Осенью Марта пришла
в конюшню и, ничего не сказав, повела его в дом. Она показала письмо, объясн
ила, повторяя по-польски то, что сказала ему по-немецки, и вставляя русски
е слова, некоторые не к месту: что поделаешь, она знала их очень мало, и те, к
оторые знала, имели отношение только к ним двоим. Савельев понял: ее муж на
ходится в настоящее время в Берлине, может быть, уже завтра, может быть, по
слезавтра, если ему повезет с прохождением и документами, будет дома.
У Савельева похолодели ноги, руки налились жгучей слабостью.
Марта распахнула широкую кровать с кружевами, с жадными, как болото, поду
шками, которые человека душат и сжигают ему затылок. Они лежали на этих по
душках, как на кострище, прикрытом золой, а под ней, под золой серой, Ц угол
ья. Он ласкал Марту и утешал, как мог, Ц звал ее убежать в Россию. Знал, что о
на привела его на эти подушки, в свой чистый крестьянский дом не для того,
чтобы перед богом и перед всем, что она разрушила, проститься с ним и у все
х попросить прощения, но для того, чтобы поняли они: бог, и очаг, и он, Савель
ев, что останется он здесь, не в кустах и скирдах, не в конюшне и не под яблон
ей, Ц останется он здесь, на подушках, во взгляде девы Марии, которая, по их
общему мнению, одобряет любовь только ту, которая совершается на кроват
и. Бог, он что? Ц сам мужик. А вот дева Мария! Они смотрели на ее припухлые юн
ые щеки, и ее глаза, не тронутые обманом, и оба молились. Потолок в комнате п
однимался, и уже не было потолка, только единый жар их двуединого, нет, уже
триединого тела.
Говорят, от любви дети красивые.
Говорят, от любви дети смелые.
Говорят, от любви нарождаются горемыки.

Муж приехал на третий день. В эти дни ожидания они не встречались.
Осень хрустела под ногами, рассыпалась в прах, в пепел. Низкое небо короби
лось, расходилось по швам, в нем зияли темные дыры, из них стекал холод на з
емлю и на Савельева.
Вечером, когда немцы-работники разошлись по домам, Ганс Фрейганг привел
свою жену Марту в конюшню. Савельев поднялся навстречу.
Ц Ты? Ц спросил Ганс по-русски.
Он был в накинутой на плечи солдатской шинели, помятой, местами прожженн
ой. Даже дома он не решился сбросить ее: опасался остаться незащищенным,
Ц сколько лет шинель была его кожей, его броней, его ожиданием.
Ц Ты! Ц закричал он. Быстро и слюняво принялся сыпать русскую матерщину
. Ткнул Марту кулаком в лицо: Ц Сука! Сука! Ц И все кутался в шинель.
Савельев поднял топор с новгородским прикладистым топорищем, которое с
ам выстругал, огладил осколком стекла и своими ладонями. Ганс отступил к
лошади, худой, долговязый, с белесыми, налипшими на лоб волосами. Фонарь, к
оторый он принес с собой, освещал только их лица да сверкающий острый топ
ор. Страха у Ганса в глазах не было, была лишь тоска Ц долгая, на всю жизнь.
И наверное, в этот момент, до конца ощутив свое одиночество, свою отринуто
сть от всего, что может согреть и осветить человека, Ганс понял: баловства
между ними не было, было другое, за что либо убивают враз либо, простив-зат
аив, несут в муках всю жизнь.
Ц Ладно, Ц сказал он и по-немецки приказал Марте идти в дом.
Потом они долго сидели вдвоем, рядом, молча курили, два мертвых мужика, про
должавшие жить только ради страдания.
Ганс потерся щекой о шинель, запахнулся потуже.
Ц Я тебя в Эрфурт отвезу. Тебя в Россию отправят Ц домой, будь ты проклят.

Савельев поднял глаза. Фонарь налил их красным дремучим цветом, какой пр
облескивает в лесу и в болоте на последней минуте дня.
Ц Ты волк, Ц сказал Ганс. Ц Марта волчица. А я собака…
Ганс голову уронил и пошел. Медленно, все кутаясь, втянув голову в плечи,
Ц будто в плен пошел.

Мальчишка воротился в деревню, побродил возле старикова крыльца, но зайт
и в избу постеснялся. Засмеет дед, скажет:
«Случилось тебе привидение, Сенька. От болотных паров. Окаянный с болота
пар Ц дурной на слабую голову».
Сенька пошел к ребятишкам. Все ребятишки деревенские околачиваются в од
ном дому. Дом этот в две комнаты Ц бывшая школа. До войны проходили здесь
трехклассное образование, а сейчас пусто. Всех ребят свыше десяти лет не
мец погрузил в крытую автомашину и увез в один час в Германию.
Сидят малыши на теплом полу Ц им веселее вместе. И Тамарка Сучалкина, и Се
режка, и Николай, и Маруська.
Когда Сенька к ним вошел с топором и бутылкой, ребятишки окружили его. Сен
ька сказал:
Ц Чего выставились? Я возле болота красноармейца пораненного видел. А к
огда понес ему холодной воды попить, уже не стало красноармейца.
Ц Это его Свист утянул в болото, Ц сказала Тамарка Сучалкина, самая ста
ршая из малышей. Сказала и съежилась. И все ребятишки за ней следом съежил
ись Ц таращат испуганные глаза.
Сенька вспомнил следы на болотной кромке, затянутые черной водой.
Ц Врешь, Ц сказал он погодя. Ц Нашего бы Свист не затянул. Что ему, немце
в мало?..
О Свисте старик Савельев рассказывал Сеньке сказку-быль.
Свист на болоте живет в трясине. Он вроде полоза, толщиной в бревно, длиной
метров десять Ц двенадцать, как сосновый нераспиленный хлыст. Цвета он
какого захочет, такого и станет, хочет с сиянием, а то с переливами. Глаз у н
его один, зато во все стороны видит сразу. Говорит Свист человеческим гол
осом, а как засвищет, резь в ушах стоит целый день и еще долго потом в затыл
ке печет и с души воротит. Это сказка.
А вот быль.
Одному мужику возле болота батька отделил отруб. Еще в старое время Ц до
революции. Мужик был здоровый. Прозывался Кузьмой. Срубил он избу. Жену пе
ревел туда и ребят. Только они первую ночь легли ночевать Ц засвистало. К
узьма из ружья шарахнул, а оно свистит. Потом заговорило:
Ц Уходи, Кузьма, Ц это мое место. Не уйдешь Ц изведу.
Ц Не уйду, Ц ответил Кузьма. Ц Мне уходить некуда. Здесь у меня земля ра
спахана.
Ц И мне идти некуда, Ц сказал Свист. Ц Меня люди отовсюду выжили. У них и
города, и поселения, и паровозы. И в небо уже люди полезли. Уйди, Кузьма, ты с
ебе место найдешь.
Кузьма заупрямился. Мужик землю съест Ц другому не бросит. Жалко ему зем
лю. Не может он этого. К тому же изба своя, еще новая.
Назавтра было тихо. Свист Кузьме сутки на раздумье определил, а после сно
ва принялся свистать. С каждой ночью все ближе и ближе. Уже в сенях свистит
. Говорит:
Ц Завтра, Кузьма, к тебе на печь заползу, старые кости погрею. Ты натопи по
жарче.
Жена Кузьму просит:
Ц Уйдем, невмоготу мне.
Ребята ревут. Сам Кузьма похудел, почернел с лица.
На следующую ночь отправил он жену с ребятами к отцу своему. Сам притаилс
я. Как только на печи засвистало, выскочил Кузьма на двор, дверь припер кол
ом и поджег избу. Когда народ из деревни сбежался, уже крыша обвалилась. А
Кузьма кружит вокруг избы и хохочет.
Ц Ну, Ц кричит, Ц кто кого извел?
Стены рушиться стали Ц поднялся над избой черный столб, а внутри его огн
енный шар, как сверкающий глаз. Засвистало. И осыпался столб на болото кра
сными искрами. Потом трубно завыло, захохотало жутко и крикнуло:
Ц Спасибо, Кузьма, согрел ты мои косточки, теперь я еще тысячу лет прожив
у!
Все у Кузьмы сгорело: и изба, и скотина, даже куры. Хотел он снова строиться.
То ли жена его отговорила, то ли не собрал денег достаточно. А поистине Ц
не может мужик избу ставить на том месте, где ему однажды не повезло. Плюну
л Кузьма и уехал из тех мест.
После пожара мужики приводили на болото попа. Поп подошел к самому краю, к
адилом кадит. Огонек от кадила оторвался, побежал по болоту синими языка
ми. А в самой трясине заухало, захохотало. Сказал поп, что болото самим бог
ом проклято и позабыто, что во веки веков будет Свист его полновластным х
озяином. Мол, недаром по Руси только в топких болотах живут черти подлинн
ой дьявольской силы Ц падшие и наказанные божьи ангелы.
Место, где сгорела изба, назвали Кузьмовой гарью. Так и называется до сего
дня. Растет на Кузьмовой гари малина. Разрослась густо, высоко, выше самых
высоких деревенских парней. Свободно захватила землю вокруг. Ягоды на не
й крупные. Говорят, посередке, где фундамент избы, вырастают ягоды темног
о цвета, величиной в сосновую шишку. Посередке никто из ребят не бывал Ц б
оязно.
Хозяином этого сада Ц Свист.
Сенька, когда был маленький, забылся и залез с краю в гущу. До середки не до
шел Ц засвистало тихонько. Вслед заговорило сипатым басом. Словно по зе
мле или, может, прямо из земли:
Ц Ты зачем мои ягоды ешь? Или тебе по краям мало? Ц И громче свистнуло.
Когда Сенька бежал, обдирая лицо о колючки, слышался позади него смех.
К кому идти спрашивать? Кому свой страх рассказать? Один человек на дерев
не, который все объяснить умеет.
Ц Дедко Савельев, Ц спросил Сенька, Ц кто Свист Ц мужик или девка? Когд
а меня пугал Ц как мужик. Когда смеялся Ц как девка.
Ц А ты не ходи, Ц сказал ему дед. Ц Не лазай куда не просят до времени.

Медленно отжил, отсветил пусторукий, тяжелый день. В вечер Ганс принес на
конюшню бутылку водки. Позвал работниц со скотного двора и работника. Вы
пили за Гансово возвращение. Еще выпили Ц за то, что вернулся неискалече
нным. И еще за то, что Россия с Германией замирились. Под эти слова Ганс обн
имал Савельева Ц братался. Потом полез к лошадям. Гладил их, целовал, шлеп
ал по тугим животам. Прятал свое лицо в жесткие гривы, наверное, плакал, но
лицо его оставалось немым и недвижным. Затем он снова всем налил водки.
Савельев уже понимал по-немецки настолько, что смог разобрать, о чем идет
речь. Ганс выкрикивал, что его Марта стерва, гулящая девка. Мол, сошлась он
а с его братом, что приезжал сюда на побывку.
Ц Ребенок будет! Ц кричал Ганс, стуча себе в грудь кулаком.
Работницы аккуратно вздыхали, сочувственно охали. Работник, белый и тихи
й, как рыбье брюхо, сопел, нюхал в стакане водку.
Ц Наследник, Ц сказал он. Ц У вас детей все равно не было. Бог вам послал.
Это хорошо. Радуйтесь.
Бабы испуганно переглянулись, поджали губы. Ганс захохотал и, мешая слов
а с хохотом, с хрипом, задыхаясь, выкрикнул:
Ц Волчонок! Волчонок! Я брата задушу. Ц Свою угрозу он сказал так, что ник
то ему не поверил.
Бабы снова принялись вздыхать, бормотать что-то о злых языках. Работник г
лотнул водку, остаток выплеснул на землю.
Ц Бог послал, Ц повторил он и вышел.
Вслед за ним вышли работницы.
Ганс попробовал было захохотать снова, но из горла у него вывалился вмес
то хохота всхлип.
Ц Понял? Ц спросил Ганс, зло и вместе с тем обреченно скривившись.
Ц Понял, Ц ответил Савельев.
Ц Ребенок братов. Эти галки сейчас по всей земле разнесут.
Савельев ничего не ответил. Ганс шлепнул его по плечу, как шлепают побежд
енного, чтобы утешить.
Ц Завтра я тебя отвезу в Эрфурт. Ц Выпил остаток водки и пошел обнимать
коней.
Он, наверно, лошадей любил и, наверное, понимал хорошо. Он гладил их Ц расц
еловывал. Кони терлись о его голову головами, переступали с ноги на ногу о
сторожно. Ганс завалился в кормушку к кобыле и захрапел. Кобыла тихо выта
скивала из-под него мягкое сено, касаясь его щеки шелковыми губами. Ганс п
оеживался сладко и улыбался.
Савельев прикрыл дверь конюшни. Направился к лесу, к тем местам, на которы
х они с Мартой были, туда, где слышался ему колокольный звон с неба.
За скотным двором прямо на земле на коленях стоял работник. Его тошнило. О
н сгибался как-то весь сразу, колесом, как резина. Савельев остановился за
его спиной. Обождал Ц может, человеку помочь нужно. Когда работнику стал
о легче, когда он утер рукавом белые губы и когда он встал на ноги и оберну
лся к Савельеву, Савельев увидел в его глазах, где-то там позади боли, чист
ый ум и молчание.
Савельев пошел дальше, но работник догнал его:
Ц Адрес оставь. Я тебе сообщу, кто родится. Ц Он тут же смущенно сморщилс
я и добавил: Ц Бабы не знают. Я только знаю.
Савельев шел по сухой траве под деревьями, одетыми в бурую рвань. Лес, как
изголодавшаяся плененная армия, стоял с поднятыми кверху руками. Листья
на земле давно уже начали преть. От них исходил влажный подвальный запах.
От этого запаха, от этого расползающегося под ногами крошева листьев, из
этого лесного склепа Савельев выбежал в поле и упал в стерню.
Марту он больше не видел. Когда садились в бричку, он знал, что она там, за ки
рпичными стенами, на коленях перед девой Марией. Она не смотрит в окно на н
его, уезжающего. Ей не нужно смотреть на него уезжающего. Он остался в ней
самой и в иконе.

…Тамарка девчонка прицепистая. Смотрит на Сеньку глазами выпученными. З
елены, недоверчивы у нее глазищи. Когда в них попадает свет сбоку, они вспы
хивают, будто кошачьи.
Ц Сенька, а куда раненый делся? Может, его ветром сдуло?
Сенька поставил топор в угол.
Ц Ну и не Свист утянул. Может, того Свиста уже и в помине нет.
Ц Удрал! Испугался немца и отступил.
Ц Кто отступил? Ц спросил Сенька и даже головой непонятливо потряс. Ц
Чего ты плетешь?
Ц Свист отступил! Ц крикнула Тамарка. Ц Удрал этот Свист. Змей окаянны
й. Удрал. Удрал…
Сенька от неожиданности задумался. Стало ему грустно и вдруг захотелось
заплакать. Ребятишки смотрят на него, ждут его слова, и нельзя Сеньке пере
д ними реветь, и отвык уже Сенька от этого дела, а в носу щиплет и свербит на
душе.
Ц Не может он отступить. Тут его место. И не боится он никого. Ц Такое про
стое объяснение показалось самому Сеньке неубедительным. Ц Вот если, к
примеру, домовой, тот отступить может. Домовой маленький и всегда очень с
тарый, совсем слабосильный. Или кикимора. Он тоже что? Силы в нем тоже нет
Ц один скрип. Русалка отступить может Ц женщина.
Ц То-то все женщины по деревням остались, а мужиков нет, Ц сказала Тамар
ка.
Сенька топнул ногой:
Ц А я тебе говорю, Свист не отступит. Свист здоровенный. Сила в нем как у та
нка. Может, посильнее даже.
Тамарка взъерошилась вся:
Ц Зачем он раненого утянул? Трус проклятый! Своих утягивает, а немцев неб
ось боится затронуть.
Сенька сказал со вздохом:
Ц Тамарка, я тебе по затылку дам, тогда ты примолкнешь. Ц Он оглядел ребя
тишек строго, каждому по отдельности в глаза заглянул. Ц Никакого ранен
ого не было. Мне, наверное, привиделось. От болотного дурмана привидение б
ыло. Ясно? И точка.
Сенька велел Тамарке Сучалкиной сидеть с ребятишками, пока матери не воз
вратятся с работы, сам пошел по дороге. Долго шел. Наконец взобрался на вер
х бугра, на древнее городище, бурьяном поросшее и ромашками. Сел спиной к к
аменному кресту.
Широко открылась его глазам земля. Если в избе перед ребятишками Сенька
заплакать не смог, то перед видом своей земли заплакал.
До войны все леса и овраги, все озера и речки были живыми. Селились в лесах
лохматые лешие, имея такое свойство прибывать по желанию в росте до самы
х высоких деревьев и убывать до самой мелкой травинки. Силы они были стра
шной и обладали голосом громким. Ночью лешие выли. А по утрам зеленый пупы
рчатый водяной хлопал в ладоши, выгонял из озер на луга свое стадо, собран
ное из тех коров, которые увязли да утопли в болотах. По лесным дорогам шас
тали кудлатые волки-оборотни. Ходили неопрятные шишиги, не умеющие расч
есать свои длинные волосы. Проказничали над людьми, особенно над подвыпи
вшими, разгульные братья шиши. В речках русалки куражились Ц берегини и
водяницы. Банники и гуменники по задворкам на кулаках дрались и вопили с
крипучими голосами. На кладбищах таились упыри красногубые. В чащобах гл
ухо сидели ведьмы, ведуны и неясыти. В старых избах домовой поскрипывал, к
олдовскую бесконечную пряжу прял, на которой одними узелочками счастье
в доме обозначал, другими узелками Ц несчастье и все старался, чтобы сча
стья побольше выходило, но, случалось, по старости и засыпал. Тогда вылеза
л из какой-нибудь щели кикимора злостный, пряжу путал Ц свивал все узлы в
один узел. Где-то гуляли лихие кудесники-чародеи, белобородые, с черными,
как вода в лесных бочагах, глазами. По вечерам, с туманом вместе, с томител
ьным запахом лесной дремы Ц приворотной травы выходил на землю Мара-кр
асавец.
Бабки деревенские посмеивались, круглили глаза из морщин, темные углы кр
естили, объясняли недомолвками подробности тайной жизни, словно сами бы
ли причастны к нечистой судьбе страшного демона Черногора.
И тут же бранились, употребляя имя лешего без опаски и даже с большим удов
ольствием. А старики Ц те и божьим именем для ругательства не брезговал
и.
И все было очень понятно. Днем над сельсоветом, крашенным в голубую ясную
краску, полыхал красный флаг. Жители работали колхозом. Ближняя церковь
была заколочена. Сенька лишь один раз видел попа, и то на огороде Ц поп мо
рковь дергал. Играло радио в деревнях, говорило речи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15