– Да ты что? Какой пустяк, когда «Реквием» играют.
– По мне, так пусть хоть совсем не играют.
– Это по тебе, Мытарин, а кроме тебя здесь сотни людей, музыка должна помогать работе.
– Извините, но сейчас мы не работаем именно из-за вашей музыки. А у нас впереди встретится столько трудностей, что я не представляю, что мы станем делать. Особенно при таком вот отношении…
Это уж было слушком, Мытарин сам почувствовал, что переборщил, но остановиться не мог. Его выручил спокойный Межов:
– Случайность, недоразумение, Степан Яковлевич. Командуй продолжение. – И обернулся к Балагурову, но Мытарин уже не слышал их разговора: он рванул на бугор к конечному транспортеру и дал команду продолжать движение.
XI
Если бы не забота о рыбовидном чуде, Парфенька в первый же день потерялся бы б этом содоме. Он уже чувствовал, что его почти забыли и работа по вытаскиванию рыбы пошла мимо него. У транспортеров распоряжался Веткин со слесарями, установкой коробов-желобов заведовал Сеня Хромкин с плотниками, во главе колонны автомашин стоял, вернее, сидел за рулем Витяй, движением командовал директор Мытарин, Мытариным руководил Межов (он сидел с радистом в тенечке под ветлой), а над Межо-вым парил начальник штаба Балагуров, уехавший в Хмелевку, чтобы туда ему докладывали по радио и по телефону обо всем, а он оттуда тем же путем распоряжался бы, нам невидимый . Парфенька же, будто мальчишка, бежал по такой жаре за грузовиком или рыбовозкой, вытирая малахаем пот, хотя его и приглашали в кабину. Чего увидишь из той кабинки, пыльную дорогу? Так это дело шоферов – глядеть на дорогу, Парфеньке же надо следить за рыбой, за ее самочувствием. И во время кратких остановок он то карабкался на верх цистерны, чтобы заглянуть в щель люка, почти совсем заткнутого рыбой, то влезал в кузова грузовиков, чтобы пощупать ее высыхающую на солнце грязно-зеленую, а не изумрудную уже чешую, и тогда кричал, махал руками Мыта-рину: стой, хватит ехать, дайте передышку, полейте ее, смените воду – погибнет же, пропадет!
Пока рыбовозка стояла у залива, а рыба лежала на траве, все было легко и просто. Теперь же, когда они удалились по дороге на целый километр, частые поливы и смена воды в цистерне стали сущим наказанием. Поливочные машины для лугов и полей Сеня мог бы приспособить и для рыбы, но им требовалась своя водозаборная сеть, поэтому опять пришлось кланяться пожарным. Тут здорово помог Мытарин. Он дал одну свою машину и вытребовал две из райцентра, вызвав с ними самого начальника пожарной охраны товарища Башмакова. Правда, был Башмаков непробойный бюрократ , но если дело простое и уметь заставить, – работал как отлаженный механизм.
Мытарин заставить умел, но Башмаков, считавший важной только свою работу, оказал сопротивление и ему.
– У тебя, понимаешь, дело медлительное, мирное, у меня, извини-подвинься, скорое, пожарное. Стихия! А при большой, понимаешь, стихии водой из шланга не заливают, не положено по существующему закону .
Они стояли на обочине дороги рядом с рыбовоз-кой, большой, как стог, Мытарин и короткий, прочный, голова без шеи, Башмаков. Движение было остановлено для смены воды в цистерне и отдыха шоферов.
– Нам не заливать, а поливать, – терпеливо сказал Мытарин, глянув вниз на пожарника. – Стихия тут другая, невиданная, действовать надо внимательно.
– Извини-подвинься, понимаешь, но рыба не может быть стихией.
– А ты видел такую рыбу?
– А зачем, понимаешь, видеть постороннее дело? У меня, извини-подвинься, есть свое, и я должен его исполнять по закону.
– Вот и исполняй. Ты назначен в мое распоряжение. – И показал служебную записку: знал, как запрячь бюрократа.
– Слушаюсь. – Башмаков обрадовался такой ясности, подтянулся, как в строю, и, топая кирзовыми сапогами по дороге, как по барабану, направился к своей пламенно-красной машине.
Работу он наладил бесперебойную, но все равно не успевал. Солнце палило во все лучи, орошение увлажняло чешую открытой рыбы минут на пять, не больше, и Парфенька с Сеней посоветовали покрыть желоба свежескошенной травой и поливать эту траву. Потребовались тракторы с косилками, граблями, подборщиками, прицепными тележками… Сенокос в Ивановке, несмотря на протесты Семирукова («На чужом горбу хотите в рай въехать!»), был остановлен, технику и людей перебросили сюда.
Вместе с этой едва преодоленной трудностью росла, усложняясь, проблема связи. Могучий бас Мытарина, усиленный мегафоном, доставал от залива до головной машины Витяя, но приходил к нему с запозданием, когда транспортеры уже были пущены, а головные машины еще стояли на месте. Рыба налезала на последний грузовик, свивалась в кольцо, начинала биться, выскакивала из желобов, и движение, едва начавшись, опять останавливалось. Надо было укладывать рыбу.
Мытарин перенес свой командный пункт на головную машину, но теперь его на несколько секунд позже слышали у залива, и когда после команды грузовики уже шли, транспортеры еще не были включены. Рыбу чуть не разорвали, перепугали, рассердили, она стала биться, расшвыряла людей, поломала несколько желобов. Больше всех досталось Парфеньке – он стоял ближе, и бока у него болели сильнее. Правда, слесарей и плотников пришлось тоже перевязывать – спасибо Илиади, что оставил у залива медсестру.
Пришел Межов, поглядел на этот погром и вызвал Примака, чтобы тот посадил одного своего радиста в кабину головной машины.
– Связь наладьте так, как скажет Мытарин.
Примак досадливо козырнул: обидно подчиняться лейтенанту запаса Мытарину, но и Межов был всего лишь нигде не служивший, кроме военных сборов, старший лейтенант.
Вереница машин, растянувшаяся уже довольно далеко, не глушила двигателей, над дорогой стоял душный синий чад, и ни ветерка, ни тучечки. Если бы не фонтаны пожарных машин, поливающих рыбу, здесь задохнулись бы.
Встречных и попутных машин на тесном проселке проходило немного, но появились любопытствующие на мотоциклах, «Москвичах», «Запорожцах», курсировали дежурные милицейские, врачебные и потреб-союзовские машины, прибыл патруль ГАИ.
Дорога была явно перегружена, дело двигалось медленно, а тут еще приехали телевизионщики из областного центра, корреспонденты областных газет. Правда, их сразу взял на себя Межов, но Мытарину тоже пришлось отвлекаться от дела, останавливать движение, спорить с наивным Парфенькой, заварившим эту кашу.
Парфенька, посоветовавшись с Голубком, сказал Мытарину, что рыбу надо покормить, а то вдруг подохнет, жалко такое-то сокровище. Да и вся натуга наша пропадет ни за что. Мытарин возразил: поверь мне, зоотехнику, всякое живое существо способно долго обходиться без пищи за счет внутренних ресурсов. организма. Всякое! Это проверено многократно.
– Она же не всякая, Степан Яковлич.
– Не всякая. Но законы живого едины.
– Тогда отощает, – не сдался Парфенька. – Электричество перестанет вырабатывать, ослабнет, а на слабую-беззащитную любая хворь накинется, любой грипп.
Мытарин подосадовал на неотступность Парфеньки и разрешил скормить с десяток утят. Обрадованный рыболов побежал к Голубку на ферму, утят получил, но на полпути был настигнут Семируковым. Тот будто ждал такого случая: очень уж злился, что рыба уходит в совхоз, а ее тут корми колхозными утятами.
Парфеньку вызволил Межов. Он отругал Семирукова за местнические настроения и велел выдавать утят на прокорм рыбы беспрепятственно. По накладным, разумеется, законно и столько, сколько понадобится. Дело у нас общее.
Парфенька взял корзину с утятами и отправился кормить рыбу. Утята всю дорогу пищали, но он скрепя сердце влез с помощью Витяя на цистерну и посовал их в просвет горловины. Они запищали еще громче, лезли друг на дружку, тянулись к горловине, силились выскочить, но уровень воды подтекающей посудины был невысок, просвет, оставленный рыбой, узок. Парфенька, нагнувшись, стоял на четвереньках, глядел в нутро цистерны и чуть не плакал от жалости. Такие-то пушистые крошечки, инкубаторные сиротки, матерей не знали, жить только начали. Им плавать бы в мелком заливе, радоваться тихой воде, солнышку, травяному бережку, а тут… Тут в сутемках воды лежала, свернувшись толстенными неровными кольцами, голодная рыба, позолоченная, волшебно прекрасная, с хлопающей веками голубоглазой головой, ждала этих нежных, пушистых утят.
– Ну как? – спросил Витяй, покуривающий на подножке.
– Лупает глазами, ждет, – сказал Парфенька. – Должно быть, меня боится. – И отпал от горловины, замер, ожидая.
Несколько минут утята пищали с тревожным постоянством, но вдруг суматошно захлопали по воде крылышками-, писк стал отчаянно-пронзительным, и Парфенька понял, что рыба начала обедать. Не прошло и минуты, как в цистерне все стихло. Парфенька нагнулся к люку и почти перед собой увидел поднятую веселую голову с голубыми глазами, с черными ресницами. Морда наполовину высовывалась из воды, на конце виднелись два небольших отверстия. Неужто ноздри? Но тогда, значит, Монах правильно говорил насчет двойного дыхания… Розовые плавники-ладошки медленно шевелились, облегчая повороты красивой лошадиной головы, и вроде бы благодарили Парфеньку за утят, а глаза просили еще.
– Хватит, – прошептал Парфенька. – Десяточек скушала, и хватит. Ты теперь не в вольной Волге плаваешь, а в машине едешь. Вечер наступит, побольше принесу. Семируков теперь не помеха…
Вскоре привезли обед и шоферам. Заботкин расстарался, и на первое была холодная мясная окрошка с квасом и свежими огурцами, а на второе шашлык из баранины с зеленым луком. Пахучий, вкусный.
За поварих приехали семипудовая Анька Ветрова, заведующая сепараторным пунктом совхоза, и тетка Паша, худая, грозная старуха, продавщица «Пельменной». Шофера ей благоволили, как и толстомясой безмужней Аньке, приветствовали обеих от души.
– На повышение рванули, бабоньки? Здрасьте, кормилицы!
– Аня, крошечка, неужто и кашеварить умеешь.
– Они у нас широкого профиля.
– Выходи за меня замуж, тетка Паша.
Поварихи в белых колпаках и халатах стояли в кузове грузовика, который медленно, с краткими остановками двигался вдоль автоколонны. Анька звенела алюминиевой миской по борту, наливала в нее окрошку, совала туда ложку и с куском хлеба на тарелке опускала через борт шоферу – кушайте на здоровье. Тот ставил еду на подножку своей кабины и торопился к тетке Паше за вторым.
– Посуду вернешь чистой, когда поеду взад, – предупреждала она, подавая блюдо.
– Как чистой? У нас мойка своя, что ли?
– Оближешь, не барин. – И грузовик отъезжал к следующей машине.
Шофера смеялись, жаловались врачу Илиади, и тот обещал принять меры, но тут же объяснял и причину такого распоряжения поварихи. Столовая-ресторан «Очевидное – невероятное» еще не достроена, мойки нет, поэтому придется потерпеть такие лишения. Впрочем, Заботкин обещал уже нынешним вечером этот ресторан открыть.
С работающими на берегу залива слесарями и плотниками, к которым примкнули пожарники и связисты, конфликт вышел серьезней. На довольствие они были прикреплены к кафе «Лукерья», и Клавка Маёшкина предложила им на обед хека отварного, хека жареного и бутерброды с хеком. У нас же рыбное кафе, объяснила она, улыбаясь с усмиряющей приветливостью. Рабочих эта улыбка, однако, не смирила. Ты сперва покорми как надо, а потом улыбайся сколько хочешь, милашка. Что толку в твоей-то красоте, в зазывности. У шоферов вон старуха с толстухой, зато шашлыки привезли да окрошку, а нам один хек безголовый.
– Да что мне, себя, что ли, изжарить! – рассердилась Клавка. – Вот сейчас растелешусь и лягу на сковородку, ждите! – И засмеялась, сделавшись сразу вульгарной, глупой, крикливой бабой.
Рабочие – под ветлу, к Межову. Мы не в кабинах посиживаем, как шофера, мы эту рыбную страхуилу с утра таскаем то на транспортер, то на желоб, поливали раз десять, под ее сволочной ток попадали, а нам хек за это! Извините, мы вон наполовину перевязанные от ее брыканий, она к вечеру сделает нас инвалидами социалистического труда.
Хладнокровный Межов, сняв радионаушники, сразу успокоил рабочих, крикнув Клавке, чтобы она отпустила им по две бутылки пива на брата. Вместо окрошки. А вечером ужинать поедем в новый ресторан «Очевидное – невероятное». Все без исключения.
Зря продержал на солнцепеке своих артисток Анатолий Ручьев. Это уж как водится: если с утра для тебя день не задался, то и дальше его не выправишь. Музыкальная артель Столбова после «Реквиема», желая исправиться, грянула «Свадебный марш», и Балагуров прогнал гудошников, а насчет эстрадного, концерта велел решить Межову. Тот сказал, что до обеда еще далеко, а когда настал обед – отменил: для этого надо людей собрать в одном месте, а времени и так не хватает. Мы должны сегодня пройти половину пути, не до концертов.
XII
После обеда необычные рыболовные работы возобновились и на проселке стало тесно от машин. Кроме колонны грузовиков, связанных с рыбой, здесь постоянно курсировали, заняв полосу встречного движения, пожарные машины, трактора с зеленой травой, автоприцепные бочки с квасом, грузовики с досками для желобов, «скорая помощь» Илиади, мотоциклы милиции и ГАИ. Въезд постороннему транспорту на проселок был запрещен.
Все шло хорошо, и вдруг все разом встало: кончились грузовики. Мытарин, ехавший на подножке головной рыбовозки, связался по рации с Межовым и был озадачен его сообщением. Жаль, сказал Межов, но во всем Хмелевском районе грузовиков больше нет. Ни в одном хозяйстве. Оглянись назад и прикинь, сколько вы прошли. Мытарин оглянулся и не увидел красного флага на вершине ветлы, под которой сидел Межов со своим радистом – ближний бугор заслонил ретроспективу движения.
– От залива до бугра три километра, – подсказал сообразительный Витяй.
Мытарин кивнул. Значит, все правильно, грузовиков не должно быть: на каждом километре стояло по сотне машин. Что же теперь делать?
– Начальство дало разрешение подключить соседние Суходольский и Березовский районы, – ответил Межов. – Балагуров не слезает с телефона, выжимает все. Суходольцы сразу после рабочего дня начали формирование своей колонны и обещают до утра перегнать ее к Ивановскому заливу.
– Значит, стоять? А до заката больше двух часов, мы могли бы запросто прикатить к Барскому кусту. До этого колка метров шестьсот осталось, новый ресторан видно.
– Неужто построил? Ну Заботкин!…
– И даже покрасил в зеленый цвет. В защитный. Так ровно вышло, не сразу отличишь от древесной зелени. Будто спрятал. Правда, вывеска ярко-оранжевая, крупная, отсюда читаю: «Очевидное – невероятное».
– Ну ты скажи! Не Заботкин – Наполеон! Пошли-ка узнать, успеют ли они с ужином. И шоферов собери у головной машины, надо поговорить.
Минут через двадцать шофера собрались у дороги на клеверном поле. Ближние пришли, дальних подвезли на тракторных тележках. Пока они рассаживались на траве и курили, подъехал на милицейском мотоцикле Межов, встреченный приветливо. Его уважали за твердость и уравновешенность, молодые ребята копировали его раскачивающуюся «матросскую» походку.
Мытарин сделал краткий разбор хлопотного сегодняшнего дня, указал на погрешности и ошибки отдельных водителей, но в целом похвалил: тринадцать часов вкалывали на такой жаре и выдержали, дай бог другим. Настоящая трудовая вахта. Правда, прошли чуть больше трех километров, скорость далеко не космическая, но ведь и дело-то у нас необычное, особенное.
Межов поддержал его:
– Такой дружной работы я еще не видел. Поблагодарить бы, поклониться в пояс, да я не хозяйчик какой-нибудь, не для меня работаете. И все же спасибо. Приятно тянуть с вами в одной упряжке, делать общее дело, улаживать различные конфликты и недоразумения. А упряжка у нас в самом деле особенная. Всесоюзное радио не раз уже сообщало о нашей чудо-рыбе, через час телевизионщики, которые утром нам мешали, передадут из области ваши улыбки – можете полюбоваться, если поедете в Хмелевку. Но прежде подумайте о завтрашнем дне. Двигатели не глушили почти весь день, баки, наверно, пустые, есть, вероятно, и неполадки у кого-то. Посмотрите, подумайте. «Техпомощь» и бензозаправщики скоро будут.
Вопросов оказалось немного, по делу, в Хмелевку ехать отказались – пусть у ресторана поставят телек, на воле поглядим – и разошлись к своим машинам.
Такое же летучее совещание прошло на берегу залива, но там рабочие потребовали двухсменку, аккордную оплату плюс страховку за безопасность (организм неизвестный, электрический), кормить не хеком, на ночевку возить домой, у нас кабинок нет.
Условия были приняты, но всю дорогу до Хмелевки Мытарин размышлял и поглядывал на Межова. Потребуются дополнительные бригады слесарей, плотников, грузчиков, понадобятся добавочные деньги, продукты, автобусы… Но утро вечера мудренее, что-нибудь придумаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40