– Да, она, должно быть, говорила об этом. Места, где она побывала, и концерты, в которых она участвовала. Но что касается друзей... – Миссис Рингвуд казалась раздраженной. – Насколько я знаю, у нее их никогда не было. В ее возрасте я выезжала и всегда была на виду – вечеринки, теннис, танцы – у меня была масса друзей и поклонников. Но Анн-Мари никогда не проявляла интереса ни к чему, кроме как слоняться по дому и читать ерунду. Казалось, у нее не было вообще никакого желания хоть что-нибудь делать!
У Слайдера уже начала складываться более ясная картина о детстве Анн-Мари и о неизбежности столкновения между этой бывшей Блестящей Молодой Штучкой и ушедшей в себя сиротой, думавшей только о музыке. То, как миссис Рингвуд воспринимала свою племянницу, вероятно, ничем больше не могло помочь ему. Он попробовал выстрелить наугад.
– Не могли бы вы сказать, кто был ее поверенным?
Была ли небольшая заминка перед тем, как она ответила?
– Наш семейный поверенный, мистер Баттершоу, занимался и ее делами.
– Мистер Баттершоу из.?..
– «Риггс и Фелпер», в Вудстоке, – закончила она с едва заметной неохотой. Слайдер не подал виду, что заметил это, и записал имя в книжку. Он поднял взгляд, чтобы задать следующий вопрос, и тут его внимание переключилось на французское окно позади миссис Рингвуд, отметив стоящую там мужскую фигуру на долю секунды раньше собак, которые тоже заметили мужчину и бросились к нему с пронзительным лаем.
– Мальчики, мальчики! – Миссис Рингвуд обернулась с автоматическим предостережением, но пришельцу не угрожала опасность. Тявканье было приветственным, и хвосты весело виляли.
– А-а, Бернард, – узнала мужчину миссис Рингвуд. Он шагнул в комнату, высокий стройный мужчина на год или два старше ее, одетый в твидовый костюм и желтый плащ поверх него. У него было длинное подвижное лицо с желтоватой кожей и массой красных прожилок, усы имбирного цвета, седые брови с рыжими искорками и длинные редкие волосы имбирного цвета, тщательно зачесанные аккуратными прядями назад.
Войдя, он поднял руку автоматическим жестом, стараясь пригладить эти пряди, и Слайдер отметил, что рука тоже желтоватая с прожилками, а ногти слишком длинны. Мужчина улыбнулся, как бы стараясь расположить к себе Слайдера, но глаза его при этом с живостью рыскали по сторонам под недисциплинированно двигавшимися бровями, проникая, казалось, повсюду.
Слайдер, избавившийся от бдительности собак, вежливо поднялся, и миссис Рингвуд исполнила обряд представления.
– Инспектор Слайдер – капитан Хилдъярд, наш местный ветеринарный врач и мой большой личный друг. Он присматривает за моими мальчиками, конечно, и часто появляется, когда ему по пути. Надеюсь, он не испугал вас.
Слайдер пожал крепкую костлявую руку. Ветеринар поклонился.
– Здравствуйте, инспектор. Что привело вас сюда? Надеюсь, ничего серьезного. Наверное, Эстер припарковалась в неположенном месте.
Слайдер только натянуто улыбнулся и предоставил миссис Рингвуд дать нужные пояснения, если она пожелает.
– Наверное, вы пришли посмотреть лапу Элгара? – спросила она ветеринара. – Очень мило, что вы заглянули, но я уверена, там ничего серьезного. Можно было отложить и на завтра.
– Никаких затруднений, моя дорогая Эстер, – быстро ответил Хилдъярд. Слайдер незаметно следил за ними. Что-то в них вызвало у него ощущение фальши. Не предупреждала ли она о чем-то Хилдъярда, тут же снабжая его удобным объяснением визита? Было ли между ними нечто вроде сговора, и если да, то почему?
– Я все же взгляну на него, пока я здесь, – продолжал Хилдъярд, – не хочу, чтобы мой маленький приятель страдал. Кстати, инспектор, это ваша машина снаружи на аллее?
– Да, – ответил Слайдер. Он встретился взглядом с ветеринаром и обнаружил, что глаза у того серые с желтоватыми крапинками и очень блестящие, как будто сделанные из стекла, как у чучел животных. – Он перекрыл вам дорогу?
– О, нет, вовсе нет. Я просто удивился. По правде говоря, я зашел частично из-за этого. Мы тут в деревне по-соседски приглядываем друг за другом, и незнакомая машина, стоящая у дома вроде этого, всегда настораживает.
Он замолчал. Слайдер ощутил, как уставившиеся на него пять пар глаз, настороженных и выжидающих, вынуждают его попрощаться и уйти. Он пошевелился, и собаки заторопились вперед с лаем и тявканьем.
– Мне пора ехать, – сказал он. – Спасибо за помощь, миссис Рингвуд. Приятно было познакомиться, капитан Хилдъярд.
Хилдъярд слегка поклонился, а миссис Рингвуд любезно улыбнулась, но оба бок о бок ожидали его ухода с явно ощутимым желанием поговорить о некоторых вещах немедленно, как только Слайдер окажется вне пределов слышимости. Между ними было нечто большее, чем отношения между ветеринаром и клиентом. Старые друзья? Или нечто большее?
* * *
– Кто был этот насквозь фальшивый персонаж в волосатом твиде? – спросила Джоанна, когда Слайдер уселся на свое место и запустил мотор. – Он выглядел, как беженец из пьесы Ноэля Кауэда.
– Подразумевается, что это некто капитан Хилдъярд, местный ветеринар. – Слайдер двинул машину, ощущая облегчение от увеличения дистанции между ним и этим домом.
– Он одарил меня совершенно диким взглядом, когда проходил мимо. А почему «подразумевается»?
– О, я полагаю, что он и впрямь ветеринар, – напряженно ответил Слайдер.
– Похоже, он встревожил тебя.
– У него длинные ногти. Мне отвратительны длинные ногти у мужчин. И я не люблю людей, которые продолжают пользоваться воинским званием, не будучи в армии.
– Я же сказала – он выглядел фальшиво. Что он тут делал, во всяком случае?
– Это было слишком уж вовремя, когда он неожиданно появился. Но, с другой стороны, собаки в доме явно его хорошо знают, да еще он сказал, что был обеспокоен незнакомой машиной у ворот, что звучало не только резонно, но и похвально.
– Ты любишь быть справедливым, да? Уверена, что ты – Весы.
– Близко, – ответил Слайдер, – мне говорили, что я родился под полумесяцем. Послушай, его длинные ногти – это не только отвратительно, но, я бы сказал, совершенно невозможно для ветеринара.
– Ну, может, он такой выдающийся ветеринар, что ставит диагнозы по рентгену и никогда не прикасается руками к своим пациентам, как мистер Хэрриот.
– Может быть. И все равно я обнаружил парочку интересных вещей, несмотря на нежелание тетушки.
– А почему она этого не хотела?
– Вот это то, что я и надеюсь обнаружить. Понимаешь, она сказала мне, что у Анн-Мари не было ничего, кроме того, что она получала в оркестре. Но потом, когда я спросил наугад, кто был ее поверенным в делах, она назвала мне имя.
– Имя поверенного Анн-Мари, ты имеешь в виду?
– Ну конечно.
– Не понимаю тебя. Что тут такого значительного?
– Хорошо, смотри – у обычных людей не бывает поверенного в делах. У тебя он есть?
– Я консультировалась у одного пару раз. Но не могла бы заявить, что «у меня он есть».
– Точно. Если ты говоришь, что у тебя есть поверенный, то это предполагает продолжительную надобность в юристе. А единственная продолжительная надобность, о которой я мог бы подумать – это управление собственностью, недвижимой или движимой.
– Ага, – поняла Джоанна.
– Именно, – подтвердил Слайдер. – Значит, вот что мы делаем дальше – пообедаем, а потом отправимся на поиски Делового Человека. Поищем паб, или ты предпочитаешь ресторан?
– Глупый вопрос – конечно, паб. Ты забыл, что я – музыкант?
Глава 8
Где есть завещание, там есть и родственники
– Приходило тебе в голову, – спросила Джоанна, когда они, проехав несколько деревенек, входили в «Руки кузнеца», – что паб – это единственный современный пример старого закона о спросе и предложении?
– Нет, – ответил Слайдер. Они выбрали этот паб потому, что на нем была вывеска «Паб с закуской» и здесь продавали «Ветередс». Войдя внутрь, они нашли, что здесь и в самом деле вкусно пахло чипсами и мебельной политурой.
– Это правда, – продолжила она, – в любом другом виде коммерции закон нарушен. Покупатель вынужден брать то, что чертовы поставщики считают нужным для него. Жалобы приводят тебя в никуда. Ты можешь принять величественный вид и заявить: «Я сделаю покупку в другом месте», и наименее обидное, что можешь услышать в ответ, будет: «Да хоть обслуживайте себя сами».
– Полагаю, что все так и есть. Ну?
– Вспомни, на что были похожи пабы в шестидесятых и семидесятых? Бочковое пиво, линолеум на полу, никакого льда, кроме как по воскресеньям во время ленча, никогда никакой еды. А теперь оглянись! Они действительно изменились в ответ на запросы народа, а это полное отрицание теории Кейнса.
– Какого, Мэйнарда?
– Нет, Милтона.
Они перешли в бар.
– Что тебе взять?
– Пинту, пожалуйста.
– Значит, две пинты, – кивнул Слайдер.
Было прекрасно находиться в пабе с кем-то другим, а не с Айрин, которая никогда не могла проникнуться духом этого места. Наибольшее, что она могла себе заказать, была водка с тоником, что Слайдер всегда оценивал как бездарную выпивку. Чаще же она, поджимая губы, просила подать ей апельсинового сока. Вряд ли что-то еще могло расстроить настоящего любителя пива больше, чем это. Это совершенно недвусмысленно показывало окружающим, что заказывающий совсем не желает пить, и больше всего хотел бы очутиться совсем в другом месте, а не здесь. Таким образом она умудрялась одним ударом убить двух зайцев – показать окружающим, что она лучше и выше их, и одновременно отравить им всякое удовольствие от выпивки.
Они заказали ветчину, яйца и чипсы, и уселись у окна, где бледный солнечный свет широким пятном падал на круглый полированный столик. Джоанна залпом выпила четверть своей пинтовой кружки и счастливо вздохнула.
– Ох, как это чудесно, – сказала она, улыбаясь ему, но тут же на ее лице появилось выражение раскаяния, и смена выражений была настолько быстрой и зримой, что Слайдер едва подавил желание рассмеяться.
– Ты подумала, что если б Анн-Мари не погибла, мы бы не сидели здесь с тобой.
– Как ты угадал?
– Твое лицо. Будто наблюдаешь за персонажем мультика – все преувеличено, а не как в жизни.
– Ха-ха, благодарю!
– Да нет, это чудесно. Большинство людей так замкнуты, как будто озабочены всем миром.
– Даже если им вообще не о чем заботиться. Бедолаги, я думаю, что это просто уже стало у них привычкой. Это, должно быть, ужасно – быть неспособным позволить себе чему-то порадоваться.
– Так почему же ты совсем не такая? – спросил он, действительно желая узнать это.
Она подвергла вопрос серьезному рассмотрению.
– Я думаю, потому, что у меня никогда не было времени смотреть телевизор. – Тут он с протестующим жестом рассмеялся, но она продолжала: – Нет, я в самом деле именно это и имела в виду. Телевизор вгоняет в депрессию – он все время показывает людские пороки. Я не думаю, что людям идет на пользу, когда им все время вдалбливают, что человечество полно низости, зла, мелочности, одним словом, что оно отвратительно.
– Даже если все так и есть?
Она всмотрелась в его лицо.
– Но ты ведь так не думаешь. И это просто замечательно, учитывая твою работу. Как ты ухитряешься сохранять иллюзии? В особенности, если... – она резко оборвала фразу со сконфуженным видом.
– В особенности – что?
– О, дорогой, я собиралась сказать дерзость. Я хотела спросить, в особенности, если ты еще и неудачно женат. Извини.
Учитывая, что они только что провели вместе ночь, жарко занимаясь любовью, учитывая, что он был нечестен со своей женой ради нее – «дерзость» была комично неподходящим словом, да еще и довольно устаревшим в этом современном мире, так что он расхохотался.
Никогда раньше за свою жизнь он не испытывал такой легкости в чьей-то компании. Даже больше, чем заниматься с ней любовью, ему хотелось провести с ней остаток своей жизни, просто разговаривая с ней. Ведь всю свою предыдущую жизнь он копил в себе внутренние размышления, никогда не произносимые вслух, потому что не было никого, кому не было бы скучно их выслушать, кто не отнесся бы к его словам презрительно или просто не понял бы его, не видя в его словах смысла или притворяясь, что не видит. Он знал, он чувствовал, что мог бы разговаривать с Джоанной абсолютно обо всем, и она бы выслушала его с отзывчивостью, и жуткий голод по обыкновенной человеческой беседе охватил его – не обязательно по важному поводу или особо интеллектуальной, а просто голод по необязательной, дружеской приятной болтовне.
– Кстати, говоря о твоей работе, – сказала она, следуя принципу Шалтая-Болтая возвращаться к предпоследней теме разговора, – разве ты не будешь задавать мне вопросы, чтобы оправдать мое пребывание с тобой? Я не хотела бы, чтобы у тебя были из-за меня неприятности. И вообще, я припоминаю, что вы были довольно-таки несдержанны, инспектор. Я хочу сказать, а если бы ее убила я?
– А ты сделала это?
– Нет, конечно, нет!
– Ну, и все, – довольно ответил Слайдер.
– Я беспокоюсь за тебя. Похоже, у тебя совсем нет инстинкта самосохранения.
То, о чем она говорит, подумал Слайдер, это болезненная правда. Количество поводов, по которым ему следовало беспокоиться, увеличивалось буквально ежеминутно, но он испытывал сейчас лишь чувство полного комфорта, ощущая, как ее нога прижимается к его бедру. Он с трудом очнулся от этого состояния.
– Ну, тогда расскажи мне о своем приятеле Саймоне Томпсоне.
– Какой он мне приятель, тощий маленький змееныш, – быстро ответила она. – Впрочем, я не предполагаю, что это он был убийцей. Он похож на снулую рыбу, двуличен и труслив.
– Никогда не строй предположений. Ты начиталась слишком много книжек.
– Правда, – согласилась она, но не удержалась и продолжала рассуждать. – С другой стороны, я только что подумала, что он все же мог быть способен на это. Эти люди с повышенным самолюбием могут быть удивительно безжалостными, а он убедил сам себя, что она и была «Фантомом, Который Звонит Женам».
– Как, повтори?
– Ах, да – ну, ты помнишь, я говорила тебе, что во время гастролей люди делают то, чего никогда не сделали бы дома? Конечно, все знают об этом, но все и помалкивают за исключением того, что пару раз к некоторым женам анонимно звонила по телефону какая-то женщина и выкладывала все подробности, и конечно же, это создавало массу ужасных проблем у многих людей. Ну, после того, как Анн-Мари и Томпсон рассорились, он начал утверждать, что она и была тем «Фантомом», и это еще больше ухудшило ее положение, потому что, как всегда, нашлись люди, которые посчитали, что дыма без огня не бывает.
– Ты сама как думаешь, это она звонила?
– Нет, конечно, нет. Какая причина могла толкнуть ее на такой шаг?
– А какая причина была у того, кто это сделал?
Она подумала и вздохнула.
– Ну, я просто не думаю, что это была она. Бедная Анн-Мари, никогда она не была на верху популярности.
Слайдер в задумчивости отпил еще пива.
– Когда у нее и Саймона был этот роман, они хорошо ладили? Отношения были дружеские?
– О, да. Они были поглощены друг другом. Мартин Каттс сказал, что, лишь глядя на них, он уже ощущает себя рогатым. – Она вдруг нахмурилась, как будто вспомнила нечто противоречивое. – У них была размолвка в последний день во Флоренции. Только что вспомнила. Но они, видимо, помирились, потому что когда мы летели домой, в самолете они сидели рядом.
– А насчет чего была размолвка?
– Я не знаю. – Она усмехнулась. – Я тогда «жарила собственную рыбу», так что не очень интересовалась.
Слайдер ощутил мгновенный укол ревности. Что это была за другая «своя рыба»?
– Расскажи-ка мне о Мартине Каттсе, – сказал он ровным голосом.
Она оперлась локтями о стол.
– О, насчет Мартина все в порядке, при условии, что его нельзя принимать всерьез, впрочем, едва ли кто-нибудь может это сделать. Просто он так и не вырос из детского возраста. Он остановился на подростковой стадии, и до сих пор считает, что обязан переспать с каждой новой женщиной, которая встречается на его пути, но это для него не значит ничего серьезного. Серьезно, он как ребенок – ему больше всего хочется, чтобы он всем нравился.
Слайдер подумал, что знаком с таким типом мужчин, и для него трудно было бы вообразить нечто, что могло бы ему понравиться меньше этого. Опасный, эгоистичный, самолюбивый, – и каковы же были его отношения с Джоанной? Но ему не хотелось задумываться об этом. К счастью, в этот момент появилась заказанная еда, лишив его возможности задать несколько поистине дурацких вопросов. Еда была хороша: ломти ветчины были толстыми и без костей, влажными и благоухающими, совершенно не похожими на тот скользкий пластик из сандвич-бара, которым его пытался накормить Атертон; чипсы были золотистого цвета, хрустящие и пышные внутри, а яйца были безукоризненно непорочны, как ромашки. Они молча ели, и простое удовольствие от вкусной еды и доброй компании было почти болезненным. Откуда-то в его мозгу возник голос О'Флаэрти:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36