволить. По всем показателям они были весьма состоятельной семьей. Нат зарабатывал в «Альфе» восемьдесят тысяч в год, а в шестидесятые он успешно играл на бирже. Эвелин получала неплохой доход с капитала, доставшегося ей от отца.– Деньги – говорил Нат, – существуют для того, чтобы их тратить.И они тратили вовсю. Дом, который они купили, был изумительным по красоте зданием восемнадцатого века, и их нисколько не волновало, что придется проводить электричество, все коммуникации, делать новый фундамент и полностью обновлять как внутреннюю, так и наружную отделку.Два лета Эвелин снимала вдвоем с Джой небольшой домик на соседней Милк-стрит, наблюдая за работами в своем доме. Каждый выходной прилетал из Нью-Йорка Нат, а если рейсы отменялись из-за нелетной погоды, то он ехал на машине до Вудс-хоул, а там садился на паром.При всех плюсах и минусах, жизнь Эвелин была в точности такой, какой она себе ее представляла, когда в 1946 году выходила замуж. Она уже достаточно пожила, чтобы понять, что любые проблемы носят лишь временный характер и что подлинные столпы, на котором покоится ее существование, – муж и ребенок – всегда будут с ней, чтобы защитить ее или дать ей опору и удовлетворение.Все шестидесятые она жила в атмосфере счастья, но в семидесятом году, когда Нат заговорил о своем грядущем пятидесятилетии, о продаже «Альфы» и переезде на какой-нибудь остров в Океании, все начало рушиться.
1970 год был годом пятидесятилетнего юбилея Ната Баума. Нат родился двенадцатого июля, и всю предшествующую знаменательной дате неделю Эвелин провела в суете, стараясь изысканностью празднества поразить всех и вся. Она раздобыла омаров, из зелени со своего огорода приготовила к ним зеленый майонез. Она заказала два больших куска жареной говядины и отобрала свежие помидоры, огурцы и салат прямо с грузовиков, которые каждое утро привозили продукцию окрестных фермеров. Она испекла именинный пирог, слоеный с шоколадным кремом; она заказала шампанского и льда; она забила бар виски, джином, водкой, лимонами и упаковками содовой и тоника. Она купила несколько десятков свечей в подсвечниках из цветного стекла, чтобы зажечь их в саду или на веранде – если вдруг пойдет дождь. Она купила почти сотню красных гераней в горшках и букетов астр, маргариток и анютиных глазок, чтобы украсить этот необычный уик-энд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Мелкие, едва уловимые признаки того, что их брак с Натом разрушается, тревожили Эвелин, но на них легко было закрывать глаза, пока Джой была маленькой и отвлекала на себя все внимание матери. Благодаря Джой Эвелин ощущала себя нужной и необходимой.В 1957 году в возрасте пяти лет Джой пошла в детский сад. Стояла зима, когда Эвелин перестала притворяться и осознала, что брак ее трещит по швам, а муж уходит от нее. Сладостные воспоминания о начале их супружеской жизни теперь причиняли боль. За те одиннадцать лет, что Эвелин прожила в Грейт Нек, она поняла, что по-настоящему ее интересовало только домашнее хозяйство.Единственными людьми, которые что-то значили для Эвелин, были ее ребенок, муж и ближайшие родственники. В 1946 году Эвелин ждала возвращения Ната домой, ждала близости с ним, любви. Теперь, в 1957 году, когда прошло более десятка лет супружеской жизни, тяга к любовным ласкам угасала, и снова Эвелин весь день сидела дома одна, только теперь ей нечего было ждать, кроме возвращения Джой из детского сада.Эвелин замкнулась в своем мирке. Приезжая в Нью-Йорк, она чувствовала, как безвкусно и не по моде она одета. С возрастом Нат становился все более привлекательным, она же, наоборот, превращалась в женщину средних лет без талии и без будущего. Иногда Эвелин целый день то и дело прикладывалась к бутылке «Дюбонне». Она утешала себя тем, что этот вермут больше похож на содовую, что она не сопьется. Однако в глубине души знала, что это не так, что все это увертки, и пугалась.Весной 1958 года, когда преуспевающие американцы бежали из городов в зеленые предместья, где появились престижные школы и места отдыха, Эвелин обратилась к мужу со странной просьбой. Она спросила Ната, как он смотрит на переезд в Нью-Йорк.Эвелин привела целый ряд доводов:– Мы будем больше видеться, мы сможем ходить на концерты, в театр, сможем больше развлекаться. Тебе не придется каждый день ехать на поезде и проклинать Лонг-Айленд. И кроме того, – добавила Эвелин, – там я тоже найду себе занятие. Мне хотелось бы пойти на курсы кулинарии и посещать гимнастический зал.Эвелин замолчала, исчерпав все приготовленные заранее доводы. Она ждала, что ответит Нат, и не знала, каков будет ответ. С горечью она подумала, что это и есть доказательство того, как далеки они теперь друг от друга. Десять лет назад ей не надо было ломать голову, чтобы догадаться, что он скажет.Она приготовилась к борьбе, к спору. В своей жизни она боролась за очень немногое, прежде всего за Ната, и теперь, когда они были женаты, ей приходилось бороться, чтобы сохранить его. Сама не зная почему, она была уверена, что переезд из Грейт Нек в Нью-Йорк спасет ее. Она не обольщалась: Нат оставил ее далеко позади. Эвелин на десяток лет отстала от моды, выглядела уставшей, а ведь ей всего тридцать два года! Она не хотела сидеть сложа руки и понемногу терять свои убеждения, своего мужа, свое «я». Она знала, что если они переедут, у нее появится шанс.Она ждала, что ответит Нат.– По-моему, ты здорово придумала.– Правда? – Она приготовилась спорить и доказывать, поэтому удивилась, что он так легко согласился.– Нам надо было переехать еще несколько лет назад, но я думал, тебе здесь нравится. Терпеть не могу эти чертовы пригороды.– А я боялась, это из-за меня. Мне казалось, что я тебе надоела, – выдохнула Эвелин и вдруг поняла, как просто было выразить то, что ее волновало и подтачивало изнутри. Она чувствовала отчужденность Ната и думала, что в том ее вина.– Ты не надоела мне, мне надоел пригород. Биржевые маклеры в цветных бермудах и их толстые жены. У меня здесь не было ни одного мало-мальски умного разговора за все десять лет.– Я боялась, что становлюсь скучной.– Как только ты уедешь отсюда, тотчас же перестанешь быть скучной. У тебя будет уйма занятий.Нат помнил, как Эвелин с готовностью впитывала все новое, когда он впервые встретил ее, как из простой, застенчивой простушки она превратилась в изящную и привлекательную девушку. Он должен и теперь помочь ей перемениться, но не все в его власти. Как печально, подумал Нат, что он забыл, какая у него жена.– Но как же Джой? – спросила Эвелин. Теперь ее волновала только дочь. Справедливо ли вырвать ее из жизни на природе и запереть в городской квартире?– А что Джой?– Ты же знаешь, что говорят о воспитании в городе.– И пусть говорят. Я вырос в городе – и выжил.– В пригороде лучше школы, а потом – свежий воздух, природа. – Теперь Эвелин пришло в голову отстаивать права ребенка.– И кто это говорит? Идиоты, которые пишут всякий бред в женские журналы? Мы отдадим Джой в частную школу. У нее будут все деревья, какие только есть в Центральном парке. Она во всем будет на голову выше тех, кто вырос в пригороде.– Значит, ты согласен?– Не могу дождаться, когда мы уедем отсюда.Нат махнул рукой в сторону разбитого на участки ранчо – в то время, когда отец Эвелин купил его, оно было пределом мечтаний среднего класса. За прошедшие годы Нат перерос средний класс и оставил позади его мечтания.– Когда мы начнем подыскивать квартиру?– Я завтра же вызову агента.В тот вечер они выпили немного вина за ужином, а потом занялись любовью. Прежде чем уснуть, Эвелин поняла, что она так счастлива потому, что впервые за несколько лет они с мужем поговорили и поняли друг друга.
Лето Эвелин провела в поисках квартиры. По утрам она встречалась с агентами по продаже недвижимости, а днем мчалась в военный госпиталь в Слоун-Кеттеринг, где медленно умирал ее отец.У отца был рак желудка. Операция показала, что начались метастазы и сделать уже ничего нельзя. Врачи сказали родным, что Саймон Эдвардс умрет, но умолчали о том, что рак будет убивать его постепенно. Они предоставили Эвелин, ее брату и матери узнать самим, что в комнате больного будет стоять ужасная вонь и находиться рядом с ним будет невыносимо, что он будет сохнуть и превращаться в мумию на глазах, что он будет испытывать не прекращающиеся ни на минуту боли. Они даже не сказали, что под конец он не будет узнавать близких.Когда в конце июля Саймон Эдвардс умер в возрасте шестидесяти двух лет, родные почувствовали облегчение. Их страдания длились так долго, что в душе они смирились с потерей заранее. 8 В октябре 1958 года Нат и Эвелин купили восьмикомнатную квартиру в доме № 934 на Пятой авеню. Ее большие светлые комнаты выходили на Центральный парк. Нат настоял на квартире на третьем этаже.– Не забывай, я вырос на улице. На верхних этажах я чувствую себя, как в капкане. А если лифт сломается? Или вдруг дом загорится? На третьем этаже у тебя есть шанс спастись, а на двенадцатом ты сразу покойник, – объяснил он.– Я никогда не смотрела на это с такой точки зрения, – удивилась Эвелин. Она всегда жила в полной безопасности, и никогда ей не приходилось бороться за выживание, в чем бы эта борьба ни заключалась.Понадобилось более двух лет, чтобы завершить отделку квартиры. Эвелин сама искала драпировки и обои, диваны поудобнее и изящные кофейные столики, шторы и антиквариат. Она проводила дни на распродажах, посещала аукционы и антикварные лавки. Талант декоратора не покинул ее, а ведь она уже забыла, какое удовольствие доставляет видеть, как комната принимает требуемый вид; как приятно что-то добавлять, исправлять, переделывать и в конце концов получать то, о чем мечтал. Она забыла, как радуешься, когда на тебя обращают внимание, когда тебе делают комплименты. Некоторые из гостей даже утверждали, что она должна стать декоратором и зарабатывать на своем таланте.– Зарабатывать? Я? – переспрашивала Эвелин и смеялась.
Вот только с Джой не все было ладно; если бы не это, Эвелин с уверенностью могла бы сказать, что шестидесятые годы были для нее счастливыми. Она продолжала доводить квартиру до совершенства, наняла и вышколила прислугу, чего, кстати, раньше никогда не делала. Поначалу она смущалась приказывать другим людям, но затем привыкла. Она навещала раз, а то и два в неделю свою мать, брала уроки кулинарии у Джеймса Берда и училась готовить… Она устраивала обеды, чтобы похвастаться своим мастерством, и в конце концов даже Нат – после всех своих приятелей – признал за ней поварской талант.И все же кое-что Эвелин не удавалось сделать так, как она хотела. Она заставила себя пойти в гимнастический зал. Ее нельзя было назвать толстой, скорее она была пухленькой, с невысокой грудью, узкими бедрами и расплывшейся талией. Ей сказали, что, если делать особые упражнения, линия груди улучшится и появится талия. Эвелин купила себе спортивный костюм, трико и все прочее, не считая цветастой сумки, на которой значились ее имя и фамилия. И все же она бросила занятия в гимнастическом зале, потому что панически боялась тех, кто появлялся в зале вместе с ней. Это были либо безупречные манекенщицы, либо великосветские женщины, чьи фотографии печатали все журналы. Эвелин чувствовала себя чужой и с теми, и с другими, даже не чужой, а человеком второго сорта – они все были холеные, стройные, занятые только собой, а свою речь они пересыпали именами людей, о которых Эвелин читала только в газетах. Поэтому после четвертого занятия она ушла и больше никогда не возвращалась.Вторую неудачу Эвелин потерпела в моде. В начале шестидесятых она с радостью восприняла практичные простенькие фасоны– их сделала популярными Джекки Кеннеди – как и миленькую стрижку Первой леди. Платья без рукавов открывали красивые руки Эвелин и скрывали в то же время ее несколько коренастый торс, а начесанные волосы как нельзя лучше подходили к ее маленькому овальному лицу. Когда же в середине шестидесятых разразился молодежный бум, Эвелин внезапно ощутила себя отрезанной от моды. Ей уже было под сорок, а мода предназначалась молодым, кому еще нет двадцати. Подобно многим женщинам, Эвелин не смогла привыкнуть к юбкам, которые едва прикрывают бедра, а резкая угловатая стрижка никак не вязалась с морщинками у глаз и складками скорби, как бы заключавшими в скобки нос и рот.Эвелин рассматривала свои недостатки как бы со стороны: невозможно ожидать от сорокалетней женщины фигуры двадцатилетней, значит, полагала она, нельзя заставить ее носить платья и прически, рассчитанные на молодых.Эти весьма тривиальные недостатки с лихвой окупались успехами, которые Эвелин делала как хозяйка дома и жена. Она была очень гостеприимна и безупречно справлялась с делами; следила, чтобы еда была вкусной, а вещи вовремя сданы в стирку и химчистку и чтобы ее муж, занятый в своем преуспевающем бизнесе, был избавлен от скучных житейских забот.Настоящим же подтверждением тому, что Эвелин хорошая жена, – так же думал и Нат, и ценил это, – было то, что возрождение переживали и их интимные отношения. Хотя в них уже не было того горения и страсти, какими сопровождались ухаживание и медовый месяц, но мертвый сезон, последовавший за рождением Джой, сменился новым распорядком половой жизни: раз или два в неделю они опять предавались любви, и Эвелин вновь чувствовала, сильнее, чем когда-либо, что она действительно так же привлекательна для мужа, как и он для нее.В меньшей степени Эвелин была уверена в себе как в хорошей матери. Джой уже стала девушкой, непокорной и своенравной, и Эвелин лишь удивлялась – неужели она со своей стороны делает что-то не так. Она совершенно не могла общаться с дочерью, которая временами просто не стеснялась выражать свое пренебрежение к матери. Были моменты, когда Эвелин боялась, как бы Джой не пристрастилась к наркотикам, не забеременела или, того хуже, не связалась с какой-нибудь шайкой. В школе Эвелин уверяли, что в том нет ее вины: большинство родителей испытывают те же трудности со своими детьми-подростками. Виноват разрыв поколений, а не Эвелин, говорили ей.Нат был согласен со школьными специалистами и психологами. Когда Джой открыто оскорбляла Эвелин, Нат советовал жене не обращать внимания. Он говорил, что это просто переходный возраст и не надо придавать этому большого значения.Часто Эвелин думала: неужели Нат действительно, даже в глубине души, не мечтал о сыне? Тысячу раз она задавала ему этот вопрос, и всякий раз он отвечал, что нет, что одна Джой стоит десятка мальчишек.Джой с отцом были очень близки. Между ними существовала какая-то внутренняя связь, в которой не оставалось места для Эвелин. У них были свои, им одним понятные шутки, и они с удовольствием проводили время вдвоем – будь то воскресный завтрак в «Плазе», какая-нибудь ярмарка с громкой рок-музыкой и яркой иллюминацией или новый фильм про Джеймса Бонда, после которого они обычно шли в закусочную и ударяли по гамбургерам.Эвелин ревновала Джой к Нату, но так как она ничего не могла с этим поделать и в то же время опасалась вызвать еще большее отчуждение дочери, она ничего и не предпринимала, находя для себя утешение в утверждении психологов, что Джой «просто-напросто переживает переходный возраст. Все подростки через это проходят». Эвелин убедила себя, что специалисты знают, что говорят. На то они и специалисты. А она всего лишь мать.
В 1964 году Баумы купили дом на Плэзант-стрит в Нэнтаккете, штат Массачусетс. Отчасти это было вызвано тем, что Нат хотел иметь загородный дом, где летом можно было бы расслабиться, а отчасти – тем, что семья лучшей подруги Джой имела дом как раз в этом месте.Эту роскошь Баумы легко могли себе позволить. По всем показателям они были весьма состоятельной семьей. Нат зарабатывал в «Альфе» восемьдесят тысяч в год, а в шестидесятые он успешно играл на бирже. Эвелин получала неплохой доход с капитала, доставшегося ей от отца.– Деньги – говорил Нат, – существуют для того, чтобы их тратить.И они тратили вовсю. Дом, который они купили, был изумительным по красоте зданием восемнадцатого века, и их нисколько не волновало, что придется проводить электричество, все коммуникации, делать новый фундамент и полностью обновлять как внутреннюю, так и наружную отделку.Два лета Эвелин снимала вдвоем с Джой небольшой домик на соседней Милк-стрит, наблюдая за работами в своем доме. Каждый выходной прилетал из Нью-Йорка Нат, а если рейсы отменялись из-за нелетной погоды, то он ехал на машине до Вудс-хоул, а там садился на паром.При всех плюсах и минусах, жизнь Эвелин была в точности такой, какой она себе ее представляла, когда в 1946 году выходила замуж. Она уже достаточно пожила, чтобы понять, что любые проблемы носят лишь временный характер и что подлинные столпы, на котором покоится ее существование, – муж и ребенок – всегда будут с ней, чтобы защитить ее или дать ей опору и удовлетворение.Все шестидесятые она жила в атмосфере счастья, но в семидесятом году, когда Нат заговорил о своем грядущем пятидесятилетии, о продаже «Альфы» и переезде на какой-нибудь остров в Океании, все начало рушиться.
1970 год был годом пятидесятилетнего юбилея Ната Баума. Нат родился двенадцатого июля, и всю предшествующую знаменательной дате неделю Эвелин провела в суете, стараясь изысканностью празднества поразить всех и вся. Она раздобыла омаров, из зелени со своего огорода приготовила к ним зеленый майонез. Она заказала два больших куска жареной говядины и отобрала свежие помидоры, огурцы и салат прямо с грузовиков, которые каждое утро привозили продукцию окрестных фермеров. Она испекла именинный пирог, слоеный с шоколадным кремом; она заказала шампанского и льда; она забила бар виски, джином, водкой, лимонами и упаковками содовой и тоника. Она купила несколько десятков свечей в подсвечниках из цветного стекла, чтобы зажечь их в саду или на веранде – если вдруг пойдет дождь. Она купила почти сотню красных гераней в горшках и букетов астр, маргариток и анютиных глазок, чтобы украсить этот необычный уик-энд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32