Уход в воспоминания давался без труда. Мы часто проделывали, воскрешая те идиллические дни, когда Доркас и я направлялись в Тракс, игры в лабиринте со стенами из кустарника, который был устроен позади виллы моего отца, или забавы на Старом Подворье, долгий путь вниз по Адамнианской Лестнице вместе с Агией, еще до того как я распознал в ней своего врага.
Но часто я отбрасывал воспоминания и принуждал себя собраться с мыслями, иногда, прихрамывая, вышагивал взад-вперед, иногда просто ждал, когда в оконце залетит какое-нибудь насекомое и тогда, потехи ради, ловил его в кулак. Я планировал побег, но при сложившихся обстоятельствах считал его практически невозможным. Перебирая в уме отрывки из коричневой книги, я пытался приложить их к собственному жизненному опыту, дабы (насколько это возможно) вывести некую общую теорию человеческого поведения, которая пошла бы мне на пользу, окажись я на воле.
Ведь если мой лекарь, пожилой человек, мог по-прежнему гнаться за знанием, невзирая на уверенность в близкой смерти, не мог ли и я, чья смерть казалась еще более близкой, черпать утешение в уверенности, что она все же не так уж несомненна?
Итак, я анализировал поведение человека, с которым я заговорил у хижины больной девушки, и поступки других известных мне мужчин и женщин, стараясь подобрать ключ к их сердцам.
Но я так и не нашел ничего, что помогло бы мне сформулировать краткую формулу: «Мужчины и женщины поступают следующим образом потому-то и потому-то…» Не подходил ни один кусочек зазубренного металла – ни жажда власти, ни любовное вожделение, ни потребность самоутвердиться, ни стремление придать жизни пикантный привкус романтики. И все же я вывел один принцип, который в итоге назвал Первобытностью. Именно этот принцип, с моей точки зрения, применялся достаточно широко и если не лежал в основе поступка, то, по крайней мере, серьезно влиял на то, какую форму принимал конкретный поступок. Я бы сформулировал его так: «Поскольку доисторические культуры просуществовали в течение стольких хилиардов лет, они сформировали наше наследие таким образом, чтобы заставить нас поступать так, как если бы их условия наличествовали и сегодня».
Например, технологии, которые некогда позволили Балдандерсу следить за всеми поступками старейшины из приозерной деревни, обратились в прах уже многие тысячи лет назад; однако в течение эонов собственного существования они наложили на него своего рода чары, благодаря которым, не дожив до наших дней, все же сохранили определенную эффективность.
Так и все мы храним в себе призраки давно исчезнувших вещей, разрушенных городов и чудесных машин. Это ясно показывала история, которую я как-то раз прочитал Ионе, когда мы были в заключении (куда менее обременительном и в более многочисленной компании); и вот теперь, в зиккурате, я заново перечитал ее. Автору истории потребовался образ некоего морского чудовища, вроде Эребуса или Абайи, но в легендарном обрамлении. Поэтому он снабдил это чудовище головой в виде корабля – единственной видимой частью тела, ибо остальное скрывала вода. Таким образом существо перемещалось из протоплазменной реальности и становилось машиной, чего и требовал ритм мышления автора.
Развлекаясь подобными теориями, я постепенно понимал, что Водалус занял это древнее сооружение лишь на время. Как уже говорилось, лекаря я больше не видел, да и Агия с тех пор не навещала меня, но я часто слышал звуки торопливых шагов по коридору за дверью моей квартиры, а иногда до меня долетали и обрывки фраз, брошенных на бегу.
Всякий раз, когда раздавались эти голоса, я прикладывал незабинтованное ухо к обшивным доскам; в сущности, я часто предвкушал их, подолгу просиживая у стены в надежде подслушать часть разговора, который помог бы мне выяснить намерения Водалуса. Так как мои старания были тщетны, я не мог не думать о сотнях узников в нашей подземной темнице, которые наверняка прислушивались к моим шагам, когда я передавал их еду Дротту, и, должно быть, напрягали слух, силясь уловить фрагменты разговора, проникавшие из камеры Теклы в коридор и дальше – в их камеры, когда я навещал свою собеседницу.
А что же мертвые? По временам я думал о себе почти как о мертвеце. Разве там, глубоко под землей, не томятся они, миллионы и миллионы, в своих камерах, гораздо теснее, чем моя? Не существует области человеческой деятельности, где бы мертвые не превосходили численностью живых во много раз. Большинство прекрасных детей мертвы. Большинство солдат и трусов. Самые красивые женщины и самые ученые мужи – все они мертвы. Их тела покоятся в гробах и саркофагах, под сводами из грубого камня, повсюду, по всей земле. Их дух наводняет наш разум, уши изнутри прижимаются к нашим лбам. Кто скажет, как внимательно они прислушиваются к нашим разговорам и какого слова ждут?
27. ПЕРЕД ВОДАЛУСОМ
Наутро шестого дня моего заключения за мной пришли две женщины. Накануне я очень плохо спал. Одна из летучих мышей-кровососов, распространенных в этих северных джунглях, проникла через окно в мою камеру, и хотя мне удалось выгнать эту тварь и остановить кровотечение, она снова и снова возвращалась – думаю, влекомая запахом от моих ран. Даже теперь в зеленоватой полутьме с рассеянным светом мне всякий раз видится летучая мышь, подбирающаяся, как большой паук, а затем броском взлетающая в воздух.
Солнце только что встало, и, увидев меня бодрствующим, женщины удивились не меньше, чем я при их появлении. Они заставили меня встать, одна связала мне руки, другая приставила к горлу кинжал. Последняя тем не менее спросила, как заживает моя щека, добавив, что еще в день моего прибытия ей сообщили, будто я – симпатичный парень.
– Тогда я был почти так же близок к смерти, как теперь, – сказал я ей. Правда же заключалась в том, что, хотя контузия, полученная мною при крушении флайера, больше не давала о себе знать, лицо и нога все еще побаливали.
Женщины привели меня к Водалусу, но не куда-нибудь в зиккурат, где, как я смутно себе представлял, он бы торжественно восседал бок о бок с Теа, а на лужайку, с трех сторон окруженную мутно-зеленым водным потоком. Ожидая, пока Водалус покончит с другими делами, я отнюдь не сразу сообразил, что эта река течет на северо-восток, с чем я прежде никогда не сталкивался; судя по моим прошлым наблюдениям, все реки текли на юг или юго-запад, неизменно впадая в Гьолл, чей поток также стремился в юго-западном направлении.
Наконец Водалус кивнул в мою сторону, и меня подтолкнули вперед. Заметив, что я едва держусь на ногах, он приказал моим стражницам усадить меня у его ног, потом велел им отойти на такое расстояние, чтобы они не могли слышать наш разговор.
– Твое нынешнее появление не столь впечатляюще, как в тот раз, в лесу близ Нессуса, – произнес он. Я не мог не согласиться.
– Но, сьер, я и теперь явился как твой слуга. В точности, как при первой нашей встрече, когда я спас твою шею от топора. Если я предстал перед тобой в окровавленном тряпье и со связанными руками, то исключительно потому, что так ты обращаешься со своими слугами.
– Согласен, что стягивать тебе запястья – это легкий перебор, учитывая твое состояние. – Он едва заметно улыбнулся. – Тебе больно?
– Нет. Боль уже ушла.
– Тем не менее веревки больше не потребуются.
Водалус встал, вынул тонкое лезвие и, наклонившись ко мне, перерезал путы.
Я расправил плечи, и тут же будто тысячи иголок пронзили мне руки.
Усевшись на место, Водалус спросил меня, намерен ли я отблагодарить его.
– Ты никогда не благодарил меня, сьер. Вместо благодарности ты всучил мне монету. Кажется, у меня где-то завалялась одна. – Я стал шарить у себя в ташке в поисках денег, которыми расплатился со мной Гуазахт.
– Оставь ее при себе. Я собираюсь потребовать от тебя гораздо больше. Ты готов сказать мне, кто ты такой?
– Всегда готов, сьер. Я – Северьян, бывший подмастерье гильдии палачей.
– Всего лишь подмастерье этой гильдии и никто больше?
– Так точно.
Водалус вздохнул и улыбнулся, потом откинулся в кресле и снова вздохнул.
– Мой слуга Хильдегрин постоянно твердил, что ты – важная персона. Когда я спрашивал – почему, он путался в собственных предположениях, ни одно из которых не казалось мне убедительным. Я считал, что он пытается вытянуть из меня побольше серебра за необременительный шпионаж. И тем не менее он был прав.
– Я лишь однажды сыграл для тебя важную роль, сьер.
– Всякий раз при встрече ты напоминаешь мне, что когда-то спас мне жизнь. А знаешь ли ты, что Хильдегрин спас жизнь тебе? Именно он крикнул «Беги!» твоему противнику во время поединка в городе. Ведь ты упал, и тот парень мог заколоть тебя.
– Агия здесь? – спросил я. – Она бы постаралась убить тебя, если бы слышала это.
– Теперь нас никто не слышит. Можешь рассказать ей после, если хочешь. Она никогда не поверит тебе.
– На твоем месте я бы не был так уверен в этом. Он широко улыбнулся.
– Прекрасно, я передам тебя ей в руки. Тогда-то мы и увидим, кто из нас прав.
– Как тебе будет угодно.
Он отмахнулся от моего проявления покорности изящным движением руки.
– Думаешь, ты можешь загнать меня в тупик своей готовностью умереть? На самом деле ты предлагаешь мне простой выход из затруднительного положения. Твоя Агия явилась ко мне в сопровождении очень полезного чудотворца и попросила за его и свои услуги только одно – тебя, Северьяна из Ордена Взыскующих Истины и Покаяния. А теперь ты заявляешь, что ты – тот самый Северьян Палач и никто иной, и мне очень трудно отказать ей в ее требованиях.
– А кем я, по-твоему, должен быть?
– У меня есть или, точнее сказать, был самый лучший слуга в Обители Абсолюта. Ты наверняка его знаешь, ведь именно ему ты передал мое послание. – Водалус помолчал и улыбнулся. – Неделю или около того назад мы получили от него весть. Разумеется, сообщение не было открыто адресовано мне, но не так давно я позаботился, чтобы он знал о нашем местонахождении, да и мы обретались неподалеку. И знаешь, о чем он доложил? Я покачал головой.
– Странно, ведь ты был рядом в это время. Он сказал, что находится в разбитом флайере… вместе с Автархом. Он был бы полным идиотом, если б послал такое сообщение в ординарной ситуации, ведь он выдал свои координаты, хотя не мог не знать, что оказался в нашем тылу.
– Значит, ты состоишь в асцианской армии?
– Да, мы проворачиваем для них некоторые разведывательные операции. Вижу, тебя смущает то, что Агия и ее чудотворец убили нескольких асцианских солдат, когда явились за тобой. Не стоит беспокоиться об этом. Хозяева тех солдат ценят их еще меньше, чем я, а времени на переговоры не оставалось.
– Однако Автарха они не захватили. – Я не особо искусный лжец, но, думаю, я был слишком изнурен, чтобы Водалус смог что-либо прочитать на моем лице.
Он подался вперед, на миг его глаза засверкали так, будто в глубине зрачков зажглись свечи.
– Он был там! Замечательно. И ты его видел. Ты летел вместе с ним в королевском флайере. Я снова кивнул.
– Видишь ли, как ни смешно это звучит, но я опасался, что он – это ты. Никогда нельзя заранее знать. Один Автарх умирает, и его место занимает другой; этот новый может править полстолетия, а может – всего пару недель. Итак, на флайере вас было трое? Не больше?
– Нет, не больше.
– Что собой представляет Автарх? Расскажи как можно подробнее.
Я подчинился, описав внешность доктора Талоса, когда он появлялся в этой роли.
– Значит, ему удалось вырваться как от созданий чудотворца, так и от асциан? Или последние все же схватили его? А может, эта женщина и ее любовник приберегли его для себя?
– Я же сказал, что асциане не добрались до него. Водалус снова улыбнулся, но сверкающие глаза и искривленный рот выдали его горечь.
– Видишь ли, – повторил он, – я уже было решил, что это ты. У нас есть слуга, но он страдает от раны в голове и пребывает в сознании лишь эпизодически. Боюсь, очень скоро его не станет. Но он всегда говорит мне правду, и Агия утверждает, что с ним был только ты.
– Значит, ты думаешь, что я – Автарх? Нет, это не так.
– Но за последнее время ты сильно изменился.
– Ведь ты сам дал мне альзабо и жизнь шатлены Теклы. Я любил ее. Неужели ты думал, что, вкусив ее сущность, я останусь прежним? Она постоянно со мной, и поэтому я – это двое в одном теле. Но я – не Автарх, в чьем теле целая тысяча.
Водалус ничего не ответил, но прикрыл глаза, будто боялся, что я увижу их пламя. Тишина нарушалась лишь плеском речной воды и приглушенными голосами вооруженных мужчин и женщин, сгрудившихся в сотне шагов от нас и время от времени поглядывавших в нашу сторону. Перелетавший с дерева на дерево попугай неожиданно издал пронзительный крик.
– Я по-прежнему готов служить тебе, – сказал я Водалусу, – если ты позволишь. – Я не был уверен в фальшивости этих слов, пока они не сорвались с моих губ, и потому растерялся, силясь понять, как то, что прежде казалось правдой для Теклы и Северьяна, теперь обернулось для меня ложью.
– «Автарх, в чьем теле целая тысяча», – слово в слово повторил Водалус за мной. – Верно, но сколь немногие из нас знают об этом.
28. НА МАРШЕ
Сегодня, в последний раз перед грядущим отъездом из Обители Абсолюта, я принимал участие в торжественной религиозной церемонии. Подобные ритуалы распределяют по семи ступеням в зависимости от их значения, или, как выражаются гептархии, «трансцендентности» – о чем я и не подозревал в те времена, о которых только что вел речь. К нижнему уровню – то есть уровню Аспирации – относятся обычные проявления благочестия, включая молитвы, читаемые в уединении, манипуляции с каменной пирамидкой и так далее. Общие собрания и публичные молебны, которые в детстве ассоциировались у меня со всей организованной религией, на самом деле составляют второй уровень, называемый уровнем Интеграции. Сегодняшняя служба принадлежала к седьмому и наивысшему – уровню Ассимиляции.
В соответствии с принципом цикличности большая часть приобретений, собранных в процессе продвижения через первые шесть уровней, теперь потеряла свою актуальность. Никакой музыки не было, и богатые ризы уровня Убежденности уступили место накрахмаленным рясам, чьи скульптурные складки придавали нам вид оживших статуй. Мы больше не можем проводить церемонию, как прежде, окутанные сияющим поясом галактики; но для достижения максимально близкого эффекта поле тяготения Урса было удалено из базилики. Я испытывал совершенно новое ощущение и, хоть страха не было и в помине, снова вспомнил ту ночь, проведенную в горах, когда мне казалось, что я вот-вот выпаду из нашего мира; завтра мне предстоит пережить это наяву. По временам потолок оборачивался полом или же (что гораздо больше смущало меня) стена превращалась в потолок, и, глядя вверх через открытые окна, можно было видеть травянистый горный склон, отвесно вздымавшийся к небу и в бесконечность. При всей своей необычности это зрелище было не менее подлинным, чем привычный для человеческого глаза пейзаж.
Каждый из нас стал солнцем, круглые черепа цвета слоновой кости превратились в наши планеты. Я сказал, что мы обходились без музыки, но это не совсем верно. Вращаясь вокруг нас, черепа издавали еле слышный мелодичный свист и гул, вызванный потоками воздуха, струившимися сквозь глазницы и челюсти. Те, чьи орбиты представляли собой округлость, пели практически на одной ноте, с незначительным отклонением при вращении вокруг собственной оси; голоса других на эллиптических орбитах то прибывали, то понижались – поднимались по мере приближения ко мне и переходили в низкий стон при удалении.
Не глупо ли усматривать лишь смерть в этих пустых глазницах и белых, как мрамор, сферах? Как много среди них наших друзей? Коричневая книга, с которой я зашел так далеко, единственный предмет среди взятых мною из Башни Сообразности, что остался со мной по сей день, была переплетена, напечатана и задумана мужчинами и женщинами с такими вот костлявыми лицами. И мы в водовороте их голосов, от имени тех, кто есть прошлое, предлагали себя и настоящее сверкающему свету Нового Солнца.
И все же в тот момент, окруженный самыми многозначительными и величественными символами, я не мог не задуматься над тем, насколько иной была действительность, когда на следующий день после моей беседы с Водалусом мы покинули зиккурат и неделю, а то и больше двигались походным порядком (я – под охраной шести женщин, которым периодически приходилось меня нести) через зловонные джунгли. Я не знал – да и теперь не ведаю, – скрывались ли мы от армии Содружества или от асциан, бывших союзников Водалуса. Возможно, мы просто стремились соединиться с основными силами повстанцев. Мои стражницы жаловались на влагу, капавшую с деревьев и словно кислота разъедавшую их оружие и доспехи, а также на удушливую жару;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33