Они разговаривали о преимуществе капроновых сетей перед обыкновенными, о разных видах лова, о том, в каком году шла хорошо сельдь и где сейчас проходят по морским глубинам косяки морского окуня л трески.
Мы с Фомой слушали их беседу, спокойную, неторопливую беседу двух специалистов, интересующихся всеми подробностями дела, которым они занимаются всю долгую свою жизнь, слушали и подремывали. Все-таки мы очень устали.
Иногда Фома спрашивал у деда, сколько времени, не пора ли, мол, сменять Валю, и оба капитана вынимали часы. Выходило, что Валю сменять ещё рано, но часы у капитанов расходились на полторы минуты, и они долго обсуждали, чьи часы вернее. По-моему, это было совсем неважно. Уж чего-чего, а времени на необитаемом острове сколько угодно. Я думаю, что они просто прицепились к этому, чтобы продолжать спокойный разговор о всякой ерунде и как-нибудь не коснуться неприятных тем.
Я смотрел на капитана Нильсена и думал: интересно, взял бы он Жгутова с собой или нет? Зачем ему был нужен Жгутов? Чтобы добыть горючее? Ну, а когда горючее было бы уже на борту? Зачем ему было возиться с ним?… Ведь, конечно же, в моряках капитан Нильсен хорошо разбирался и, что такое Жгутов, понял отлично. Наверное, погрузил бы бачок с горючим, а потом сказал бы Жгутову: я, мол, передумал. Или: к сожалению, не могу. Или что-нибудь в этом роде. И остался бы Жгутов все равно здесь, на острове, увеличив список своих преступление, и, опозорившись ещё больше, остался бы ждать суда и думать о том, как будут смотреть на него сидящие в зале его бывшие товарищи– – моряке.
Через час к нам подошел Жгутов. Он подошёл тихо, так, что мы заметили его, когда он стоял совсем рядом с нами. Он потоптался на месте, стараясь сделать вид, что, мол, ничего особенного, подошёл член команды, такой же, как все другие, но у него это плохо получалось. Видно было, что он уверен, как его встретят, боится, что прогонят от костра да ещё скажут что-нибудь неприятное. И все-таки подошел. Верно, очень уж плохо было там ему одному.
– Можно, Фома Тимофеевич? – спросил он робко. – Что-то проголодался я.
– Садись, – холодно сказал Фома Тимофеевич. – И ешь, если хочешь.
Никто не подал ему консервов, и никто не налил чаю. Он посидел, посидел, потом тихо встал, бесшумно пошел в пещеру, открыл банку консервов и, сидя как будто и с нами, а как будто и в стороне, робко ел, поглядывая на нас, как будто приблудился и все тревожится, как бы не прогнали;
Фома Тимофеевич вынул часы и спросил:
– Чья очередь к флагу?
– Моя, – сказал я.
– Иди, пора сменять.
И в это время раздался гудок. Гудок был совсем близко. Гудок был громкий, долгий, мы все в растерянности подняли головы. Как же судно могло подойти к острову незамеченным? Ведь у нас же дежурный стоит у флага. Мы торопливо пошли наверх. Конечно, Валька спала как убитая. Она удобно устроилась. Голову положила на камень, и вид у неё был блаженный и безмятежный. Сначала-то было не до неё. Мы оглядели море. Рыболовный траулер подходил к острову. Чуть ли не вся команда толпилась на палубе. Они увидели флаг и поняли, что это должен быть бот «Книжник». Но все ли спаслись? Если не все, кто погиб? На траулере волновались, а мы проглядели их. Это был просто позор для нашей команды.
Фома Тимофеевич разбудил Валю и уж как отчитал её! Валька только моргала глазами и поеживалась. Её счастье, что разнос был недолгий. Некогда было ею заниматься. Но вообще-то я думаю: вот что значит девчонка. Уж, кажется, молодец – выкинула такую штуку с горючим, что хочется похвалить, – а можно на неё положиться? Нельзя. Никакого чувства ответственности. Фома взял флаг, и мы спустились вниз на песчаный берег бухты. Траулер остановился чуть подальше норвежского бота. Торопливо спустили шлюпку. Два матроса и капитан сели в неё, и матросы так налегли на весла, что минуты через три она уже врезалась в песок, Капитан выскочил на берег, подошел к Фоме Тимофеевичу и протянул ему руку.
– Все в порядке, Фома Тимофеевич? – спросил он,
– Степу Новоселова смыло, – сказал капитан Коновалов.
– Жив Степан Новоселов, – сказал капитан траулера.
Он уже открыл рот, чтобы объяснить, как спасся Степан и откуда он это знает, но тут завизжала Глафира. Она завизжала так, как будто ей сообщили какую-то ужасную новость, как будто её постигло прямо-таки невероятное горе. Правда, она визжала недолго. Вдруг визг оборвался, и она как мертвая рухнула на песок.
Мы бросились к ней. Она лежала неподвижно, без каких бы то ни было признаков жизни. Если бы это было у нас в больнице, вот-то уж накапали бы медсестры капель, вот-то уж повозились бы! Но в условиях необитаемого острова все произошло гораздо проще.
Капитан траулера кивнул одному из матросов, тот вынул из шлюпки черпак, набрал в него из моря воды и не торопясь вылил её на лицо Глафиры. Глафира открыла глаза, огляделась и как только все вспомнила, так снова завизжала и начала биться в истерике. Я, по совести говоря, никогда не видел женских истерии. Как-то все люди, каких я знал, не падали в обморок и в истерику не впадали. Но, конечно, как человек, много читавший, я знаю, какие бывают истерики. В старых романах они описаны очень подробно. Так вот, у Глафиры была истерика из истерик. Уж самая-самая настоящая, или я ничего в этом не понимаю.
Странный все-таки человек наша Глафира. Ничего в ней не поймешь. Когда все спокойно и бояться совершенно нечего, она все время испугана, как будто ей угрожают все опасности, какие только есть на земле. Зато, когда мы действительно на краю гибели и можно сказать, что смерть протягивает к нам свою костлявую руку, Глафира совершенно спокойна и ведет себя так, будто никакой опасности нет и она находится на берегу, в обыкновенном городском книжном магазине. Это одно.
И второе. Она узнаёт о гибели любимого человека и ничего, молчит и держит, себя очень выдержанно, Потом она узнаёт, что человек, которого она считала погибшим, спасен, и, вместо того чтобы, как, казалось бы, следовало радоваться, кричит, падает в обморок и бьется в истерике.
Кажется, я уже повидал людей и научился неплохо в них разбираться, но тут, по совести говоря, ничего не могу понять.
В общем, выяснилось, что с траулера хорошо видели бот, видели и Степана, когда он стоял на борту, и даже готовились бросить конец, видели, как его зашибла шлюпка – Степана волна швырнула совсем близко к тральщику. Они бросили ему круг, но то ли Степан его не увидел, то ли очень уж ослабел от удара. Один матрос обвязался канатом и прыгнул в воду. В это время бот вынесло из пурги, и траулер потерял его из виду. А вокруг траулера пурга продолжала бушевать. Матрос долго не мог обнаружить Степана, а когда увидел наконец мелькнувшую на гребне волны его голову, то долго не мог до него добраться. Очень волна кидала. Уже два других матроса на палубе траулера обвязались канатами и готовились прыгнуть в воду на помощь товарищу, когда вдруг Степана швырнуло волной прямо в объятия первого матроса. Степан был без сознания, но так как Фома Тимофеевич заставил и его надеть спасательный пояс, то он держался на воде, хотя совсем почти захлебнулся. Матросу удалось его схватить за руку. Шлюпку спустить было невозможно, и обоих – спасителя и спасенного – медленно подтянули на канате к борту, матросы перехватили Степана и вытащили на палубу. Потом подняли и того матроса, который его спас. К этому времени он тоже уже плохо соображал. Воды наглотался, да и о борт его раза два сильно ударило. Но все-таки он отлежался и теперь совсем почти здоров. А Степан ещё болен. Часа только два назад он пришел в сознание, у него сильно расшиблена голова и сломана рука. Он пока ещё слаб, но опасаться теперь уже нечего.
Я рассказываю все это так, как будто капитан тут же нам все это и сообщил. На самом деле он ничего нам сообщить бы не мог, потому что Глафира своими воплями и криками заглушала нормальную человеческую речь. Капитан велел матросам перенести её в шлюпку и немедленно отвезти на тральщик. В шлюпку её кое-как погрузили, но она продолжала рыдать и вскрикивать. Шлюпка уже почти 4 подходила к тральщику, а рыданья её все ещё до нас доносились. Только когда наконец её подняли на палубу и она, поддерживаемая двумя матросами, ушла в каюту, в которой лежал Степан, на острове Колдун стало наконец тихо. Вот тут-то капитан и рассказал нам историю спасения Степана.
Так как Новоселов не скоро пришел в сознание, на тральщике не знали, что наш бот терпит бедствие и что у нас так плохи дела с мотором. Поэтому они ничуть не беспокоились, что потеряли нас из виду. В обычных условиях мотоботы спокойно выдерживают и не такие штормы. Они только огорчались, что мы, вероятно, не знаем о спасении матроса, и не могли нам ничего сообщить, потому что на мотоботах радио нет.
Много позже радист траулера принял приказ всем находящимся в море судам идти искать пропавший бот «Книжник». Они и тогда не подумали, что именно «Книжник» был тот бот, с которого они подобрали матроса. Мало ли в море ботов! Они обыскивали квадрат за квадратом и все время передавали на берег, что бот «Книжник» не обнаружен. Только когда Степан пришел в себя и сказал, с какого он бота, они всё поняли и, прикинув место, в котором встретили нас, и направление, в котором мы шли, решили заглянуть на остров Колдун.
Капитан рассказывал нам все это, и мы стояли молча и слушали его: Фома Тимофеевич и Фома, я и Валя, Оле и Христиан и капитан Нильсен, спокойный, солидный и почтенный. Фома Тимофеевич представил норвежцев капитану траулера сразу же, как только увезли Глафиру. Но тогда нас прежде всего интересовала история спасения Степана, и поэтому все ограничились вежливыми поклонами. Теперь же, когда капитан кончил рассказ, Фома Тимофеевич сказал:
– У ваших норвежских гостей кончилось горючее.
Капитан Нильсен выступил вперед.
– Мы рассчитываем на прославленное русское гостеприимство, – сказал он, наклонив голову. – Нам нужно литров триста горючего.
– Будем рады помочь, – сказал капитан тральщика и козырнул. – Через полчаса горючее вам доставят на борт.
– Мы будем ожидать на боте. – Капитан Нильсен подошел к Фоме Тимофеевичу и протянул ему руку, – До свиданья, капитан Коновалов, – сказал он. – Я навсегда сохраню благодарную память о вашем гостеприимстве.
– Благодарю вас, – ответил Фома Тимофеевич, пожимая протянутую руку Нильсена, – мы тоже будем помнить о вас. – И в глазах у Фомы Тимофеевича снова мелькнула усмешка.
Капитан Нильсен прошел, пожимая каждому из нас руку и низко наклоняя голову. За ним шли Оле и Христиан и тоже пожимали каждому по очереди руку и тоже наклоняли головы.
Капитан Коновалов задержал руку Христиана и сказал ему негромко, стараясь, чтобы норвежский капитан не услышал:
– Вы очень хорошие люди, Оле и Христиан.
– Тише, – негромко оказал Христиан, – не дай бог, хозяин об этом узнает.
Не знаю, чего он боялся и почему плохо, если хозяин узнает, что его матросы хорошие люди.
И вот капитан Нильсен сел в шлюпку, Оле и Христиан оттолкнули её, шагая по воде, впрыгнули сами и взялись за весла, и шлюпка понеслась к боту. Никогда я уже не увижу этих хороших людей – Оле и Христиана. Не увижу и капитана Нильсена, которого помню жестоким, яростным, держащим в руке пистолет.
Капитан траулера и Фома Тимофеевич отошли в сторону и долго прохаживались по берегу и разговаривали. А мы перетаскивали из пещеры и из выброшенного на берег бота кое-какие вещи. Мы брали только самое необходимое. Через несколько дней должно было прийти судно со специальной командой починить бот и спустить его на воду. «Книжник» будет ещё ходить от становища к становищу, развозя механикам и матросам, капитанам и штурманам, женам и детям моряков стихи и романы, учебники и картины, тетрадки, перья, ручки, карандаши. Отобранные нами вещи мы складывали на берегу.
Наконец вернулась шлюпка, отвозившая Глафиру. Капитаны кончили разговор, и капитан траулера коротко сказал Жгутову:
– Садитесь.
Жгутов сел в шлюпку, опустив глаза, ни с кем из нас не простившись.
И его я тоже никогда больше не увидал. На траулере, пока мы шли до нашего становища, он находился под арестом в одной из кают. На суд мама меня не пустила. Сейчас он отбывает где-то наказание.
Через несколько минут шлюпка пришла за нами. Нас перевезли на траулер. Вся команда трясла нам руки, и кок расталкивал всех и требовал, чтобы мы сказали, чего хотим поесть, и мы его еле убедили, что совсем не голодны. Мы ведь сперва только голодали, а потом питались отлично.
К Степану нас долго не хотели пускать. Говорили, что ему нужен покой, что он и так уже взволнован встречей с Глафирой, что ещё мы успеем с ним наговориться, – словом, все, что полагается говорить в этих случаях. Но, видно, очень уж у нас был умоляющий вид, поэтому нам всем разрешили тихо, на цыпочках, подойти к каюте, где лежал Степан, и заглянуть в неё.
Степан лежал на койке, высоко поднятый на подушках. Глафира сидела с ним рядом и не отрываясь смотрела ему в глаза. У Степана было необыкновенно счастливое лицо. Голова его была перевязана, на щеках ссадины, и какое-то выражение слабости было у него на лице. Выражение счастья и слабости.
Он увидел нас и улыбнулся. А Глафира не обратила на нас никакого внимания, даже не повернула головы. Она не отрываясь смотрела в лицо своего Степана, и, кроме него, ни до чего ей не было дела.
Отвезли горючее на норвежский бот. Шлюпка вернулась, и матросы сказали, что капитан Нильсен велел кланяться и благодарить и передал, что никогда не забудет своих новых друзей, и все заулыбались, потому что все уже знали, как удивительно понимает правила дружбы этот капитан.
Потом бот снялся с якоря и пошел прямо к Норвегии. А мы пошли к нашему становищу – на юго-запад. Скоро мы потеряли друг друга из виду и через несколько часов увидели наш родной Волчий нос. Конечно, на необитаемом острове было неплохо, а все-таки приятно возвращаться домой. Траулер, обнаружив нас, сразу передал по радио, что мы спасены. Нас встречало все становище. Мы с Валей ходили, как герои какие-то. Хотел бы я, чтобы посмотрели на нас воронежские ребята! Им небось и не снилось такое. Ну конечно, прежде всего кинулась к нам мама. Она плакала так, как будто мы не спаслись, а, наоборот, погибли. Валька почему-то тоже захныкала, и слезы у неё потекли, и носом она стала шмыгать, А я крепился и совсем не плакал, разве что одна-две слезы у меня скатились, но это просто так, от волнения.
Мы пошли домой, и народу набилось в наши комнаты – просто ужас! И медсестры, и ходячие больные, и куча ребят, и много разного ещё народа.
Мы всё рассказывали и рассказывали, пока уж и рассказывать больше нечего было. Мама слушала и плакала и смеялась, а потом сказала:
– Ну, натерпелись страху? По крайней мере, теперь в море тянуть не будет.
Я решил сразу сказать маме всю правду.
– Нет, мама, – сказал я, – наоборот, я твердо решил быть моряком.
Но разве Валя может стерпеть, чтобы последнее слово было не за ней? Она посмотрела на меня и пожала плечами.
– Положим, мы ещё посмотрим, – сказала она, – из кого выйдет моряк – из тебя или из меня.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мне мало что осталось рассказать. Через месяц после нашего возвращения была свадьба Глафиры и Степана и на свадьбе гуляло все становище. Степан взял ссуду и построил себе дом. Строить ему тоже помогало все становище. Так что мы не успели опомниться, как дом уже был готов. С бота «Книжник» Степан всё-таки ушел. Фома Тимофеевич отпустил его без возражения. «Книжник» стал знаменит на все побережье, и от охотников ходить на нем просто отбоя не было. Теперь у Фомы Тимофеевича молодой моторист, только что кончивший курсы, и опытный пожилой матрос. Заведует плавучим магазином тоже уже не Глафира, а совсем молоденькая девушка, только что кончившая десятилетку и проучившаяся три месяца на курсах книжной торговли. Глафира распоряжается в книжном магазине, который открыли все-таки в становище. Магазин большой, просторный, с витринами, впору самому Воронежу. Степан плавает на боте. Говорят, что од готовится в мореходное училище, но сам он только отшучивается, когда егб спрашивают об этом.
Когда он приходит с моря, все у них в доме именно так, как они с Глафирой мечтали когда-то на палубе «Книжника», Муж рассказывает, что случилось в рейсе, а жена сидит, переживает, и печка натоплена, чистота кругом, половички постланы, самовар шумит. И мы с Фомой и Валя часто бываем у них. Забегаем просто так, на ходу, чуть ли не каждый день. А уж если у них какой-нибудь праздник, то нас обязательно приходят звать и Степан и Глафира. Приятно, когда взрослые любезны.
Фома Тимофеевич по-прежнему водит «Книжник». Разговора о переходе на пенсию я не слышу. Выгонишь его на пенсию, такого старика, как же!
Валя совершенно перестала к нам с Фомой приставать. Теперь у неё завелись подруги и они вечно трещат о каких-то своих вздорных делах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17