Небольшим утешением для него было видеть, что плечи Неда вздрогнули. Было приятно узнать, что не он один страдает о такой естественной вещи, как роды.
Приглушенные звуки возросшей деятельности вызвали у Генриха внутреннее напряжение, но не вынудили его уйти. Наконец вернулся Джаспер с его одеждой. Когда он открыл дверь, Генрих услышал слова своей матери: «Не кричи сейчас, Элизабет, ты только растратишь попусту силы. Глубоко дыши и тужься книзу». Джаспер поспешно закрыл дверь и начал суетливо помогать Генриху переодеваться. Генрих в отчаянии попытался узнать время, но в комнате не было часов, а день был слишком облачным, чтобы определить положение солнца.
– Это всегда так долго длится? – наконец спросил он.
– Да, – коротко ответил Джаспер.
По правде говоря, он не имел представления об этом, и единственные роды, на которых он присутствовал, это рождение Генриха, двадцать девять лет назад. Затем вновь наступила долгая тишина, прерванная дважды животным воплем из-за двери. Генрих теребил одежду и грыз пальцы; Пойнингс уставился в окно; Джаспер слепо смотрел в пространство, ритмично сжимая и разжимая кулаки. Вдруг воздух заполнил пронзительный крик, затем другой. Генрих вскочил на ноги, перевернув кресло. Он закрыл уши руками, но ни это, ни дверь не могли оградить его от криков и визга, чередовавшихся со страшной регулярностью.
– Я не могу вынести это, – прорыдал он. – Если она должна умереть, дайте ей умереть. Не давайте ей больше страдать. Неужели ничего нельзя сделать для нее? Я не могу вынести этого.
Джаспер обнял Генриха.
– Пойнингс, скажите графине Ричмонд, чтобы она сейчас же пришла к королю.
У Неда не было никакого желания входить в эту комнату, но приказ есть приказ. Пробираясь посреди снующих женщин, он нечаянно увидел Элизабет и остановился в шоке. Королеву невозможно было узнать, у нее было опухшее и перекошенное лицо, глаза навыкате и открытый рот. Пойнингс подавил волнение, собрался и попытался говорить, но его голос потонул в раздирающем душу вопле; рука Элизабет в поиске опоры вцепилась в платье Маргрит и оторвала рукав, оставив на коже графини длинную красную полосу.
– Мадам, – в отчаянии сказал он в то время, как Элизабет перевела дыхание и вцепилась в руку Маргрит, – герцог Бэдфорд просит вас прийти к королю.
Первая часть злого ответа Маргрит утонула в очередном крике Элизабет, и Нед уловил только «старый осел Джаспер», и затем «во время родов редко лишаются отцов, но с Генрихом это может случиться».
Пойнингс был рад уйти даже с таким неудовлетворительным ответом, потому что с его точки зрения обстановка в туалетной комнате была намного лучше, чем снаружи.
Генрих был бледен и вздрагивал, безрезультатно пытаясь избавиться от приступов рвоты, потому что ничего не ел. Не имея под рукой никаких лекарств, Джаспер и Пойнингс попытались помочь ему, чем могли. Дверь распахнулась.
– Ваша Светлость, идите скорее сюда! – закричала женщина.
Генрих, пошатываясь, встал на ноги, оттолкнув от себя Джаспера и Неда. В спальне Элизабет, которая теперь оказалась полна великолепно одетых людей, все расступились, давая ему дорогу. Генрих, тем не менее, ничего не видел. Он был оглушен криками Элизабет. Вдруг, как будто звук обрезали ножом, наступила тишина, и раздалось несколько раз продолжительное хныканье, а затем после тридцати секунд безмолвия пронзительный детский крик.
Маргрит появилась перед сыном. Кровь капала с ее рук, Элизабет содрала кожу с них, ее волосы торчали в беспорядке, платье было разорвано в клочья, а плечи и руки были испещрены царапинами, но в ее глазах светился триумф, а звук голоса был похож на победную песню.
– Мальчик, князек, чудесный, здоровый мальчик!
– Элизабет? – прохрипел Генрих.
– Великолепно, – гордо ответила Маргрит. Она говорила, что Элизабет будет прекрасной женой, и была права. Маргрит взглянула на своего сына с остатком былого неодобрительного отношения. – Не могу тебя благодарить за то, что испугал ее и довел до такого ослабленного состояния. Когда мы исправили положение, сделанное тобой, и она поняла, что необходимо сделать, она была умницей. Немного спустя ты можешь подойти к ней и поблагодарить за сына.
– Слава тебе, Господи, – прошептал Генрих, а в следующий момент он полуистерически смеялся, опускаясь на колени, чтобы помочь Пойнингсу, – Пойнингсу бесстрастному, Пойнингсу невозмутимому, – который упал в обморок.
ГЛАВА 17
Ричард Фокс открыл дверь и замер с протянутой рукой. Приятный тенор напевал веселую французскую песенку, а он знал, что в спальне должен был находиться один король. Фокс бесшумно вошел, и его проницательные глаза потеплели. Тюдор пел. Даже в наименее официальной одежде он выглядел великолепно, но что Фоксу показалось необычным, не работал, склонившись над столом. Поставив одну ногу на подоконник, король любовался яркими красками осенних цветов и пел. Фокс не знал, почему это показалось ему удивительным.
Генрих любил музыку, хорошо пел и имел все основания быть счастливым. Его наследник здоров, а жена постепенно поправляется после родов. Более того, женщина не может быть причиной его беспокойства. Весь двор знал, а вскоре и вся страна узнает, как Элизабет льнула к нему. И было неприлично нарушать его покой своими проблемами. Фокс поддался было искушению оставить Генриха наедине с его радостью, но король ждал его, и, по правде говоря, проблемы не станут менее серьезными, если их отложить.
– Ваше Величество.
Генрих обернулся с улыбкой.
– Входи, входи, мой маленький Фокс.
– Я пришел побеспокоить вас, Ваше Величество.
– Ты ошибаешься. Ничто не может беспокоить меня. Ты в силах заставить меня работать, но беспокоиться – нет.
– Надеюсь на это. Во-первых, Ваше Величество, вам необходимо вернуться в Лондон. Продолжает расти вражда между Бретанью и Францией. Обе страны требуют вашей поддержки, и Мортон не может больше лавировать между ними.
– Прокляни, Господь, Францию и всю ее жадность. Они заглатывают одно герцогство за другим, пока вся Европа не станет одной большой Францией. Они захватывают беспомощного старика и двух девочек, – ни милосердия, ни справедливости, одна только жадность.
– Мы не можем позволить себе обрести врага в лице Франции, Ваше Величество. К тому же регент Анна имеет причину для недовольства. Герцог Фрэнсис предоставил убежище герцогу Орлеанскому, которого изгнала Анна.
Генрих вздохнул.
– Да, знаю. Я бы не хотел, чтобы Фрэнсис был менее добр, потому что, возможно, в этом случае я не был бы жив и определенно не был бы королем. Но все равно глупо с его стороны давать Франции повод к войне. Нет, не начинай мне рассказывать о том, какую пользу он надеется извлечь из герцога Орлеанского. Ему бы следовало видеть, что… Хорошо. Я еду. Возможно, есть какой-то способ спасти Бретань, но боюсь, что… Я могу сделать не более того, что в моих силах. К тому же, как ты сказал, у меня нет никакой возможности бросить вызов Франции.
– Есть кое-что похуже.
– Да, Ричард, я знаю, – усмехнулся Генрих. – Мы настолько хорошо знаем друг друга, что я не верю, что ты мог считать войну между Францией и Бретанью достаточной причиной для моего беспокойства.
Тем не менее Фокс не решался говорить. Он знал, к своему огорчению, насколько неестественно Генрих относится к смерти по политическим мотивам. После восстания на севере братья Стаффорды были схвачены. Не было никаких сомнений в том, что они виновны в измене. Они подняли вооруженное восстание против своего короля. Но совету потребовалось яростно спорить на протяжении долгой ночи, а герцогу Бэдфорду даже умолять своего племянника, стоя на коленях, чтобы убедить Генриха отдать приказ о смертной казни. Но даже таким образом они не смогли заставить его приговорить к казни младшего брата, который, по мнению Генриха, заблуждался. А в день казни приговоренные выглядели спокойнее короля. Не то чтобы Фокс собирался теперь просить смертной казни для кого-либо. Просто следующий вопрос был очень чувствительным для Генриха.
– Ну, маленький Фокс? – подтолкнул Генрих.
– Внезапно возникло много разговоров вокруг графа Уорвикского, сир.
Лицо короля потемнело. Он чувствовал угрызения совести за то, что держит этого ребенка в тюрьме, но вместе с тем не осмеливался освободить его. Даже в укромном и хорошо охраняемом месте Уорвик будет представлять для Генриха крайнюю опасность. Если бы этот ребенок оказался на свободе или попал в руки врагов короля, людей из Йорка, то восстание, которое он так легко подавил, могло бы стать для него реальной угрозой.
– Что говорят?
– Что вы станете теперь другим Глостером, что у вас есть собственный сын, и вы убьете мальчика.
– Убью? Я?
Фокс отпрянул от этой внезапной вспышки гнева.
– Ваше Величество, кто знает вас, не поверит в подобные вещи. Более важно, кто пустил этот слух и с какой целью.
Фокс почувствовал страх перед холодной ненавистью, которая была написана на лице короля, хотя и знал, что эта ненависть относится не к нему.
– Такому проницательному уму, как твой, не нужно делать много усилий, чтобы найти ответ, – сказал Генрих с таким спокойствием, что Фокс почувствовал себя еще хуже. – Есть ли прямые следы, ведущие от слухов в Лондоне к этому месту?
– Нет, прямых нет.
– Не пытайся успокоить меня двусмысленными словами и не заставляй меня произнести то, что ты должен сказать мне.
Фокс поклонился ему, признавая правильность упрека.
– Когда мы обнаружили источник слухов, оказалось, что он действительно во дворе. – Генрих отвернулся, но изучал Фокса знакомым косым взглядом. Его голос дрогнул. – Люди оказались связаны… некоторым образом с… с придворными дамами.
– Другими словами, которые, кажется, давят тебе на язык, с моей женой.
– Ее Королевское Величество! Нет!
– Жена короля, а не Королевское Величество, Фокс… и не забывай об этом. Элизабет не была, и, похоже, не будет коронована.
– Простите, сир. Я не это имел в виду. Извините, но я видел, как Ее Величество смотрит на вас. Я не могу в это поверить. Читать мысли людей моя обязанность, сир.
– Женщин тоже, Фокс? Определенно, твоя одежда мешает этому.
Впервые за время их отношений Фокс был смущен. Король любил немногих людей, но по отношению к нему всегда был неизменно верен. Фокс не был в Винчестере во время родов Элизабет, но он мог живо представить себе эту картину по рассказам. Страдания короля, которые тот испытывал во время родовых мук своей жены, не могли быть притворными. Более того, он лично был свидетелем той душевной нежности, которую проявлял Генрих во время ее беременности. Неужели Тюдор мог скрывать в себе столько вероломства?
– Возможно, одежда, которая защищает меня от личного вмешательства, позволяет мне иметь более ясный взгляд на вещи. Ее Величество не сама подбирала себе дам, это было сделано ее матерью.
Выражение удлиненных глаз Генриха было непонятно, а лицо абсолютно неподвижно.
– Не делаешь ли ты из этого вывод, что Элизабет глуха и слепа… или только слаба умом?
Фокс сглотнул и затем решительно сказал:
– Я делаю вывод, что Ее Величество была каким-то образом занята своими мыслями… так обычно ведут себя беременные женщины. Ваше Величество, ранней весной вы признались мне, что были неправы в своих подозрениях по отношению к ней. Если у вас есть против нее какие-либо доказательства, о которых мне неведомо, то я прошу вас дать мне о них знать, чтобы я мог рассматривать этот вопрос беспристрастно.
– Есть Артур, – мягко сказал Генрих, – ему меньше трех недель, но он крепкий мальчик. Есть дочь Эдварда IV. В случае, если умрет Уорвик, а король, обвиненный в его смерти, будет свергнут такими людьми, как Глостер, то кто, вероятнее всего, станет править страной в качестве регента?
Как не был циничен и бесстрастен Фокс, но он вновь закричал:
– Я не верю в это! Я говорю вам, что видел глаза Ее Величества в тот момент, когда она смотрела на вас. Ищите источник слухов за ее спиной и, если хотите, я помогу надеть гарроту своими собственными руками. Именно жена Эдварда ненавидит вас, а не его дочь.
Неподвижные губы Генриха дрогнули, а затем сжались.
– Это то, на что я надеюсь и о чем молюсь, но не забывай о том влиянии, которое оказывает мать на свою дочь, и не упускай из виду дочь во время охоты на ее мать.
Он резко отвернулся и добавил дрогнувшим голосом:
– И ради Бога, Ричард, найди мне немного доказательств каким угодно способом.
Вот оно что, с облегчением подумал Фокс. Король не искал фальшивую причину, чтобы убрать свою жену после того, как она дала ему сына. Он не мог подозревать ее и боялся такой необходимости.
– Невинность поступков это одно, что легко доказать. Другое дело, невинность мыслей и чаяний.
– В таком случае давай создадим почву для поступков. Освободи Суррея на обычных условиях. Твои люди есть в его доме?
– Он хорошо засеян. Если он моргает, пишет письмо либо крутит кольцо на пальце, то вырастает целый урожай информации.
– Позаботься о том, чтобы выросла пшеница, а не солома. – Генрих недобро усмехнулся. – Мне нравится Суррей, а тебе нет, маленький Фокс, и помни, что я об этом знаю тоже.
– Да, это так, но я веду себя справедливо. Бедняга Суррей просто приманка. Хоть я и не люблю его, но признаю его человеком чести. Только дурак попытается склонить Суррея к измене.
– Таким образом, – промурлыкал Генрих, – у меня будут доказательства. Почти год я не свожу глаз с Ее Величества. И если у нее на уме нечто, за исключением обычных женских дел, то она намного, намного умнее, чем я предполагал, а я считаю ее умной. Ее мать, с другой стороны, глупа. Если Суррей прибежит к нам напуганный чем-либо услышанным, то ясно, что это будет дело рук совсем не Элизабет.
– Совершенно верно, но если к нему не обращались, это не значит, что это дело рук Ее Величества.
– Я знаю. – Генрих подошел к окну и вновь взглянул в сад. – Что-нибудь еще, Фокс?
– Куча хартий и биллей в парламент, которые вы должны одобрить, Ваше Величество. Я оставил их на вашем рабочем столе.
– Есть что-нибудь, что ты должен просмотреть вместе со мной?
– Нет, сир, все довольно просто.
– Ты остаешься?
– Нет, если только вы особо не пожелаете этого, Ваше Величество. Когда можно назначить встречи с послами?
– На… первую неделю ноября. К тому времени мы, наверное, будем в нашей резиденции в Гринвиче или Вестминстере. Если нет, я приеду в Лондон один. Фокс… ты установил охрану Уорвику?
– Нужно ли спрашивать? Двое спят с ним, двое охраняют дверь. Его пищу вначале пробует повар, до того, как она покинет его руки, а затем слуга, который подает ее на стол. За ними также наблюдают.
– Да, хорошо, не знаю, что еще я могу для него сделать. Бедный ребенок, бедный ребенок, лучше бы он не родился. Хорошо, Ричард, ты можешь идти.
Сразу же после ухода Фокса Генрих вошел в примыкающую комнату и уставился на свой рабочий стол. Кроме стопки бумаг, оставленных секретарем, на столе лежали хозяйственные счета, деловые предложения и дюжины петиций. Он раздраженно вздохнул, вышел из комнаты и поднялся вверх по лестнице. Он немного колебался, когда проходил мимо апартаментов Элизабет, но решил, что она будет удивлена… – или подозрительна? – если он придет к ней в это время дня. К тому же Генрих хотел успокоиться, а в данный момент один вид Элизабет приводил его в опасное состояние возбуждения.
Стражники у дверей детской подняли свои пики, и Генрих прошел мимо них, заранее улыбаясь. Его приветствовал восторженный радостный крик – двухлетний Чарльз Брэндон заметил его и потопал к нему навстречу. Король схватил крепкого малыша и подбрасывал его в воздух до тех пор, пока тот не завопил от удовольствия, затем звучно поцеловал его, опустил вниз и застенчиво отвернулся. Это привело к новому взрыву смеха, потому что Чарльз был умным ребенком и узнал игру, которую устроил Генрих. Он схватил подол нижней рубашки Генриха, забрался под нее и тесно прижался к ноге.
– Сейчас, сейчас, что это меня держит и мешает? – спросил Генрих громким удивленным голосом. Он нагнулся и стал ощупывать голову и спину Чарльза, щекоча ребенка по ребрам и щипая его маленькие ягодицы.
– О, да это маленький человечек! Помогите! Помогите! Я в плену!
Теперь Генрих делал намеренно тщетные попытки освободиться, поднимая и опуская ногу так, чтобы Чарльз не мог сильно удариться; нагибался, поднимая ребенка ногой вверх и раскачивая его.
– Увы! Я не могу освободиться. Я твой пленник. Сдаюсь. Назови мой выкуп, и я заплачу.
– Слива, – ответил маленький Брэндон с достойной похвалы четкостью.
Генрих рассмеялся с удовольствием, потому что сам научил Чарльза этому слову, и протянул ему кусочек сухого фрукта, покрытого засахарившимся медом. Чарльз отпустил его ногу, затолкал сливу в рот и удовлетворенно зачмокал. Он с надеждой потопал вслед за королем, который пошел во внутреннюю комнату, где был его сын.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Приглушенные звуки возросшей деятельности вызвали у Генриха внутреннее напряжение, но не вынудили его уйти. Наконец вернулся Джаспер с его одеждой. Когда он открыл дверь, Генрих услышал слова своей матери: «Не кричи сейчас, Элизабет, ты только растратишь попусту силы. Глубоко дыши и тужься книзу». Джаспер поспешно закрыл дверь и начал суетливо помогать Генриху переодеваться. Генрих в отчаянии попытался узнать время, но в комнате не было часов, а день был слишком облачным, чтобы определить положение солнца.
– Это всегда так долго длится? – наконец спросил он.
– Да, – коротко ответил Джаспер.
По правде говоря, он не имел представления об этом, и единственные роды, на которых он присутствовал, это рождение Генриха, двадцать девять лет назад. Затем вновь наступила долгая тишина, прерванная дважды животным воплем из-за двери. Генрих теребил одежду и грыз пальцы; Пойнингс уставился в окно; Джаспер слепо смотрел в пространство, ритмично сжимая и разжимая кулаки. Вдруг воздух заполнил пронзительный крик, затем другой. Генрих вскочил на ноги, перевернув кресло. Он закрыл уши руками, но ни это, ни дверь не могли оградить его от криков и визга, чередовавшихся со страшной регулярностью.
– Я не могу вынести это, – прорыдал он. – Если она должна умереть, дайте ей умереть. Не давайте ей больше страдать. Неужели ничего нельзя сделать для нее? Я не могу вынести этого.
Джаспер обнял Генриха.
– Пойнингс, скажите графине Ричмонд, чтобы она сейчас же пришла к королю.
У Неда не было никакого желания входить в эту комнату, но приказ есть приказ. Пробираясь посреди снующих женщин, он нечаянно увидел Элизабет и остановился в шоке. Королеву невозможно было узнать, у нее было опухшее и перекошенное лицо, глаза навыкате и открытый рот. Пойнингс подавил волнение, собрался и попытался говорить, но его голос потонул в раздирающем душу вопле; рука Элизабет в поиске опоры вцепилась в платье Маргрит и оторвала рукав, оставив на коже графини длинную красную полосу.
– Мадам, – в отчаянии сказал он в то время, как Элизабет перевела дыхание и вцепилась в руку Маргрит, – герцог Бэдфорд просит вас прийти к королю.
Первая часть злого ответа Маргрит утонула в очередном крике Элизабет, и Нед уловил только «старый осел Джаспер», и затем «во время родов редко лишаются отцов, но с Генрихом это может случиться».
Пойнингс был рад уйти даже с таким неудовлетворительным ответом, потому что с его точки зрения обстановка в туалетной комнате была намного лучше, чем снаружи.
Генрих был бледен и вздрагивал, безрезультатно пытаясь избавиться от приступов рвоты, потому что ничего не ел. Не имея под рукой никаких лекарств, Джаспер и Пойнингс попытались помочь ему, чем могли. Дверь распахнулась.
– Ваша Светлость, идите скорее сюда! – закричала женщина.
Генрих, пошатываясь, встал на ноги, оттолкнув от себя Джаспера и Неда. В спальне Элизабет, которая теперь оказалась полна великолепно одетых людей, все расступились, давая ему дорогу. Генрих, тем не менее, ничего не видел. Он был оглушен криками Элизабет. Вдруг, как будто звук обрезали ножом, наступила тишина, и раздалось несколько раз продолжительное хныканье, а затем после тридцати секунд безмолвия пронзительный детский крик.
Маргрит появилась перед сыном. Кровь капала с ее рук, Элизабет содрала кожу с них, ее волосы торчали в беспорядке, платье было разорвано в клочья, а плечи и руки были испещрены царапинами, но в ее глазах светился триумф, а звук голоса был похож на победную песню.
– Мальчик, князек, чудесный, здоровый мальчик!
– Элизабет? – прохрипел Генрих.
– Великолепно, – гордо ответила Маргрит. Она говорила, что Элизабет будет прекрасной женой, и была права. Маргрит взглянула на своего сына с остатком былого неодобрительного отношения. – Не могу тебя благодарить за то, что испугал ее и довел до такого ослабленного состояния. Когда мы исправили положение, сделанное тобой, и она поняла, что необходимо сделать, она была умницей. Немного спустя ты можешь подойти к ней и поблагодарить за сына.
– Слава тебе, Господи, – прошептал Генрих, а в следующий момент он полуистерически смеялся, опускаясь на колени, чтобы помочь Пойнингсу, – Пойнингсу бесстрастному, Пойнингсу невозмутимому, – который упал в обморок.
ГЛАВА 17
Ричард Фокс открыл дверь и замер с протянутой рукой. Приятный тенор напевал веселую французскую песенку, а он знал, что в спальне должен был находиться один король. Фокс бесшумно вошел, и его проницательные глаза потеплели. Тюдор пел. Даже в наименее официальной одежде он выглядел великолепно, но что Фоксу показалось необычным, не работал, склонившись над столом. Поставив одну ногу на подоконник, король любовался яркими красками осенних цветов и пел. Фокс не знал, почему это показалось ему удивительным.
Генрих любил музыку, хорошо пел и имел все основания быть счастливым. Его наследник здоров, а жена постепенно поправляется после родов. Более того, женщина не может быть причиной его беспокойства. Весь двор знал, а вскоре и вся страна узнает, как Элизабет льнула к нему. И было неприлично нарушать его покой своими проблемами. Фокс поддался было искушению оставить Генриха наедине с его радостью, но король ждал его, и, по правде говоря, проблемы не станут менее серьезными, если их отложить.
– Ваше Величество.
Генрих обернулся с улыбкой.
– Входи, входи, мой маленький Фокс.
– Я пришел побеспокоить вас, Ваше Величество.
– Ты ошибаешься. Ничто не может беспокоить меня. Ты в силах заставить меня работать, но беспокоиться – нет.
– Надеюсь на это. Во-первых, Ваше Величество, вам необходимо вернуться в Лондон. Продолжает расти вражда между Бретанью и Францией. Обе страны требуют вашей поддержки, и Мортон не может больше лавировать между ними.
– Прокляни, Господь, Францию и всю ее жадность. Они заглатывают одно герцогство за другим, пока вся Европа не станет одной большой Францией. Они захватывают беспомощного старика и двух девочек, – ни милосердия, ни справедливости, одна только жадность.
– Мы не можем позволить себе обрести врага в лице Франции, Ваше Величество. К тому же регент Анна имеет причину для недовольства. Герцог Фрэнсис предоставил убежище герцогу Орлеанскому, которого изгнала Анна.
Генрих вздохнул.
– Да, знаю. Я бы не хотел, чтобы Фрэнсис был менее добр, потому что, возможно, в этом случае я не был бы жив и определенно не был бы королем. Но все равно глупо с его стороны давать Франции повод к войне. Нет, не начинай мне рассказывать о том, какую пользу он надеется извлечь из герцога Орлеанского. Ему бы следовало видеть, что… Хорошо. Я еду. Возможно, есть какой-то способ спасти Бретань, но боюсь, что… Я могу сделать не более того, что в моих силах. К тому же, как ты сказал, у меня нет никакой возможности бросить вызов Франции.
– Есть кое-что похуже.
– Да, Ричард, я знаю, – усмехнулся Генрих. – Мы настолько хорошо знаем друг друга, что я не верю, что ты мог считать войну между Францией и Бретанью достаточной причиной для моего беспокойства.
Тем не менее Фокс не решался говорить. Он знал, к своему огорчению, насколько неестественно Генрих относится к смерти по политическим мотивам. После восстания на севере братья Стаффорды были схвачены. Не было никаких сомнений в том, что они виновны в измене. Они подняли вооруженное восстание против своего короля. Но совету потребовалось яростно спорить на протяжении долгой ночи, а герцогу Бэдфорду даже умолять своего племянника, стоя на коленях, чтобы убедить Генриха отдать приказ о смертной казни. Но даже таким образом они не смогли заставить его приговорить к казни младшего брата, который, по мнению Генриха, заблуждался. А в день казни приговоренные выглядели спокойнее короля. Не то чтобы Фокс собирался теперь просить смертной казни для кого-либо. Просто следующий вопрос был очень чувствительным для Генриха.
– Ну, маленький Фокс? – подтолкнул Генрих.
– Внезапно возникло много разговоров вокруг графа Уорвикского, сир.
Лицо короля потемнело. Он чувствовал угрызения совести за то, что держит этого ребенка в тюрьме, но вместе с тем не осмеливался освободить его. Даже в укромном и хорошо охраняемом месте Уорвик будет представлять для Генриха крайнюю опасность. Если бы этот ребенок оказался на свободе или попал в руки врагов короля, людей из Йорка, то восстание, которое он так легко подавил, могло бы стать для него реальной угрозой.
– Что говорят?
– Что вы станете теперь другим Глостером, что у вас есть собственный сын, и вы убьете мальчика.
– Убью? Я?
Фокс отпрянул от этой внезапной вспышки гнева.
– Ваше Величество, кто знает вас, не поверит в подобные вещи. Более важно, кто пустил этот слух и с какой целью.
Фокс почувствовал страх перед холодной ненавистью, которая была написана на лице короля, хотя и знал, что эта ненависть относится не к нему.
– Такому проницательному уму, как твой, не нужно делать много усилий, чтобы найти ответ, – сказал Генрих с таким спокойствием, что Фокс почувствовал себя еще хуже. – Есть ли прямые следы, ведущие от слухов в Лондоне к этому месту?
– Нет, прямых нет.
– Не пытайся успокоить меня двусмысленными словами и не заставляй меня произнести то, что ты должен сказать мне.
Фокс поклонился ему, признавая правильность упрека.
– Когда мы обнаружили источник слухов, оказалось, что он действительно во дворе. – Генрих отвернулся, но изучал Фокса знакомым косым взглядом. Его голос дрогнул. – Люди оказались связаны… некоторым образом с… с придворными дамами.
– Другими словами, которые, кажется, давят тебе на язык, с моей женой.
– Ее Королевское Величество! Нет!
– Жена короля, а не Королевское Величество, Фокс… и не забывай об этом. Элизабет не была, и, похоже, не будет коронована.
– Простите, сир. Я не это имел в виду. Извините, но я видел, как Ее Величество смотрит на вас. Я не могу в это поверить. Читать мысли людей моя обязанность, сир.
– Женщин тоже, Фокс? Определенно, твоя одежда мешает этому.
Впервые за время их отношений Фокс был смущен. Король любил немногих людей, но по отношению к нему всегда был неизменно верен. Фокс не был в Винчестере во время родов Элизабет, но он мог живо представить себе эту картину по рассказам. Страдания короля, которые тот испытывал во время родовых мук своей жены, не могли быть притворными. Более того, он лично был свидетелем той душевной нежности, которую проявлял Генрих во время ее беременности. Неужели Тюдор мог скрывать в себе столько вероломства?
– Возможно, одежда, которая защищает меня от личного вмешательства, позволяет мне иметь более ясный взгляд на вещи. Ее Величество не сама подбирала себе дам, это было сделано ее матерью.
Выражение удлиненных глаз Генриха было непонятно, а лицо абсолютно неподвижно.
– Не делаешь ли ты из этого вывод, что Элизабет глуха и слепа… или только слаба умом?
Фокс сглотнул и затем решительно сказал:
– Я делаю вывод, что Ее Величество была каким-то образом занята своими мыслями… так обычно ведут себя беременные женщины. Ваше Величество, ранней весной вы признались мне, что были неправы в своих подозрениях по отношению к ней. Если у вас есть против нее какие-либо доказательства, о которых мне неведомо, то я прошу вас дать мне о них знать, чтобы я мог рассматривать этот вопрос беспристрастно.
– Есть Артур, – мягко сказал Генрих, – ему меньше трех недель, но он крепкий мальчик. Есть дочь Эдварда IV. В случае, если умрет Уорвик, а король, обвиненный в его смерти, будет свергнут такими людьми, как Глостер, то кто, вероятнее всего, станет править страной в качестве регента?
Как не был циничен и бесстрастен Фокс, но он вновь закричал:
– Я не верю в это! Я говорю вам, что видел глаза Ее Величества в тот момент, когда она смотрела на вас. Ищите источник слухов за ее спиной и, если хотите, я помогу надеть гарроту своими собственными руками. Именно жена Эдварда ненавидит вас, а не его дочь.
Неподвижные губы Генриха дрогнули, а затем сжались.
– Это то, на что я надеюсь и о чем молюсь, но не забывай о том влиянии, которое оказывает мать на свою дочь, и не упускай из виду дочь во время охоты на ее мать.
Он резко отвернулся и добавил дрогнувшим голосом:
– И ради Бога, Ричард, найди мне немного доказательств каким угодно способом.
Вот оно что, с облегчением подумал Фокс. Король не искал фальшивую причину, чтобы убрать свою жену после того, как она дала ему сына. Он не мог подозревать ее и боялся такой необходимости.
– Невинность поступков это одно, что легко доказать. Другое дело, невинность мыслей и чаяний.
– В таком случае давай создадим почву для поступков. Освободи Суррея на обычных условиях. Твои люди есть в его доме?
– Он хорошо засеян. Если он моргает, пишет письмо либо крутит кольцо на пальце, то вырастает целый урожай информации.
– Позаботься о том, чтобы выросла пшеница, а не солома. – Генрих недобро усмехнулся. – Мне нравится Суррей, а тебе нет, маленький Фокс, и помни, что я об этом знаю тоже.
– Да, это так, но я веду себя справедливо. Бедняга Суррей просто приманка. Хоть я и не люблю его, но признаю его человеком чести. Только дурак попытается склонить Суррея к измене.
– Таким образом, – промурлыкал Генрих, – у меня будут доказательства. Почти год я не свожу глаз с Ее Величества. И если у нее на уме нечто, за исключением обычных женских дел, то она намного, намного умнее, чем я предполагал, а я считаю ее умной. Ее мать, с другой стороны, глупа. Если Суррей прибежит к нам напуганный чем-либо услышанным, то ясно, что это будет дело рук совсем не Элизабет.
– Совершенно верно, но если к нему не обращались, это не значит, что это дело рук Ее Величества.
– Я знаю. – Генрих подошел к окну и вновь взглянул в сад. – Что-нибудь еще, Фокс?
– Куча хартий и биллей в парламент, которые вы должны одобрить, Ваше Величество. Я оставил их на вашем рабочем столе.
– Есть что-нибудь, что ты должен просмотреть вместе со мной?
– Нет, сир, все довольно просто.
– Ты остаешься?
– Нет, если только вы особо не пожелаете этого, Ваше Величество. Когда можно назначить встречи с послами?
– На… первую неделю ноября. К тому времени мы, наверное, будем в нашей резиденции в Гринвиче или Вестминстере. Если нет, я приеду в Лондон один. Фокс… ты установил охрану Уорвику?
– Нужно ли спрашивать? Двое спят с ним, двое охраняют дверь. Его пищу вначале пробует повар, до того, как она покинет его руки, а затем слуга, который подает ее на стол. За ними также наблюдают.
– Да, хорошо, не знаю, что еще я могу для него сделать. Бедный ребенок, бедный ребенок, лучше бы он не родился. Хорошо, Ричард, ты можешь идти.
Сразу же после ухода Фокса Генрих вошел в примыкающую комнату и уставился на свой рабочий стол. Кроме стопки бумаг, оставленных секретарем, на столе лежали хозяйственные счета, деловые предложения и дюжины петиций. Он раздраженно вздохнул, вышел из комнаты и поднялся вверх по лестнице. Он немного колебался, когда проходил мимо апартаментов Элизабет, но решил, что она будет удивлена… – или подозрительна? – если он придет к ней в это время дня. К тому же Генрих хотел успокоиться, а в данный момент один вид Элизабет приводил его в опасное состояние возбуждения.
Стражники у дверей детской подняли свои пики, и Генрих прошел мимо них, заранее улыбаясь. Его приветствовал восторженный радостный крик – двухлетний Чарльз Брэндон заметил его и потопал к нему навстречу. Король схватил крепкого малыша и подбрасывал его в воздух до тех пор, пока тот не завопил от удовольствия, затем звучно поцеловал его, опустил вниз и застенчиво отвернулся. Это привело к новому взрыву смеха, потому что Чарльз был умным ребенком и узнал игру, которую устроил Генрих. Он схватил подол нижней рубашки Генриха, забрался под нее и тесно прижался к ноге.
– Сейчас, сейчас, что это меня держит и мешает? – спросил Генрих громким удивленным голосом. Он нагнулся и стал ощупывать голову и спину Чарльза, щекоча ребенка по ребрам и щипая его маленькие ягодицы.
– О, да это маленький человечек! Помогите! Помогите! Я в плену!
Теперь Генрих делал намеренно тщетные попытки освободиться, поднимая и опуская ногу так, чтобы Чарльз не мог сильно удариться; нагибался, поднимая ребенка ногой вверх и раскачивая его.
– Увы! Я не могу освободиться. Я твой пленник. Сдаюсь. Назови мой выкуп, и я заплачу.
– Слива, – ответил маленький Брэндон с достойной похвалы четкостью.
Генрих рассмеялся с удовольствием, потому что сам научил Чарльза этому слову, и протянул ему кусочек сухого фрукта, покрытого засахарившимся медом. Чарльз отпустил его ногу, затолкал сливу в рот и удовлетворенно зачмокал. Он с надеждой потопал вслед за королем, который пошел во внутреннюю комнату, где был его сын.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42