Клялся, божился по-своему, крестился навыворот, что будет по чести работать, не будет никого обижать…
И вышел тут Феофан. Стоит в треуголке, в кафтане, только нога подогнута – ну, с войны пришёл.
– Мужики, – говорит, – не будет нам жизни, если мы с ним не кончим… Я их знаю. Да, покамест мы от бар, что нас продали, не освободимся. Я с войны пришёл, в том бою бился, где управителя забрали… А что ж вышло? Он же нами и правит! Все наши труды в пот да в слёзы оборачивает… Бей его, ребята!
Первым ударил Куроптев управителя… Всю его домашность в топоры взяли, всё изрубили, всё вино выпили… Крики, брань, пляс…
И то проглядели мужики, что солнце уже высоко, что по дороге пыль завилась. Идут из Тулы солдаты, такие же самые, как Куроптев, только на войне ещё не бывали, ноги все целы.
В треуголках, в зелёных кафтанах, амуниция мелом набелена, медь горит. А впереди на коне командир едет – майор Михельсон.
– Ребята! – закричал Мишка Любцов. – Солдаты идут!
Высыпали мужики на улицу – смотрят.
А чего смотреть! Вон они тут, мерный шаг бьют, идут в порядке. Остановились, построились в две шеренги, задняя к передней полшага вправо приступила. Рожок сыграл, барабаны пробили.
Майор Михельсон командует:
– По бунтовщикам… Пальба ротой… Рота-а-а…
Перед ротой, перед ружьями стоят левашовские мужики гурьбой, плечом к плечу, руками обнялись. Как стена. Как полки на Гросс-Егерсдорфском поле стояли, смерти не боялись. Впереди всех он, Куроптев Феофан. В руках топор, а что топором тут сделаешь? Эх, ружей бы… Мы бы показали…
Смотрит на него майор Михельсон, усы поправляет. Куроптев вобрат смотрит:
– У, падло!
И опять командует Михельсон:
– По солдату-бунтовщику пальба ротою. Рота-а! Пли!
Ровно град разорвался залп. Попадали мужики. А первее всех – Куроптев Феофан, Архангелогородского полку солдат российский в зелёном кафтане; треуголка, пулями прицеленная, отлетела в сторону.
А остальные мужики, кто уцелел, руки подняли, на колени пали.
Не взяли Куроптева ни пули, ни ядра в честном бою, а пал он от русской пули, что направлена была рукою майора Михельсона. И после залпа настала в Левашовке тишина. Только ветер по нивам летит, нивы зреют, берёзки ветвями качают, ровно рукава опустили, лес зелёный шумит.
А потом и ночь настала.
А барин Левашов в Москве, за самоваром да ватрушками сидючи, головой качал:
– Ай, ай, ай… Лизонька, что же это? Из деревни пишет старый староста Селивёрст, что мужики нашего Густава Адамыча порешили, что бунт был, да, спасибо, солдат пригнали из Тулы… А кто всех взбунтовал? Да солдат, что с войны пришёл, Куроптев. Помнишь? Как теперь в деревню ехать? Густав Адамыч – вот управитель был зверь! Надо будет нового немца из пленных поискать… Лизонька, налей-ка мне ещё чашечку… Ах, ватрушки хороши…
Глава двенадцатая
ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА ВТОРАЯ
И та же самая ночь, что пролетела тогда над Левашовкой с зарёй да с остатними соловьями, проплывала и над Петергофом, только тут была она белей. Белым зеркалом лежал залив – и в нём плыло отражённое розовое облачко да большая лайба… Петергоф, известно, – увеселительный императорский дом для пребывания царей в летнее время, – царям веселье очень было надобно…
В Петергофе рощи большие насажены, в рощах – гроты для отдыха уединённого, парки стриженые, в парках – статуи мраморные, фонтаны разные бронзовые, водомёты, каскады и многие другие к увеселению служащие мероприятия.
А в шесть утра 28 июня солнце плыло над зелёными газонами Нижнего сада, где в павильоне «Монплезир» «Моё удовольствие» (фр.).
почивала спокойно императрица Екатерина Алексеевна.
Ранним утром не было в Петергофе на улицах да на дорогах ни полиции, ни охраны. По дороге из Петербурга четвёркой лошадей не спеша катилась большая карета. Карета подъехала к «Монплезиру», из неё вылез Алексей Григорьевич Орлов, Орлов Алексей Григорьевич (1737–1807) – граф, за победу в Чесменском бою получивший приставку «Чесменский», генерал-аншеф, адмирал.
брат Григория, любовника Фике. Рослый, широкоплечий, он с удовольствием потянулся – ноги затекли, тащились всю ночь – тридцать вёрст не шутка! За ним вылез Бибиков.
– Ну, иди, что ли! – сказал он.
Орлов быстро встряхнулся, пошёл в пристройку голландского дома, что строил ещё Пётр Великий. В маленьких комнатах было сонно, душно, пусто. Орлов разбудил камер-фрау Шаргородскую и с нею безо всяких церемоний шагнул в спальню Фике.
Фике спала, свернувшись кошечкой под голубым с гербами атласным одеялом. У туалета было уже приготовлено к утру розовое пышное платье.
Сегодня был канун именин императора Петра Фёдоровича, царь обещал приехать обедать в Петергофский дворец из Ораниенбаума, из своего Петерштадта, чтобы потом переночевать и завтра праздновать на открытом лёгком воздухе именины. Обед был заказан на сто двенадцать персон.
Орлов покосился на платье, хмыкнул и тронул государыню за белое плечо.
– Ваше величество! – сказал он совершенно спокойным голосом. – Пора вставать!
Фике, открыв глаза, села, придерживая на груди рубашку.
– Всё готово в Петербурге!
– Но что это значит? – воскликнула императрица вполголоса. – В чём дело? Почему?
Было ведь условлено, что заговорщики начнут действовать, когда император Пётр уедет из России воевать с Данией.
– Капитан Пасек Пассек Пётр Богданович (1736–1804) – поручик (а не капитан, как у Вс. Н. Иванова) Преображенского полка, арестован 27 июня 1762 г. по доносу капитана Измайлова, по восшествии на престол Екатерины произведён в капитаны, позже генерал-поручик, губернатор Могилёва.
арестован! – многозначительно сказал Орлов.
– Уходите, я оденусь!
Через пять минут императрица в обычном своём чёрном платье выходила из дворца.
– Прошу, ваше величество! – сказал Орлов, распахивая дверцу кареты.
Фике села в карету, с нею Шаргородская. Алексей Орлов вскочил на козлы, рядом с кучером, Бибиков Бибиков Василий Ильич (1740–1787) – камергер, тайный советник, деятель театра, писатель.
и камер-лакей Екатерины Шкурин стали на запятках.
– Гони вовсю! – бросил Орлов кучеру.
Лошади поскакали.
Алексей Орлов, нагнувшись с козел, передавал в переднее окошко происшествия вчерашнего дня.
– Ещё позавчера, – рассказывал он, – капрал Преображенского полка Фомин подошёл на плацу к майору Измайлову да спрашивает:
«Когда же наконец уберут этого чёрта императора?»
Майор заорал на капрала, арестовал его, доложил командиру роты, тот – командиру полка, полковнику Ушакову. Дело было к вечеру, а утром Фомина представили на допрос. Фомин рассказал, что он уже спрашивал о том же самом у капитана Пассека, тот тоже накричал на него, но никому ничего об этом не донёс. Доложили императору в Ораниенбауме, тот приказал арестовать Пассека. Приказ был получен в Петербурге в 12 часов дня, но арест состоялся только вечером – затянули свои люди. Так как Пассек был в заговоре, остальным заговорщикам приходилось торопиться, чтобы дело не провалить. Сам Григорий Орлов бросился к княгине Дашковой, Дашкова Екатерина Романовна (1744–1810) – сестра фаворитки Петра Третьего Ел. Р. Воронцовой, приближённая Екатерины, статс-дама, писательница. С 1783 г. президент Академии наук.
которая тоже знала, что «что-то затеяно», но что – не знала. Орлов рассказал ей про арест Пассека и уверил её, что это никаких последствий иметь не будет, Дашкова успокоилась и ничего не предпринимала.
Фёдор Орлов Орлов Фёдор Григорьевич (1741–1796) – граф, генерал-аншеф, обер-прокурор правительствующего Сената.
поскакал в дом гетмана Кирилла Разумовского… На его доклад вельможа ухом не повёл, промолчал, однако по уходе же Орлова приказал, чтобы всё готово было в секретной типографии, чтобы печатать манифест.
Алексей Орлов сел в карету и поехал с Бибиковым в Петергоф за императрицей. Чтобы сберечь лошадей, они ехали медленно, всю ночь.
Через полтора часа обратной скачки карета была уже в пяти верстах от Петербурга. На дороге ожидала коляска. Карета остановилась, подбежал Григорий Орлов.
Он посмотрел нежным взглядом в глаза своей любовницы, поцеловал руку:
– Прошу пересесть в мою коляску, ваше величество… Лошади свежие… Я здесь с князем Барятинским… Имеется в виду один из братьев Барятинских, выдвинувшихся затем в царствование Екатерины: Иван Сергеевич (1738–1811) – флигель-адъютант Петра Третьего, позже генерал-поручик и посол в Париже, или Фёдор Сергеевич (1742–1814) – гвардейский офицер в 1762 г., позже камер-юнкер, обер-гофмаршал.
Екатерина пересела в коляску. Барятинский сел на козлы, Григорий Орлов стал на подножку, и лошади опять скакали по направлению к деревне Калинкиной. Справа и слева неслись огороды, пригороды Петербурга, плетни, заборы, бедные домики.
Лошадей гнали во весь опор, но Фике всё казалось, что коляска стоит, плетётся шагом. Неужели же удача изменит в эти последние, решительные минуты? Неужели глупый случай сорвёт весь план?
– Ваше величество, не беспокойся! Тебя, дорогую, там уж ждёт десять тысяч человек… – говорил Орлов.
А Екатерина не слушала, думала.
Шестнадцать лет жила она с Петром. Шестнадцать лет тревог, интриг, подозрений… Шестнадцать лет осторожного, хитрого, выдержанного обмана! Скорей! Скорей!
Показались длинные деревянные дома. Один, другой – казармы Измайловского полка.
Григорий Орлов выскочил из коляски, сказал кучеру:
– Поезжай шагом! Я побегу, упрежу!
И бросился вперёд, подобрав шпагу, гремя ботфортами по булыжникам.
Коляска медленно тянулась к кордегардии… Вдруг загрохотали барабаны, и измайловцы, кто в рубашке, кто в кафтане, всё растущей толпой бросились навстречу императрице. Впереди всех, подхваченный двумя гвардейцами под руки, бежал старик, поп Измайловского полка отец Алексей. Золотая епитрахиль и крест так и блестели.
– Ура! – кричали солдаты. – Ура! Матушка наша! Веди нас куда прикажешь! Урр-а-а!
Подбегая к коляске, солдаты падали на колени, крестились, целовали Фике руки, за ними набегали другие. Императрица поднялась в остановившемся экипаже, отец Алексей благословил её крестом.
Орлов скомандовал:
– Полку построиться… Для принесения присяги!
– Ур-ра! – кричали измайловцы. – Ур-ра!
Раздался конский топот, и во двор казарм на сером коне прискакал полковник Измайловского полка гетман Разумовский. Спешившись, бросив солдату поводья, он подбежал к коляске, опустился на колено и церемонно поцеловал руку Екатерины. Полк быстро привели к присяге, отца Алексея водрузили на козлы, Григорий Орлов с взволнованным счастливым лицом стал на подножку, и коляска тронулась вдоль по Фонтанке. Гетман Разумовский ехал верхом на коне рядом. Отец Алексей осенял всех крестом направо и налево, толпа всё росла. Через Обуховский, через Семёновский мост бежали солдаты Семёновского полка и тоже присоединились к шествию.
Дошли до Гетманского сада, у дома Разумовского, что стоял на углу Невского и Садовой. Сюда бежали солдаты Преображенского полка. Сюда по тревоге с третьей ротой бежал и рядовой Гаврила Державин. Гавриил Романович Державин служил в Преображенском полку рядовым с марта 1762 г.
– Матушка! – кричали они. – Прости Христа ради! Опоздали мы! Да офицеры задержали… Арестовали мы их. Веди нас, матушка!
В конном строю подошли конногвардейцы. Прибежали, кое-как одеты, упразднённые лейб-кампанцы – или возвращаются уже времена царицы Елизаветы?
На Петропавловской крепости пробило десять. Шествие достигло Казанского собора. Отслужили накоротке молебен. Сюда подошло ещё четыре полка пехоты да артиллерия с пушками. Из собора вышел крестный ход. Народ валил со всех сторон, двигался по Невскому к Зимнему дворцу, к Неве… Фике ехала в коляске, теперь её сопровождали верхами гетман Разумовский, генерал-аншеф Вильбоа, Григорий Орлов и граф Брюс. Брюс Яков Александрович (1732–1791) – граф, участник Семилетней войны, при Екатерине генерал-аншеф и губернатор одновременно Москвы и Петербурга.
В Зимний дворец Екатерину толпа внесла на руках, усадила на трон. Площадь перед дворцом была полна народом… Ненавистный пруссак, который предавал Россию королю Прусскому, свергнут. На троне снова женщина! Снова правление будет милостивым и мягким!
Взволнованный, запыхавшийся Никита Иванович Панин, Панин Никита Иванович (1718–1783) – граф, дипломат, воспитатель Павла Петровича.
с трудом пробившись через народ, заполнивший весь двор, поднёс Екатерине для подписи наскоро составленный манифест. Она быстро пробежала его и, приняв перо, подписала. В зале смолк шум толпы, зазвучал голос самой императрицы, читавшей манифест так же ясно, чётко и толково, как когда-то она читала Символ веры:
– «Божией милостью Мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская и прочая, и прочая, и прочая…
…Слава российская, возведённая на высокую степень русским победоносным оружием, через заключение нового мира с самим её злодеем была отдана уже в совершенное порабощение, А между тем внутренние порядки, составляющие основу целости всего нашего Отечества, совсем ниспровержены.
Того ради, убеждены будучи в опасности для всех наших верноподданных, принуждены мы были, приняв Бога и его правду себе в помощь и особливо видя к этому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступить на престол наш самодержавный, в чём все наши верноподданные присягу нам учинили.
Екатерина.
28 июня 1762 году».
День нёсся как в тумане. Арестованы были все немцы-офицеры. Сел за решётку дядя Жорж Голштинский. Сел и генерал-полицмейстер Петербурга и Москвы барон Корф. Солдаты и народ переполняли залы Зимнего дворца, все были беспрепятственно допускаемы к руке императрицы. Купцы на радостях выкатили на углы улиц бочки с вином, с пивом, угощали народ.
Но так как опасались, что из Кронштадта может явиться флот во главе с царём, то Екатерина переехала из Зимнего в старый дворец Елизаветы Петровны на Мойку. Это ещё больше прибавило энтузиазму в толпе. Войска плотной своей массой окружили дворец – ротные каптенармусы по своему почину привезли старое обмундирование, и солдаты с радостью сбрасывали с себя ненавистную прусскую форму и тут же переодевались в старые елизаветинские кафтаны. В Кронштадт на галере был немедленно командирован адмирал Талызин, Талызин Иван Лукьянович (1700–1777) – двоюродный брат канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, адмирал с 1757 г.
который получил с собой следующий собственноручный указ Екатерины:
«Господин адмирал Талызин от нас уполномочен действовать в Кронштадте, и что он прикажет, то и исполнять.
Екатерина».
Наконец стало известно, что в это время происходило в Петергофе.
Перед троном Екатерины предстали пыльные от тридцативёрстной скачки трое высоких вельмож – великий канцлер граф Воронцов, граф Александр Шувалов, князь Никита Трубецкой.
Все они ещё вчера были в Ораниенбауме с императором Петром Третьим, присутствовали на шумном пиру. Император упился и поздно лёг спать со своей подружкой Воронцовой. Около полудня он со свитой отправился в Петергоф к императрице Екатерине Алексеевне, чтобы на другой день отпраздновать там свои именины.
На многих экипажах по прекрасной дороге в Петергоф катила весёлая, нарядная бездельная свита гуляк. Тут были прусский посланник Гольц, любовница царя Лизка Воронцова, два фельдмаршала, Трубецкой и Миних, принц Голштейн-Бекский, Пётр-Август-Фридрих, принц Голштейн-Бек (? –?) – генерал-фельдмаршал, остзейский генерал-губернатор.
великий канцлер Воронцов, граф Шувалов, генерал-адъютанты Гудович и барон Унгерн, граф Девиер Девиер (Дивиер) Пётр Антонович (ок. 1710–1773) – сын сподвижника Петра Первого, любимец Петра Фёдоровича, генерал-аншеф с 1762 г. Во время екатерининского переворота арестован адмиралом Талызиным в Кронштадте, позже уволен в отставку.
и много дам…
В два часа всё общество подкатило к павильону «Монплезир» в Нижнем саду, выходили из экипажей, смеялись, шутя разговаривая… Погода стояла отличная.
Не прошло и десяти минут, как всё изменилось: оказалось, что императрицы в Петергофе нет. Отбыла в Петербург с придворной дамой и с кавалерами! Экстренно!
Император сам бросился в её спальню. Розовое пышное платье у туалета, казалось, смеялось и подмигивало ему.
– Что это значит? – спрашивал растерянно император направо и налево. – От неё всего можно ожидать!
Но он не получал ответа. Никто ничего не знал.
К пристани Петергофа причалил тем временем баркас из Петербурга, на котором поручик Преображенской бомбардирской роты Бернгард привёз фейерверк для завтрашних именин. Отплыл он из Петербурга в девять утра. Рассказал, что много солдат бежало по городу, кричали: «Да здравствует императрица Екатерина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
И вышел тут Феофан. Стоит в треуголке, в кафтане, только нога подогнута – ну, с войны пришёл.
– Мужики, – говорит, – не будет нам жизни, если мы с ним не кончим… Я их знаю. Да, покамест мы от бар, что нас продали, не освободимся. Я с войны пришёл, в том бою бился, где управителя забрали… А что ж вышло? Он же нами и правит! Все наши труды в пот да в слёзы оборачивает… Бей его, ребята!
Первым ударил Куроптев управителя… Всю его домашность в топоры взяли, всё изрубили, всё вино выпили… Крики, брань, пляс…
И то проглядели мужики, что солнце уже высоко, что по дороге пыль завилась. Идут из Тулы солдаты, такие же самые, как Куроптев, только на войне ещё не бывали, ноги все целы.
В треуголках, в зелёных кафтанах, амуниция мелом набелена, медь горит. А впереди на коне командир едет – майор Михельсон.
– Ребята! – закричал Мишка Любцов. – Солдаты идут!
Высыпали мужики на улицу – смотрят.
А чего смотреть! Вон они тут, мерный шаг бьют, идут в порядке. Остановились, построились в две шеренги, задняя к передней полшага вправо приступила. Рожок сыграл, барабаны пробили.
Майор Михельсон командует:
– По бунтовщикам… Пальба ротой… Рота-а-а…
Перед ротой, перед ружьями стоят левашовские мужики гурьбой, плечом к плечу, руками обнялись. Как стена. Как полки на Гросс-Егерсдорфском поле стояли, смерти не боялись. Впереди всех он, Куроптев Феофан. В руках топор, а что топором тут сделаешь? Эх, ружей бы… Мы бы показали…
Смотрит на него майор Михельсон, усы поправляет. Куроптев вобрат смотрит:
– У, падло!
И опять командует Михельсон:
– По солдату-бунтовщику пальба ротою. Рота-а! Пли!
Ровно град разорвался залп. Попадали мужики. А первее всех – Куроптев Феофан, Архангелогородского полку солдат российский в зелёном кафтане; треуголка, пулями прицеленная, отлетела в сторону.
А остальные мужики, кто уцелел, руки подняли, на колени пали.
Не взяли Куроптева ни пули, ни ядра в честном бою, а пал он от русской пули, что направлена была рукою майора Михельсона. И после залпа настала в Левашовке тишина. Только ветер по нивам летит, нивы зреют, берёзки ветвями качают, ровно рукава опустили, лес зелёный шумит.
А потом и ночь настала.
А барин Левашов в Москве, за самоваром да ватрушками сидючи, головой качал:
– Ай, ай, ай… Лизонька, что же это? Из деревни пишет старый староста Селивёрст, что мужики нашего Густава Адамыча порешили, что бунт был, да, спасибо, солдат пригнали из Тулы… А кто всех взбунтовал? Да солдат, что с войны пришёл, Куроптев. Помнишь? Как теперь в деревню ехать? Густав Адамыч – вот управитель был зверь! Надо будет нового немца из пленных поискать… Лизонька, налей-ка мне ещё чашечку… Ах, ватрушки хороши…
Глава двенадцатая
ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА ВТОРАЯ
И та же самая ночь, что пролетела тогда над Левашовкой с зарёй да с остатними соловьями, проплывала и над Петергофом, только тут была она белей. Белым зеркалом лежал залив – и в нём плыло отражённое розовое облачко да большая лайба… Петергоф, известно, – увеселительный императорский дом для пребывания царей в летнее время, – царям веселье очень было надобно…
В Петергофе рощи большие насажены, в рощах – гроты для отдыха уединённого, парки стриженые, в парках – статуи мраморные, фонтаны разные бронзовые, водомёты, каскады и многие другие к увеселению служащие мероприятия.
А в шесть утра 28 июня солнце плыло над зелёными газонами Нижнего сада, где в павильоне «Монплезир» «Моё удовольствие» (фр.).
почивала спокойно императрица Екатерина Алексеевна.
Ранним утром не было в Петергофе на улицах да на дорогах ни полиции, ни охраны. По дороге из Петербурга четвёркой лошадей не спеша катилась большая карета. Карета подъехала к «Монплезиру», из неё вылез Алексей Григорьевич Орлов, Орлов Алексей Григорьевич (1737–1807) – граф, за победу в Чесменском бою получивший приставку «Чесменский», генерал-аншеф, адмирал.
брат Григория, любовника Фике. Рослый, широкоплечий, он с удовольствием потянулся – ноги затекли, тащились всю ночь – тридцать вёрст не шутка! За ним вылез Бибиков.
– Ну, иди, что ли! – сказал он.
Орлов быстро встряхнулся, пошёл в пристройку голландского дома, что строил ещё Пётр Великий. В маленьких комнатах было сонно, душно, пусто. Орлов разбудил камер-фрау Шаргородскую и с нею безо всяких церемоний шагнул в спальню Фике.
Фике спала, свернувшись кошечкой под голубым с гербами атласным одеялом. У туалета было уже приготовлено к утру розовое пышное платье.
Сегодня был канун именин императора Петра Фёдоровича, царь обещал приехать обедать в Петергофский дворец из Ораниенбаума, из своего Петерштадта, чтобы потом переночевать и завтра праздновать на открытом лёгком воздухе именины. Обед был заказан на сто двенадцать персон.
Орлов покосился на платье, хмыкнул и тронул государыню за белое плечо.
– Ваше величество! – сказал он совершенно спокойным голосом. – Пора вставать!
Фике, открыв глаза, села, придерживая на груди рубашку.
– Всё готово в Петербурге!
– Но что это значит? – воскликнула императрица вполголоса. – В чём дело? Почему?
Было ведь условлено, что заговорщики начнут действовать, когда император Пётр уедет из России воевать с Данией.
– Капитан Пасек Пассек Пётр Богданович (1736–1804) – поручик (а не капитан, как у Вс. Н. Иванова) Преображенского полка, арестован 27 июня 1762 г. по доносу капитана Измайлова, по восшествии на престол Екатерины произведён в капитаны, позже генерал-поручик, губернатор Могилёва.
арестован! – многозначительно сказал Орлов.
– Уходите, я оденусь!
Через пять минут императрица в обычном своём чёрном платье выходила из дворца.
– Прошу, ваше величество! – сказал Орлов, распахивая дверцу кареты.
Фике села в карету, с нею Шаргородская. Алексей Орлов вскочил на козлы, рядом с кучером, Бибиков Бибиков Василий Ильич (1740–1787) – камергер, тайный советник, деятель театра, писатель.
и камер-лакей Екатерины Шкурин стали на запятках.
– Гони вовсю! – бросил Орлов кучеру.
Лошади поскакали.
Алексей Орлов, нагнувшись с козел, передавал в переднее окошко происшествия вчерашнего дня.
– Ещё позавчера, – рассказывал он, – капрал Преображенского полка Фомин подошёл на плацу к майору Измайлову да спрашивает:
«Когда же наконец уберут этого чёрта императора?»
Майор заорал на капрала, арестовал его, доложил командиру роты, тот – командиру полка, полковнику Ушакову. Дело было к вечеру, а утром Фомина представили на допрос. Фомин рассказал, что он уже спрашивал о том же самом у капитана Пассека, тот тоже накричал на него, но никому ничего об этом не донёс. Доложили императору в Ораниенбауме, тот приказал арестовать Пассека. Приказ был получен в Петербурге в 12 часов дня, но арест состоялся только вечером – затянули свои люди. Так как Пассек был в заговоре, остальным заговорщикам приходилось торопиться, чтобы дело не провалить. Сам Григорий Орлов бросился к княгине Дашковой, Дашкова Екатерина Романовна (1744–1810) – сестра фаворитки Петра Третьего Ел. Р. Воронцовой, приближённая Екатерины, статс-дама, писательница. С 1783 г. президент Академии наук.
которая тоже знала, что «что-то затеяно», но что – не знала. Орлов рассказал ей про арест Пассека и уверил её, что это никаких последствий иметь не будет, Дашкова успокоилась и ничего не предпринимала.
Фёдор Орлов Орлов Фёдор Григорьевич (1741–1796) – граф, генерал-аншеф, обер-прокурор правительствующего Сената.
поскакал в дом гетмана Кирилла Разумовского… На его доклад вельможа ухом не повёл, промолчал, однако по уходе же Орлова приказал, чтобы всё готово было в секретной типографии, чтобы печатать манифест.
Алексей Орлов сел в карету и поехал с Бибиковым в Петергоф за императрицей. Чтобы сберечь лошадей, они ехали медленно, всю ночь.
Через полтора часа обратной скачки карета была уже в пяти верстах от Петербурга. На дороге ожидала коляска. Карета остановилась, подбежал Григорий Орлов.
Он посмотрел нежным взглядом в глаза своей любовницы, поцеловал руку:
– Прошу пересесть в мою коляску, ваше величество… Лошади свежие… Я здесь с князем Барятинским… Имеется в виду один из братьев Барятинских, выдвинувшихся затем в царствование Екатерины: Иван Сергеевич (1738–1811) – флигель-адъютант Петра Третьего, позже генерал-поручик и посол в Париже, или Фёдор Сергеевич (1742–1814) – гвардейский офицер в 1762 г., позже камер-юнкер, обер-гофмаршал.
Екатерина пересела в коляску. Барятинский сел на козлы, Григорий Орлов стал на подножку, и лошади опять скакали по направлению к деревне Калинкиной. Справа и слева неслись огороды, пригороды Петербурга, плетни, заборы, бедные домики.
Лошадей гнали во весь опор, но Фике всё казалось, что коляска стоит, плетётся шагом. Неужели же удача изменит в эти последние, решительные минуты? Неужели глупый случай сорвёт весь план?
– Ваше величество, не беспокойся! Тебя, дорогую, там уж ждёт десять тысяч человек… – говорил Орлов.
А Екатерина не слушала, думала.
Шестнадцать лет жила она с Петром. Шестнадцать лет тревог, интриг, подозрений… Шестнадцать лет осторожного, хитрого, выдержанного обмана! Скорей! Скорей!
Показались длинные деревянные дома. Один, другой – казармы Измайловского полка.
Григорий Орлов выскочил из коляски, сказал кучеру:
– Поезжай шагом! Я побегу, упрежу!
И бросился вперёд, подобрав шпагу, гремя ботфортами по булыжникам.
Коляска медленно тянулась к кордегардии… Вдруг загрохотали барабаны, и измайловцы, кто в рубашке, кто в кафтане, всё растущей толпой бросились навстречу императрице. Впереди всех, подхваченный двумя гвардейцами под руки, бежал старик, поп Измайловского полка отец Алексей. Золотая епитрахиль и крест так и блестели.
– Ура! – кричали солдаты. – Ура! Матушка наша! Веди нас куда прикажешь! Урр-а-а!
Подбегая к коляске, солдаты падали на колени, крестились, целовали Фике руки, за ними набегали другие. Императрица поднялась в остановившемся экипаже, отец Алексей благословил её крестом.
Орлов скомандовал:
– Полку построиться… Для принесения присяги!
– Ур-ра! – кричали измайловцы. – Ур-ра!
Раздался конский топот, и во двор казарм на сером коне прискакал полковник Измайловского полка гетман Разумовский. Спешившись, бросив солдату поводья, он подбежал к коляске, опустился на колено и церемонно поцеловал руку Екатерины. Полк быстро привели к присяге, отца Алексея водрузили на козлы, Григорий Орлов с взволнованным счастливым лицом стал на подножку, и коляска тронулась вдоль по Фонтанке. Гетман Разумовский ехал верхом на коне рядом. Отец Алексей осенял всех крестом направо и налево, толпа всё росла. Через Обуховский, через Семёновский мост бежали солдаты Семёновского полка и тоже присоединились к шествию.
Дошли до Гетманского сада, у дома Разумовского, что стоял на углу Невского и Садовой. Сюда бежали солдаты Преображенского полка. Сюда по тревоге с третьей ротой бежал и рядовой Гаврила Державин. Гавриил Романович Державин служил в Преображенском полку рядовым с марта 1762 г.
– Матушка! – кричали они. – Прости Христа ради! Опоздали мы! Да офицеры задержали… Арестовали мы их. Веди нас, матушка!
В конном строю подошли конногвардейцы. Прибежали, кое-как одеты, упразднённые лейб-кампанцы – или возвращаются уже времена царицы Елизаветы?
На Петропавловской крепости пробило десять. Шествие достигло Казанского собора. Отслужили накоротке молебен. Сюда подошло ещё четыре полка пехоты да артиллерия с пушками. Из собора вышел крестный ход. Народ валил со всех сторон, двигался по Невскому к Зимнему дворцу, к Неве… Фике ехала в коляске, теперь её сопровождали верхами гетман Разумовский, генерал-аншеф Вильбоа, Григорий Орлов и граф Брюс. Брюс Яков Александрович (1732–1791) – граф, участник Семилетней войны, при Екатерине генерал-аншеф и губернатор одновременно Москвы и Петербурга.
В Зимний дворец Екатерину толпа внесла на руках, усадила на трон. Площадь перед дворцом была полна народом… Ненавистный пруссак, который предавал Россию королю Прусскому, свергнут. На троне снова женщина! Снова правление будет милостивым и мягким!
Взволнованный, запыхавшийся Никита Иванович Панин, Панин Никита Иванович (1718–1783) – граф, дипломат, воспитатель Павла Петровича.
с трудом пробившись через народ, заполнивший весь двор, поднёс Екатерине для подписи наскоро составленный манифест. Она быстро пробежала его и, приняв перо, подписала. В зале смолк шум толпы, зазвучал голос самой императрицы, читавшей манифест так же ясно, чётко и толково, как когда-то она читала Символ веры:
– «Божией милостью Мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская и прочая, и прочая, и прочая…
…Слава российская, возведённая на высокую степень русским победоносным оружием, через заключение нового мира с самим её злодеем была отдана уже в совершенное порабощение, А между тем внутренние порядки, составляющие основу целости всего нашего Отечества, совсем ниспровержены.
Того ради, убеждены будучи в опасности для всех наших верноподданных, принуждены мы были, приняв Бога и его правду себе в помощь и особливо видя к этому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступить на престол наш самодержавный, в чём все наши верноподданные присягу нам учинили.
Екатерина.
28 июня 1762 году».
День нёсся как в тумане. Арестованы были все немцы-офицеры. Сел за решётку дядя Жорж Голштинский. Сел и генерал-полицмейстер Петербурга и Москвы барон Корф. Солдаты и народ переполняли залы Зимнего дворца, все были беспрепятственно допускаемы к руке императрицы. Купцы на радостях выкатили на углы улиц бочки с вином, с пивом, угощали народ.
Но так как опасались, что из Кронштадта может явиться флот во главе с царём, то Екатерина переехала из Зимнего в старый дворец Елизаветы Петровны на Мойку. Это ещё больше прибавило энтузиазму в толпе. Войска плотной своей массой окружили дворец – ротные каптенармусы по своему почину привезли старое обмундирование, и солдаты с радостью сбрасывали с себя ненавистную прусскую форму и тут же переодевались в старые елизаветинские кафтаны. В Кронштадт на галере был немедленно командирован адмирал Талызин, Талызин Иван Лукьянович (1700–1777) – двоюродный брат канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, адмирал с 1757 г.
который получил с собой следующий собственноручный указ Екатерины:
«Господин адмирал Талызин от нас уполномочен действовать в Кронштадте, и что он прикажет, то и исполнять.
Екатерина».
Наконец стало известно, что в это время происходило в Петергофе.
Перед троном Екатерины предстали пыльные от тридцативёрстной скачки трое высоких вельмож – великий канцлер граф Воронцов, граф Александр Шувалов, князь Никита Трубецкой.
Все они ещё вчера были в Ораниенбауме с императором Петром Третьим, присутствовали на шумном пиру. Император упился и поздно лёг спать со своей подружкой Воронцовой. Около полудня он со свитой отправился в Петергоф к императрице Екатерине Алексеевне, чтобы на другой день отпраздновать там свои именины.
На многих экипажах по прекрасной дороге в Петергоф катила весёлая, нарядная бездельная свита гуляк. Тут были прусский посланник Гольц, любовница царя Лизка Воронцова, два фельдмаршала, Трубецкой и Миних, принц Голштейн-Бекский, Пётр-Август-Фридрих, принц Голштейн-Бек (? –?) – генерал-фельдмаршал, остзейский генерал-губернатор.
великий канцлер Воронцов, граф Шувалов, генерал-адъютанты Гудович и барон Унгерн, граф Девиер Девиер (Дивиер) Пётр Антонович (ок. 1710–1773) – сын сподвижника Петра Первого, любимец Петра Фёдоровича, генерал-аншеф с 1762 г. Во время екатерининского переворота арестован адмиралом Талызиным в Кронштадте, позже уволен в отставку.
и много дам…
В два часа всё общество подкатило к павильону «Монплезир» в Нижнем саду, выходили из экипажей, смеялись, шутя разговаривая… Погода стояла отличная.
Не прошло и десяти минут, как всё изменилось: оказалось, что императрицы в Петергофе нет. Отбыла в Петербург с придворной дамой и с кавалерами! Экстренно!
Император сам бросился в её спальню. Розовое пышное платье у туалета, казалось, смеялось и подмигивало ему.
– Что это значит? – спрашивал растерянно император направо и налево. – От неё всего можно ожидать!
Но он не получал ответа. Никто ничего не знал.
К пристани Петергофа причалил тем временем баркас из Петербурга, на котором поручик Преображенской бомбардирской роты Бернгард привёз фейерверк для завтрашних именин. Отплыл он из Петербурга в девять утра. Рассказал, что много солдат бежало по городу, кричали: «Да здравствует императрица Екатерина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95