Это – ветер. Она влетает в уши и вылетает через рот. Никто не должен получать более сотни ударов.
– Партнеры посмеялись над ним. Потом опять избил и .
– За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия. – Справедливый человек не сдался. Он вернулся в столицу еще ра з . – Граждане воздают массам то, что надлежит воздавать массам. А что нужно массам? Все.
– Он очень устал. Его одежда превратилась в лохмотья, обувь стопталась, у него не осталось еды, и продать было нечег о .
– Лучше быть справедливым, чем добрым, но только хорошие судьи могут быть справедливыми. Пусть тот, кому не под силу справедливость, будет добрым. – В столице он жил на подаяни я .
На этом месте я не выдержал и прервал повествование. Я сказал Фойле, что считаю поразительной ее способность так хорошо интерпретировать каждую цитату, произносимую асцианином, но не могу представить себе, каким образом она это делает. Откуда, например, она взяла, что фраза о доброте и справедливости означает, что наш герой просил милостыню?
– Ну, допустим, кто-то другой, скажем, Мелито, рассказывал бы эту историю, в какой-то момент протянул руку и начал просить милостыню. Ведь ты понял бы, что это означает?
Мне пришлось согласиться с ней.
– То же самое и в этом случае. Иногда мы натыкаемся на отставших асцианских солдат, очень голодных или слишком больных. Убедившись, что мы не собираемся их убивать, они начинают говорить о доброте и справедливости. По-асциански, конечно. В Асции именно так просят подаяние.
– Услышат того, кто кричит дольше всех, и только он добьется правосудия. – На этот раз он очень долго ждал, прежде чем его допустили во дворец, но наконец его приняли и выслушал и . – Те, кто не желает служить массам, будут служить массам.
– Они сказали, что посадят плохих людей в тюрьм у .
– Пусть тот, кто трудится, пьет чистую воду. И да будет чистой его вода для тех, кто трудится, да будет их пища горячей, а постель – мягкой. – Он вернулся домо й . – Никто не должен получать более сотни ударов.
– Его снова избил и .
– За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия. – Справедливый человек не сдался и на этот раз. Он снова пошел в столицу со своей жалобо й . – Тот, кто сражается за массы, имеет тысячу сердец. Тот же, кто сражается против масс, не имеет ни одного.
– Теперь плохие люди испугалис ь .
– Никто не смеет спорить с решением Группы Семнадцати. – Они сказали себе: «Он снова и снова ходит во дворец, и каждый раз он, должно быть, сообщает правителям, что мы не подчиняемся их распоряжениям. На этот раз они наверняка пришлют солдат, чтобы убить нас » . – Если их ранили в спину, кто остановит кровотечение?
– Плохие люди убежал и .
– Где теперь те, кто в стародавние времена осмеливался спорить с решением Группы Семнадцати? – Их никогда больше не видел и . – Пусть тот, кто трудится, пьет чистую воду. И да будет его пища горячей, а постель – чистой. Тогда он станет трудиться припеваючи, и работа покажется ему легкой. Тогда он станет петь во время жатвы, и урожай будет обильней.
– Справедливый человек вернулся домой и жил с тех пор счастлив о .
Слушатели захлопали в ладоши, когда асцианин закончил свою историю. Людей растрогал и сам рассказ, и неподдельное чистосердечие асцианского военнопленного. Окружающих покорила возможность хоть краешком глаза заглянуть в жизнь Асции, но больше всего, мне кажется, они были в восторге от находчивого и тактичного перевода Фойлы.
У меня нет возможности узнать, понравились ли тебе, будущий читатель этих записей, рассказанные истории. Если не понравились, ты, несомненно, без внимания пролистал эти страницы. Признаюсь, мне они очень по душе. В сущности, мне часто кажется, что из всех стоящих вещей в этом мире человечество может записать на свой счет лишь музыку и рассказы; все остальное – милосердие, красота, сон, чистая вода и горячая пища (как выразился бы асцианин) – все это создано трудом Предвечного. Таким образом, эти рассказы – маленькие деяния в масштабах вселенной, но, в самом деле, как не любить лучшее, что мы создали!
Из асцианской истории, хотя она была самой короткой и самой простой из записанных здесь, я узнал несколько важных вещей. Во-первых, большинство слов, которые якобы впервые срываются с наших уст, на самом деле слагаются в набор готовых штампов. Ведь асцианин сыпал только цитатами, выученными наизусть, хотя мы и не слышали их прежде. Фойла же говорила так, как обычно говорят фразами; но как часто можно было предугадать конец ее предложения, заслышав лишь несколько первых слов.
Во-вторых, я понял, как трудно пресечь стремление к выразительности речи. Народ Асции не мог говорить иначе, кроме как словами своих хозяев; но из штампов и цитат эти люди создали новый язык, на котором могут выразить любые мысли. Я не сомневался в этом теперь, выслушав историю асцианина.
В-третьих, я еще раз убедился, сколь многогранен процесс повествования. Едва ли существует история проще, чем рассказанная асцианином, но тем не менее кто возьмется определить ее смысл? Быть может, в ней восхвалялась Группа Семнадцати? Само это название обращало в бегство всех злодеев. Или же эта история осуждала правителей? Они выслушали жалобы справедливого человека и остались безучастными, лишь выразив ему устную поддержку. Ведь не было ни малейших указаний на то, что они намерены предпринять какие-то серьезные шаги.
Но, слушая асцианина и Фойлу, я все-таки не узнал того, что больше всего хотел бы узнать. Почему Фойла согласилась на участие асцианина в конкурсе? Просто из озорства? Судя по ее смеющимся глазам, в это можно было поверить. А может быть, этот асцианин и в самом деле нравился ей? В это уже верилось с трудом, но исключить такое было нельзя. Кто не встречал женщин, влюбленных в мужчин, полностью лишенных видимой привлекательности? У Фойлы было мною общего с асцианином, а этот не был обыкновенным солдатом, поскольку выучил наш язык. Может быть, она надеялась выведать у него какой-то секрет?
А как насчет него? Мелито и Хальвард обвиняли друг друга в тайных помыслах. Не крылся ли и в истории асцианина некий намек? Если так, он, наверное, хотел сказать Фойлс (да и всем нам), что никогда не отступит.
12. ВИННОК
В этот вечер ко мне пришел еще один посетитель – один из бритоголовых рабов. Я сидел на койке и пытался беседовать с асцианином. Бритоголовый подошел и устроился рядом.
– Ты помнишь меня, ликтор? – спросил он. – Меня зовут Виннок.
Я покачал головой.
– А ведь я купал тебя, ухаживал той ночью, когда тебя привели. Я ждал, когда ты поправишься настолько, что сможешь разговаривать. Я подошел бы к тебе вчера вечером, но ты был занят разговором с одной из наших послушниц.
Я спросил его, о чем он хотел поговорить.
– Секунду назад я назвал тебя ликтором, и ты не возразил. Ты действительно ликтор? В тот вечер ты был одет, как ликтор.
– Да, я был ликтором, – ответил я, – и другой одежды у меня нет.
– Но теперь ты больше не ликтор?
– Я пришел на север, чтобы завербоваться в армию.
– Вот, значит, как… – Он посмотрел в сторону.
– Другие тоже так поступают.
– Совсем немногие. Большинство присоединяются к войскам на юге. Или их вербуют насильно. Лишь некоторые вроде тебя идут на север, потому что хотят служить в конкретном подразделении, где у них уже есть друг или родственник. Ведь солдатская жизнь…
Я подождал, пока он договорит.
– По-моему, солдат – это все равно что раб. Я сам никогда не был солдатом, но со многими разговаривал.
– Твоя жизнь такая несчастная? Мне показалось, что Пелерины добрые хозяйки. Тебя бьют?
Он расплылся в улыбке и повернулся, выставив на обозрение свою спину.
– Ты был ликтором. Что ты думаешь о моих шрамах? При бледном свете я едва различил рубцы, поэтому провел по ним пальцами.
– Могу сказать только, что шрамы старые и остались от Ударов бичом, – сказал я.
– Меня высекли, когда мне не было еще двадцати лет. Сейчас мне почти пятьдесят. Их оставил один человек в черном одеянии, как у тебя. Ты долго был ликтором?
– Нет, недолго.
– Значит, ты не очень хорошо знаком с обязанностями ликтора.
– Достаточно, чтобы их исполнять.
– Всего лишь? Человек, который оставил эти шрамы, сказал, что он из гильдии палачей. Может быть, ты слышал о такой гильдии?
– Да, слышал.
– Так она и вправду существует? Мне говорили, что эта гильдия отмерла уже много лет назад. Это не совпадает с тем, что говорил мне палач, бичевавший меня.
– Гильдия по-прежнему существует, – подтвердил я, – насколько мне известно. Ты помнишь имя человека, который тебя бил?
– Он называл себя мастером Палаэмоном. О, ты знаешь его!
– Да, знаю. Он был моим учителем некоторое время. Теперь он старик.
– Но ведь он еще жив, да? Ты увидишься с ним?
– Не думаю.
– Я хотел бы с ним повидаться. Может, еще доведется. В конце концов, все в руках Предвечного. Вы, молодые люди, ведете бесшабашную жизнь. Я знаю, сам был таким в твои годы. Но знаешь ли ты, что именно он придает форму всем нашим деяниям?
– Возможно.
– Поверь мне, так оно и есть. Я повидал гораздо больше, чем ты. Может быть, мне никогда не удастся снова свидеться с мастером Палаэмоном, а тебя забросило сюда, чтобы ты стал моим посланником.
И в тот момент, когда я уже ожидал услышать от него некое послание, он вдруг замолчал. Соседи по палате, которые так внимательно слушали историю асцианина, сейчас беседовали между собой. В этот миг в стопке грязной посуды, которую собрал старый раб, одна из мисок сдвинулась и негромко звякнула. Я отчетливо расслышал этот звук.
– Что ты знаешь о рабовладельческих законах? – спросил он меня. – Я имею в виду, как мужчина или женщина могут в законном порядке стать рабами?
– Я очень мало знаю об этом. Один мой друг (я подумал о зеленом человеке) назывался рабом, но он был лишь невезучим иноземцем, которого схватили бессовестные люди. Я знаю также, что это было сделано незаконным путем.
Бритоголовый согласно покачал головой.
– Он был темнокожим?
– Пожалуй – да, так можно сказать.
– В стародавние времена рабов определяли по цвету кожи так мне рассказывали. Чем темнее кожа, тем в большей степени он был рабом. Я понимаю, что в это трудно поверить, но у нас в Ордене была одна шатлена, которая прекрасно знала историю. Это я слыхал из ее уст, а она была правдивой женщиной.
– Несомненно, темный цвет кожи был первоначально связан с рабством, потому что рабам приходилось много трудиться под палящим солнцем, – заметил я. – Многие обычаи прошлого кажутся нам теперь причудами.
При этих словах он немного рассердился.
– Поверь мне, молодой человек, я пожил в стародавние времена, пожил и в нынешние и куда лучше тебя разбираюсь в жизни.
– Так рассуждал мастер Палаэмон. Как я и рассчитывал, упоминание о мастере Палаэмоне вернуло раба к главной теме разговора.
– Существует три способа порабощения мужчины. Хотя в случае с женщиной все несколько по-иному: брак и тому подобные обстоятельства.
Если мужчину привели в Содружество из чужих земель, а до этого он был рабом, то он рабом и останется, и хозяин, который пригнал его, может при желании его продать. Это первый путь. Военнопленные – вот как этот асцианин – рабы Автарха, господина господ и раба рабов. Автарх может их продавать, если захочет. Часто он так и делает, и поскольку большинство асциан ни к чему, кроме монотонной работы, не пригодны, их часто можно видеть в качестве гребцов на Речных судах. Это второй путь.
Есть и третий: мужчина может продать сам себя кому-то в Услужение, потому что свободный человек – хозяин своего тела и, таким образом, есть собственный раб.
– Рабов редко истязают палачи, – заметил я. – Какой в этом смысл? Ведь хозяин сам всегда может побить своего раба.
– В те времена я не был рабом. Вот об этом я и хотел бы поговорить с мастером Палаэмоном. Я был просто молодым парнем, которого поймали на воровстве. Мастер Палаэмон пришел поговорить со мной утром того дня, когда я должен был подвергнуться бичеванию. Я подумал, что это добрый поступок с его стороны, хоть именно тогда он и сообщил мне о своей принадлежности к гильдии палачей…
– По возможности мы всегда подготавливаем клиентов, – перебил я.
– Он посоветовал мне не пытаться сдерживать крики. Как он сказал, бичевание не столь мучительно для наказуемого, если тот кричит, когда опускается плетка. Он пообещал, что не сделает ни одного лишнего удара сверх того, что определил судья. Поэтому при желании можно считать удары, и тогда будет точно известно, когда наказание закончится. И еще он пообещал бить не сильнее, чем необходимо, чтобы рассечь кожу, но не поломать кости.
Я кивнул.
– Я спросил, не окажет ли он мне услугу, и он согласился. Тогда я попросил его зайти ко мне после бичевания, чтобы продолжить разговор. Он ответил, что постарается навестить меня, когда я немного приду в себя. После этого явился священник прочитать молитву.
Меня привязали к столбу, заломив руки над головой. На столб они прикрепили приговор суда. Вероятно, ты сам делал так не один раз.
– Да, довольно часто, – согласился я.
– Сомневаюсь, чтобы в моем случае было по-другому. На мне до сих пор остались шрамы, но, как ты сам заметил, они давным-давно зажили. Видал я шрамы и пострашнее. Тюремщики доволокли меня до камеры, как у них заведено, но, думаю, я мог бы добраться и самостоятельно. Когда отнимают руку или ногу, гораздо больнее. Мне не раз приходилось помогать хирургам при ампутации.
– В то время ты был худым? – спросил я.
– Очень худым, можно было все ребра пересчитать.
– Тогда тебе крупно повезло. Плеть глубоко врезается в спину толстого человека, и кровь хлещет, как из поросенка. Люди говорят, что торговцев мало наказывают за обвес покупателей, но они не знают, насколько сильнее те страдают от плетей.
Виннок согласно кивнул.
– На следующий день я уже чувствовал себя почти таким же сильным, как прежде. Ко мне пришел мастер Палаэмон, как и обещал. Я рассказал ему о себе – как жил и всякие подробности и расспросил о его жизни. Полагаю, тебе странно, что я стремился поговорить с человеком, который только что избивал меня.
– Нет, не странно. Мне доводилось сталкиваться с такими случаями.
– Он рассказал мне, что совершил некое преступление против своей гильдии. В чем именно был его проступок, он не сказал, но за это он на некоторое время отправился в изгнание. Он говорил о своих переживаниях и о своем одиночестве. Сказал, что старался думать о других людях, лишенных поддержки гильдии, стремясь найти в этих мыслях утешение. Но ему очень скоро становилось жаль этих людей, а потом и самого себя. Он сказал, что, если я хочу обрести счастье и больше не подвергаться таким наказаниям, я должен найти для себя какое-нибудь братство или товарищество и стать его членом.
– В самом деле? – переспросил я.
– Да, вот я и решил последовать его совету. Когда я вышел на свободу, то стал разговаривать с мастерами разных гильдий, чтобы подобрать подходящую для себя. Потом просто обращался к тем, кто мог бы принять меня, – к мясникам, изготовителям свечей. Но никто не пожелал брать себе в ученики человека моего возраста, тем более не имеющего денег или с дурным характером. Понимаешь, стоило им посмотреть на мою спину, и они сразу решали, что я возмутитель спокойствия.
Думал я завербоваться моряком или поступить в армию и До сих пор иногда жалею, что не завербовался, хотя, возможно, поступи я на службу, я жалел бы об этом сейчас, если бы вообще остался жив, чтобы испытывать какие-нибудь эмоции. Потом, не знаю почему, я вбил себе в голову, что должен иступить в один из религиозных орденов. Я поговорил с разными людьми, и двое согласились принять меня даже после того, как я признался, что не имею денег, и показал им свою спину. Но чем больше я узнавал об их жизни в этих орденах, тем меньше она мне нравилась. Я сильно попивал, любил женщин и вовсе не собирался что-нибудь менять.
Однажды я стоял на углу и заметил человека, который, казалось, принадлежал к доселе незнакомому мне ордену. В то время я уже решил завербоваться на борт одного корабля, но он отплывал только через неделю. А какой-то моряк рассказал о тяжелой работе, которая предстоит до поднятия якоря, и посоветовал мне выждать денек-другой. То была ложь, но тогда я поверил ему.
Так вот, я пошел следом за тем человеком. Когда он остановился – видишь ли, его послали купить овощей, – я подошел к нему и расспросил об Ордене. Он рассказал, что служит рабом у Пелерин. Якобы это почти то же самое, что состоять членом Ордена, только лучше. Можно разок-другой глотнуть горячительного, и никто не будет поднимать шум, если ты выполняешь свою работу на трезвую голову. Можно и с женщиной переспать, и даже есть дополнительные преимущества: девушки думают, что ты – своего рода святой человек, да и повидать белый свет представляется возможность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Партнеры посмеялись над ним. Потом опять избил и .
– За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия. – Справедливый человек не сдался. Он вернулся в столицу еще ра з . – Граждане воздают массам то, что надлежит воздавать массам. А что нужно массам? Все.
– Он очень устал. Его одежда превратилась в лохмотья, обувь стопталась, у него не осталось еды, и продать было нечег о .
– Лучше быть справедливым, чем добрым, но только хорошие судьи могут быть справедливыми. Пусть тот, кому не под силу справедливость, будет добрым. – В столице он жил на подаяни я .
На этом месте я не выдержал и прервал повествование. Я сказал Фойле, что считаю поразительной ее способность так хорошо интерпретировать каждую цитату, произносимую асцианином, но не могу представить себе, каким образом она это делает. Откуда, например, она взяла, что фраза о доброте и справедливости означает, что наш герой просил милостыню?
– Ну, допустим, кто-то другой, скажем, Мелито, рассказывал бы эту историю, в какой-то момент протянул руку и начал просить милостыню. Ведь ты понял бы, что это означает?
Мне пришлось согласиться с ней.
– То же самое и в этом случае. Иногда мы натыкаемся на отставших асцианских солдат, очень голодных или слишком больных. Убедившись, что мы не собираемся их убивать, они начинают говорить о доброте и справедливости. По-асциански, конечно. В Асции именно так просят подаяние.
– Услышат того, кто кричит дольше всех, и только он добьется правосудия. – На этот раз он очень долго ждал, прежде чем его допустили во дворец, но наконец его приняли и выслушал и . – Те, кто не желает служить массам, будут служить массам.
– Они сказали, что посадят плохих людей в тюрьм у .
– Пусть тот, кто трудится, пьет чистую воду. И да будет чистой его вода для тех, кто трудится, да будет их пища горячей, а постель – мягкой. – Он вернулся домо й . – Никто не должен получать более сотни ударов.
– Его снова избил и .
– За нашими усилиями пусть найдутся дальнейшие усилия. – Справедливый человек не сдался и на этот раз. Он снова пошел в столицу со своей жалобо й . – Тот, кто сражается за массы, имеет тысячу сердец. Тот же, кто сражается против масс, не имеет ни одного.
– Теперь плохие люди испугалис ь .
– Никто не смеет спорить с решением Группы Семнадцати. – Они сказали себе: «Он снова и снова ходит во дворец, и каждый раз он, должно быть, сообщает правителям, что мы не подчиняемся их распоряжениям. На этот раз они наверняка пришлют солдат, чтобы убить нас » . – Если их ранили в спину, кто остановит кровотечение?
– Плохие люди убежал и .
– Где теперь те, кто в стародавние времена осмеливался спорить с решением Группы Семнадцати? – Их никогда больше не видел и . – Пусть тот, кто трудится, пьет чистую воду. И да будет его пища горячей, а постель – чистой. Тогда он станет трудиться припеваючи, и работа покажется ему легкой. Тогда он станет петь во время жатвы, и урожай будет обильней.
– Справедливый человек вернулся домой и жил с тех пор счастлив о .
Слушатели захлопали в ладоши, когда асцианин закончил свою историю. Людей растрогал и сам рассказ, и неподдельное чистосердечие асцианского военнопленного. Окружающих покорила возможность хоть краешком глаза заглянуть в жизнь Асции, но больше всего, мне кажется, они были в восторге от находчивого и тактичного перевода Фойлы.
У меня нет возможности узнать, понравились ли тебе, будущий читатель этих записей, рассказанные истории. Если не понравились, ты, несомненно, без внимания пролистал эти страницы. Признаюсь, мне они очень по душе. В сущности, мне часто кажется, что из всех стоящих вещей в этом мире человечество может записать на свой счет лишь музыку и рассказы; все остальное – милосердие, красота, сон, чистая вода и горячая пища (как выразился бы асцианин) – все это создано трудом Предвечного. Таким образом, эти рассказы – маленькие деяния в масштабах вселенной, но, в самом деле, как не любить лучшее, что мы создали!
Из асцианской истории, хотя она была самой короткой и самой простой из записанных здесь, я узнал несколько важных вещей. Во-первых, большинство слов, которые якобы впервые срываются с наших уст, на самом деле слагаются в набор готовых штампов. Ведь асцианин сыпал только цитатами, выученными наизусть, хотя мы и не слышали их прежде. Фойла же говорила так, как обычно говорят фразами; но как часто можно было предугадать конец ее предложения, заслышав лишь несколько первых слов.
Во-вторых, я понял, как трудно пресечь стремление к выразительности речи. Народ Асции не мог говорить иначе, кроме как словами своих хозяев; но из штампов и цитат эти люди создали новый язык, на котором могут выразить любые мысли. Я не сомневался в этом теперь, выслушав историю асцианина.
В-третьих, я еще раз убедился, сколь многогранен процесс повествования. Едва ли существует история проще, чем рассказанная асцианином, но тем не менее кто возьмется определить ее смысл? Быть может, в ней восхвалялась Группа Семнадцати? Само это название обращало в бегство всех злодеев. Или же эта история осуждала правителей? Они выслушали жалобы справедливого человека и остались безучастными, лишь выразив ему устную поддержку. Ведь не было ни малейших указаний на то, что они намерены предпринять какие-то серьезные шаги.
Но, слушая асцианина и Фойлу, я все-таки не узнал того, что больше всего хотел бы узнать. Почему Фойла согласилась на участие асцианина в конкурсе? Просто из озорства? Судя по ее смеющимся глазам, в это можно было поверить. А может быть, этот асцианин и в самом деле нравился ей? В это уже верилось с трудом, но исключить такое было нельзя. Кто не встречал женщин, влюбленных в мужчин, полностью лишенных видимой привлекательности? У Фойлы было мною общего с асцианином, а этот не был обыкновенным солдатом, поскольку выучил наш язык. Может быть, она надеялась выведать у него какой-то секрет?
А как насчет него? Мелито и Хальвард обвиняли друг друга в тайных помыслах. Не крылся ли и в истории асцианина некий намек? Если так, он, наверное, хотел сказать Фойлс (да и всем нам), что никогда не отступит.
12. ВИННОК
В этот вечер ко мне пришел еще один посетитель – один из бритоголовых рабов. Я сидел на койке и пытался беседовать с асцианином. Бритоголовый подошел и устроился рядом.
– Ты помнишь меня, ликтор? – спросил он. – Меня зовут Виннок.
Я покачал головой.
– А ведь я купал тебя, ухаживал той ночью, когда тебя привели. Я ждал, когда ты поправишься настолько, что сможешь разговаривать. Я подошел бы к тебе вчера вечером, но ты был занят разговором с одной из наших послушниц.
Я спросил его, о чем он хотел поговорить.
– Секунду назад я назвал тебя ликтором, и ты не возразил. Ты действительно ликтор? В тот вечер ты был одет, как ликтор.
– Да, я был ликтором, – ответил я, – и другой одежды у меня нет.
– Но теперь ты больше не ликтор?
– Я пришел на север, чтобы завербоваться в армию.
– Вот, значит, как… – Он посмотрел в сторону.
– Другие тоже так поступают.
– Совсем немногие. Большинство присоединяются к войскам на юге. Или их вербуют насильно. Лишь некоторые вроде тебя идут на север, потому что хотят служить в конкретном подразделении, где у них уже есть друг или родственник. Ведь солдатская жизнь…
Я подождал, пока он договорит.
– По-моему, солдат – это все равно что раб. Я сам никогда не был солдатом, но со многими разговаривал.
– Твоя жизнь такая несчастная? Мне показалось, что Пелерины добрые хозяйки. Тебя бьют?
Он расплылся в улыбке и повернулся, выставив на обозрение свою спину.
– Ты был ликтором. Что ты думаешь о моих шрамах? При бледном свете я едва различил рубцы, поэтому провел по ним пальцами.
– Могу сказать только, что шрамы старые и остались от Ударов бичом, – сказал я.
– Меня высекли, когда мне не было еще двадцати лет. Сейчас мне почти пятьдесят. Их оставил один человек в черном одеянии, как у тебя. Ты долго был ликтором?
– Нет, недолго.
– Значит, ты не очень хорошо знаком с обязанностями ликтора.
– Достаточно, чтобы их исполнять.
– Всего лишь? Человек, который оставил эти шрамы, сказал, что он из гильдии палачей. Может быть, ты слышал о такой гильдии?
– Да, слышал.
– Так она и вправду существует? Мне говорили, что эта гильдия отмерла уже много лет назад. Это не совпадает с тем, что говорил мне палач, бичевавший меня.
– Гильдия по-прежнему существует, – подтвердил я, – насколько мне известно. Ты помнишь имя человека, который тебя бил?
– Он называл себя мастером Палаэмоном. О, ты знаешь его!
– Да, знаю. Он был моим учителем некоторое время. Теперь он старик.
– Но ведь он еще жив, да? Ты увидишься с ним?
– Не думаю.
– Я хотел бы с ним повидаться. Может, еще доведется. В конце концов, все в руках Предвечного. Вы, молодые люди, ведете бесшабашную жизнь. Я знаю, сам был таким в твои годы. Но знаешь ли ты, что именно он придает форму всем нашим деяниям?
– Возможно.
– Поверь мне, так оно и есть. Я повидал гораздо больше, чем ты. Может быть, мне никогда не удастся снова свидеться с мастером Палаэмоном, а тебя забросило сюда, чтобы ты стал моим посланником.
И в тот момент, когда я уже ожидал услышать от него некое послание, он вдруг замолчал. Соседи по палате, которые так внимательно слушали историю асцианина, сейчас беседовали между собой. В этот миг в стопке грязной посуды, которую собрал старый раб, одна из мисок сдвинулась и негромко звякнула. Я отчетливо расслышал этот звук.
– Что ты знаешь о рабовладельческих законах? – спросил он меня. – Я имею в виду, как мужчина или женщина могут в законном порядке стать рабами?
– Я очень мало знаю об этом. Один мой друг (я подумал о зеленом человеке) назывался рабом, но он был лишь невезучим иноземцем, которого схватили бессовестные люди. Я знаю также, что это было сделано незаконным путем.
Бритоголовый согласно покачал головой.
– Он был темнокожим?
– Пожалуй – да, так можно сказать.
– В стародавние времена рабов определяли по цвету кожи так мне рассказывали. Чем темнее кожа, тем в большей степени он был рабом. Я понимаю, что в это трудно поверить, но у нас в Ордене была одна шатлена, которая прекрасно знала историю. Это я слыхал из ее уст, а она была правдивой женщиной.
– Несомненно, темный цвет кожи был первоначально связан с рабством, потому что рабам приходилось много трудиться под палящим солнцем, – заметил я. – Многие обычаи прошлого кажутся нам теперь причудами.
При этих словах он немного рассердился.
– Поверь мне, молодой человек, я пожил в стародавние времена, пожил и в нынешние и куда лучше тебя разбираюсь в жизни.
– Так рассуждал мастер Палаэмон. Как я и рассчитывал, упоминание о мастере Палаэмоне вернуло раба к главной теме разговора.
– Существует три способа порабощения мужчины. Хотя в случае с женщиной все несколько по-иному: брак и тому подобные обстоятельства.
Если мужчину привели в Содружество из чужих земель, а до этого он был рабом, то он рабом и останется, и хозяин, который пригнал его, может при желании его продать. Это первый путь. Военнопленные – вот как этот асцианин – рабы Автарха, господина господ и раба рабов. Автарх может их продавать, если захочет. Часто он так и делает, и поскольку большинство асциан ни к чему, кроме монотонной работы, не пригодны, их часто можно видеть в качестве гребцов на Речных судах. Это второй путь.
Есть и третий: мужчина может продать сам себя кому-то в Услужение, потому что свободный человек – хозяин своего тела и, таким образом, есть собственный раб.
– Рабов редко истязают палачи, – заметил я. – Какой в этом смысл? Ведь хозяин сам всегда может побить своего раба.
– В те времена я не был рабом. Вот об этом я и хотел бы поговорить с мастером Палаэмоном. Я был просто молодым парнем, которого поймали на воровстве. Мастер Палаэмон пришел поговорить со мной утром того дня, когда я должен был подвергнуться бичеванию. Я подумал, что это добрый поступок с его стороны, хоть именно тогда он и сообщил мне о своей принадлежности к гильдии палачей…
– По возможности мы всегда подготавливаем клиентов, – перебил я.
– Он посоветовал мне не пытаться сдерживать крики. Как он сказал, бичевание не столь мучительно для наказуемого, если тот кричит, когда опускается плетка. Он пообещал, что не сделает ни одного лишнего удара сверх того, что определил судья. Поэтому при желании можно считать удары, и тогда будет точно известно, когда наказание закончится. И еще он пообещал бить не сильнее, чем необходимо, чтобы рассечь кожу, но не поломать кости.
Я кивнул.
– Я спросил, не окажет ли он мне услугу, и он согласился. Тогда я попросил его зайти ко мне после бичевания, чтобы продолжить разговор. Он ответил, что постарается навестить меня, когда я немного приду в себя. После этого явился священник прочитать молитву.
Меня привязали к столбу, заломив руки над головой. На столб они прикрепили приговор суда. Вероятно, ты сам делал так не один раз.
– Да, довольно часто, – согласился я.
– Сомневаюсь, чтобы в моем случае было по-другому. На мне до сих пор остались шрамы, но, как ты сам заметил, они давным-давно зажили. Видал я шрамы и пострашнее. Тюремщики доволокли меня до камеры, как у них заведено, но, думаю, я мог бы добраться и самостоятельно. Когда отнимают руку или ногу, гораздо больнее. Мне не раз приходилось помогать хирургам при ампутации.
– В то время ты был худым? – спросил я.
– Очень худым, можно было все ребра пересчитать.
– Тогда тебе крупно повезло. Плеть глубоко врезается в спину толстого человека, и кровь хлещет, как из поросенка. Люди говорят, что торговцев мало наказывают за обвес покупателей, но они не знают, насколько сильнее те страдают от плетей.
Виннок согласно кивнул.
– На следующий день я уже чувствовал себя почти таким же сильным, как прежде. Ко мне пришел мастер Палаэмон, как и обещал. Я рассказал ему о себе – как жил и всякие подробности и расспросил о его жизни. Полагаю, тебе странно, что я стремился поговорить с человеком, который только что избивал меня.
– Нет, не странно. Мне доводилось сталкиваться с такими случаями.
– Он рассказал мне, что совершил некое преступление против своей гильдии. В чем именно был его проступок, он не сказал, но за это он на некоторое время отправился в изгнание. Он говорил о своих переживаниях и о своем одиночестве. Сказал, что старался думать о других людях, лишенных поддержки гильдии, стремясь найти в этих мыслях утешение. Но ему очень скоро становилось жаль этих людей, а потом и самого себя. Он сказал, что, если я хочу обрести счастье и больше не подвергаться таким наказаниям, я должен найти для себя какое-нибудь братство или товарищество и стать его членом.
– В самом деле? – переспросил я.
– Да, вот я и решил последовать его совету. Когда я вышел на свободу, то стал разговаривать с мастерами разных гильдий, чтобы подобрать подходящую для себя. Потом просто обращался к тем, кто мог бы принять меня, – к мясникам, изготовителям свечей. Но никто не пожелал брать себе в ученики человека моего возраста, тем более не имеющего денег или с дурным характером. Понимаешь, стоило им посмотреть на мою спину, и они сразу решали, что я возмутитель спокойствия.
Думал я завербоваться моряком или поступить в армию и До сих пор иногда жалею, что не завербовался, хотя, возможно, поступи я на службу, я жалел бы об этом сейчас, если бы вообще остался жив, чтобы испытывать какие-нибудь эмоции. Потом, не знаю почему, я вбил себе в голову, что должен иступить в один из религиозных орденов. Я поговорил с разными людьми, и двое согласились принять меня даже после того, как я признался, что не имею денег, и показал им свою спину. Но чем больше я узнавал об их жизни в этих орденах, тем меньше она мне нравилась. Я сильно попивал, любил женщин и вовсе не собирался что-нибудь менять.
Однажды я стоял на углу и заметил человека, который, казалось, принадлежал к доселе незнакомому мне ордену. В то время я уже решил завербоваться на борт одного корабля, но он отплывал только через неделю. А какой-то моряк рассказал о тяжелой работе, которая предстоит до поднятия якоря, и посоветовал мне выждать денек-другой. То была ложь, но тогда я поверил ему.
Так вот, я пошел следом за тем человеком. Когда он остановился – видишь ли, его послали купить овощей, – я подошел к нему и расспросил об Ордене. Он рассказал, что служит рабом у Пелерин. Якобы это почти то же самое, что состоять членом Ордена, только лучше. Можно разок-другой глотнуть горячительного, и никто не будет поднимать шум, если ты выполняешь свою работу на трезвую голову. Можно и с женщиной переспать, и даже есть дополнительные преимущества: девушки думают, что ты – своего рода святой человек, да и повидать белый свет представляется возможность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33