Однако одежда на нем была гражданская – джинсы и куртка. На рукаве куртки можно было разглядеть черную повязку.
– Ясно как дважды два: многие здесь прекрасно знают, что произошло, но, сколько с ними ни бейся, молчат. Упрямые, как бараны. Хотя самые большие бараны здесь – это мы с тобой, Томасито. Столько времени толчемся на одном месте без толку, немудрено почувствовать себя бараном.
– Я от всего этого тоже чувствую себя не в своей тарелке. И я тоже думаю, что им что-то известно, а молчат они потому, что хотят, чтобы за все отвечали хозяин погребка и его жена. Иногда мне даже кажется, что они сговорились навести нас на подозрение, что именно Дионисио и донья Адриана организовали похищения. Вот они и сбивают нас со следа, чтобы самим остаться в тени. Не лучше ли нам свернуть это дело, господин капрал?
– Да мне не так уж и важно раскрыть эти похищения, Томасито. Я имею в виду – по служебной линии. Но очень уж я любопытный, и меня будто червяк какой точит – хочется узнать, что же все-таки здесь произошло. А с тех пор как ты мне рассказал о немом и о лейтенанте Панкорво, меня и вовсе заело: пока не узнаю, что случилось с немым, не смогу спать спокойно.
– А вы заметили, что народ здесь какой-то запуганный? Ходят как в воду опущенные, и в погребке не веселее, и на строительстве. Все как будто ждут чего-то, будто что-то должно произойти. Может быть, все это из-за слухов. Говорят, что строительство дороги скоро остановят и все останутся без работы. Да и обстановка вокруг сами знаете, какая. Столько повсюду убийств, что у людей нервы не выдерживают. Все чего-то боятся, того и гляди сорвутся. Вы сами не чувствуете этого?
Да, Литума чувствовал это. Лица у пеонов насуплены, глаза бегают, словно они опасаются, что кто-то подкрадется и нападет на них, говорят мало и неохотно, а при его приближении и вовсе смолкают. Может, из-за того, что здесь исчезают люди? И каждый опасается стать четвертым?
– Здравствуйте, капрал! – Человек в шахтерской каске откозырял Литуме. Это был высокий крепкий метис с заросшим жесткой щетиной лицом. Прежде чем войти в дом, он долго стучал о порог заляпанными грязью шахтерскими ботинками, пытаясь хоть немного очистить их. – Я пришел из Эсперансы. Чтобы встретиться с вами, капрал Литума.
Эсперансой назывался серебряный рудник в четырех часах ходьбы на восток от Наккоса. Литуме не приходилось там бывать, но он знал, что в поселке жило несколько шахтеров, уволенных в разное время со старой шахты Эсперанса.
– Ночью на нас напали терруки и устроили настоящий погром. – Метис снял каску, тряхнул длинными лоснящимися волосами. Его куртка и джинсы промокли насквозь. – Убили одного из моих людей и ранили другого. Я начальник охраны Эсперансы. Они унесли взрывчатку, деньги для расчетов и много чего еще.
– Мне очень жаль, но я не могу уйти отсюда, – сказал Литума. – Нас всего двое на посту, я и мой помощник. Мы здесь распутываем одно серьезное дело. Надо бы запросить начальство в Уанкайо.
– Наши инженеры уже запросили. – Начальник охраны Эсперансы вынул из кармана свернутый лист бумаги и с вежливым поклоном протянул его Литуме. – Они переговорили с вашим руководством по радио. Из Уанкайо ответили, что вы должны взяться за это дело. Эсперанса тоже находится в вашем ведении.
Литума с тяжелым сердцем читал и перечитывал радиограмму. К сожалению, все обстояло именно так. Они на той шахте имели лучшую связь с центром, чем он здесь, в этом паршивом поселке. Он в этой глуши оторван от мира, не знает, что происходит вокруг. Радио компании работает редко и недолго, если вообще работает. Кому, интересно, пришла в голову дурацкая мысль расположить пост в Наккосе? По-настоящему его надо было установить как раз в Эсперансе. Правда, если бы пост располагался там, он и Томасито уже встретились бы с терруками лицом к лицу. Потому что были бы ближе к ним. Петля на шее затянулась бы еще раньше.
Карреньо зажег примус и поставил вариться кофе. Охранник Эсперансы сказал, что его зовут Франсиско Лопес. Он уселся на шкуру, на которой до него сидела донья Адриана. На примусе забулькал кофейник.
– Теперь-то вы уже ничего не можете сделать, – говорил Лопес. – Терруки, как вы понимаете, давно уже смылись со своей добычей. Но надо составить полицейское донесение и приложить протокол, иначе компания не сможет получить страховку.
Томасито налил кипящий кофе в латунные кружки, протянул одну Литуме, другую Лопесу, взял кружку себе.
– Если хотите, я слетаю в Эсперансу, господин капрал, живо обернусь.
– Нет, я пойду сам. А пост пока останется на тебе. Если там задержусь, помолись за меня.
– Опасности уже нет, – успокоил его Лопес. – Я приехал на джипе. Пришлось оставить его у перевала, там кончается дорога. Это недалеко, если идти быстро – меньше часа. Я-то добирался дольше, меня застал ливень. А когда вы там покончите с формальностями, я привезу вас обратно.
Франсиско Лопес уже три года работал в службе безопасности Эсперансы. Это нападение на шахту было вторым. Первый раз терруки захватили ее шесть месяцев назад. Тогда обошлось без жертв, но они, как и теперь, тоже унесли с собой взрывчатку, одежду, продовольствие, шахтерские робы.
– К счастью, инженеры успели спрятаться, – продолжал рассказывать Лопес, прихлебывая кофе. – А вместе с ними один гринго, их друг, он как раз приехал к ним в гости. Они все укрылись в водонапорных башнях. Если бы их там нашли, их бы уже не было в живых. Инженеров, служащих, солдат терруки никогда не щадят. А уж иностранцев тем более.
– Вы еще забыли полицейских, – пробурчал Литума.
Франсиско Лопес улыбнулся:
– Не хотел упоминать, чтобы не нагнетать страху. Что же касается рабочих, им, напротив, не причиняют никакого зла, если, конечно, не считают штрейкбрехерами.
Все это он говорил так естественно, будто речь шла о самых обыкновенных вещах, будто так было заведено испокон веков. А может, так оно и есть, разъедрена мать.
– Ну и в связи со всеми этими делами Эсперансу вроде бы собираются закрыть, – добавил Лопес, дуя на горячий кофе. – Инженеры не хотят больше там работать. Да еще из-за революционных налогов поднялись все цены.
– Но если они платят революционные налоги, почему же на них нападают? – удивился Литума.
– Мы тоже задаем себе этот вопрос, – пожал плечами Лопес. – Никакой логики.
Он все дул на кофе и прихлебывал его маленькими глотками с таким видом, словно их разговор касался самых что ни на есть заурядных тем.
* * *
В детстве Касимиро Уаркая страдал оттого, что имел соломенные волосы и светлые водянистые глаза. Потому что в андийской деревеньке Яули, где он родился, все жители были черноволосыми, и, что хуже всего, его родители, братья и сестры – все без исключения – тоже имели темные волосы, смуглые лица и черные глаза. Откуда же тогда взялся этот альбинос, как он появился в семье Уаркая? Шуточки, которые отпускали его приятели в маленькой казенной школе, не раз заставляли его лезть в драку: хотя характер у него был довольно покладистый, он приходил в бешенство, когда ему намекали, что настоящим его отцом был не тот, кто им считался, а какой-нибудь заезжий гринго или сам дьявол, ведь в Андах всем известно, что, когда нечистый плетет свои козни среди людей, он обычно принимает облик чужеземца – хромого гринго.
Вдобавок ко всему Касимиро постоянно мучила мысль, что и отец, горшечник Аполинарио Уаркая, тоже имеет сомнения относительно его происхождения. Во-первых, потому, что сам Касимиро верил, что его физические странности связаны с какой-то тайной его рождения, а еще потому, что Аполинарио, всегда такой мягкий с остальными детьми, не щадил Касимиро – давал ему самые тяжелые поручения и безжалостно колотил за малейшее упущение.
И однако, несмотря на насмешки товарищей и притеснения в семье, Касимиро вырос здоровым, сильным парнем, почти без комплексов; к тому же он был смышленым и жизнерадостным, да еще и мастером на все руки. С тех пор как он стал немного разбираться в жизни, в нем крепла мечта уйти из Яули в какой-нибудь большой город – в Уанкайо, или Пампас, или Аякучо, где его соломенные волосы и светлые глаза не будут так привлекать внимание.
Еще до того как ему исполнилось пятнадцать лет, он сбежал из деревни с бродячим торговцем, которому раньше, когда тот приезжал в Яули, помогал разгружать и грузить товары и продавать их на рынке. У дона Периклеса Чалуанки был допотопный латаный-перелатаный грузовичок, он объезжал на нем деревни и поселки округи, продавая лекарства, сельскохозяйственные орудия, одежду, посуду, обувь – словом, все, за чем обычно ездят в город, а на вырученные деньги покупал сыр, ягоды, фрукты, бобы, ткани, глиняные горшки и кувшины, чтобы продать их потом в городе. Дон Периклес был не только торговцем, но и умелым механиком, и Касимиро постиг с его помощью все тайные пороки грузовика, который буквально рассыпался на кошмарных горных дорогах, так что в каждой поездке его приходилось чинить по нескольку раз. Старый торговец будоражил его воображение рассказами о своей полной приключений жизни, в которой он, как греховодник-петух, забравшийся в чужой курятник, завлекал, соблазнял и бросал женщин в бесчисленных деревушках, разбросанных в департаментах Апуримака, Уанкавелика, Аякучо, Куско и Серро-де-Паско, поэтому все эти места, самодовольно ухмылялся дон Периклес, «засеяны моими отпрысками мужского и женского пола». Во время поездок он, хитро подмигивая, показывал некоторых своих женщин Касимиро. Многие из них почтительно приветствовали торговца, целовали ему руку, называли «крестным».
Но больше всего нравилась юноше вольготная жизнь под открытым небом. Они жили одним днем, не зная, куда поедут завтра: ярмарки и храмовые праздники в округе, приобретенный товар, состояние грузовика, капризы погоды – вот что определяло их решения, вот от чего зависел распорядок их дня, их маршруты, места ночевки. У дона Периклеса был в Пампасе небольшой домик, настоящий, не на колесах, который он делил с замужней племянницей и ее детьми. Когда они приезжали в Пампас, Касимиро останавливался в этом доме как член семьи. Но обычно он проводил ночи в кузове грузовичка: устраивался между тюков и коробок на коровьей шкуре, прикрывался толстым брезентом, а если шел дождь, ночевал в кабине или залезал под машину.
Торговля у них шла не Бог весть как, почти все, что удавалось заработать, уходило на грузовик: то требовалось купить какую-нибудь деталь, то залатать камеру, но на жизнь, в общем, хватало. За годы, проведенные с Периклесом, Касимиро изучил Центральные Анды как свои пять пальцев – все селения и фермы во всех округах со всеми их ярмарками, долины и опасные пропасти на горной дороге, а также все тайны торгового дела: где покупать самый хороший маис, куда везти иголки и нитки, а где как манны небесной ждут лампы и перкаль, и против каких поясков, брошек, браслетов и бус не смогут устоять деревенские девушки.
Дон Периклес сначала относился к нему как к обычному ученику-подручному, потом – как к сыну, и под конец – как к компаньону. По мере того как он старел, а юноша превращался в мужчину, вся работа постепенно ложилась на плечи Касимиро, и по прошествии многих лет он уже единолично решал, что покупать и что продавать, а дон Периклес превратился лишь в номинального главу их дела.
Когда старика поразил апоплексический удар и его парализовало, да к тому же он потерял речь, они, к счастью, оказались в Пампасе. Родным удалось быстро доставить его в больницу и спасти от смерти. Но ездить дон Периклес больше не мог, и с этих пор Касимиро отправлялся в поездки один. И еще долгое время он водил все тот же бессмертный грузовичок, пока в один прекрасный день ему не пришлось отказаться от него, поскольку племянница и внуки дона Периклеса потребовали, чтобы он выплачивал им какую-то немыслимую сумму за пользование машиной. В общем, ему ничего больше не оставалось, как вернуть им грузовик. Хотя до самой кончины дона Периклеса он неизменно навещал его с каким-нибудь подарком всякий раз, как оказывался в Пампасе, фактически он уже стал сам себе хозяин. К этому времени он окончательно повзрослел, превратился в крепкого, работящего мужчину, его веселый нрав привлекал людей, повсюду у него были друзья. На деревенских праздниках он мог всю ночь напролет пить и плясать, добродушно отшучиваясь от насмешливых замечаний подвыпивших приятелей относительно его соломенных волос, а на следующее утро приняться за дела раньше всех других торговцев. Вместо грузовика у него теперь был старый подержанный пикап, он купил его в рассрочку у одного землевладельца в Уанкайо и регулярно, каждый месяц, возвращал ему часть долга.
Однажды, когда он продавал пряжки и сережки в небольшой деревне в провинции Андауайлас, ему показалось, что одна девушка дожидается, когда он все распродаст и останется один. Совсем молоденькая, с косичками, с фарфоровым личиком, пугливая, как зверек. Как только разошлись последние покупатели, девушка робко приблизилась к нему.
– Я уже догадался, – улыбнулся он. – Ты хочешь брошку, а у тебя нет денег.
Она еще больше смутилась и отрицательно покачала головой.
– Ты меня бросил, а я теперь беременная, – сказала она на кечуа, опуская глаза. – Разве ты меня не помнишь?
Да, ему смутно припомнилось что-то такое. Уж не та ли это девчушка, что поднялась к нему в грузовик на храмовый праздник архангела Гавриила? Но он в тот день перебрал чичи и теперь не был уверен, что это она.
– А с чего ты взяла, что это был я? – Голос его прозвучал довольно резко. – Со сколькими парнями ты побывала на разных праздниках? А теперь вот просто так, за здорово живешь, хочешь охомутать меня? Чтобы я признал ребенка, который у тебя неизвестно от кого?
Тут ему пришлось остановиться, потому что она уже убегала от него. Касимиро вспомнил, что дон Периклес советовал в подобных случаях немедленно садиться за руль и убираться куда глаза глядят. Но вместо этого он неторопливо уложил все в машину, а потом отправился бродить по деревне, надеясь снова встретить ее. Он уже раскаивался, что так грубо обошелся с девушкой, и теперь был не прочь с ней помириться.
Он увидел ее, когда уже выезжал из деревни, она шла по обсаженной ивами и тунами дороге, оглашаемой кваканьем лягушек. Девушка возвращалась в свою деревню. Она была очень обижена, и Касимиро стоило большого труда смягчить обиду и уговорить ее подняться к нему в пикап. Он отвез ее до самой окраины деревни, где она жила, дал немного денег и посоветовал найти повивальную бабку, из тех, что не только принимают роды, но и умеют вызвать выкидыш. Девушка кивала головой, но глаза ее были полны слез. Ее звали Асунта, а когда он спросил, сколько ей лет, она ответила, что восемнадцать, и он догадался, что она прибавила.
Месяц спустя он снова приехал в эти места, разыскал ее дом. Она жила с родителями и кучей братьев и сестер. Приняли его неприветливо, смотрели с подозрением, в разговор вступали неохотно. Отец девушки, владелец собственного участка среди общинных земель, был устроителем праздников. Он понимал по-испански, хотя на вопросы Касимиро отвечал только на кечуа. Асунта сказала, что не нашла никого, кто смог бы приготовить ей отвар для выкидыша, но ее крестные из соседней деревушки, успокоила она Касимиро, уже сказали ей, чтобы она рожала: если потом она не сможет остаться дома, они возьмут ее с ребенком к себе. Она, казалось, смирилась со своей участью. Касимиро подарил ей туфельки на высоком каблуке и цветастую шаль, она благодарно поцеловала ему руку.
Когда он приехал туда в следующий раз, Асунта уже не жила в родительском доме, и никто там не хотел говорить о ней. Отец держался с Касимиро еще более неприветливо, чем в первые встречи, разговаривал сквозь зубы и просил больше не показываться. Соседи ничего не знали о девушке и не могли толком объяснить, где живут ее крестные. Касимиро решил, что сделал все, что было в его силах, и теперь лучше забыть об этом деле. Конечно, если он вдруг снова встретит Асунту, то непременно ей поможет.
Но что-то с тех пор изменилось – и вокруг него, и в нем самом. Эти дороги, эти горы и деревни, которые он исколесил еще с доном Периклесом, а потом и один, где с ним никогда не случалось ничего плохого, разве что лопнет старая камера в шине или сломается что-нибудь на ухабе, теперь стали опасными. То тут, то там он натыкался на взорванные динамитом вышки высоковольтных линий, разрушенные мосты, заваленные камнями и деревьями дороги, видел угрожающие надписи и красные полотнища на вершинах холмов. И все чаще ему встречались группы вооруженных людей, которым всегда надо было отдавать часть того, что он вез: одежду, продукты, ножи, мачете. Стали попадаться на дорогах и полицейские патрули. Они проверяли документы и тоже отбирали часть товара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Ясно как дважды два: многие здесь прекрасно знают, что произошло, но, сколько с ними ни бейся, молчат. Упрямые, как бараны. Хотя самые большие бараны здесь – это мы с тобой, Томасито. Столько времени толчемся на одном месте без толку, немудрено почувствовать себя бараном.
– Я от всего этого тоже чувствую себя не в своей тарелке. И я тоже думаю, что им что-то известно, а молчат они потому, что хотят, чтобы за все отвечали хозяин погребка и его жена. Иногда мне даже кажется, что они сговорились навести нас на подозрение, что именно Дионисио и донья Адриана организовали похищения. Вот они и сбивают нас со следа, чтобы самим остаться в тени. Не лучше ли нам свернуть это дело, господин капрал?
– Да мне не так уж и важно раскрыть эти похищения, Томасито. Я имею в виду – по служебной линии. Но очень уж я любопытный, и меня будто червяк какой точит – хочется узнать, что же все-таки здесь произошло. А с тех пор как ты мне рассказал о немом и о лейтенанте Панкорво, меня и вовсе заело: пока не узнаю, что случилось с немым, не смогу спать спокойно.
– А вы заметили, что народ здесь какой-то запуганный? Ходят как в воду опущенные, и в погребке не веселее, и на строительстве. Все как будто ждут чего-то, будто что-то должно произойти. Может быть, все это из-за слухов. Говорят, что строительство дороги скоро остановят и все останутся без работы. Да и обстановка вокруг сами знаете, какая. Столько повсюду убийств, что у людей нервы не выдерживают. Все чего-то боятся, того и гляди сорвутся. Вы сами не чувствуете этого?
Да, Литума чувствовал это. Лица у пеонов насуплены, глаза бегают, словно они опасаются, что кто-то подкрадется и нападет на них, говорят мало и неохотно, а при его приближении и вовсе смолкают. Может, из-за того, что здесь исчезают люди? И каждый опасается стать четвертым?
– Здравствуйте, капрал! – Человек в шахтерской каске откозырял Литуме. Это был высокий крепкий метис с заросшим жесткой щетиной лицом. Прежде чем войти в дом, он долго стучал о порог заляпанными грязью шахтерскими ботинками, пытаясь хоть немного очистить их. – Я пришел из Эсперансы. Чтобы встретиться с вами, капрал Литума.
Эсперансой назывался серебряный рудник в четырех часах ходьбы на восток от Наккоса. Литуме не приходилось там бывать, но он знал, что в поселке жило несколько шахтеров, уволенных в разное время со старой шахты Эсперанса.
– Ночью на нас напали терруки и устроили настоящий погром. – Метис снял каску, тряхнул длинными лоснящимися волосами. Его куртка и джинсы промокли насквозь. – Убили одного из моих людей и ранили другого. Я начальник охраны Эсперансы. Они унесли взрывчатку, деньги для расчетов и много чего еще.
– Мне очень жаль, но я не могу уйти отсюда, – сказал Литума. – Нас всего двое на посту, я и мой помощник. Мы здесь распутываем одно серьезное дело. Надо бы запросить начальство в Уанкайо.
– Наши инженеры уже запросили. – Начальник охраны Эсперансы вынул из кармана свернутый лист бумаги и с вежливым поклоном протянул его Литуме. – Они переговорили с вашим руководством по радио. Из Уанкайо ответили, что вы должны взяться за это дело. Эсперанса тоже находится в вашем ведении.
Литума с тяжелым сердцем читал и перечитывал радиограмму. К сожалению, все обстояло именно так. Они на той шахте имели лучшую связь с центром, чем он здесь, в этом паршивом поселке. Он в этой глуши оторван от мира, не знает, что происходит вокруг. Радио компании работает редко и недолго, если вообще работает. Кому, интересно, пришла в голову дурацкая мысль расположить пост в Наккосе? По-настоящему его надо было установить как раз в Эсперансе. Правда, если бы пост располагался там, он и Томасито уже встретились бы с терруками лицом к лицу. Потому что были бы ближе к ним. Петля на шее затянулась бы еще раньше.
Карреньо зажег примус и поставил вариться кофе. Охранник Эсперансы сказал, что его зовут Франсиско Лопес. Он уселся на шкуру, на которой до него сидела донья Адриана. На примусе забулькал кофейник.
– Теперь-то вы уже ничего не можете сделать, – говорил Лопес. – Терруки, как вы понимаете, давно уже смылись со своей добычей. Но надо составить полицейское донесение и приложить протокол, иначе компания не сможет получить страховку.
Томасито налил кипящий кофе в латунные кружки, протянул одну Литуме, другую Лопесу, взял кружку себе.
– Если хотите, я слетаю в Эсперансу, господин капрал, живо обернусь.
– Нет, я пойду сам. А пост пока останется на тебе. Если там задержусь, помолись за меня.
– Опасности уже нет, – успокоил его Лопес. – Я приехал на джипе. Пришлось оставить его у перевала, там кончается дорога. Это недалеко, если идти быстро – меньше часа. Я-то добирался дольше, меня застал ливень. А когда вы там покончите с формальностями, я привезу вас обратно.
Франсиско Лопес уже три года работал в службе безопасности Эсперансы. Это нападение на шахту было вторым. Первый раз терруки захватили ее шесть месяцев назад. Тогда обошлось без жертв, но они, как и теперь, тоже унесли с собой взрывчатку, одежду, продовольствие, шахтерские робы.
– К счастью, инженеры успели спрятаться, – продолжал рассказывать Лопес, прихлебывая кофе. – А вместе с ними один гринго, их друг, он как раз приехал к ним в гости. Они все укрылись в водонапорных башнях. Если бы их там нашли, их бы уже не было в живых. Инженеров, служащих, солдат терруки никогда не щадят. А уж иностранцев тем более.
– Вы еще забыли полицейских, – пробурчал Литума.
Франсиско Лопес улыбнулся:
– Не хотел упоминать, чтобы не нагнетать страху. Что же касается рабочих, им, напротив, не причиняют никакого зла, если, конечно, не считают штрейкбрехерами.
Все это он говорил так естественно, будто речь шла о самых обыкновенных вещах, будто так было заведено испокон веков. А может, так оно и есть, разъедрена мать.
– Ну и в связи со всеми этими делами Эсперансу вроде бы собираются закрыть, – добавил Лопес, дуя на горячий кофе. – Инженеры не хотят больше там работать. Да еще из-за революционных налогов поднялись все цены.
– Но если они платят революционные налоги, почему же на них нападают? – удивился Литума.
– Мы тоже задаем себе этот вопрос, – пожал плечами Лопес. – Никакой логики.
Он все дул на кофе и прихлебывал его маленькими глотками с таким видом, словно их разговор касался самых что ни на есть заурядных тем.
* * *
В детстве Касимиро Уаркая страдал оттого, что имел соломенные волосы и светлые водянистые глаза. Потому что в андийской деревеньке Яули, где он родился, все жители были черноволосыми, и, что хуже всего, его родители, братья и сестры – все без исключения – тоже имели темные волосы, смуглые лица и черные глаза. Откуда же тогда взялся этот альбинос, как он появился в семье Уаркая? Шуточки, которые отпускали его приятели в маленькой казенной школе, не раз заставляли его лезть в драку: хотя характер у него был довольно покладистый, он приходил в бешенство, когда ему намекали, что настоящим его отцом был не тот, кто им считался, а какой-нибудь заезжий гринго или сам дьявол, ведь в Андах всем известно, что, когда нечистый плетет свои козни среди людей, он обычно принимает облик чужеземца – хромого гринго.
Вдобавок ко всему Касимиро постоянно мучила мысль, что и отец, горшечник Аполинарио Уаркая, тоже имеет сомнения относительно его происхождения. Во-первых, потому, что сам Касимиро верил, что его физические странности связаны с какой-то тайной его рождения, а еще потому, что Аполинарио, всегда такой мягкий с остальными детьми, не щадил Касимиро – давал ему самые тяжелые поручения и безжалостно колотил за малейшее упущение.
И однако, несмотря на насмешки товарищей и притеснения в семье, Касимиро вырос здоровым, сильным парнем, почти без комплексов; к тому же он был смышленым и жизнерадостным, да еще и мастером на все руки. С тех пор как он стал немного разбираться в жизни, в нем крепла мечта уйти из Яули в какой-нибудь большой город – в Уанкайо, или Пампас, или Аякучо, где его соломенные волосы и светлые глаза не будут так привлекать внимание.
Еще до того как ему исполнилось пятнадцать лет, он сбежал из деревни с бродячим торговцем, которому раньше, когда тот приезжал в Яули, помогал разгружать и грузить товары и продавать их на рынке. У дона Периклеса Чалуанки был допотопный латаный-перелатаный грузовичок, он объезжал на нем деревни и поселки округи, продавая лекарства, сельскохозяйственные орудия, одежду, посуду, обувь – словом, все, за чем обычно ездят в город, а на вырученные деньги покупал сыр, ягоды, фрукты, бобы, ткани, глиняные горшки и кувшины, чтобы продать их потом в городе. Дон Периклес был не только торговцем, но и умелым механиком, и Касимиро постиг с его помощью все тайные пороки грузовика, который буквально рассыпался на кошмарных горных дорогах, так что в каждой поездке его приходилось чинить по нескольку раз. Старый торговец будоражил его воображение рассказами о своей полной приключений жизни, в которой он, как греховодник-петух, забравшийся в чужой курятник, завлекал, соблазнял и бросал женщин в бесчисленных деревушках, разбросанных в департаментах Апуримака, Уанкавелика, Аякучо, Куско и Серро-де-Паско, поэтому все эти места, самодовольно ухмылялся дон Периклес, «засеяны моими отпрысками мужского и женского пола». Во время поездок он, хитро подмигивая, показывал некоторых своих женщин Касимиро. Многие из них почтительно приветствовали торговца, целовали ему руку, называли «крестным».
Но больше всего нравилась юноше вольготная жизнь под открытым небом. Они жили одним днем, не зная, куда поедут завтра: ярмарки и храмовые праздники в округе, приобретенный товар, состояние грузовика, капризы погоды – вот что определяло их решения, вот от чего зависел распорядок их дня, их маршруты, места ночевки. У дона Периклеса был в Пампасе небольшой домик, настоящий, не на колесах, который он делил с замужней племянницей и ее детьми. Когда они приезжали в Пампас, Касимиро останавливался в этом доме как член семьи. Но обычно он проводил ночи в кузове грузовичка: устраивался между тюков и коробок на коровьей шкуре, прикрывался толстым брезентом, а если шел дождь, ночевал в кабине или залезал под машину.
Торговля у них шла не Бог весть как, почти все, что удавалось заработать, уходило на грузовик: то требовалось купить какую-нибудь деталь, то залатать камеру, но на жизнь, в общем, хватало. За годы, проведенные с Периклесом, Касимиро изучил Центральные Анды как свои пять пальцев – все селения и фермы во всех округах со всеми их ярмарками, долины и опасные пропасти на горной дороге, а также все тайны торгового дела: где покупать самый хороший маис, куда везти иголки и нитки, а где как манны небесной ждут лампы и перкаль, и против каких поясков, брошек, браслетов и бус не смогут устоять деревенские девушки.
Дон Периклес сначала относился к нему как к обычному ученику-подручному, потом – как к сыну, и под конец – как к компаньону. По мере того как он старел, а юноша превращался в мужчину, вся работа постепенно ложилась на плечи Касимиро, и по прошествии многих лет он уже единолично решал, что покупать и что продавать, а дон Периклес превратился лишь в номинального главу их дела.
Когда старика поразил апоплексический удар и его парализовало, да к тому же он потерял речь, они, к счастью, оказались в Пампасе. Родным удалось быстро доставить его в больницу и спасти от смерти. Но ездить дон Периклес больше не мог, и с этих пор Касимиро отправлялся в поездки один. И еще долгое время он водил все тот же бессмертный грузовичок, пока в один прекрасный день ему не пришлось отказаться от него, поскольку племянница и внуки дона Периклеса потребовали, чтобы он выплачивал им какую-то немыслимую сумму за пользование машиной. В общем, ему ничего больше не оставалось, как вернуть им грузовик. Хотя до самой кончины дона Периклеса он неизменно навещал его с каким-нибудь подарком всякий раз, как оказывался в Пампасе, фактически он уже стал сам себе хозяин. К этому времени он окончательно повзрослел, превратился в крепкого, работящего мужчину, его веселый нрав привлекал людей, повсюду у него были друзья. На деревенских праздниках он мог всю ночь напролет пить и плясать, добродушно отшучиваясь от насмешливых замечаний подвыпивших приятелей относительно его соломенных волос, а на следующее утро приняться за дела раньше всех других торговцев. Вместо грузовика у него теперь был старый подержанный пикап, он купил его в рассрочку у одного землевладельца в Уанкайо и регулярно, каждый месяц, возвращал ему часть долга.
Однажды, когда он продавал пряжки и сережки в небольшой деревне в провинции Андауайлас, ему показалось, что одна девушка дожидается, когда он все распродаст и останется один. Совсем молоденькая, с косичками, с фарфоровым личиком, пугливая, как зверек. Как только разошлись последние покупатели, девушка робко приблизилась к нему.
– Я уже догадался, – улыбнулся он. – Ты хочешь брошку, а у тебя нет денег.
Она еще больше смутилась и отрицательно покачала головой.
– Ты меня бросил, а я теперь беременная, – сказала она на кечуа, опуская глаза. – Разве ты меня не помнишь?
Да, ему смутно припомнилось что-то такое. Уж не та ли это девчушка, что поднялась к нему в грузовик на храмовый праздник архангела Гавриила? Но он в тот день перебрал чичи и теперь не был уверен, что это она.
– А с чего ты взяла, что это был я? – Голос его прозвучал довольно резко. – Со сколькими парнями ты побывала на разных праздниках? А теперь вот просто так, за здорово живешь, хочешь охомутать меня? Чтобы я признал ребенка, который у тебя неизвестно от кого?
Тут ему пришлось остановиться, потому что она уже убегала от него. Касимиро вспомнил, что дон Периклес советовал в подобных случаях немедленно садиться за руль и убираться куда глаза глядят. Но вместо этого он неторопливо уложил все в машину, а потом отправился бродить по деревне, надеясь снова встретить ее. Он уже раскаивался, что так грубо обошелся с девушкой, и теперь был не прочь с ней помириться.
Он увидел ее, когда уже выезжал из деревни, она шла по обсаженной ивами и тунами дороге, оглашаемой кваканьем лягушек. Девушка возвращалась в свою деревню. Она была очень обижена, и Касимиро стоило большого труда смягчить обиду и уговорить ее подняться к нему в пикап. Он отвез ее до самой окраины деревни, где она жила, дал немного денег и посоветовал найти повивальную бабку, из тех, что не только принимают роды, но и умеют вызвать выкидыш. Девушка кивала головой, но глаза ее были полны слез. Ее звали Асунта, а когда он спросил, сколько ей лет, она ответила, что восемнадцать, и он догадался, что она прибавила.
Месяц спустя он снова приехал в эти места, разыскал ее дом. Она жила с родителями и кучей братьев и сестер. Приняли его неприветливо, смотрели с подозрением, в разговор вступали неохотно. Отец девушки, владелец собственного участка среди общинных земель, был устроителем праздников. Он понимал по-испански, хотя на вопросы Касимиро отвечал только на кечуа. Асунта сказала, что не нашла никого, кто смог бы приготовить ей отвар для выкидыша, но ее крестные из соседней деревушки, успокоила она Касимиро, уже сказали ей, чтобы она рожала: если потом она не сможет остаться дома, они возьмут ее с ребенком к себе. Она, казалось, смирилась со своей участью. Касимиро подарил ей туфельки на высоком каблуке и цветастую шаль, она благодарно поцеловала ему руку.
Когда он приехал туда в следующий раз, Асунта уже не жила в родительском доме, и никто там не хотел говорить о ней. Отец держался с Касимиро еще более неприветливо, чем в первые встречи, разговаривал сквозь зубы и просил больше не показываться. Соседи ничего не знали о девушке и не могли толком объяснить, где живут ее крестные. Касимиро решил, что сделал все, что было в его силах, и теперь лучше забыть об этом деле. Конечно, если он вдруг снова встретит Асунту, то непременно ей поможет.
Но что-то с тех пор изменилось – и вокруг него, и в нем самом. Эти дороги, эти горы и деревни, которые он исколесил еще с доном Периклесом, а потом и один, где с ним никогда не случалось ничего плохого, разве что лопнет старая камера в шине или сломается что-нибудь на ухабе, теперь стали опасными. То тут, то там он натыкался на взорванные динамитом вышки высоковольтных линий, разрушенные мосты, заваленные камнями и деревьями дороги, видел угрожающие надписи и красные полотнища на вершинах холмов. И все чаще ему встречались группы вооруженных людей, которым всегда надо было отдавать часть того, что он вез: одежду, продукты, ножи, мачете. Стали попадаться на дорогах и полицейские патрули. Они проверяли документы и тоже отбирали часть товара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29