волнует юная плоть, а не ее конкретный носитель, то есть упругая девичья грудь, твердеющие от ласк соски, млеющее в твоих руках юное тело и как конечная цель — мускулистое, влажное, алчущее влагалище. Нет, это была конкретная страсть к конкретному объекту: к Лене. Хоть подзавожусь иногда от самых неожиданных вещей — к примеру, органная музыка действует на меня почище любого порно, но такое со мной впервые — чтобы встал на пейзаж! А по сути, не на пейзаж, а на воспоминание. Именно здесь у нас впервые с ней все произошло, и потом еще несколько раз — с самой роскошной постелью не сравнить! Над тобой небо, вокруг волшебные запахи, слияние полное, как никогда: с любимой, с землей, со всей вселенной.
Возвращался домой поздно, усталый, вымотанный, выжатый как лимон и, как ни странно, успокоенный. Или у меня больше не осталось физических сил на эмоции? Или они изверглись вместе со спермой?
В окнах у нас горел свет.
Не дожидаясь лифта, взлетел на пятый этаж.
Танюша бросилась мне на шею, а Лена как ни в чем не бывало сообщила:
— Тебе звонили из России. Какой-то Борис Павлович. Просил срочно перезвонить.
Тут меня наконец осенило — все эти дни она пряталась не от меня, а от своего братца. Вспомнил подозрительных типов, которые околачивались у дома и которых я приметил краем глаза, но не придал должного значения. А ссора со мной — всего лишь повод, и, только дождавшись, чтоб он улетел, вышла из подполья.
Это ее я приметил в аэропорту — не было еще случая, чтоб я ее с кем спутал. Я выслеживал ее, а она — своего братца, пока не убедилась, что улетел.
Все встало с ног на голову. Я уже ничего больше не понимал.
Единственная теперь зацепка — Борис Павлович. Не терпелось связаться с ним — там как раз утро. Решил дождаться завтра и позвонить с работы — без свидетелей.
В ту ночь нам снова было хорошо, как в первые дни нашей близости. Мы истосковались друг без друга. Ставлю местоимение «мы» — нисколько в ту ночь не сомневался. Но уже после разговора с Борисом Павловичем сомнения захлестнули меня с новой силой. И так с ней всегда! Заколдованный круг какой-то.
Недели через две после нашей встречи в Нью-Йорке мадемуазель Юго объявилась снова — сообщила по телефону, что неподалеку от Сент-Джон к берегу прибило труп молодой женщины двухмесячной приблизительно давности, и предложила немедленно прибыть для опознания. Мгновенно вспомнил двух русских, которых встретил в кемпграунде.
Прежде был уверен, что утопших выносит на берег через день-другой. Труп застрял в коряге милях в тридцати от Фанди — могло отнести волной, по мнению мадемуазель Юго. Отменив классы в Куинс-колледже и вызвав беби-ситтершу (студентка-негритянка на моем курсе «Два Набокова»), вылетел в Нью-Брансуик.
Заехал сначала в Фанди, спустился к воде, на меня, понятно, нахлынули воспоминания. Еще бы — именно здесь я видел ее в последний раз. В ночь перед исчезновением у нас состоялся крутой разговор — Лена во всем созналась. Передо мной открылась бездна, о которой я и предположить не мог. Все прежние подозрения — детские сказки по сравнению с тем, что узнал той ночью. Иногда мне казалось, что сплю и весь этот кошмар мне снится — как будто забыл смыть соль после океана. Мне еще надо набраться мужества, чтобы пересказать ее признания. Предпочел бы не знать ничего, клял себя за любопытство. Боюсь собственных слов — будто ее историю еще можно изменить, пока она не скреплена письменным словом. Так Танюша, совсем еще малюткой, закрывала ручками глазки — и думала, что спряталась. Я и есть ребенок, точнее, был им, пока не узнал ее тайну, которой сам домогался. О если б мне отказала память!
Лена исчезла на следующий день после ночного разговора. Во время утренней прогулки мы крупно повздорили, Танюша свидетель. Что она думает обо мне? И что — о Лене? Считает меня убийцей и тем не менее защищает? Океан в тот день сошел с ума, волны дыбились, грохот от их ударов о прибрежные скалы стоял пушечный, все было как на войне. Обезумев, низко над водой носились чайки, крича и стеная.
На этот раз океан спокоен. Время отлива: природа отступает, чтобы бросить на себя взгляд со стороны. Первозданный образ природы, первый день творения. Ну, второй-третий… По обнажившемуся илистому дну с ведрами и лопатами ходят сборщики моллюсков в высоких, по пояс, резиновых сапогах, а вокруг летают их соперники, черноголовые канадские чайки, и тревожно голосят.
Вдали приметил какую-то странную груду, а приблизившись, увидел, что шевелится. Оказалось — чайка: безнадежно запуталась в рыбачьем неводе. Вся мокрая, измазанная в чем-то, она билась в сети, как рыба, за которой скорее всего и нырнула, в надежде на халяву. Завидев меня, прекратила борьбу и глядела каким-то понимающим, как принято говорить, человечьим взглядом. Пусть и отходняк, но я все-таки вытащил швейцарский нож, который всюду таскаю с тех пор, как Лена повадила меня к сбору грибов, разрезал сеть и долго возился, чтобы вызволить подранка. Тяжело дыша, чайка неловко поковыляла прочь, попыталась взлететь, но рухнула, растопырив правое крыло. «Не жилец», —решил я. Однако со второй попытки чайке удалось взлететь — держалась сначала низко над волнами, а потом, тяжело ударяя по воздуху крыльями, набрала высоту, и я потерял ее вскоре из виду. Эпизод этот несколько поднял настроение. Чего мне меньше всего хотелось теперь, так это глядеть на разбухший от двухмесячного пребывания в воде женский труп, кем бы он ни был прежде.
— Вам знакомо такое понятие, как corpus delicti? — спросила мадемуазель Юго.
Предпочел услышать ее объяснение, чем рыться в запасниках моей стареющей памяти.
— Дословно: тело преступления. То есть совокупность улик. Какие бы подозрения ни были у следствия, пусть даже доказательства, обвинение в убийстве не может быть предъявлено, пока не найден труп.
— Вы подозреваете меня в убийстве? — сделал я большие глаза.
— Такая возможность не исключена. Даже очевидное самоубийство мы расследуем сначала как убийство. На всякий случай. Вы видели ее последним. Это в детективах убийцей оказывается наименее подозрительный. По принципу головоломки. В жизни — наоборот. Короче, считаю нужным вас предупредить.
Ничего не оставалось, как поблагодарить ее. Она повела меня в полицейский морг, пояснив по пути, что копы называют его «Сибирью». Меня как резануло—начало и конец ее жизни сошлись вдруг в одном этом слове. Вот кто самый великий в мире насмешник — случай, раскидавший на нашем пути аналогии и символы.
В морге и в самом деле холодновато. По стенам — морозильные камеры с маленькими дверцами, а в них круглые окошечки — похоже на сушилки в прачечных. Сопровождавший нас крючконосый патологоанатом открыл одну дверцу — оттуда повалил пар, потянуло холодом. Неслышно, на роликах, выскользнули носилки. Крючконос откинул простыню — распухшее голое тело желтого цвета, с проступающими на нем фиолетовыми пятнами, с биркой на большом пальце ноги — образ смерти более правдоподобный, чем скелетина с косой. Зрелище скорее жалкое, чем пугающее. Вспомнил почему-то капуцинскую часовню на Изоле Тиберине в Риме с обращением мумифицированных покойников к пока еще живым, которое приковало к себе Лену: «Тем, что ты есть сейчас, мы уже были, а тем, что мы теперь, ты еще будешь».
Повернулся к мадемуазель Юго, чтобы поделиться с ней впечатлениями, но она смотрела не на труп, а на меня, пытательно следя за выражением моего лица, по которому, надеюсь, судить было не о чем. Решил воздержаться от общефилософских замечаний и повернулся обратно к трупу.
Голова разбита напрочь, сплошное месиво, из которого кое-где торчали волосы, заплетенные водорослями.
Патологоанатом заверил меня, предъявляя тело, что женщина была еще жива, когда оказалась в воде, хотя, возможно, без сознания, но человек и в бесчувственном состоянии продолжает дышать: в легких и в левой части сердца обнаружена вода. Тело найдено голым, но это дело не рук человеческих, а морских волн, которые содрали с покойницы одежду. Голова избита о прибрежные камни, а те зубы, что не пострадали от механических повреждений, вымыты водой, что обессмысливает обращение к дантисту. Как и к дак-тилоскописту, но это уже работа морских стервятников: пальцы, в частности, были обкусаны сообщниками преступника, если таковой в данном деле имеется, — крабами; эпидермис безвозвратно утрачен, процесс идентификации затруднителен. Вспомнил, как пытался отучить Лену от дурной привычки — обкусывала ногти до мяса, когда нервничала. И когда не нервничала. Или всегда нервничала? В любом случае крабы — сообщники не только преступника, но и жертвы, если за ней водилась подобная привычка.
Глядя на разбухшее, облепленное песком и водорослями, объеденное морскими хищниками, обезображенное и неузнаваемое, скорее уже морское, чем земное, существо, мысленно сужал, уменьшал его до изначальных размеров — требовалась работа воображения, чтобы по этой вздутой от воды бесформенности представить конкретную женщину. Никогда мне не понять, что движет некрофилом. Или его возбуждают исключительно свежие трупы?
— Убийство, самоубийство либо случайное падение со скалы — сказать трудно, — просвещал нас с мадемуазель Юго хозяин трупохранилища, предоставляя нам выбор. — Если даже падению предшествовала борьба, то следов на «плывунчике» обнаружить не удалось. — И тут же извинился за профессиональный сленг: — Я имел в виду — на всплывшем трупе. Во-первых, фактор времени — тело пробыло в воде как минимум два месяца, а во-вторых, факт падения с большой высоты. Ни цвета глаз, которые разложились, ни цвета волос, которые выпали. С уверенностью можно сказать, что это молодая белокожая женщина. Скорее все-таки блондинка, судя по остаткам волосяного покрова на теле. Точно можно судить о росте — пять футов шесть дюймов.
— Совпадает, — встряла мамзель.
— Что касается возраста, то лет двадцать пять плюс-минус пара лет.
— Лене как раз и было двадцать пять, — сказал я.
— Что мы хотели у вас узнать, так это особые приметы. Если они были. — И мадемуазель Юго глянула на меня вопросительно.
Любой труп не имеет никакого отношения к живому человеку, а тем более этот вздутый, деформированный, неузнаваемый и не сопоставимый ни с одной живой душой на свете. Дико было представить, что эта засоленная человеко-туша была когда-то моей женой и принадлежала мне, если только ее обычно вялые ответные реакции можно счесть знаком принадлежности и собственности. Да и о какой собственности может идти речь после ее ночной исповеди! Всем и никому — вот как бы определил ее сексуальную принадлежность. В ее случае более индивидуальная сексхарактеристика невозможна. Что же касается особых примет, то я вспомнил россыпь родинок у нее меж грудей, прививку от оспы на правом предплечье, шрам в паху от операции аппендицита в детстве — и тут же почувствовал их форму и даже вкус на губах, словно покрывал поцелуями мгновение назад.
Крючконосый прозектор тем временем доступно объяснял, что и как меняется в теле в таких случаях. Как человек, у которого еще не совсем остыло любопытство к миру, прослушал его лекцию внимательно, пусть она уже не могла повлиять на мой ответ, который через несколько минут так удивит мадемуазель Юго, предупредившей меня о corpus delicti. Зачем она это сделала? Из симпатии к потенциальному убийце? Конечно, я понимал, к каким последствиям могут привести мои слова, но выбор у меня невелик. Точнее, никакого. Мог признать в этом трупе Лену, поставив себя в довольно сложное положение, а мог — не признать и, положившись на случай, ждать второго пришествия, когда волны выкинут на берег еще одну свою добычу. В сложившейся ситуации я должен исходить только из своих интересов, из собственной выгоды, тем более мадемуазель Юго не давила на меня, предоставив — в известных пределах — свободу выбора.
Вгляделся внимательнее в то, что когда-то, всего два месяца назад, было молодой женщиной, и обнаружил под левой пудью расползшееся пятно. Не бывшая ли это родинка? — спросил я. Судмедэксперт подтвердил. Тогда я сказал, что как раз в этом месте у моей жены тоже было родимое пятно. Уверен ли я? Посомневавшись для вида, сказал, что, хоть стопроцентной уверенности у меня нет, склоняюсь к тому, что это Лена: рост, возраст, родинка. Тут же поправился:
— Труп Лены.
Только произнес, передернуло от собственных слов. Будь суевернее, никогда бы не решился.
— Теперь, ввиду наличия corpus delicti, вы меня арестуете? — поинтересовался я у мадемуазель Юго.
— Вы этого хотите? — подивилась мамзель. — Не пойму, зачем вам?
— Так я арестован или нет?
— Видите ли, — уклончиво сказала мадемуазель Юго, — само ваше желание быть арестованным кажется мне странным, если не подозрительным.
— У меня такого желания нет. Я не мазохист, не самоед.
— Вы признали в трупе свою жену, хотя по всем параметрам труп неузнаваем.
— А родинка?
— Мало ли. Да и где гарантия, что вы сказали правду о родинке? А спросить больше некого.
«Как это некого!» — чуть не вырвалось, а вслух произнес:
— Если труп неузнаваем, зачем вы меня сюда вызвали?
— Потому и вызвали. Чтобы проверить — признаете вы в неузнаваемом, полуразложившемся трупе жену или нет?
— К чему все эти игры? — поморщился я.
— Вот это как раз мне и интересно.
— Ничем не могу помочь.
— Не можете или не хотите?
— Не обязан.
— Не обязаны, — согласилась мадемуазель Юго и развела руками. — Да, забыла сообщить — утопленница была беременна.
— В трупе обнаружен трехмесячный фетус, — подтвердил патологоанатом.
Голову даю на отсечение, что адреналин в этот момент подскочил у меня в крови, — неопознанный труп, невостребованное тело, а тут еще фетус! Но я и виду не подал.
— Тем более жаль, — сказал я.
— Что странно — у вас нет никакой реакции на смерть жены, — добавила мадемуазель Юго.
— И не считаю нужным ее симулировать. Сызмальства терпеть не могу театр — за версту несет фальшью. Да и какой из меня актер? Увольте — напускать на себя эмоции не стану. Если нас что и связывало последнее время, так только взаимное раздражение и рутинные скандалы. Это, однако, ровным счетом ничего не значит. К примеру, у нас с вами тоже натянутые отношения, но, как вы догадываетесь, я не собираюсь вас тюкнуть. Спасибо за corpus delicti, а я вам, в свою очередь, хочу напомнить о еще одном юридическом термине: презумпция невиновности. Я свободен?
— Свободны. Но не от подозрений.
— Я не убивал Лену.
— Убийства бывают разные, — неопределенно сказала мадемуазель Юго, сверля меня взглядом сквозь окуляры. — Умышленные и непредумышленные, сознательные и бессознательные, прямые и замаскированные. Есть еще множество других возможностей. Скажем, заговор.
— Заговор?
Мамзель не ответила на мой вопрос, предоставив самому отгадать, к чему она клонит и что разумеет под словом «заговор».
— Как насчет похорон? Через несколько дней вы сможете забрать тело.
— Я предпочел бы где-нибудь здесь, — сказал я, поражаясь собственному бесчувствию.
Домой возвратился поздно, но моя Танюша не спала — дожидалась. Как только спровадил беби-ситтершу, Танюша тут же спросила:
— Ты видел маму?
Мне стало как-то не по себе — тут же вспомнил беременный труп. Как рассказать обо всем Танюше, как подготовить мою малышку к смерти Лены? И тут только до меня дошло, что Танюша не могла знать о трупе, а говорила о живой Лене, уверенная, что та жива. И это несмотря на то что сама говорила мадемуазель Юго!
— Откуда ты взяла? Я ее не видел.
— Но ты был там, где она исчезла!
— Ты что, думаешь, мама эти два месяца гуляла в лесу и собирала ягоды с грибами? Так бывает только в сказках.
— А как же, когда она заблудилась в лесу маленькой?
— Несколько дней, а не два месяца.
— Но она вернется к нам?
Что мне ей ответить? Я мог бы, конечно, сказать, что «нет, никогда» или более обтекаемо «не знаю», но не посмел лишать мою дочурку толики надежды:
— Рано или поздно. Я надеюсь. А сейчас пора спать. Танюша тут же заснула, а я, хоть и принял лошадиную дозу снотворного, вертелся несколько часов кряду, а под утро мне приснилась беременная Лена в виде русалки, с косами и вплетенными в них водорослями. Она тянула ко мне руки и молила не убивать ее второй раз, а я все наступал и наступал, и внизу за ней буйствовал океан. В конце концов я столкнул ее со скалы, но в последний момент увидел, что это не Лена, а мадемуазель Юго. Экий бред! У Лены никогда не было кос — длинные, ниспадающие на плечи волосы: как стадо коз, спускающееся с горы, сказал бы анонимный автор всемирно известного произведения, если только это не ав-торша. А у мадемуазель Юго короткая прическа «под мальчика». И при чем здесь мадемуазель Юго! Не пора ли обратиться к психиатру?
6
Итак, на чем мы остановились в мемуарной части? Ах да, звонок Бориса Павловича.
Должен сказать, что избрал для своего рассказа трудную форму и теперь боюсь не справиться — ведь я не профессиональный литератор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Возвращался домой поздно, усталый, вымотанный, выжатый как лимон и, как ни странно, успокоенный. Или у меня больше не осталось физических сил на эмоции? Или они изверглись вместе со спермой?
В окнах у нас горел свет.
Не дожидаясь лифта, взлетел на пятый этаж.
Танюша бросилась мне на шею, а Лена как ни в чем не бывало сообщила:
— Тебе звонили из России. Какой-то Борис Павлович. Просил срочно перезвонить.
Тут меня наконец осенило — все эти дни она пряталась не от меня, а от своего братца. Вспомнил подозрительных типов, которые околачивались у дома и которых я приметил краем глаза, но не придал должного значения. А ссора со мной — всего лишь повод, и, только дождавшись, чтоб он улетел, вышла из подполья.
Это ее я приметил в аэропорту — не было еще случая, чтоб я ее с кем спутал. Я выслеживал ее, а она — своего братца, пока не убедилась, что улетел.
Все встало с ног на голову. Я уже ничего больше не понимал.
Единственная теперь зацепка — Борис Павлович. Не терпелось связаться с ним — там как раз утро. Решил дождаться завтра и позвонить с работы — без свидетелей.
В ту ночь нам снова было хорошо, как в первые дни нашей близости. Мы истосковались друг без друга. Ставлю местоимение «мы» — нисколько в ту ночь не сомневался. Но уже после разговора с Борисом Павловичем сомнения захлестнули меня с новой силой. И так с ней всегда! Заколдованный круг какой-то.
Недели через две после нашей встречи в Нью-Йорке мадемуазель Юго объявилась снова — сообщила по телефону, что неподалеку от Сент-Джон к берегу прибило труп молодой женщины двухмесячной приблизительно давности, и предложила немедленно прибыть для опознания. Мгновенно вспомнил двух русских, которых встретил в кемпграунде.
Прежде был уверен, что утопших выносит на берег через день-другой. Труп застрял в коряге милях в тридцати от Фанди — могло отнести волной, по мнению мадемуазель Юго. Отменив классы в Куинс-колледже и вызвав беби-ситтершу (студентка-негритянка на моем курсе «Два Набокова»), вылетел в Нью-Брансуик.
Заехал сначала в Фанди, спустился к воде, на меня, понятно, нахлынули воспоминания. Еще бы — именно здесь я видел ее в последний раз. В ночь перед исчезновением у нас состоялся крутой разговор — Лена во всем созналась. Передо мной открылась бездна, о которой я и предположить не мог. Все прежние подозрения — детские сказки по сравнению с тем, что узнал той ночью. Иногда мне казалось, что сплю и весь этот кошмар мне снится — как будто забыл смыть соль после океана. Мне еще надо набраться мужества, чтобы пересказать ее признания. Предпочел бы не знать ничего, клял себя за любопытство. Боюсь собственных слов — будто ее историю еще можно изменить, пока она не скреплена письменным словом. Так Танюша, совсем еще малюткой, закрывала ручками глазки — и думала, что спряталась. Я и есть ребенок, точнее, был им, пока не узнал ее тайну, которой сам домогался. О если б мне отказала память!
Лена исчезла на следующий день после ночного разговора. Во время утренней прогулки мы крупно повздорили, Танюша свидетель. Что она думает обо мне? И что — о Лене? Считает меня убийцей и тем не менее защищает? Океан в тот день сошел с ума, волны дыбились, грохот от их ударов о прибрежные скалы стоял пушечный, все было как на войне. Обезумев, низко над водой носились чайки, крича и стеная.
На этот раз океан спокоен. Время отлива: природа отступает, чтобы бросить на себя взгляд со стороны. Первозданный образ природы, первый день творения. Ну, второй-третий… По обнажившемуся илистому дну с ведрами и лопатами ходят сборщики моллюсков в высоких, по пояс, резиновых сапогах, а вокруг летают их соперники, черноголовые канадские чайки, и тревожно голосят.
Вдали приметил какую-то странную груду, а приблизившись, увидел, что шевелится. Оказалось — чайка: безнадежно запуталась в рыбачьем неводе. Вся мокрая, измазанная в чем-то, она билась в сети, как рыба, за которой скорее всего и нырнула, в надежде на халяву. Завидев меня, прекратила борьбу и глядела каким-то понимающим, как принято говорить, человечьим взглядом. Пусть и отходняк, но я все-таки вытащил швейцарский нож, который всюду таскаю с тех пор, как Лена повадила меня к сбору грибов, разрезал сеть и долго возился, чтобы вызволить подранка. Тяжело дыша, чайка неловко поковыляла прочь, попыталась взлететь, но рухнула, растопырив правое крыло. «Не жилец», —решил я. Однако со второй попытки чайке удалось взлететь — держалась сначала низко над волнами, а потом, тяжело ударяя по воздуху крыльями, набрала высоту, и я потерял ее вскоре из виду. Эпизод этот несколько поднял настроение. Чего мне меньше всего хотелось теперь, так это глядеть на разбухший от двухмесячного пребывания в воде женский труп, кем бы он ни был прежде.
— Вам знакомо такое понятие, как corpus delicti? — спросила мадемуазель Юго.
Предпочел услышать ее объяснение, чем рыться в запасниках моей стареющей памяти.
— Дословно: тело преступления. То есть совокупность улик. Какие бы подозрения ни были у следствия, пусть даже доказательства, обвинение в убийстве не может быть предъявлено, пока не найден труп.
— Вы подозреваете меня в убийстве? — сделал я большие глаза.
— Такая возможность не исключена. Даже очевидное самоубийство мы расследуем сначала как убийство. На всякий случай. Вы видели ее последним. Это в детективах убийцей оказывается наименее подозрительный. По принципу головоломки. В жизни — наоборот. Короче, считаю нужным вас предупредить.
Ничего не оставалось, как поблагодарить ее. Она повела меня в полицейский морг, пояснив по пути, что копы называют его «Сибирью». Меня как резануло—начало и конец ее жизни сошлись вдруг в одном этом слове. Вот кто самый великий в мире насмешник — случай, раскидавший на нашем пути аналогии и символы.
В морге и в самом деле холодновато. По стенам — морозильные камеры с маленькими дверцами, а в них круглые окошечки — похоже на сушилки в прачечных. Сопровождавший нас крючконосый патологоанатом открыл одну дверцу — оттуда повалил пар, потянуло холодом. Неслышно, на роликах, выскользнули носилки. Крючконос откинул простыню — распухшее голое тело желтого цвета, с проступающими на нем фиолетовыми пятнами, с биркой на большом пальце ноги — образ смерти более правдоподобный, чем скелетина с косой. Зрелище скорее жалкое, чем пугающее. Вспомнил почему-то капуцинскую часовню на Изоле Тиберине в Риме с обращением мумифицированных покойников к пока еще живым, которое приковало к себе Лену: «Тем, что ты есть сейчас, мы уже были, а тем, что мы теперь, ты еще будешь».
Повернулся к мадемуазель Юго, чтобы поделиться с ней впечатлениями, но она смотрела не на труп, а на меня, пытательно следя за выражением моего лица, по которому, надеюсь, судить было не о чем. Решил воздержаться от общефилософских замечаний и повернулся обратно к трупу.
Голова разбита напрочь, сплошное месиво, из которого кое-где торчали волосы, заплетенные водорослями.
Патологоанатом заверил меня, предъявляя тело, что женщина была еще жива, когда оказалась в воде, хотя, возможно, без сознания, но человек и в бесчувственном состоянии продолжает дышать: в легких и в левой части сердца обнаружена вода. Тело найдено голым, но это дело не рук человеческих, а морских волн, которые содрали с покойницы одежду. Голова избита о прибрежные камни, а те зубы, что не пострадали от механических повреждений, вымыты водой, что обессмысливает обращение к дантисту. Как и к дак-тилоскописту, но это уже работа морских стервятников: пальцы, в частности, были обкусаны сообщниками преступника, если таковой в данном деле имеется, — крабами; эпидермис безвозвратно утрачен, процесс идентификации затруднителен. Вспомнил, как пытался отучить Лену от дурной привычки — обкусывала ногти до мяса, когда нервничала. И когда не нервничала. Или всегда нервничала? В любом случае крабы — сообщники не только преступника, но и жертвы, если за ней водилась подобная привычка.
Глядя на разбухшее, облепленное песком и водорослями, объеденное морскими хищниками, обезображенное и неузнаваемое, скорее уже морское, чем земное, существо, мысленно сужал, уменьшал его до изначальных размеров — требовалась работа воображения, чтобы по этой вздутой от воды бесформенности представить конкретную женщину. Никогда мне не понять, что движет некрофилом. Или его возбуждают исключительно свежие трупы?
— Убийство, самоубийство либо случайное падение со скалы — сказать трудно, — просвещал нас с мадемуазель Юго хозяин трупохранилища, предоставляя нам выбор. — Если даже падению предшествовала борьба, то следов на «плывунчике» обнаружить не удалось. — И тут же извинился за профессиональный сленг: — Я имел в виду — на всплывшем трупе. Во-первых, фактор времени — тело пробыло в воде как минимум два месяца, а во-вторых, факт падения с большой высоты. Ни цвета глаз, которые разложились, ни цвета волос, которые выпали. С уверенностью можно сказать, что это молодая белокожая женщина. Скорее все-таки блондинка, судя по остаткам волосяного покрова на теле. Точно можно судить о росте — пять футов шесть дюймов.
— Совпадает, — встряла мамзель.
— Что касается возраста, то лет двадцать пять плюс-минус пара лет.
— Лене как раз и было двадцать пять, — сказал я.
— Что мы хотели у вас узнать, так это особые приметы. Если они были. — И мадемуазель Юго глянула на меня вопросительно.
Любой труп не имеет никакого отношения к живому человеку, а тем более этот вздутый, деформированный, неузнаваемый и не сопоставимый ни с одной живой душой на свете. Дико было представить, что эта засоленная человеко-туша была когда-то моей женой и принадлежала мне, если только ее обычно вялые ответные реакции можно счесть знаком принадлежности и собственности. Да и о какой собственности может идти речь после ее ночной исповеди! Всем и никому — вот как бы определил ее сексуальную принадлежность. В ее случае более индивидуальная сексхарактеристика невозможна. Что же касается особых примет, то я вспомнил россыпь родинок у нее меж грудей, прививку от оспы на правом предплечье, шрам в паху от операции аппендицита в детстве — и тут же почувствовал их форму и даже вкус на губах, словно покрывал поцелуями мгновение назад.
Крючконосый прозектор тем временем доступно объяснял, что и как меняется в теле в таких случаях. Как человек, у которого еще не совсем остыло любопытство к миру, прослушал его лекцию внимательно, пусть она уже не могла повлиять на мой ответ, который через несколько минут так удивит мадемуазель Юго, предупредившей меня о corpus delicti. Зачем она это сделала? Из симпатии к потенциальному убийце? Конечно, я понимал, к каким последствиям могут привести мои слова, но выбор у меня невелик. Точнее, никакого. Мог признать в этом трупе Лену, поставив себя в довольно сложное положение, а мог — не признать и, положившись на случай, ждать второго пришествия, когда волны выкинут на берег еще одну свою добычу. В сложившейся ситуации я должен исходить только из своих интересов, из собственной выгоды, тем более мадемуазель Юго не давила на меня, предоставив — в известных пределах — свободу выбора.
Вгляделся внимательнее в то, что когда-то, всего два месяца назад, было молодой женщиной, и обнаружил под левой пудью расползшееся пятно. Не бывшая ли это родинка? — спросил я. Судмедэксперт подтвердил. Тогда я сказал, что как раз в этом месте у моей жены тоже было родимое пятно. Уверен ли я? Посомневавшись для вида, сказал, что, хоть стопроцентной уверенности у меня нет, склоняюсь к тому, что это Лена: рост, возраст, родинка. Тут же поправился:
— Труп Лены.
Только произнес, передернуло от собственных слов. Будь суевернее, никогда бы не решился.
— Теперь, ввиду наличия corpus delicti, вы меня арестуете? — поинтересовался я у мадемуазель Юго.
— Вы этого хотите? — подивилась мамзель. — Не пойму, зачем вам?
— Так я арестован или нет?
— Видите ли, — уклончиво сказала мадемуазель Юго, — само ваше желание быть арестованным кажется мне странным, если не подозрительным.
— У меня такого желания нет. Я не мазохист, не самоед.
— Вы признали в трупе свою жену, хотя по всем параметрам труп неузнаваем.
— А родинка?
— Мало ли. Да и где гарантия, что вы сказали правду о родинке? А спросить больше некого.
«Как это некого!» — чуть не вырвалось, а вслух произнес:
— Если труп неузнаваем, зачем вы меня сюда вызвали?
— Потому и вызвали. Чтобы проверить — признаете вы в неузнаваемом, полуразложившемся трупе жену или нет?
— К чему все эти игры? — поморщился я.
— Вот это как раз мне и интересно.
— Ничем не могу помочь.
— Не можете или не хотите?
— Не обязан.
— Не обязаны, — согласилась мадемуазель Юго и развела руками. — Да, забыла сообщить — утопленница была беременна.
— В трупе обнаружен трехмесячный фетус, — подтвердил патологоанатом.
Голову даю на отсечение, что адреналин в этот момент подскочил у меня в крови, — неопознанный труп, невостребованное тело, а тут еще фетус! Но я и виду не подал.
— Тем более жаль, — сказал я.
— Что странно — у вас нет никакой реакции на смерть жены, — добавила мадемуазель Юго.
— И не считаю нужным ее симулировать. Сызмальства терпеть не могу театр — за версту несет фальшью. Да и какой из меня актер? Увольте — напускать на себя эмоции не стану. Если нас что и связывало последнее время, так только взаимное раздражение и рутинные скандалы. Это, однако, ровным счетом ничего не значит. К примеру, у нас с вами тоже натянутые отношения, но, как вы догадываетесь, я не собираюсь вас тюкнуть. Спасибо за corpus delicti, а я вам, в свою очередь, хочу напомнить о еще одном юридическом термине: презумпция невиновности. Я свободен?
— Свободны. Но не от подозрений.
— Я не убивал Лену.
— Убийства бывают разные, — неопределенно сказала мадемуазель Юго, сверля меня взглядом сквозь окуляры. — Умышленные и непредумышленные, сознательные и бессознательные, прямые и замаскированные. Есть еще множество других возможностей. Скажем, заговор.
— Заговор?
Мамзель не ответила на мой вопрос, предоставив самому отгадать, к чему она клонит и что разумеет под словом «заговор».
— Как насчет похорон? Через несколько дней вы сможете забрать тело.
— Я предпочел бы где-нибудь здесь, — сказал я, поражаясь собственному бесчувствию.
Домой возвратился поздно, но моя Танюша не спала — дожидалась. Как только спровадил беби-ситтершу, Танюша тут же спросила:
— Ты видел маму?
Мне стало как-то не по себе — тут же вспомнил беременный труп. Как рассказать обо всем Танюше, как подготовить мою малышку к смерти Лены? И тут только до меня дошло, что Танюша не могла знать о трупе, а говорила о живой Лене, уверенная, что та жива. И это несмотря на то что сама говорила мадемуазель Юго!
— Откуда ты взяла? Я ее не видел.
— Но ты был там, где она исчезла!
— Ты что, думаешь, мама эти два месяца гуляла в лесу и собирала ягоды с грибами? Так бывает только в сказках.
— А как же, когда она заблудилась в лесу маленькой?
— Несколько дней, а не два месяца.
— Но она вернется к нам?
Что мне ей ответить? Я мог бы, конечно, сказать, что «нет, никогда» или более обтекаемо «не знаю», но не посмел лишать мою дочурку толики надежды:
— Рано или поздно. Я надеюсь. А сейчас пора спать. Танюша тут же заснула, а я, хоть и принял лошадиную дозу снотворного, вертелся несколько часов кряду, а под утро мне приснилась беременная Лена в виде русалки, с косами и вплетенными в них водорослями. Она тянула ко мне руки и молила не убивать ее второй раз, а я все наступал и наступал, и внизу за ней буйствовал океан. В конце концов я столкнул ее со скалы, но в последний момент увидел, что это не Лена, а мадемуазель Юго. Экий бред! У Лены никогда не было кос — длинные, ниспадающие на плечи волосы: как стадо коз, спускающееся с горы, сказал бы анонимный автор всемирно известного произведения, если только это не ав-торша. А у мадемуазель Юго короткая прическа «под мальчика». И при чем здесь мадемуазель Юго! Не пора ли обратиться к психиатру?
6
Итак, на чем мы остановились в мемуарной части? Ах да, звонок Бориса Павловича.
Должен сказать, что избрал для своего рассказа трудную форму и теперь боюсь не справиться — ведь я не профессиональный литератор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20