Человек отлетел назад и с чудовищным грохотом рухнул на спину, задрав ноги кверху, словно какое-то огромное насекомое. Он попытался встать, изрыгая проклятия, но не смог. Тогда он уронил голову и прочие члены на землю и мгновение спустя уже храпел.
Впрочем, со всех сторон пение и крики сменялись храпом. Хваленое французское рыцарство, надежда великой страны, которая вот уже десять лет ждала освобождения и победы, выветривало хмель накануне решающей схватки!
Сказав несколько слов своему крестнику, Ангерран удалился в палатку. Франсуа последовал примеру дяди. Он был ужасно разочарован. Эти тягостные события отравили ему всю радость. Она была так чиста, и вдруг все разом помутнело и обесцветилось. Внутренне он не разделял пессимизма Ангеррана. Хоть он и признал, что рыцарство повело себя недостойно, но все-таки не мог поверить, что из-за этого оно лишится победы. Уж он-то в любом случае будет биться храбро. Более того — как лев!
Франсуа де Вивре опустился на колени, сложил руки и помолился от всей души о том, чтобы ему проявить себя не хуже, чем его отец при Креси. Перстень со львом блестел в свете единственной свечи, которую он вскоре задул. Франсуа лег и почти сразу же уснул, увидев, к своей великой радости, красный сон.
***
Он поднялся, как и другие, в приму. В этот сентябрьский понедельник 1356 года погода обещала быть чудесной. Дождь, моросивший в предыдущие дни, перестал. Франсуа нашел свое место в полку дофина, выстроившемся на плато Бовуар, и, как и накануне, ожидание возобновилось.
Ведь надо же было, чтобы сначала триста отборных всадников прорвали неприятельские ряды. Но их атаку задержало новое известие: англичане отходят! Это было заметно даже с плато Бовуар, несмотря на костры, которые они оставили, чтобы сбить противника с толку. Авангард уже переходил вброд Миоссон, основной корпус находился на марше, спускаясь с холма, а арьергард еще оставался в лесу Нуайе. Что происходит? Почему враги покидают столь благоприятную позицию? Это бегство? Или западня?..
В окружении Иоанна Доброго разгорелся спор. Маршалы не могли прийти к согласию. Арнуль д'Одрем придерживался того мнения, что надлежит немедленно нанести удар по броду, а Жан де Клермон считал, что следует выждать. Коннетабль де Бриенн был склонен поддерживать де Клермона. Король колебался. Спор между двумя вельможами грозил перерасти в кулачный бой. Но тут вдруг маршал д'Одрем удалился и, возглавив сто пятьдесят всадников, бывших под его началом, бросил их к броду через Миоссон, на английский авангард. Таким образом, он по собственной инициативе начал битву при Пуатье.
Маршалу де Клермону и коннетаблю, поставленным перед свершившимся фактом, ничего другого не оставалось, как тоже атаковать. Но, желая выразить свое несогласие, ударили они совсем в другом направлении — в сторону леса Нуайе и английского арьергарда.
Вот тогда-то и стало очевидно, что отступление было западней. На берегу Миоссона д'Одрем и его полтораста рыцарей были встречены дождем стрел. Место для обороны англичанами было выбрано удачно, и лучники выгодно размещены. Ни один из всадников не смог достичь цели. Маршал д'Одрем был тяжело ранен и в числе прочих взят в плен.
На другом конце дела обстояли еще хуже. Атака на лес Нуайе стала подобна самоубийству. Она и на самом деле вылилась в избиение. Как следует укрепившись в зарослях, лучники стреляли по рыцарям, словно по мишеням. Они с такой скоростью выпускали стрелы, что скоро растратили весь запас, и было видно, как они выскакивают из леса в своей бело-зеленой форме, чтобы собрать стрелы с мертвецов. В опьянении убийством они даже забывали брать пленных. Перед ними находился цвет французского дворянства, где выкуп за каждого равнялся бы чуть не целому состоянию, но они думали лишь об одном — стрелять. Так пали, пронзенные стрелами, и коннетабль Готье де Бриенн, герцог Афинский, и маршал Жан де Клермон. Оставшиеся в живых умчались прочь.
Со своего наблюдательного пункта на отроге плато Бовуар, по-прежнему сидя на белом коне, Иоанн Добрый видел все. Битва началась плохо, но пока еще ничто не было потеряно. Французской коннице не удалось прорвать оборону англичан, значит, это сделает пехота. Он отдал приказ полку дофина идти в наступление.
Франсуа почувствовал, что его сердце вот-вот вырвется из груди. По рядам прокатился крик:
— Вперед! На англичан!
Франсуа опустил забрало, Ангерран сделал то же самое. На несколько мгновений они обнялись. Затем Франсуа взялся с Туссеном за руки, и они пошли вперед. Повсюду вокруг них всколыхнулись тесные ряды. Словно бескрайний лес знамен и многоцветных флажков пришел в движение — это тронулось на врага пешее французское рыцарство.
Далеко они не ушли. Через несколько сот метров движение прекратилось. Послышалось конское ржанье. И в то же самое время разнесся невероятный слух: коннетабль и маршал де Клермон погибли, а маршал д'Одрем в плену. Войско заколебалось, а потом начало отступать.
Это длилось несколько минут. Откат ускорился. Франсуа и Туссен, Ангерран и его оруженосцы, не имея возможности противостоять общему движению назад, были вынуждены отступать вместе со всеми. Франсуа почувствовал, как железная перчатка его дяди легла ему на плечо. Ангерран указал на группу рыцарей, видневшихся впереди них, и крикнул:
— Трусы!
Действительно, эти не отступали к задним рядам, но, ломая строй, рвались прочь, к лагерю, где оставались их кони и поклажа. Они покидали поле боя! И эти были не одиночки. Теперь почти повсеместно по одному или сразу помногу рыцари устремлялись вон с места сражения.
Франсуа еще не оправился от своего первого удивления, когда вскрикнул, увидев попятный ход французского знамени: дофин, их военачальник, тоже покидал поле боя!
И тут отступление превратилось в беспорядочное бегство. Даже не увидев противника, каждый стремился теперь к лагерю, к своему коню и спасению. Полк дофина рассеивался, распадался, разбегался, даже не вступив в сражение. Лишь несколько храбрецов, которые хотели драться, сопротивлялись общему движению, но и они вынуждены были отходить.
Ангерран и Франсуа оказались в их числе. Франсуа бежал до потери дыхания. Кто бы мог сказать ему, что первый его бой превратится в паническое бегство? Как такое стало возможно? Что случилось?
***
За катастрофу делили ответственность рыцарство и король Иоанн Добрый.
Первые всадники, налетевшие на полк дофина, были вовсе не англичане, а оставшиеся в живых рыцари из отряда маршала де Клермона, которые возвращались на своих запаленных конях. Они-то и спровоцировали начало паники, столкнувшись с передними рядами дофинова полка; первые толкнули следующих, и так далее. Но это было еще не все: они принесли весть о гибели двоих полководцев и о пленении третьего, которое им довелось наблюдать во время бегства.
Воспользовавшись всеобщим смятением, английский авангард под командованием графа Уорвика покинул позиции у Миоссона и немедленно атаковал. Фланговая атака, стремительная, неудержимая, — поскольку англичане-то были верхом на своих конях, — и вызвала первые дезертирства.
Может показаться невероятным, что рыцари бросились бежать при появлении неприятеля. Но еще более невероятным является то, что они имели на это право и что не кто иной, как сам король, им это право даровал! Действительно, в своем указе от 1351 года Иоанн Добрый признавал за сеньорами право «покинуть строй» при условии, что они получат на то разрешение коннетабля и одного из маршалов. Однако только что стало известно, что коннетабль и оба маршала погибли или попали в плен. В таких обстоятельствах разрешения просить было попросту не у кого. Бежать дозволялось по собственному усмотрению. Многие сеньоры, не расположенные подставлять под удар свои особы и свои богатства, так и поступили. Зачем продолжать дело, которое, похоже, оборачивается не слишком хорошо? Они прибыли сюда по зову короля и уходят согласно правилам, им же самим установленным. В чем их можно упрекнуть?..
Перед лицом этого повального дезертирства Иоанн Добрый пошел на совершенно убийственную меру: чтобы спасти своих сыновей, которые, по его мнению, оказались в слишком большой опасности, король решил удалить их с поля битвы. То есть, сначала поставив их во главе войск, теперь заставлял их бежать в самый ответственный момент. Тем самым он вынуждал принцев всем подать пример трусости. Можно представить себе, какое впечатление это произвело! Причем случилось это как раз в то самое мгновение нерешительности, когда на карту была брошена судьба полков. За исключением нескольких храбрецов, все восприняли это как приказ: «Спасайся, кто может».
Королевские сыновья были препровождены под крепкой охраной не в Пуатье, который находился совсем рядом и чьи стены были видны с поля боя, но в Шовиньи. Оказывается, город Пуатье дал знать, что откажется открыть ворота французам. Обыватели Пуатье, укрывшиеся за стенами, мало были расположены рисковать своей шкурой и своим добром. В конце концов, они вовсе не просили, чтобы кто-то дрался у них под самым носом! Так что пусть все эти вояки сами разбираются между собой!
Однако один из принцев некоторое время спустя вернулся со своей свитой, отказавшись покинуть битву в минуту опасности. И был это отнюдь не старший, дофин, как легко было бы предположить, но, наоборот, самый младший — Филипп, которому исполнилось всего четырнадцать лет. Страстно привязанный к отцу, он так и не смог решиться покинуть его. Люди видели, как этот мальчик в почти игрушечных доспехах, которые были выкованы нарочно по его мерке, поместился у стремени короля, единственного, кто еще оставался верхом на белом коне, рядом с развевающейся орифламмой, знаменем Франции, потому что вместе они были ориентиром, знаком сбора для войска.
Франсуа де Вивре заметил вдалеке белого коня, разглядел орифламму и прекратил бег. Окружавшие его пешие рыцари тоже никуда больше не бежали — они добрались до королевского полка, стремиться дальше незачем. В первый раз с начала отступления Франсуа огляделся. Туссена он заметил сразу же, а вот Ангеррана нигде не было видно. Франсуа кричал, звал, но все напрасно. Отсутствие дяди причинило ему острую боль. Без сомнения, с ним что-то случилось… В какой-то миг он чуть было не отправился назад, к англичанам, на поиски.
Но — не сдвинулся с места. Ведь так ему приказал это сам Ангерран. Он вспомнил один из уроков дяди, преподанных во время Битвы Тридцати. На войне нет места чувствительности. Перед лицом врага любая душевная слабость смертельна. Не должно более иметь ни друга, ни отца, ни брата, ни дяди. О них следует забыть и заботиться только о самом себе, чтобы разить и убивать. Франсуа сжал зубы и мысленно повторил: «Разить. Убивать!»
Глядя с высоты своего коня, король Иоанн Добрый имел довольно точное представление о положении дел. Несмотря на неудачи, которые следовали одна за другой, французские силы все еще бесконечно превосходили англо-гасконские — больше чем в два раза, это несомненно. Если дать доказательство хладнокровия, то все еще можно спасти.
Король Иоанн решил показать пример. Он спешился, велел увести своего коня и взял в руки секиру. Он как бы говорил тем самым, что об отступлении не может быть и речи. Потом разослал вестовых, чтобы передали полку герцога Орлеанского приказ атаковать. Без сомнения, его вступление в игру решит все дело, ибо он один многочисленнее, чем объединенные силы врагов.
Произошло же нечто совершенно противоположное ожиданиям короля. Прибытие полка герцога Орлеанского стало началом катастрофы. Даже еще не встретив противника, без всякой причины — точнее, без всякой другой причины, кроме чрезвычайно низкого боевого духа армии, — полк побежал. У этих рыцарей, которые шли в бой пешими, с укороченными копьями, имелось что угодно, кроме духа победителей. Слишком много отступлений видели они сегодня. Призрак бегства буквально витал в воздухе. Почему это другие бегут спасать свое золото, своих жен и детей, а они — нет? И вот все сразу, одновременно, словно получив приказ, они бросились врассыпную: одни — к лагерю и к своим лошадям, другие — как можно дальше от поля боя, назад, за королевский полк. В какие-то несколько минут полк герцога Орлеанского испарился, а королевский полк, который предполагалось держать в резерве, оказался в первых рядах.
Франсуа, конечно, ничего не мог знать об этом. Единственное, что он увидел со своего места, было то, что англичане показались, наконец, перед ним. То тут, то там появлялись рыцари, и гремел клич:
— Англия, святой Георгий!
Все произошло так быстро, что Франсуа даже не успел прокричать собственный боевой клич: он увидел, как трое вражеских рыцарей мчатся во весь опор прямо на него. Их кони держались бок о бок, копья были опущены наперевес, и все вместе представляло собой грозную сплоченную массу — неодолимую, неотвратимую. У Франсуа мелькнула мысль о Боге, но голос Туссена отвлек его от поспешной молитвы:
— Делайте, как я!
В самое последнее мгновение, когда копья уже едва не касались их, Туссен нырнул вперед, и Франсуа сделал то же самое. Трое всадников пронеслись над ними… Туссен поднялся, за ним — Франсуа. Оба остались невредимы.
— Я этому научился в Броонском лесу: лошади избегают наступать на тело, лежащее на земле.
Франсуа взял своего оруженосца за руку.
— Идем!
— Куда?
Франсуа не ответил. Вслед за другими беглецами он двинулся к лагерю. Туссен вспылил:
— Я дал клятву повиноваться вам. Так вот, сейчас я ее проклинаю!
Франсуа улыбнулся и прибавил шагу.
— Ты видел Битву Тридцати?
Туссен ответил тоном глубокого презрения:
— Нет! Я тогда был в Броонском лесу, и сам сражался, а не смотрел, как дерутся другие.
— Туссен, мы поступим так же, как Гильом де Монтобан.
— Пока что мы поступаем, как пара трусов!
— На этот раз ты судишь слишком поспешно, Туссен!
Они добрались до французского лагеря. Там царила суета, как в пчелином улье. Да и беглые сеньоры напоминали перепуганных насекомых. Одни орали на своих слуг, чтобы те быстрее грузили золото и ценности, которые привезли с собой, другие, рассудив, что дороже жизни сокровища нет, вскакивали на первую попавшуюся лошадь, нимало не беспокоясь о ее владельце, и мчались прочь, как можно дальше отсюда.
Восток по-прежнему оставался там, где его привязал Туссен. Завидев своего хозяина, он даже подскочил и исполнил от радости несколько безумных кульбитов. Франсуа сел в седло и направил коня туда, откуда они только что прибыли. Туссен, тоже оседлавший лошадь, спросил с широкой ухмылкой:
— Значит, возвращаемся в бой?
— Да, как это сделал Гильом де Монтобан в Битве Тридцати, и это принесло тогда победу! Без коней мы бы все равно оставались беспомощными. Зато теперь англичане увидят, кто мы такие!..
Франсуа, бросивший во время бегства свое укороченное копье, обнажил меч. Но, заметив, что Туссен безоружен, он протянул меч своему оруженосцу. Тот хотел было отказаться:
— Он же благословленный, а я не рыцарь!
— Бери! Ты достоин его больше, чем все те, кого я сегодня видел.
Франсуа пустил Востока тройным галопом и взмахнул своим боевым цепом. Он раскрутил его над головой и в первый раз с начала битвы прокричал клич рода де Вивре:
— Мой лев!
***
За время его мнимого отступления положение дел сильно изменилось. Когда Франсуа покидал поле боя, ситуация была следующей: на плато Бовуар оставался лишь королевский полк, пополненный беглецами из полков дофина и герцога Орлеанского. В тот момент с ними схватился, атаковав их в лоб, только английский авангард под командованием графа Уорвика.
Но из леса Нуайе Черный Принц увидел, какой нежданный оборот приняло дело. Французские знамена отходили одно за другим, избегая боя. Каким бы невероятным это ни показалось, стала возможной победа. И тогда Черный Принц велел бросить в сражение остаток английского войска, атаковав фронт королевского полка рядом с графом Уорвиком.
Капталь де Бюш и его гасконцы весь день оставались у брода через Миоссон. Они ждали своего часа. И когда они увидели, что англичане атакуют с фронта, то предприняли обходной маневр и зашли французам в тыл. Это был последний удар: попав в тиски между капталем и Черным Принцем, французы были обречены…
Иоанн Добрый находился в самой гуще своих войск. Хоть и пеший, король все равно был заметен издалека благодаря орифламме, которую держал знатный сеньор Жоффруа де Шарни. Рядом с ним находился также его сын Филипп, маленький принц четырнадцати лет, похожий в своих миниатюрных доспехах на игрушку. Несмотря на все приказы и уговоры отца, он упрямо отказался покинуть его.
Королевская свита была хорошо видна на этом открытом плато. Ее присутствие еще больше раззадорило противника. Король по-прежнему здесь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Впрочем, со всех сторон пение и крики сменялись храпом. Хваленое французское рыцарство, надежда великой страны, которая вот уже десять лет ждала освобождения и победы, выветривало хмель накануне решающей схватки!
Сказав несколько слов своему крестнику, Ангерран удалился в палатку. Франсуа последовал примеру дяди. Он был ужасно разочарован. Эти тягостные события отравили ему всю радость. Она была так чиста, и вдруг все разом помутнело и обесцветилось. Внутренне он не разделял пессимизма Ангеррана. Хоть он и признал, что рыцарство повело себя недостойно, но все-таки не мог поверить, что из-за этого оно лишится победы. Уж он-то в любом случае будет биться храбро. Более того — как лев!
Франсуа де Вивре опустился на колени, сложил руки и помолился от всей души о том, чтобы ему проявить себя не хуже, чем его отец при Креси. Перстень со львом блестел в свете единственной свечи, которую он вскоре задул. Франсуа лег и почти сразу же уснул, увидев, к своей великой радости, красный сон.
***
Он поднялся, как и другие, в приму. В этот сентябрьский понедельник 1356 года погода обещала быть чудесной. Дождь, моросивший в предыдущие дни, перестал. Франсуа нашел свое место в полку дофина, выстроившемся на плато Бовуар, и, как и накануне, ожидание возобновилось.
Ведь надо же было, чтобы сначала триста отборных всадников прорвали неприятельские ряды. Но их атаку задержало новое известие: англичане отходят! Это было заметно даже с плато Бовуар, несмотря на костры, которые они оставили, чтобы сбить противника с толку. Авангард уже переходил вброд Миоссон, основной корпус находился на марше, спускаясь с холма, а арьергард еще оставался в лесу Нуайе. Что происходит? Почему враги покидают столь благоприятную позицию? Это бегство? Или западня?..
В окружении Иоанна Доброго разгорелся спор. Маршалы не могли прийти к согласию. Арнуль д'Одрем придерживался того мнения, что надлежит немедленно нанести удар по броду, а Жан де Клермон считал, что следует выждать. Коннетабль де Бриенн был склонен поддерживать де Клермона. Король колебался. Спор между двумя вельможами грозил перерасти в кулачный бой. Но тут вдруг маршал д'Одрем удалился и, возглавив сто пятьдесят всадников, бывших под его началом, бросил их к броду через Миоссон, на английский авангард. Таким образом, он по собственной инициативе начал битву при Пуатье.
Маршалу де Клермону и коннетаблю, поставленным перед свершившимся фактом, ничего другого не оставалось, как тоже атаковать. Но, желая выразить свое несогласие, ударили они совсем в другом направлении — в сторону леса Нуайе и английского арьергарда.
Вот тогда-то и стало очевидно, что отступление было западней. На берегу Миоссона д'Одрем и его полтораста рыцарей были встречены дождем стрел. Место для обороны англичанами было выбрано удачно, и лучники выгодно размещены. Ни один из всадников не смог достичь цели. Маршал д'Одрем был тяжело ранен и в числе прочих взят в плен.
На другом конце дела обстояли еще хуже. Атака на лес Нуайе стала подобна самоубийству. Она и на самом деле вылилась в избиение. Как следует укрепившись в зарослях, лучники стреляли по рыцарям, словно по мишеням. Они с такой скоростью выпускали стрелы, что скоро растратили весь запас, и было видно, как они выскакивают из леса в своей бело-зеленой форме, чтобы собрать стрелы с мертвецов. В опьянении убийством они даже забывали брать пленных. Перед ними находился цвет французского дворянства, где выкуп за каждого равнялся бы чуть не целому состоянию, но они думали лишь об одном — стрелять. Так пали, пронзенные стрелами, и коннетабль Готье де Бриенн, герцог Афинский, и маршал Жан де Клермон. Оставшиеся в живых умчались прочь.
Со своего наблюдательного пункта на отроге плато Бовуар, по-прежнему сидя на белом коне, Иоанн Добрый видел все. Битва началась плохо, но пока еще ничто не было потеряно. Французской коннице не удалось прорвать оборону англичан, значит, это сделает пехота. Он отдал приказ полку дофина идти в наступление.
Франсуа почувствовал, что его сердце вот-вот вырвется из груди. По рядам прокатился крик:
— Вперед! На англичан!
Франсуа опустил забрало, Ангерран сделал то же самое. На несколько мгновений они обнялись. Затем Франсуа взялся с Туссеном за руки, и они пошли вперед. Повсюду вокруг них всколыхнулись тесные ряды. Словно бескрайний лес знамен и многоцветных флажков пришел в движение — это тронулось на врага пешее французское рыцарство.
Далеко они не ушли. Через несколько сот метров движение прекратилось. Послышалось конское ржанье. И в то же самое время разнесся невероятный слух: коннетабль и маршал де Клермон погибли, а маршал д'Одрем в плену. Войско заколебалось, а потом начало отступать.
Это длилось несколько минут. Откат ускорился. Франсуа и Туссен, Ангерран и его оруженосцы, не имея возможности противостоять общему движению назад, были вынуждены отступать вместе со всеми. Франсуа почувствовал, как железная перчатка его дяди легла ему на плечо. Ангерран указал на группу рыцарей, видневшихся впереди них, и крикнул:
— Трусы!
Действительно, эти не отступали к задним рядам, но, ломая строй, рвались прочь, к лагерю, где оставались их кони и поклажа. Они покидали поле боя! И эти были не одиночки. Теперь почти повсеместно по одному или сразу помногу рыцари устремлялись вон с места сражения.
Франсуа еще не оправился от своего первого удивления, когда вскрикнул, увидев попятный ход французского знамени: дофин, их военачальник, тоже покидал поле боя!
И тут отступление превратилось в беспорядочное бегство. Даже не увидев противника, каждый стремился теперь к лагерю, к своему коню и спасению. Полк дофина рассеивался, распадался, разбегался, даже не вступив в сражение. Лишь несколько храбрецов, которые хотели драться, сопротивлялись общему движению, но и они вынуждены были отходить.
Ангерран и Франсуа оказались в их числе. Франсуа бежал до потери дыхания. Кто бы мог сказать ему, что первый его бой превратится в паническое бегство? Как такое стало возможно? Что случилось?
***
За катастрофу делили ответственность рыцарство и король Иоанн Добрый.
Первые всадники, налетевшие на полк дофина, были вовсе не англичане, а оставшиеся в живых рыцари из отряда маршала де Клермона, которые возвращались на своих запаленных конях. Они-то и спровоцировали начало паники, столкнувшись с передними рядами дофинова полка; первые толкнули следующих, и так далее. Но это было еще не все: они принесли весть о гибели двоих полководцев и о пленении третьего, которое им довелось наблюдать во время бегства.
Воспользовавшись всеобщим смятением, английский авангард под командованием графа Уорвика покинул позиции у Миоссона и немедленно атаковал. Фланговая атака, стремительная, неудержимая, — поскольку англичане-то были верхом на своих конях, — и вызвала первые дезертирства.
Может показаться невероятным, что рыцари бросились бежать при появлении неприятеля. Но еще более невероятным является то, что они имели на это право и что не кто иной, как сам король, им это право даровал! Действительно, в своем указе от 1351 года Иоанн Добрый признавал за сеньорами право «покинуть строй» при условии, что они получат на то разрешение коннетабля и одного из маршалов. Однако только что стало известно, что коннетабль и оба маршала погибли или попали в плен. В таких обстоятельствах разрешения просить было попросту не у кого. Бежать дозволялось по собственному усмотрению. Многие сеньоры, не расположенные подставлять под удар свои особы и свои богатства, так и поступили. Зачем продолжать дело, которое, похоже, оборачивается не слишком хорошо? Они прибыли сюда по зову короля и уходят согласно правилам, им же самим установленным. В чем их можно упрекнуть?..
Перед лицом этого повального дезертирства Иоанн Добрый пошел на совершенно убийственную меру: чтобы спасти своих сыновей, которые, по его мнению, оказались в слишком большой опасности, король решил удалить их с поля битвы. То есть, сначала поставив их во главе войск, теперь заставлял их бежать в самый ответственный момент. Тем самым он вынуждал принцев всем подать пример трусости. Можно представить себе, какое впечатление это произвело! Причем случилось это как раз в то самое мгновение нерешительности, когда на карту была брошена судьба полков. За исключением нескольких храбрецов, все восприняли это как приказ: «Спасайся, кто может».
Королевские сыновья были препровождены под крепкой охраной не в Пуатье, который находился совсем рядом и чьи стены были видны с поля боя, но в Шовиньи. Оказывается, город Пуатье дал знать, что откажется открыть ворота французам. Обыватели Пуатье, укрывшиеся за стенами, мало были расположены рисковать своей шкурой и своим добром. В конце концов, они вовсе не просили, чтобы кто-то дрался у них под самым носом! Так что пусть все эти вояки сами разбираются между собой!
Однако один из принцев некоторое время спустя вернулся со своей свитой, отказавшись покинуть битву в минуту опасности. И был это отнюдь не старший, дофин, как легко было бы предположить, но, наоборот, самый младший — Филипп, которому исполнилось всего четырнадцать лет. Страстно привязанный к отцу, он так и не смог решиться покинуть его. Люди видели, как этот мальчик в почти игрушечных доспехах, которые были выкованы нарочно по его мерке, поместился у стремени короля, единственного, кто еще оставался верхом на белом коне, рядом с развевающейся орифламмой, знаменем Франции, потому что вместе они были ориентиром, знаком сбора для войска.
Франсуа де Вивре заметил вдалеке белого коня, разглядел орифламму и прекратил бег. Окружавшие его пешие рыцари тоже никуда больше не бежали — они добрались до королевского полка, стремиться дальше незачем. В первый раз с начала отступления Франсуа огляделся. Туссена он заметил сразу же, а вот Ангеррана нигде не было видно. Франсуа кричал, звал, но все напрасно. Отсутствие дяди причинило ему острую боль. Без сомнения, с ним что-то случилось… В какой-то миг он чуть было не отправился назад, к англичанам, на поиски.
Но — не сдвинулся с места. Ведь так ему приказал это сам Ангерран. Он вспомнил один из уроков дяди, преподанных во время Битвы Тридцати. На войне нет места чувствительности. Перед лицом врага любая душевная слабость смертельна. Не должно более иметь ни друга, ни отца, ни брата, ни дяди. О них следует забыть и заботиться только о самом себе, чтобы разить и убивать. Франсуа сжал зубы и мысленно повторил: «Разить. Убивать!»
Глядя с высоты своего коня, король Иоанн Добрый имел довольно точное представление о положении дел. Несмотря на неудачи, которые следовали одна за другой, французские силы все еще бесконечно превосходили англо-гасконские — больше чем в два раза, это несомненно. Если дать доказательство хладнокровия, то все еще можно спасти.
Король Иоанн решил показать пример. Он спешился, велел увести своего коня и взял в руки секиру. Он как бы говорил тем самым, что об отступлении не может быть и речи. Потом разослал вестовых, чтобы передали полку герцога Орлеанского приказ атаковать. Без сомнения, его вступление в игру решит все дело, ибо он один многочисленнее, чем объединенные силы врагов.
Произошло же нечто совершенно противоположное ожиданиям короля. Прибытие полка герцога Орлеанского стало началом катастрофы. Даже еще не встретив противника, без всякой причины — точнее, без всякой другой причины, кроме чрезвычайно низкого боевого духа армии, — полк побежал. У этих рыцарей, которые шли в бой пешими, с укороченными копьями, имелось что угодно, кроме духа победителей. Слишком много отступлений видели они сегодня. Призрак бегства буквально витал в воздухе. Почему это другие бегут спасать свое золото, своих жен и детей, а они — нет? И вот все сразу, одновременно, словно получив приказ, они бросились врассыпную: одни — к лагерю и к своим лошадям, другие — как можно дальше от поля боя, назад, за королевский полк. В какие-то несколько минут полк герцога Орлеанского испарился, а королевский полк, который предполагалось держать в резерве, оказался в первых рядах.
Франсуа, конечно, ничего не мог знать об этом. Единственное, что он увидел со своего места, было то, что англичане показались, наконец, перед ним. То тут, то там появлялись рыцари, и гремел клич:
— Англия, святой Георгий!
Все произошло так быстро, что Франсуа даже не успел прокричать собственный боевой клич: он увидел, как трое вражеских рыцарей мчатся во весь опор прямо на него. Их кони держались бок о бок, копья были опущены наперевес, и все вместе представляло собой грозную сплоченную массу — неодолимую, неотвратимую. У Франсуа мелькнула мысль о Боге, но голос Туссена отвлек его от поспешной молитвы:
— Делайте, как я!
В самое последнее мгновение, когда копья уже едва не касались их, Туссен нырнул вперед, и Франсуа сделал то же самое. Трое всадников пронеслись над ними… Туссен поднялся, за ним — Франсуа. Оба остались невредимы.
— Я этому научился в Броонском лесу: лошади избегают наступать на тело, лежащее на земле.
Франсуа взял своего оруженосца за руку.
— Идем!
— Куда?
Франсуа не ответил. Вслед за другими беглецами он двинулся к лагерю. Туссен вспылил:
— Я дал клятву повиноваться вам. Так вот, сейчас я ее проклинаю!
Франсуа улыбнулся и прибавил шагу.
— Ты видел Битву Тридцати?
Туссен ответил тоном глубокого презрения:
— Нет! Я тогда был в Броонском лесу, и сам сражался, а не смотрел, как дерутся другие.
— Туссен, мы поступим так же, как Гильом де Монтобан.
— Пока что мы поступаем, как пара трусов!
— На этот раз ты судишь слишком поспешно, Туссен!
Они добрались до французского лагеря. Там царила суета, как в пчелином улье. Да и беглые сеньоры напоминали перепуганных насекомых. Одни орали на своих слуг, чтобы те быстрее грузили золото и ценности, которые привезли с собой, другие, рассудив, что дороже жизни сокровища нет, вскакивали на первую попавшуюся лошадь, нимало не беспокоясь о ее владельце, и мчались прочь, как можно дальше отсюда.
Восток по-прежнему оставался там, где его привязал Туссен. Завидев своего хозяина, он даже подскочил и исполнил от радости несколько безумных кульбитов. Франсуа сел в седло и направил коня туда, откуда они только что прибыли. Туссен, тоже оседлавший лошадь, спросил с широкой ухмылкой:
— Значит, возвращаемся в бой?
— Да, как это сделал Гильом де Монтобан в Битве Тридцати, и это принесло тогда победу! Без коней мы бы все равно оставались беспомощными. Зато теперь англичане увидят, кто мы такие!..
Франсуа, бросивший во время бегства свое укороченное копье, обнажил меч. Но, заметив, что Туссен безоружен, он протянул меч своему оруженосцу. Тот хотел было отказаться:
— Он же благословленный, а я не рыцарь!
— Бери! Ты достоин его больше, чем все те, кого я сегодня видел.
Франсуа пустил Востока тройным галопом и взмахнул своим боевым цепом. Он раскрутил его над головой и в первый раз с начала битвы прокричал клич рода де Вивре:
— Мой лев!
***
За время его мнимого отступления положение дел сильно изменилось. Когда Франсуа покидал поле боя, ситуация была следующей: на плато Бовуар оставался лишь королевский полк, пополненный беглецами из полков дофина и герцога Орлеанского. В тот момент с ними схватился, атаковав их в лоб, только английский авангард под командованием графа Уорвика.
Но из леса Нуайе Черный Принц увидел, какой нежданный оборот приняло дело. Французские знамена отходили одно за другим, избегая боя. Каким бы невероятным это ни показалось, стала возможной победа. И тогда Черный Принц велел бросить в сражение остаток английского войска, атаковав фронт королевского полка рядом с графом Уорвиком.
Капталь де Бюш и его гасконцы весь день оставались у брода через Миоссон. Они ждали своего часа. И когда они увидели, что англичане атакуют с фронта, то предприняли обходной маневр и зашли французам в тыл. Это был последний удар: попав в тиски между капталем и Черным Принцем, французы были обречены…
Иоанн Добрый находился в самой гуще своих войск. Хоть и пеший, король все равно был заметен издалека благодаря орифламме, которую держал знатный сеньор Жоффруа де Шарни. Рядом с ним находился также его сын Филипп, маленький принц четырнадцати лет, похожий в своих миниатюрных доспехах на игрушку. Несмотря на все приказы и уговоры отца, он упрямо отказался покинуть его.
Королевская свита была хорошо видна на этом открытом плато. Ее присутствие еще больше раззадорило противника. Король по-прежнему здесь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72