Смерть всем инопланетникам! Акалоиты тоже ублюдки!..
Подлетела бело-синяя машина милиции. Нарушителя спокойствия сняли со столба и решительно затолкали внутрь машины. Он вырывался и орал:
— Смерть — секто — идам! Смерть — секто — идам!
Толпа рассерженно загудела, в милицейскую машину полетели пустые пластиковые бутылки.
А через миг все уже забыли об этом досадном инциденте — низко над улицей пролетело несколько черных машин — две «волги» и четыре «берсерка». Из первой «волги», в верхнее окошко высунулся немолодой кряжистый мужик — аккуратная короткая прическа, стальной взгляд, небрежно повязанный галстук. Он махал рукой народу, воздух перед мужиком подрагивал — силовое поле надежно защищало от выстрела снайпера.
— Федорчук! Федорчук! Федорчук! — неистовствовала толпа. — У-р-р-р-а-а!
Федорчук сжал правую руку в кулак и поднял над собой.
— Уууууу! — завыл народ. Какой-то мужчина в белой куртке попытался проскочить мимо солдат заграждения, но заряд станера оставил его лежать на земле, сырой и прохладной от недавно кончившегося дождя.
Федорчук уехал, толпа медленно рассасывалась. Даже оцепление сняли быстрее — всего за пару минут солдат погрузили в машины, которые тут же умчались прочь.
Я аккуратно обошел мужика в белой куртке, лицо которого уткнулось в лужу, перешел на другую сторону улицы — там, где виднелась желтая будка информатория.
— Режим телефона, — приказал я.
Из-под терминала информатория высунулась трубка. Я набрал номер.
— Скорая? Для Вас есть работа. Около московского вокзала лежит мужчина без сознания. Заряд станера. Да, военные. Точно. Спасибо.
Пошли гудки.
Я положил трубку и громко произнес:
— Режим информатория.
Трубка уползла в нутро желтого ящика. Вместо нее вперед выдвинулась клавиатура, на которой разноцветными огоньками выделялись голографические кнопки.
— Что мы делаем? — спросил Гена.
— Ищем твоего дедушку, — ответил я, вводя запрос.
"Геннадий Давыдов, 6-7 лет
Родители: мать — Наталья Давыдова
отец — Денис Давыдов "
Компьютер, поразмыслив, выдал несколько адресов.
Тогда я добавил в запрос: «последние два года проживали на планете Статика»
Информаторий выдал адрес и две фотографии: пожилая женщина в очках, строго улыбающаяся мне, и беззаботный мужичок, подмигивающий левым глазом, потому что вместо правого у него был стеклянный протез.
— Бабушка! — воскликнул Гена. — Дед Ваня!
Адрес под фотографиями, конечно, отличался от того, что дал мне сектоид.
— Ну что ж, — сказал я. — Давай отпразднуем это дело стаканчиком сока в ближайшей кафешке, а потом вернем тебя дедушке с бабушкой.
Мальчик счастливо улыбнулся.
— Еще одно, — вдруг вспомнил я, — надо же, совсем вылетело из головы…
— Режим телефона, — приказал я. — Анонимный вход.
Информаторий послушался.
Я достал из кармана видеофон, с помощью специального разъема подключил его к информаторию.
— Ключевые слово — «Герман», «Гера», «Рыба», «Червь», «Леша», «Гена», — сказал я.
Компьютер согласно мигнул зеленым огоньком.
— Стереть ключевые слова из аудиодорожки видеофайла номер один, — приказал я.
Секундная пауза — и вновь зеленый огонек.
— Переслать аудиодорожку файла в местное управление ГСБ.
Еще один положительный ответ.
— Стереть файл из памяти видеофона.
* * *
Генкины бабушка с дедушкой жили в другом конце города — мы добирались туда на такси почти час. Дважды нас останавливали патрули и проверяли документы.
— Совсем жизни не стало, — пожаловался таксист. — Чертовы сектоиды. Чего им неймется? Зачем они взрывают наши дома? Чего добиваются? Ублюдки…
— Они как дети… Злые, ужасные, так и не выросшие дети… — сказал я. — Играют. Смерть, жизнь — все это для них не более чем одна большая Игра. Ну, знаете, как в кубики. Построил замок — разрушил замок, и так по кругу.
Таксист посмотрел на меня в зеркальце заднего вида и замолчал.
Наверное, решил, что я — сумасшедший.
Может, он и прав.
Чем я занимаюсь последнее время?
Поперся через всю Галактику на Землю, возвращать пацана родственникам.
Вместо того, чтобы быть на Офелии — искать правду о Стазисе…
Хотя нужно ли мне и это?
* * *
Машина приземлилась в одном из старых дворов: вокруг невысокие здания — сталинки, которым, наверное, уже лет триста. Только с одного края — вполне современный небоскреб с площадкой для посадки машин.
Таксист сел около детской песочницы, в которой вместо песка в грязи плескался поломанный мусоробот, которого какой-то шутник засунул в лужу ради потехи. Я помог роботу выбраться из западни — оказавшись на твердой земле, он благодарно пискнул и покатился прочь, подмигивая еще неперегоревшими лампочками. Я посмотрел ему вслед, потом взглянул на здание, где жил дед Ваня с женой. Трехэтажный дом, посеревший от времени, тоскливо смотрел пустыми глазницами выгоревших окон на меня. Какая-то бабулька с виртушниками на глазах молча наблюдала за мной. А может и не за мной — скорее всего, какой-нибудь сериал смотрит.
— Яблоня! — закричал Гена, указывая куда-то в сторону. — Старая яблоня! Деда рассказывал, что она растет здесь уже четыреста лет!
Корявое дерево неуверенно притулилось между пластиковой дорожкой и асфальтом — на маленьком клочке земли, куда по чистой случайности еще не дотянула свои хищные лапы цивилизация.
Не знаю, сколько лет на самом деле было этой яблоне, но она уже явно доживала свой срок. Мы подошли к ней, и Гена осторожно приложил ладошку к почерневшему стволу.
— Привет! — сказал он.
Я медлил. Не знаю, почему. Я не хотел смотреть в глаза Генкиным дедушке с бабушкой. Я представлял, как рассказываю им о гибели Дениса и Марины, и внутри все сжималось, дрожало.
А может я просто не хотел расставаться с мальчуганом, к которому так привык.
— Пойдем, — сказал я. — Нам пора, Гена. Пойдем…
— Вы ведь будете к нам прилетать? — спросил мальчик. — Часто-часто, правда?
— Правда, — ответил я.
* * *
Мы поднялись по расшатанной лестнице на самый верхний — третий этаж, не встретив никого по пути. Гена радостно рассматривал обшарпанные стены, использованные одноразовые шприцы и катетеры на подоконниках, изрисованные голокраской потолки, выцветшую обивку дверей.
— Здесь тетя Зина живет, — говорил он. — У нее есть сын, мальчик, его Петя зовут. Тут бабушка Вера, она меня все время конфетами угощала и вареньем вишневым, здесь…
Мы стояли около высокой, оббитой дешевым пластиком, дверью. Над старинным глазком краской были выведены две цифры — 12.
— Здесь живет деда, — тихо произнес мальчик.
Я кивнул, подошел поближе, нажал на кнопку звонка. Тонкая соловьиная трель разбудила тишину на площадке. Я позвонил еще раз и стал ждать.
Мы ждали минут пять, но никто не ответил.
Я позвонил еще раз и еще.
Я все не верил, я гнал подозрение, которое холодными щупальцами пробиралось в мою душу.
Звякнула цепочка, приоткрылась соседняя дверь и в узком проеме появилось лицо давешней старушки с виртушниками.
— Вы к Давыдовым? — надтреснутым голосом спросила она.
Я молчал.
Я боялся того, что она скажет.
— Да! — кивнул Гена.
— А они уехали, — сказала старушка. — Дней восемь назад. Собирались на море черном отдохнуть. Должны на днях вернуться.
От сердца отлегло.
— Здравствуйте, бабушка Вера! — выкрикнул звонко мальчик.
Старушка всплеснула руками:
— Геночка, внучек! Я уж и не ожидала тебя увидеть! Господи! Да как же ты… вот Ванька с Машкой обрадуются! Да заходите, заходите же… Господи, как, откуда?..
Она пропустила нас в старенькую прихожую, заполненную старыми башмаками, туфлями, кроссовками.
— Моего деда, Севки, упокой Господь его душу, обувь, — объяснила мне старушка, — уже с год как на том свете, а я все его вещи выкинуть не могу. Рука не поднимается. Родное все… Вы меня понимаете? — она испытующе посмотрела на меня, отыскивая курпинки сомнения в глазах.
Я кивнул, разглядывая картины на стенах — бушующий океан, одинокий клипер. На некоторых холстах клипер разбивался о волны, на других — гордо рассекал неспокойное море навстречу солнцу.
— Художником Севка был, — сказала бабка, помогая Генке стащить с ноги кроссовок, — все кораблики рисовал. Довели они его до разрыва сердца, кораблики эти… Чайку не хотите?
Я снова кивнул.
* * *
Через десять минут мы сидели за большим дубовым столом на кухне, из пищедоставки старушка извлекла печенье и масло. Чай и варенье были собственного приготовления — старушка ловко выудила трехлитровую стеклянную банку клубничного варенья из-под стола, чайник в это время сердито пыхтел на электрической плите.
— Сейчас такие банки чуть ли не раритет, — пожаловалась бабушка Вера. — Нигде их не найти! Сплошной пластик кругом… Может, орехового хотите?
— Нет, спасибо.
— А Вы кем Генке приходитесь? — спросила старушка. — Куда родители его делись? Денька с Наташкой-то? До сих пор свои тайны разгадывают? — Она подняла чайник и стала разливать его по чашкам.
— Они… умерли, — сказал я просто.
Чайник в руке бабушки Веры дрогнул. Старушка поставила его обратно на плиту.
— Вот оно как… кто ж подумать мог… такие молодые… серьезные… Молодые… — Она всплакнула.
В наступившей тишине было слышно только как звенит ложечкой в чашке Гена, размешивая сахар, да негромкий шум стерео в соседней комнате.
— Генка, иди в зал! — не допускающим возражений голосом приказала бабушка Вера.
Мальчик все же попытался сопротивляться:
— Но я только…
— Я что сказала? Бери с собой печенье, чай и иди… посмотри по стерео, сейчас как раз мультики должны начаться. Давай-давай! Быстренько!
Когда мальчик покинул кухню, старушка уселась на стул, посмотрела на меня. Губы у нее дрожали, но слова бабушка Вера произносила спокойно:
— А теперь рассказывай, сынок. Все рассказывай и не бойся — не сплетница я. Маша — еще со школы моя лучшая подруга. А Деньку, сына ее, я с самого малолетства знаю. Нянчилась с ним, как со своим.
И тогда я заговорил.
Я произносил ненужные и неправильные слова.
Грубые и нелепые.
Но мне стало немного легче.
* * *
На следующее утро я покинул гостеприимную старушку. Адреса, куда именно направились дед Ваня с женой, она не знала, но пообещала, что продержит мальчика у себя до самого их приезда.
Я гулял по городу.
Я мок под дождем, заходил в первые попавшиеся ресторанчики, выпивал кружку пива и шел дальше.
Я не знал, куда я иду.
Я просто шел.
Случайный взгляд убедил меня, что я нахожусь на той самой улице, которая была указана в блокнотике сектоида.
До нужного номера оставалось восемь домов.
Я плотнее запахнул плащ и пошел вперед.
Перед искомым домом — семнадцатиэтажным зданием собралась приличная толпа. Все молчали, застыв в сером мареве дождя безликими тенями. Машины осторожно объезжали людей, стоявшие рядом гаишники даже не пытались разогнать толпу.
Будто ее не было.
Я присоединился к этим людям — какая-то женщина в черном пальто молча дала мне пройти. Ее глаза, красные, воспаленные, смотрели вверх, на здание.
Слышался чей-то тихий плач.
Я не хотел смотреть вверх.
Как вчера, когда стоял рядом с дверью в квартиру Давыдовых и на мой звонок никто не отвечал.
Потом я все же поднял взгляд.
На высоте девятого этажа здания расположилось гигантское табло. Серый заголовок над табло гласил: «Жертвы взрыва в Эрмитаже».
На сером фоне черными буквами были вырезаны имена и фамилии.
Список погибших. Их было очень много — весь список не поместился бы, поэтому верхние записи исчезали, на их место снизу приходили новые.
— Я уже пять раз здесь была, — тихо произнесла женщина в черном, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я знаю, что Ярик погиб. Но я все равно прихожу. Я надеюсь, что на этот раз надпись не появится. Что это ошибка. Ведь список обновляется. Может быть, его имя исчезнет? Боже, я не хочу идти в морг на опознание…
Я промолчал.
Я ждал.
Я ждал долго, минут двадцать.
Женщина в черном пальто ушла, ее место занял нервный паренек в грязно-коричневой куртке.
Я ждал.
Я ждал.
Я…
И имена появились.
Имена, увидеть которые я так боялся.
«Давыдов Иван Сергеевич»
«…Деда рассказывал, что она растет здесь уже четыреста лет…»
«Давыдова Мария Павловна»
«…Маша — еще со школы моя лучшая подруга…»
Зачем они по дороге на вокзал заехали в Эрмитаж?
А быть может просто пролетали на такси рядом с ним?
Я стоял.
Я стоял еще долго, и смотрел вверх.
Пытаясь запомнить имена людей, которые стали жертвой жестокой игры сектоидов.
ЧАСТЬ 3. ЭПИЛОГ
— Здорово, Леха!
— Здорово, Сеня! Опять больничный нужен?
— Э-э… Ну да, в общем-то. Понимаешь, у нас завтра экзамен у Урицкого, а я ни хрена не подготовился. Ну и… подумал, что может быть ты… по-дружески! Денег-то у меня нет, сам понимаешь, бедный студент все-таки…
— Какой из меня друг? Я ведь червь, не забывай. Мы с тобой — исконные враги. Впрочем, ладно, заходи… До какого числа больничный тебе выписать?
— Спасибо, Леша, ты настоящий друг! Вот, я тебе формальдегида принес… Числа? Ну давай до двадцатого. Самое оно будет.
— Крепкий?
— Что?
— Формальдегид?
— Высший сорт!
— Тогда хватай пиво с кровати и начнем. Отпразднуем твой завтрашний экзамен.
— А больничный?
— Да моя машинка тебе его за пять минут слабает. А что может быть лучше хорошой попойки со склизским инопланетянином!
— Да ну тебя! Какая разница, к какой ты расе принадлежишь? Главное то, что внутри. А где у тебя тут арахис был?
— В правом ящике несколько пакетиков осталось.
— А стаканчики?
— Да там же где-то…
* * *
А потом была еще одна зима. Обычная грязная неповоротливая московская зима, когда твои кроссовки задумчиво месят пепельный недоснег, а голова забита одним — как сдать экзамен, как не завалить сессию, и где бы взять денег.
Червь Леша, как и все студенты, был озабочен приближающейся сессией, поэтому он возвращался в родную общагу и не замечал ничего вокруг.
Их было трое, и они ждали его в одной из темных подворотен. Они приглушенно смеялись, предчувствуя надвигающееся веселье, в виде несуразно одетой фигуры чужого, согнувшегося в три погибели под грудой никому не нужных учебников.
— Эй, червь! — лениво окликнул его один из ребят.
Леша остановился, включая внешнее сознание. Чужой позволил ему легонько коснуться озлобленной души парня, все понял и прошептал:
— Привет, Сеня.
— Я для тебя не Сеня! — визгливо прокричал парень. — Как ты смеешь так называть меня, грязное животное? А? Я тебя спрашиваю, червяк!
Они приближались к нему все одновременно, поигрывая глянцевыми дубинками, выкрикивая оскорбления, раззадоривая себя, сплевывая, орошая его сознание грязными волнами ненависти и кислыми — страха.
— Что вам нужно? — устало проговорил червь.
— Нам нужно, чтобы на Земле не осталось таких выродков, как ты! — крикнул Сеня. — Вы, грязные ублюдки, именно вы отравляете атмосферу нашей планеты, и к тому же вы еще смеете требовать равные права!
— Я ничего не требую для себя… — сказал Леша. — Мне уже давным-давно все равно.
Удар обрушился на него откуда слева, и червь упал на четвереньки, запачкав тертые перешитые джинсы грязью, отхаркивая белую слизь в холодную, отражающую лунный свет, лужу.
— Какие же вы сволочи, — процедил Сеня, с разбегу перемалывая ротовые щупальца Леши верной дубинкой.
Теперь червь не мог даже кричать.
ЧАСТЬ 4. ОФЕЛИЯ
— Ты веришь в судьбу, Герман? — спросил меня худой парнишка-монах с Империуса — мой случайный сосед по комнате.
Я скосил на него взгляд. Шутит, что ли?
Но Микки был серьезен как никогда. Он даже натянул на себя серую рясу и в данный момент стоял на коленях перед журнальным столиком, устремив взгляд в потолок, а руки сложив ковшиком.
— Ты молишься, Микки, или рассуждаешь о смысле жизни? — спросил я, возвращаясь к прерванному занятию — возлежанию на жесткой кушетке и созерцанию выкрашенной в скучный светло-коричневый цвет стены.
А что поделать, если ты живешь в полторазвездочной гостинице? О лучшем мечтать не приходится для парня, у которого за душой осталось совсем немного.
Наверное, зря я залетал на Землю…
Потратил половину гонорара.
И все равно ничего не сумел сделать.
Если не считать того, что спас Санкт-Петербург от ядерного взрыва.
— Господь с тобой, — прошептал Микки Павлоцци, и его лысая маковка горестно покачалась вместе с головой, — Герман, неужели ты думаешь, что я даже во время молитвы не буду пытаться наставить тебя на путь истинный? Как же ты ошибаешься тогда, брат мой! — Добавил он торжественно.
— Да ладно тебе, Микки… — устало произнес я. — Давай тогда сразу — предлагай пост папы в Ватикане. Тогда я подумаю. Может и соглашусь.
— Забываешь, Герман, — сказал монах, — что не являюсь я ни католиком, ни даже христианином в целом. Сколько раз можно тебе талдычить, что вера моя — вера Огненного Меча, а братство наше…
— Промывай мозги кому-нибудь другому, Микки, — зло проговорил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Подлетела бело-синяя машина милиции. Нарушителя спокойствия сняли со столба и решительно затолкали внутрь машины. Он вырывался и орал:
— Смерть — секто — идам! Смерть — секто — идам!
Толпа рассерженно загудела, в милицейскую машину полетели пустые пластиковые бутылки.
А через миг все уже забыли об этом досадном инциденте — низко над улицей пролетело несколько черных машин — две «волги» и четыре «берсерка». Из первой «волги», в верхнее окошко высунулся немолодой кряжистый мужик — аккуратная короткая прическа, стальной взгляд, небрежно повязанный галстук. Он махал рукой народу, воздух перед мужиком подрагивал — силовое поле надежно защищало от выстрела снайпера.
— Федорчук! Федорчук! Федорчук! — неистовствовала толпа. — У-р-р-р-а-а!
Федорчук сжал правую руку в кулак и поднял над собой.
— Уууууу! — завыл народ. Какой-то мужчина в белой куртке попытался проскочить мимо солдат заграждения, но заряд станера оставил его лежать на земле, сырой и прохладной от недавно кончившегося дождя.
Федорчук уехал, толпа медленно рассасывалась. Даже оцепление сняли быстрее — всего за пару минут солдат погрузили в машины, которые тут же умчались прочь.
Я аккуратно обошел мужика в белой куртке, лицо которого уткнулось в лужу, перешел на другую сторону улицы — там, где виднелась желтая будка информатория.
— Режим телефона, — приказал я.
Из-под терминала информатория высунулась трубка. Я набрал номер.
— Скорая? Для Вас есть работа. Около московского вокзала лежит мужчина без сознания. Заряд станера. Да, военные. Точно. Спасибо.
Пошли гудки.
Я положил трубку и громко произнес:
— Режим информатория.
Трубка уползла в нутро желтого ящика. Вместо нее вперед выдвинулась клавиатура, на которой разноцветными огоньками выделялись голографические кнопки.
— Что мы делаем? — спросил Гена.
— Ищем твоего дедушку, — ответил я, вводя запрос.
"Геннадий Давыдов, 6-7 лет
Родители: мать — Наталья Давыдова
отец — Денис Давыдов "
Компьютер, поразмыслив, выдал несколько адресов.
Тогда я добавил в запрос: «последние два года проживали на планете Статика»
Информаторий выдал адрес и две фотографии: пожилая женщина в очках, строго улыбающаяся мне, и беззаботный мужичок, подмигивающий левым глазом, потому что вместо правого у него был стеклянный протез.
— Бабушка! — воскликнул Гена. — Дед Ваня!
Адрес под фотографиями, конечно, отличался от того, что дал мне сектоид.
— Ну что ж, — сказал я. — Давай отпразднуем это дело стаканчиком сока в ближайшей кафешке, а потом вернем тебя дедушке с бабушкой.
Мальчик счастливо улыбнулся.
— Еще одно, — вдруг вспомнил я, — надо же, совсем вылетело из головы…
— Режим телефона, — приказал я. — Анонимный вход.
Информаторий послушался.
Я достал из кармана видеофон, с помощью специального разъема подключил его к информаторию.
— Ключевые слово — «Герман», «Гера», «Рыба», «Червь», «Леша», «Гена», — сказал я.
Компьютер согласно мигнул зеленым огоньком.
— Стереть ключевые слова из аудиодорожки видеофайла номер один, — приказал я.
Секундная пауза — и вновь зеленый огонек.
— Переслать аудиодорожку файла в местное управление ГСБ.
Еще один положительный ответ.
— Стереть файл из памяти видеофона.
* * *
Генкины бабушка с дедушкой жили в другом конце города — мы добирались туда на такси почти час. Дважды нас останавливали патрули и проверяли документы.
— Совсем жизни не стало, — пожаловался таксист. — Чертовы сектоиды. Чего им неймется? Зачем они взрывают наши дома? Чего добиваются? Ублюдки…
— Они как дети… Злые, ужасные, так и не выросшие дети… — сказал я. — Играют. Смерть, жизнь — все это для них не более чем одна большая Игра. Ну, знаете, как в кубики. Построил замок — разрушил замок, и так по кругу.
Таксист посмотрел на меня в зеркальце заднего вида и замолчал.
Наверное, решил, что я — сумасшедший.
Может, он и прав.
Чем я занимаюсь последнее время?
Поперся через всю Галактику на Землю, возвращать пацана родственникам.
Вместо того, чтобы быть на Офелии — искать правду о Стазисе…
Хотя нужно ли мне и это?
* * *
Машина приземлилась в одном из старых дворов: вокруг невысокие здания — сталинки, которым, наверное, уже лет триста. Только с одного края — вполне современный небоскреб с площадкой для посадки машин.
Таксист сел около детской песочницы, в которой вместо песка в грязи плескался поломанный мусоробот, которого какой-то шутник засунул в лужу ради потехи. Я помог роботу выбраться из западни — оказавшись на твердой земле, он благодарно пискнул и покатился прочь, подмигивая еще неперегоревшими лампочками. Я посмотрел ему вслед, потом взглянул на здание, где жил дед Ваня с женой. Трехэтажный дом, посеревший от времени, тоскливо смотрел пустыми глазницами выгоревших окон на меня. Какая-то бабулька с виртушниками на глазах молча наблюдала за мной. А может и не за мной — скорее всего, какой-нибудь сериал смотрит.
— Яблоня! — закричал Гена, указывая куда-то в сторону. — Старая яблоня! Деда рассказывал, что она растет здесь уже четыреста лет!
Корявое дерево неуверенно притулилось между пластиковой дорожкой и асфальтом — на маленьком клочке земли, куда по чистой случайности еще не дотянула свои хищные лапы цивилизация.
Не знаю, сколько лет на самом деле было этой яблоне, но она уже явно доживала свой срок. Мы подошли к ней, и Гена осторожно приложил ладошку к почерневшему стволу.
— Привет! — сказал он.
Я медлил. Не знаю, почему. Я не хотел смотреть в глаза Генкиным дедушке с бабушкой. Я представлял, как рассказываю им о гибели Дениса и Марины, и внутри все сжималось, дрожало.
А может я просто не хотел расставаться с мальчуганом, к которому так привык.
— Пойдем, — сказал я. — Нам пора, Гена. Пойдем…
— Вы ведь будете к нам прилетать? — спросил мальчик. — Часто-часто, правда?
— Правда, — ответил я.
* * *
Мы поднялись по расшатанной лестнице на самый верхний — третий этаж, не встретив никого по пути. Гена радостно рассматривал обшарпанные стены, использованные одноразовые шприцы и катетеры на подоконниках, изрисованные голокраской потолки, выцветшую обивку дверей.
— Здесь тетя Зина живет, — говорил он. — У нее есть сын, мальчик, его Петя зовут. Тут бабушка Вера, она меня все время конфетами угощала и вареньем вишневым, здесь…
Мы стояли около высокой, оббитой дешевым пластиком, дверью. Над старинным глазком краской были выведены две цифры — 12.
— Здесь живет деда, — тихо произнес мальчик.
Я кивнул, подошел поближе, нажал на кнопку звонка. Тонкая соловьиная трель разбудила тишину на площадке. Я позвонил еще раз и стал ждать.
Мы ждали минут пять, но никто не ответил.
Я позвонил еще раз и еще.
Я все не верил, я гнал подозрение, которое холодными щупальцами пробиралось в мою душу.
Звякнула цепочка, приоткрылась соседняя дверь и в узком проеме появилось лицо давешней старушки с виртушниками.
— Вы к Давыдовым? — надтреснутым голосом спросила она.
Я молчал.
Я боялся того, что она скажет.
— Да! — кивнул Гена.
— А они уехали, — сказала старушка. — Дней восемь назад. Собирались на море черном отдохнуть. Должны на днях вернуться.
От сердца отлегло.
— Здравствуйте, бабушка Вера! — выкрикнул звонко мальчик.
Старушка всплеснула руками:
— Геночка, внучек! Я уж и не ожидала тебя увидеть! Господи! Да как же ты… вот Ванька с Машкой обрадуются! Да заходите, заходите же… Господи, как, откуда?..
Она пропустила нас в старенькую прихожую, заполненную старыми башмаками, туфлями, кроссовками.
— Моего деда, Севки, упокой Господь его душу, обувь, — объяснила мне старушка, — уже с год как на том свете, а я все его вещи выкинуть не могу. Рука не поднимается. Родное все… Вы меня понимаете? — она испытующе посмотрела на меня, отыскивая курпинки сомнения в глазах.
Я кивнул, разглядывая картины на стенах — бушующий океан, одинокий клипер. На некоторых холстах клипер разбивался о волны, на других — гордо рассекал неспокойное море навстречу солнцу.
— Художником Севка был, — сказала бабка, помогая Генке стащить с ноги кроссовок, — все кораблики рисовал. Довели они его до разрыва сердца, кораблики эти… Чайку не хотите?
Я снова кивнул.
* * *
Через десять минут мы сидели за большим дубовым столом на кухне, из пищедоставки старушка извлекла печенье и масло. Чай и варенье были собственного приготовления — старушка ловко выудила трехлитровую стеклянную банку клубничного варенья из-под стола, чайник в это время сердито пыхтел на электрической плите.
— Сейчас такие банки чуть ли не раритет, — пожаловалась бабушка Вера. — Нигде их не найти! Сплошной пластик кругом… Может, орехового хотите?
— Нет, спасибо.
— А Вы кем Генке приходитесь? — спросила старушка. — Куда родители его делись? Денька с Наташкой-то? До сих пор свои тайны разгадывают? — Она подняла чайник и стала разливать его по чашкам.
— Они… умерли, — сказал я просто.
Чайник в руке бабушки Веры дрогнул. Старушка поставила его обратно на плиту.
— Вот оно как… кто ж подумать мог… такие молодые… серьезные… Молодые… — Она всплакнула.
В наступившей тишине было слышно только как звенит ложечкой в чашке Гена, размешивая сахар, да негромкий шум стерео в соседней комнате.
— Генка, иди в зал! — не допускающим возражений голосом приказала бабушка Вера.
Мальчик все же попытался сопротивляться:
— Но я только…
— Я что сказала? Бери с собой печенье, чай и иди… посмотри по стерео, сейчас как раз мультики должны начаться. Давай-давай! Быстренько!
Когда мальчик покинул кухню, старушка уселась на стул, посмотрела на меня. Губы у нее дрожали, но слова бабушка Вера произносила спокойно:
— А теперь рассказывай, сынок. Все рассказывай и не бойся — не сплетница я. Маша — еще со школы моя лучшая подруга. А Деньку, сына ее, я с самого малолетства знаю. Нянчилась с ним, как со своим.
И тогда я заговорил.
Я произносил ненужные и неправильные слова.
Грубые и нелепые.
Но мне стало немного легче.
* * *
На следующее утро я покинул гостеприимную старушку. Адреса, куда именно направились дед Ваня с женой, она не знала, но пообещала, что продержит мальчика у себя до самого их приезда.
Я гулял по городу.
Я мок под дождем, заходил в первые попавшиеся ресторанчики, выпивал кружку пива и шел дальше.
Я не знал, куда я иду.
Я просто шел.
Случайный взгляд убедил меня, что я нахожусь на той самой улице, которая была указана в блокнотике сектоида.
До нужного номера оставалось восемь домов.
Я плотнее запахнул плащ и пошел вперед.
Перед искомым домом — семнадцатиэтажным зданием собралась приличная толпа. Все молчали, застыв в сером мареве дождя безликими тенями. Машины осторожно объезжали людей, стоявшие рядом гаишники даже не пытались разогнать толпу.
Будто ее не было.
Я присоединился к этим людям — какая-то женщина в черном пальто молча дала мне пройти. Ее глаза, красные, воспаленные, смотрели вверх, на здание.
Слышался чей-то тихий плач.
Я не хотел смотреть вверх.
Как вчера, когда стоял рядом с дверью в квартиру Давыдовых и на мой звонок никто не отвечал.
Потом я все же поднял взгляд.
На высоте девятого этажа здания расположилось гигантское табло. Серый заголовок над табло гласил: «Жертвы взрыва в Эрмитаже».
На сером фоне черными буквами были вырезаны имена и фамилии.
Список погибших. Их было очень много — весь список не поместился бы, поэтому верхние записи исчезали, на их место снизу приходили новые.
— Я уже пять раз здесь была, — тихо произнесла женщина в черном, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я знаю, что Ярик погиб. Но я все равно прихожу. Я надеюсь, что на этот раз надпись не появится. Что это ошибка. Ведь список обновляется. Может быть, его имя исчезнет? Боже, я не хочу идти в морг на опознание…
Я промолчал.
Я ждал.
Я ждал долго, минут двадцать.
Женщина в черном пальто ушла, ее место занял нервный паренек в грязно-коричневой куртке.
Я ждал.
Я ждал.
Я…
И имена появились.
Имена, увидеть которые я так боялся.
«Давыдов Иван Сергеевич»
«…Деда рассказывал, что она растет здесь уже четыреста лет…»
«Давыдова Мария Павловна»
«…Маша — еще со школы моя лучшая подруга…»
Зачем они по дороге на вокзал заехали в Эрмитаж?
А быть может просто пролетали на такси рядом с ним?
Я стоял.
Я стоял еще долго, и смотрел вверх.
Пытаясь запомнить имена людей, которые стали жертвой жестокой игры сектоидов.
ЧАСТЬ 3. ЭПИЛОГ
— Здорово, Леха!
— Здорово, Сеня! Опять больничный нужен?
— Э-э… Ну да, в общем-то. Понимаешь, у нас завтра экзамен у Урицкого, а я ни хрена не подготовился. Ну и… подумал, что может быть ты… по-дружески! Денег-то у меня нет, сам понимаешь, бедный студент все-таки…
— Какой из меня друг? Я ведь червь, не забывай. Мы с тобой — исконные враги. Впрочем, ладно, заходи… До какого числа больничный тебе выписать?
— Спасибо, Леша, ты настоящий друг! Вот, я тебе формальдегида принес… Числа? Ну давай до двадцатого. Самое оно будет.
— Крепкий?
— Что?
— Формальдегид?
— Высший сорт!
— Тогда хватай пиво с кровати и начнем. Отпразднуем твой завтрашний экзамен.
— А больничный?
— Да моя машинка тебе его за пять минут слабает. А что может быть лучше хорошой попойки со склизским инопланетянином!
— Да ну тебя! Какая разница, к какой ты расе принадлежишь? Главное то, что внутри. А где у тебя тут арахис был?
— В правом ящике несколько пакетиков осталось.
— А стаканчики?
— Да там же где-то…
* * *
А потом была еще одна зима. Обычная грязная неповоротливая московская зима, когда твои кроссовки задумчиво месят пепельный недоснег, а голова забита одним — как сдать экзамен, как не завалить сессию, и где бы взять денег.
Червь Леша, как и все студенты, был озабочен приближающейся сессией, поэтому он возвращался в родную общагу и не замечал ничего вокруг.
Их было трое, и они ждали его в одной из темных подворотен. Они приглушенно смеялись, предчувствуя надвигающееся веселье, в виде несуразно одетой фигуры чужого, согнувшегося в три погибели под грудой никому не нужных учебников.
— Эй, червь! — лениво окликнул его один из ребят.
Леша остановился, включая внешнее сознание. Чужой позволил ему легонько коснуться озлобленной души парня, все понял и прошептал:
— Привет, Сеня.
— Я для тебя не Сеня! — визгливо прокричал парень. — Как ты смеешь так называть меня, грязное животное? А? Я тебя спрашиваю, червяк!
Они приближались к нему все одновременно, поигрывая глянцевыми дубинками, выкрикивая оскорбления, раззадоривая себя, сплевывая, орошая его сознание грязными волнами ненависти и кислыми — страха.
— Что вам нужно? — устало проговорил червь.
— Нам нужно, чтобы на Земле не осталось таких выродков, как ты! — крикнул Сеня. — Вы, грязные ублюдки, именно вы отравляете атмосферу нашей планеты, и к тому же вы еще смеете требовать равные права!
— Я ничего не требую для себя… — сказал Леша. — Мне уже давным-давно все равно.
Удар обрушился на него откуда слева, и червь упал на четвереньки, запачкав тертые перешитые джинсы грязью, отхаркивая белую слизь в холодную, отражающую лунный свет, лужу.
— Какие же вы сволочи, — процедил Сеня, с разбегу перемалывая ротовые щупальца Леши верной дубинкой.
Теперь червь не мог даже кричать.
ЧАСТЬ 4. ОФЕЛИЯ
— Ты веришь в судьбу, Герман? — спросил меня худой парнишка-монах с Империуса — мой случайный сосед по комнате.
Я скосил на него взгляд. Шутит, что ли?
Но Микки был серьезен как никогда. Он даже натянул на себя серую рясу и в данный момент стоял на коленях перед журнальным столиком, устремив взгляд в потолок, а руки сложив ковшиком.
— Ты молишься, Микки, или рассуждаешь о смысле жизни? — спросил я, возвращаясь к прерванному занятию — возлежанию на жесткой кушетке и созерцанию выкрашенной в скучный светло-коричневый цвет стены.
А что поделать, если ты живешь в полторазвездочной гостинице? О лучшем мечтать не приходится для парня, у которого за душой осталось совсем немного.
Наверное, зря я залетал на Землю…
Потратил половину гонорара.
И все равно ничего не сумел сделать.
Если не считать того, что спас Санкт-Петербург от ядерного взрыва.
— Господь с тобой, — прошептал Микки Павлоцци, и его лысая маковка горестно покачалась вместе с головой, — Герман, неужели ты думаешь, что я даже во время молитвы не буду пытаться наставить тебя на путь истинный? Как же ты ошибаешься тогда, брат мой! — Добавил он торжественно.
— Да ладно тебе, Микки… — устало произнес я. — Давай тогда сразу — предлагай пост папы в Ватикане. Тогда я подумаю. Может и соглашусь.
— Забываешь, Герман, — сказал монах, — что не являюсь я ни католиком, ни даже христианином в целом. Сколько раз можно тебе талдычить, что вера моя — вера Огненного Меча, а братство наше…
— Промывай мозги кому-нибудь другому, Микки, — зло проговорил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39