— "Зеленый дьявол у меня на спине", — сказал Мартин. — «Заставляет меня делать...»
— "Казнит меня", — предположил я.
Пэриш уставился на меня.
— Мне тоже так показалось, — заметила Карен.
В комнате воцарилась гнетущая тишина. Винтерс обвел стоящих взглядом, всматриваясь в каждое лицо. Карен попросила включить пленку еще раз. Мы снова стали слушать.
Вдруг изнутри моего тела выплеснулась холодная волна изумления и накрыла меня с головой.
Что-то здесь не так. Причем очень даже не так.
Что-то, чему я не могу верить.
Не только в том, что мы сейчас услышали, но и в том, что следователи так быстро наткнулись на эту запись. Дом полон смертью, кровью, тайнами, возможно, отпечатками пальцев, следами ног, наверняка где-то обязательно найдутся волоски и крохотные волокна, а эти парни ни с того ни с сего вдруг решили врубить стереосистему? Похоже, Винтерс заметил сомнение в моем лице. Он посмотрел на помощников прокурора, на своих следователей и заявил:
— Ни слова о магнитофонной записи. — Его удар пришелся прямо по мне.
— Ни слова о надписях на стенах, — добавила Шульц.
— И, конечно же, ни слова о том, что вы, ребята, находили то же самое и в домах Эллисонов и Фернандезов, — в унисон им, с той же интонацией, проговорил я. — Ну и чего вы добились утаиванием правды?
— Мы хотим, чтобы и этот вопрос тоже не возник на страницах «Журнала», — сказала Карен. — В противном случае мы сделаем так, что до конца дней своих ты вообще не будешь допущен ни на одно место преступления, если оно произойдет в нашем округе.
— Но почему?
Винтерс схлестнулся со мной взглядом.
— Мы надеялись схватить его прежде, чем он сделает это снова. Все так просто, Рассел. Мы даем тебе эту тему. Но ты не потопи нас. Помоги нам. И не забудь, что ведро крови, выплеснутой на первую полосу газеты, еще никому не спасало жизнь. Уверяю тебя, это не только моя точка зрения...
В наступившей тишине Пэриш неотрывно смотрел на меня; Карен упорно глядела себе под ноги и кусала губы; Винтерс вздохнул и уставился прямо перед собой в пространство.
Я был слишком ошарашен, чтобы что-то соображать. Единственное, что я догадался сделать, — так это попробовал извлечь из паузы хоть какую-нибудь пользу.
— Но позвольте мне прослушать и остальные пленки, — сказал я. — Дайте взглянуть хотя бы на снимки стен тех домов.
— Не пойдет, — отрезала Карен. — Никогда.
— Хорошо, — кивнул Винтерс. — Согласен.
— Сэр, но Монро ведь репортер... — возразила Карен.
— Именно поэтому он и продаст нам свою совесть за статью в газете, — сказал Винтерс, подлинный мастер искусства приспособленчества. — Правильно, Расс?
Ни один репортер на земле в подобной ситуации не сказал бы ничего другого, как «да». Если бы я ответил отказом, я получил бы возможность «сжечь» их... но лишь однажды. А ведь те же самые газетные полосы, с помощью которых я на всю оставшуюся жизнь закрою себе доступ в управление шерифа и окружного прокурора, уже через пару дней пропитаются мочой в тысячах мусорных баков по всему округу. А меня попросту «посадят на голодный паек». Тогда как тот ущерб, который молчание Винтерса уже нанесло, — определенный, ясный, непоправимый.
Честно говоря, я удивляюсь тому, как сильно изменился Винтерс со времен нашей совместной работы. Сейчас это задерганный политический зверь, думающий лишь о том, что выйдет из каждого его поступка, заботящийся лишь о себе и не заботящийся о деле. Он имел ужасный разговор с подчиненными, разговор, которого никогда не провел бы пять лет назад, и он знает это. Но он также понимает, что в его силах скрыть свои просчеты. И мы с Карен должны проделать за него его работу.
— Хорошо, я на время придержу статью, — сказал я.
— А я обеспечу тебе место в первом ряду, когда мы отправим этого парня в газовую камеру, — сказал Винтерс. — Но вплоть до того момента считай себя нашим должником.
Он повернулся и вышел из комнаты.
* * *
Я снова стоял в прачечной, прислонившись к стиральной машине и глядя в открытую дверь на росший во дворе эвкалипт.
И вдруг услышал рядом с собой чье-то слабое, едва уловимое дыхание. Очень близко.
Мне понадобилось не более секунды на то, чтобы догадаться, чье это именно дыхание. Я замер без движения. Сначала предположил, что пес сопит за бельевой корзинкой. А может, спящий на полке кот? Непонятно почему, я сильно испугался. Даже не моргал.
Звук исходил откуда-то снизу и в то же время откуда-то спереди от меня.
На какое-то мгновение он смолк, но тут же возник снова.
Очень тихо я склонился над сушилкой и потянул дверцу на себя.
"Господи, пожалуйста!" — попросил мысленно.
Внутри камеры вспыхнул свет, и я увидел два человеческих глаза. Я опустился на колени и протянул руки.
— Все кончено, — сказал я. — Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого. Ты можешь выйти отсюда, Ким.
Она вылезла и — тут же попала в мои объятия.
На вид ей было года четыре, от силы пять. Она судорожно дышала.
С ней на руках я вышел под солнце. Девочка уткнулась мне в шею.
— Мама так кричала, а я слышала удары. Мамочка громко кричала, а потом перестала.
— Ким, ты видела его?
Я почувствовал, как она кивнула, уткнувшись мне в шею.
— Он такой большой, волосатый, и у него красная бита.
— Вроде бейсбольной, да?
— Когда он вышел от папы и мамы... Я хочу к папе и маме.
Я принялся качать девочку. И легонько похлопывал ее по спине. И подставлял солнечным, лучам ее голову. В волосах запутались куски засохшей рвоты, произошедшей в приступе дикого ужаса.
— Ты видела его лицо?
— Он волосатый гигант. И одет в зеленый костюм... Я хочу к маме и папе.
Я понес ее в дом, через коридор и гостиную. Мартин и Карен все еще были там, возле стереосистемы.
— О, Бог мой! — промолвила Карен. Она двинулась к нам через комнату сначала солидным шагом, а на половине пути сорвалась на бег. Выхватила Ким из моих объятий, прижала к себе и понесла к выходу.
Мартин и я остались одни. Сквозившая в его взгляде неприязнь явно действовала мне на нервы.
— В доме Эмбер тоже была пленка? — спросил я.
Он кивнул, и выражение его лица смягчилось.
— Ты прослушал ее?
— Один раз. Тот же невнятный бред, что и на этой. И голос тот же.
— Да. То же самое дерьмо. Он заранее перемотал ее и вставил кассету. А обнаружил я ее потому, что магнитофон оставался включенным, и это показалось мне странным.
— Таким образом, Марти, получается, и Эмбер убил Полуночный Глаз?
— Кому-то надо, чтобы именно так и подумали.
— Но, насколько я понимаю, Полуночный Глаз не увозит свои жертвы в полиэтиленовых мешках.
— Так же, как не застилает кровати и не перекрашивает стены.
— Что же, черт побери, такое творится?
Улыбка, появившаяся на лице Марти после моих слов, показалась мне определенно странной.
— Все не так уж и сложно, Расс.
Сначала я пропустил его фразу мимо ушей, так как в первое мгновение не понял ее смысла и еще не посмотрел на себя глазами Мартина Пэриша. Но неожиданно до меня начало доходить... и легкий спазм страха сжал мое сердце.
— Где она сейчас? Я имею в виду пленку, что была в доме Эмбер?
— Во вторую ночь, когда я застал там тебя, ее уже не было. Как и самой Эмбер.
И тут меня наконец осенило, причем прозрение было внезапным и ярким, как удар кулака под дых. Марти считает: это я убил Эмбер. В его глазах я прочитал уверенность — несокрушимую, как вера.
— Грейс утверждает: в ту ночь ее там не было, — сказал я.
— Значит, один из нас — лжец.
— А возможно, и убийца. Марти?
Когда он заговорил, на его лице снова появилась улыбка.
— Признаюсь, Монро, всех их порешил именно я. Никак, знаешь ли, не могу остановиться — такое приятное чувство всякий раз возникает. А сейчас извини — надо собрать улики, чтобы можно было арестовать самого себя.
Глава 9
Когда я вернулся домой, Грейс и Изабелла сидели на крыльце. Иззи — в своем инвалидном кресле, а Грейс пристроилась на ступеньке. Мое сердце слегка екнуло, несмотря на то что вроде они беседовали вполне мирно. На какое-то мгновение увиденное в доме Виннов как бы растворилось, а единственно важным стало вот это — действие, вершащееся на крыльце моего дома. Я ощутил всех нас — вместе, единой семьей.
Обняв Иззи, я обратил внимание на ее необычный наряд — украшенную блестками тенниску, подобранные в тон ей шляпку и сережки, широченные пляжные брюки, с броским красно-черно-оранжевым рисунком, и привычные теннисные тапочки, но — с блестящими шнурками. На лицо наложен свежий грим, а сама она благоухает духами.
Грейс позволила обнять также и себя.
— Ты сегодня прекрасно выглядишь, — сказал я Изабелле.
— Г-г-грейс помогла мне. У нее вкус лучше, чем у т-т-тебя.
— И наверняка терпения тоже побольше, — добавил я.
— У нее просто потрясающие наряды, — сказала Грейс. Она одарила меня взглядом, в котором светилась невысказанная гордость.
Я был совершенно неспособен с ходу понять, каким образом ей удалось так быстро найти путь к сердцу Иззи, но чувствовал — между ними установилось перемирие. А после этого, по-видимому, возникла потребность привести себя в порядок.
Изабелла посмотрела на меня своими большущими темными глазами.
— Я не хочу оп-п-паздывать.
— Обещаю тебе, мы не опоздаем, — заверил я ее. — Но все равно мне понадобится минимум час, чтобы написать и отправить статью. Сможете обе выдержать без меня столько времени?
— Ни в коем случае, — сказала Грейс.
Изабелла кивнула.
* * *
Час спустя я повез Изабеллу в медицинский центр калифорнийского университета на очередное томографическое обследование. Доктора боялись, опухоль продолжает расти. Нас же с Изабеллой эта мысль приводила просто в ужас. Результаты сканирования должны были прояснить ситуацию и, если все же растет, установить, насколько разрослась и в каком направлении.
Свою первую статью о Полуночном Глазе я отправил по факсу Карле Дэнс в «Журнал», а копию из вежливости послал Карен Шульц. В статье я пользовался тем прозвищем, которое убийца сам себе выбрал.
Мне казалось, смерть бродит повсюду, она — вездесуща как воздух.
Наши вылазки из дома, находящегося среди сухих золотистых холмов, в душные, наполненные смогом индустриальные районы города, в одном из которых располагался медицинский центр, всегда казались мне некоей смесью марша смерти и сценами из «Алисы в Стране Чудес». Имелся какой-то привкус сюрреалистичности в этих унылых путешествиях, к которым примешивалась вера в то, что в любой момент кошмар оборвется и мы превратимся в обычных молодоженов, направляющихся в больницу для обычного разговора с гинекологом. На самом же деле мы всего лишь однажды совершили подобную поездку — это случилось за два месяца до обнаружения опухоли, после того как индивидуальный тест на беременность дал ярко-розовый — положительный — результат. Однако ультразвуковое обследование плода не обнаружило никакого сердцебиения. А на следующий день у Изабеллы случился выкидыш. Второй за шесть месяцев. Через два месяца была обнаружена опухоль, и мы поняли: ее организм попросту отказывается дать начало новой жизни, потому что давно уже ведет тайную войну за свое собственное выживание.
Изабелла сидит рядом со мной, глядит в окно, невидная за солнцезащитными стеклами. Вдалеке на востоке маячит в дымке шпиль стадиона «Эйджил». Где-то под нами извивается опаленная солнцем речка Санта-Ана — красноречивое свидетельство пятилетней засухи и грустное напоминание об очередном благе, которое Господь, кажется, украл с наших столов.
Как и обычно во второй половине дня, на шоссе номер пять случилась авария. Мы попали в затор, подъехав вплотную к осевой линии, и нам оставалось лишь поглядывать на огни, сверкавшие впереди.
— А что, если она стала б-больше?
— Не стала.
— Ты действительно думаешь, что не стала?
— Ни в коем случае. Химия уже все там поубивала.
— В том числе и п-п-половину меня самой?
— К сожалению, это так.
— Но ведь я заслужила хоть немного добрых новостей для того, чтобы зарядиться... для того, чтобы изменить...
— Ты заслуживаешь самых лучших новостей на свете.
Мы как раз проезжали место аварии. Три машины стояли на обочине. Прямо на асфальте сидела женщина, спиной упершись в разграничительный барьер, закрыв лицо руками.
— П-п-почему л-люди всегда притормаживают в таких местах и начинают глазеть?
— Думаю, это дает им удовлетворение, что беда случилась не с ними.
— И мои друзья звонят мне тоже поэтому?
— Иззи, это просто нечестно. Твои друзья звонят потому, что они любят тебя. Они просто не знают, что еще можно сделать в подобной ситуации.
— А моя реп-реп... речь становится все хуже, правда ведь?
— Пожалуй, что так, маленькая.
— Слово вижу, а с-с-сказать не могу.
— По мне — так ты говоришь прямо-таки прекрасно.
— И все равно получается хуже, чем на прошлой неделе. Но м-м-может быть, это от лекарства?
— Может быть, — сказал я.
Изабелла внимательно разглядывала место катастрофы, пока мы проезжали мимо, выруливали на шоссе и увеличивали скорость.
Она долго молчала, а потом сказала:
— Прошлой ночью я слышала женский голос в доме. Мне п-п-приснилось, да?
Я сказал ей, что это была Грейс.
— А почему она не м-м-могла остановиться у своей м-м-матери?
— Я думаю, Эмбер в отъезде, — сказал я.
— Ты хочешь, чтобы она осталась у нас?
Я рассказал ей о проблемах Грейс.
Изабелла на минуту задумалась, а потом сказала:
— Все вполне могло бы образоваться, если бы у нее б-б-была другая марть. Я хочу сказать, другая мать.
Я промолчал. Изабелле всегда доставляло удовольствие разносить Эмбер, и я не считал своим долгом лишать ее этого удовольствия. И снова мне в голову пришла мысль о том, насколько же разными, в сущности, они были — полная противоположность друг другу.
— В п-п-последнее время ты с ней не виделся?
— Нет.
— А Четвертого июля? Во время т-т-того обеда на веранде у тебя был т-т-такой взгляд, почти как у Эмбер.
— Нет, Иззи, я уже несколько месяцев не встречал ее.
— Грейс хочет жить с нами?
— Нет, просто она...
— Я не хочу видеть ее в нашем доме! — Изабелла глубоко вздохнула, и ее подбородок вздрогнул. Из-под оправы очков выскользнула слезинка, размазала грим на щеке. — Извини меня, — сказала она.
— Все в порядке.
— Я т-т-так боюсь, врачи найдут, что она выросла.
— Нет, не выросла. Во всяком случае не сегодня.
* * *
— Мы видим некоторое новое образование, — сказал Пол Нессон, указывая на проступившие на томографическом снимке темные очертания опухоли. — Не скажу, чтобы росла она особенно быстро. Впрочем, примерно этого мы и ожидали. Отчасти это обусловлено эффектом массы.
Доктор Пол Нессон, нейрохирург Изабеллы, — молодой мужчина с негромким голосом. Он человек мрачный и в то же время умудряется быть по-настоящему душевным человеком. На фоне всех остальных хирургов, консультировавших нас, Нессон — единственный, кто заявил, что не считает положение Изабеллы полностью безнадежным. Правда, он также сказал, что лекарства от этого заболевания не существует. Он также — единственный, кто выступил со всей определенностью против оперативного вмешательства. Вместо этого ввел прямо в опухоль сразу десять радиоактивных «зерен». Ввел в понедельник, а к пятнице ноги Изабеллы на шестьдесят процентов утратили подвижность.
В течение долгих часов Нессон просиживал с нами в нейрохирургическом отделении, тогда как ноги Изабеллы становились все более неподвижными — начиная с пальцев и выше. Он сказал нам тогда, что утрата функций, «возможно, не является необратимым процессом», но на сегодняшний момент, то есть год спустя, мы убедились в том, что он ошибся.
Никогда мне не забыть взгляда двадцатисемилетней Изабеллы Монро, лежащей в унылой палате, в просвинцованной шапочке, предохраняющей окружающих от вредоносного воздействия радиации, пытающейся пошевелить пальцами, лодыжками, коленями.
— Ну что ж, — сказала она после бесконечного количества неудачных попыток, — я всегда считала, что инвалидные кресла с моторчиками — замечательное изобретение человечества. Доктор, вы сможете подыскать для меня ярко-розовое?
— Мы предоставим вам кресло того цвета, который вы выберете, — сказал он спокойно.
Мы остановились на черном, без моторчика. К тому моменту, когда возникла настоятельная потребность в подобном кресле, концепция ярко-розового цвета уже утратила свою прелесть и актуальность.
Изабелла взглянула на него сейчас, снова перевела взгляд на цветные томографические снимки. Опухоль выглядела на них темной массой, окаймленной красными и желтыми тонами. Она не была больше круглой, мощные радиоактивные зонды превратили ее в бесформенную, ассиметричную массу.
— И что же мы теперь будем делать? — спросила Изабелла.
— Как функционируют ваши ноги?
— Паршиво.
— Еще более ослабли?
— Да.
— А с речью как?
— Тоже х-х-хуже стало. Хотите полюбоваться моими фокусами?
Нессон провел свои обычные невропатологические обследования:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41