Когда герцог дал вам это письмо?
– После полудня. Когда мы вернулись с прогулки верхом. Он тоже поехал со своей свитой, надеясь вас встретить…
– Де Сенлис повернула назад, – горько сказала Анна. – Она хорошо вымуштрована, эта чертовка! Боже, помоги ей, если мне когда-нибудь удастся отомстить за все это!
– Герцог словно лишился ума, – заметила Мари де Шеврез. Среди вереницы ее любовников никогда не было воздыхателя, настолько потерявшего голову. – Мадам, любите ли вы его? – прошептала она. – Если нет, то ради Бога, прекратите это сумасшествие, потому что слишком многим напрасно рискуете! Вы боитесь короля, но обратили ли вы внимание на кардинала? Видели ли его глаза в те минуты, когда вы находитесь вместе с герцогом Бекингемом? Уверяю вас, что он теряет разум от ревности.
– Я запретила вам называть его имя, – резко приказала Анна. – Вся эта новая прислуга, включение вас в свиту Генриетты, – кто, по-вашему, предложил все это Людовику, который слишком глуп, чтобы сам до такого додуматься? Это все он, зловредный колдун.
– Но вы-то сами любите герцога? – настаивала Мари. – Он умоляет об одном слове надежды.
– Я люблю его, – тихо сказала Анна. – Скажите ему об этом. Скажите, что только любовь дает мне мужество думать о нем, ни на что не надеясь, – как должен поступать и он, если дорожит моей жизнью. И еще передайте следующее: если герцог хочет хотя бы в будущем видеть меня свободной и королевой не только по названию, ему придется уничтожить кардинала.
– Мадам, – ответила Мари, – я передам герцогу первую часть вашего послания, а кардинала оставьте мне.
Дверь в кабинет неожиданно скрипнула.
– Ради Бога, скорее на колени, – прошептала Анна и бросилась к алтарю. Мгновением позже вошла мадам де Сенлис; она не увидела ничего подозрительного – королева, склоненная перед алтарем, и герцогиня на почтительном расстоянии позади нее. Ретировавшись с извинениями, фрейлина заметила, что Ее Величеству пора переодеваться к спектаклю, который приказал поставить король сегодня вечером.
Ришелье купил дом в Рейле, в городских окрестностях. До отъезда новой английской королевы и ее свиты оставалась неделя. Бекингема вынудили назначить дату отъезда, и весь французский Двор намеревался сопровождать их до Кале. Сегодняшним вечером, вернувшись домой, кардинал чувствовал себя уставшим. Он провел день, занимаясь государственными делами, а затем последовал долгий выматывающий душу вечер в Лувре, в течение которого король сидел в полном молчании и в таком скверном настроении, что никто не смел к нему приблизиться.
Но прежде чем ложиться спать, следовало принять еще одного посетителя. Камергер встретил Ришелье в холле, снял с него тяжелый красный плащ и поклонился.
– Отец Жозеф ждет Ваше Высокопреосвященство в салоне.
– Хорошо. Пришлите вина и отправляйтесь спать.
Обшитый деревянными панелями салон был тускло освещен несколькими свечами, на каминной решетке тлели поленья. Человек в серой рясе капуцина встал при виде Ришелье и подошел, чтобы поцеловать ему руку.
– Мне очень жаль, что вам пришлось так долго ждать, но я никак не мог приехать раньше.
Монах покачал головой и улыбнулся.
– Я никогда не трачу время понапрасну. Я размышлял.
Он сдвинул с головы капюшон, и Ришелье увидел знакомое вытянутое лицо, исхудавшее до истощения, с тяжелым взглядом ярко-голубых полуприкрытых глаз. Семью годами раньше богатый граф де Трембле, отказавшись от титула и большого состояния, вступил в один из самых строгих Орденов – «Орден нищенствующих монахов». Человек, ставший отцом Жозефом, не имел ничего, кроме залатанной рясы. Он познакомился с Ришелье в Луконе и сразу был поражен блистательным умом молодого епископа и его хваткой в политике. Они подружились, и их дружба продолжалась по сей день. Отец Жозеф был исповедником Ришелье, советчиком и доверенным лицом. Между кардиналом и простым монахом не было секретов.
И именно ему Ришелье рассказал о своем плане атаки Ла-Рошели и ликвидации гугенотов как политической силы в королевстве. Покончив с этим, он направит французские армии в Испанию, так как Испания всегда была врагом Франции, а теперь стала слишком могущественной. Но сначала – Ла-Рошель, и он подчеркнул свои слова, указав пальцем на карту, разложенную перед ними.
– Ла-Рошель? – переспросил отец Жозеф. – Но она неприступна, сильно укреплена от атак с суши и легко перенесет осаду, так как имеет выход к морю.
– Эти обстоятельства не ускользнули от меня, – сухо сказал кардинал. – Мы еще к ним вернемся, особенно к выходу к морю.
– Когда вы планируете напасть на Ла-Рошель?
– Как только Бекингем покинет Францию.
– И вы все еще считаете, что англичане не заступятся за гугенотов?
Кардинал покачал головой.
– Нет. Милостью королевы мой план полностью провалился. Из-за Анны Австрийской Бекингем ненавидит меня так же ожесточенно, как и короля. Он обрадуется случаю напасть на Францию. Я даже думаю, что он настолько сошел с ума, что может потребовать королеву в качестве приза за победу над нами. Нет, Бекингем – наш враг, а Бекингем – это Англия. Они придут на помощь Ла-Рошели, и нам придется победить и тех, и других.
Монах допил свои полстакана вина.
– Вы защищаете королеву, так как боитесь ускорить начало войны с Англией? – спросил он неожиданно.
Ришелье резко остановился и повернулся к нему.
– Почему вы решили, что я ее защищаю?
– Потому что всем известно, что кто-то удерживает в этом деле руку короля, а кроме вас, я уверен, некому.
– Людовик ненавидит королеву, – медленно произнес Ришелье. – Она пренебрегла его гордостью, но не его честью. В противном случае я был бы безжалостен. Поверьте мне в этом, святой отец. Если королева пострадает от руки короля, нам придется вести войну одновременно с Испанией и Англией. К ней самой я безразличен, – добавил он с ожесточением в голосе. – И если я и удерживал короля, то только ради блага Франции!
– Не обманывайте ни себя, ни меня, – хладнокровно возразил отец Жозеф. – Мне известны ваши чувства к ней. Но вы неправы и в другом: ни одна нация не объявит войну с целью защиты королевы, уличенной в неверности. Даже Испания.
Кардинал, помедлив, сел в кресло и закинул ногу на ногу. Пока он сидел, покачивая ногой, застежки его туфель переливались рубинами.
– И все-таки она не изменила королю, – сказал он. – Но есть и другая причина: во Франции должен быть наследник трона, а вероятность, что король сумеет зачать его с Анной, так же мала, как и с любой другой женщиной. По крайней мере, теперь есть уверенность в том, что она может иметь от него ребенка: случившийся у нее выкидыш это доказал. Король знает свой долг, и рано или поздно мысль о том, что преемником трона может стать Гастон Орлеанский, заставит его вернуться к королеве.
– Но у него хрупкое здоровье, – возразил отец Жозеф. – И если он умрет бездетным…
– Тогда Гастон станет французским королем, а Мария Медичи – фактической правительницей. Мы вернемся к дням гражданской войны и засилья фаворитов. А так как принц меня ненавидит, то я, а очень вероятно, что и вы, закончим свои дни на эшафоте.
– Гастон Орлеанский – не единственный ваш враг, – сказал монах.
Ришелье улыбнулся.
– Да. Я знаю, что королева-мать – тоже. Протеже Марии Медичи стал слишком могущественным и предан королю теперь больше, чем ей. А ее любимый Гастон льет яд ей в уши, и она ни в чем не может ему отказать. Она не возражала бы увидеть мое падение и очень скоро попытается его организовать.
– Ваша звезда взошла слишком высоко и слишком быстро, – объяснил отец Жозеф. – А в начале вашей карьеры вы обманули чересчур многих людей, полагавших, будто они смогут вас использовать. Их разочарование создало вам немало врагов.
Ришелье повернул на пальце свое кольцо епископа, – так, чтобы камень, его украшавший, не был виден.
– Кто, по-вашему, ударит первым и когда?
Отец Жозеф взглянул на кардинала. Тот казался моложе своих сорока лет и обманчиво хрупок, чему противоречил каменный взгляд серых глаз.
– Те, кто ближе всего к вам, и ударят первыми. Если меня не подводит предчувствие, удар будет нанесен из Парижа.
– И как это решат сделать? – спросил кардинал.
Отец Жозеф пожал плечами.
– Кто может сказать? Интрига. Ультиматум королю, чтобы тот отстранил вас от себя. Можно выдумать все, что угодно.
– Я так не думаю, – Ришелье опять повернул кольцо, и камень снова засиял на свету. – Полагаю, они устроят покушение на меня. Я бы на их месте поступил именно так.
Маленькая королева Генриетта наконец-то уезжала в Англию, и французский Двор сопровождал ее до Кале, чтобы устроить там государственные проводы. Народу Франции выпала прекрасная возможность поглазеть на своего короля, и толпы людей выстроились на всем пути, по которому Людовик выезжал из Парижа. Зрелище было триумфальным даже для угрюмого Людовика, и настроение ему портил только вызывающий блеск многочисленного английского эскорта, возглавляемого Бекингемом, гарцевавшим на великолепном белом коне. Король казался озабоченным, был вспыльчив; он часто поворачивался в седле, чтобы бросить взгляд на свиту королевы. Генриетта Мария и ее дамы, в том числе и Мари де Шеврез, ехали в экипажах с поднятыми занавесками, и юная английская королева грустно махала рукой толпам людей, собравшимся проводить ее на последнем отрезке пути в неизвестную страну, к мужу, которого она никогда не видела.
Зрители встречали ее приветственными возгласами, так же как и короля, сына их любимого Генриха IV; а затем подавались вперед, когда мимо них проезжала карета королевы Франции. Да, она действительно была прекрасна, с ее классическими чертами лица и пышной прической. Слухи о ее романе с английским герцогом пронеслись по всей стране, и люди были настолько возмущены, что в знак протеста приветствовали даже Марию Медичи.
Анна сидела, откинувшись на подушки и закрыв глаза. Толкающаяся, пялящая глаза толпа действовала ей на нервы. В Испании народ держали в узде, никому не позволили бы так близко подойти. Еще два часа пути – и им предстоит остановка в Амьене. А затем – последний перегон до Кале. Анна с ужасом ожидала часа расставания в Кале.
Ей изменяло мужество при мысли о том, что придется сказать «прости» двум единственно близким ей людям, причем одного из них она больше никогда не увидит.
Тщеславный, великолепный Карл Виллье Герцог Бекингемский! Он, как комета, осветил тусклые сумерки ее существования, но блеск его страсти потускнеет далеко за морем в Англии, а ей в удел останутся одиночество, унижения и коварство короля. Она все время думала о нем, о Бекингеме, и кусала губы, борясь с собой, с желанием хотя бы раз уступить и почувствовать крепость его объятий. Одно воспоминание – нашептывало ей искушение – одно тайное утешение в унылой жизни, ожидающей ее впереди. Жизнь с Людовиком: скука и одиночество… Она знала своего мужа и теперь начинала сознавать непримиримую злобу кардинала.
Они отняли у нее Мари, с которой предстояло печальное расставание. И это она тоже никогда не простит Ришелье. Никогда.
«Оставьте кардинала мне», – сказала Мари, и Анна больше не задавала никаких вопросов. Жизнерадостная, привязчивая Мари. Как ей будет недоставать ее! Герцогиня обещала, что уговорит англичан вернуть ее во Францию. Генриетта Мария была простушкой, и Мари не сомневалась, что сумеет без труда выудить у нее разрешение на отъезд во Францию. А пока она будет находиться в Англии, Анна может рассчитывать на постоянные сообщения о Бекингеме. Это было очень опасно, но Мари обещала, и, зная ее решительность, Анна не сомневалась, что та выполнит обещание. Письмо время от времени, и возможность написать ответ…
Процессия прибыла в Амьен. Это была последняя остановка перед Кале и последний шанс Бекингема на встречу с Анной наедине.
За недели пребывания во Франции он сильно изменился: похудел, стал вспыльчивее. Ел мало, но много пил, и мысль об Анне стала его навязчивой идеей. По ночам он бодрствовал, повторяя слова Анны, переданные ему герцогиней де Шеврез: «Скажите герцогу, что я его люблю». Без этой поддержки он чувствовал, что сошел бы с ума. При мысли о том, как мало у них оставалось времени, он терял голову. Терпение короля Карла наконец-то истощилось, и он приказал герцогу немедленно привезти Генриетту в Англию, и даже Бекингем не осмеливался дольше медлить.
Анна со своей свитой остановилась в одном из особняков, и герцогиня де Шеврез получила разрешение провести со своей повелительницей последний вечер. Ей удалось устроить так, что герцог с несколькими своими придворными нанесли прощальный визит королеве. Вечер был теплым и приятным, и по предложению герцога все вышли гулять в сад. Анна направилась по тенистой аллее, усаженной по краям деревьями и цветущими кустами. Бекингем шел рядом, и Анна называла ему цветы дрожащим от сдерживаемых слез голосом.
– Я вернусь, – прошептал он вдруг. – Не знаю как, но я вернусь в Париж и увижу вас снова. Я не прошу у вас ничего – только разрешения снова вас увидеть.
– Прошу вас, – взмолилась Анна. – Я не выдержу и заплачу, и кто-нибудь сообщит об этом. Не говорите о расставании, вообще ничего не говорите.
Герцог увидел сворачивающую налево тропинку, скрытую от глаз густым кустарником. Оглянувшись и увидев, что остальные отстали, он схватил Анну за руку и свернул с ней на эту дорожку. Впервые с тех пор, как он приехал во Францию, они оказались наедине, и в тот же момент Анна оказалась в его объятиях. Она не смогла даже вскрикнуть, сила его рук парализовала ее. Они стояли, прильнув друг к другу. Страсть герцога охватила ее, словно вспышка пламени. Возбужденная его умелыми поцелуями, она обвила руками его шею и, затаив дыхание, прижалась к нему. На секунду она открыла глаза и вдруг увидела полускрытое кустами лицо и руку, раздвигающую ветки.
Ее спас слепой инстинкт. С усилием отстранившись, она издала крик о помощи. Герцог отпустил ее, и Анна сделала шаг назад, дрожа и прислушиваясь к топоту убегающих ног и голосам ее встревоженных дам. Шпионка незаметно присоединилась к ним. В числе первых подбежавших к ней женщин Анна увидела мадам де Сенлис и со стыдом и ужасом подумала, что ей пришлось скомпрометировать герцога, чтобы спасти себя. Борясь с истерикой, она отвернулась от него, стараясь не слышать протесты герцога и не видеть, как пытаются увести его прочь.
В уединении своей комнаты она упала в обморок. Состояние королевы показалось настолько тревожным ее личному врачу, что он приказал пустить ей кровь, а свита Анны, трепеща при мысли о собственной небрежности, выразившейся в том, что они оставили королеву наедине с герцогом, распространила весть, будто Анна больна от шока и возмущения.
Двадцать третьего июня Генриетта Мария отплыла в Англию. Герцог Бекингем стоял на палубе, напряженно всматриваясь в берега Франции, пока они не скрылись в морском тумане. Несколькими месяцами позже, находясь в Фонтенбло, Анна получила письмо. Оно пришло из Брюсселя и было тайно доставлено ей преданным слугой Ла Портом. Ла Порт и другие ее приближенные, сохранявшие ей верность, были уволены королем при возвращении из Амьена, но письма из Лондона, а потом из Брюсселя с риском для жизни ее друзей по-прежнему доставлялись Анне.
Мадам де Шеврез находилась в Брюсселе. Добившись разрешения уехать из Англии, она не осмеливалась вернуться во Францию и встретиться лицом к лицу с Людовиком, разгневанным инцидентом в Амьене, так как он не сомневался, что именно герцогиня поощряла Бекингема. В бешенстве от вынужденной ссылки Мари не сомневалась в том, кто обратил внимание короля на ее роль в том деле. И письма Анны, полные жалоб на оскорбления и слежку, которой она теперь подвергалась, свидетельствовали, что она страдает по вине того же лица. Анне было запрещено писать и получать письма, выезжать за пределы дворца без разрешения короля, давать аудиенцию любому лицу мужского пола и приближаться к своему королевскому супругу, не испросив предварительно, как любой скромный придворный, официального разрешения. Ее комнаты были пусты, с ней остались только те, кто ей прислуживал, так как дружба королевы неизбежно оборачивалась немилостью короля.
А влияние кардинала на Людовика можно было сравнить только с его властью над Францией. Обо всем этом Анна писала своей верной подруге, добавляя, что единственным человеком, сохранившим к ней дружескую привязанность, который скрашивал повседневную скуку ее жизни своими постоянными визитами, был брат короля, герцог Орлеанский. Письмо, пришедшее сегодня, было необычно коротким. Оно содержало новости о поклоннике Ее Величества, чья страсть только возросла в разлуке и который сейчас вел переговоры о своей дипломатической поездке во Францию. В письме содержался совет терпеливо сносить невзгоды, так как все, кто любит королеву, – и те, что находятся при Дворе, и те, что живут в отдалении, – готовятся очень скоро устранить источник этих невзгод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– После полудня. Когда мы вернулись с прогулки верхом. Он тоже поехал со своей свитой, надеясь вас встретить…
– Де Сенлис повернула назад, – горько сказала Анна. – Она хорошо вымуштрована, эта чертовка! Боже, помоги ей, если мне когда-нибудь удастся отомстить за все это!
– Герцог словно лишился ума, – заметила Мари де Шеврез. Среди вереницы ее любовников никогда не было воздыхателя, настолько потерявшего голову. – Мадам, любите ли вы его? – прошептала она. – Если нет, то ради Бога, прекратите это сумасшествие, потому что слишком многим напрасно рискуете! Вы боитесь короля, но обратили ли вы внимание на кардинала? Видели ли его глаза в те минуты, когда вы находитесь вместе с герцогом Бекингемом? Уверяю вас, что он теряет разум от ревности.
– Я запретила вам называть его имя, – резко приказала Анна. – Вся эта новая прислуга, включение вас в свиту Генриетты, – кто, по-вашему, предложил все это Людовику, который слишком глуп, чтобы сам до такого додуматься? Это все он, зловредный колдун.
– Но вы-то сами любите герцога? – настаивала Мари. – Он умоляет об одном слове надежды.
– Я люблю его, – тихо сказала Анна. – Скажите ему об этом. Скажите, что только любовь дает мне мужество думать о нем, ни на что не надеясь, – как должен поступать и он, если дорожит моей жизнью. И еще передайте следующее: если герцог хочет хотя бы в будущем видеть меня свободной и королевой не только по названию, ему придется уничтожить кардинала.
– Мадам, – ответила Мари, – я передам герцогу первую часть вашего послания, а кардинала оставьте мне.
Дверь в кабинет неожиданно скрипнула.
– Ради Бога, скорее на колени, – прошептала Анна и бросилась к алтарю. Мгновением позже вошла мадам де Сенлис; она не увидела ничего подозрительного – королева, склоненная перед алтарем, и герцогиня на почтительном расстоянии позади нее. Ретировавшись с извинениями, фрейлина заметила, что Ее Величеству пора переодеваться к спектаклю, который приказал поставить король сегодня вечером.
Ришелье купил дом в Рейле, в городских окрестностях. До отъезда новой английской королевы и ее свиты оставалась неделя. Бекингема вынудили назначить дату отъезда, и весь французский Двор намеревался сопровождать их до Кале. Сегодняшним вечером, вернувшись домой, кардинал чувствовал себя уставшим. Он провел день, занимаясь государственными делами, а затем последовал долгий выматывающий душу вечер в Лувре, в течение которого король сидел в полном молчании и в таком скверном настроении, что никто не смел к нему приблизиться.
Но прежде чем ложиться спать, следовало принять еще одного посетителя. Камергер встретил Ришелье в холле, снял с него тяжелый красный плащ и поклонился.
– Отец Жозеф ждет Ваше Высокопреосвященство в салоне.
– Хорошо. Пришлите вина и отправляйтесь спать.
Обшитый деревянными панелями салон был тускло освещен несколькими свечами, на каминной решетке тлели поленья. Человек в серой рясе капуцина встал при виде Ришелье и подошел, чтобы поцеловать ему руку.
– Мне очень жаль, что вам пришлось так долго ждать, но я никак не мог приехать раньше.
Монах покачал головой и улыбнулся.
– Я никогда не трачу время понапрасну. Я размышлял.
Он сдвинул с головы капюшон, и Ришелье увидел знакомое вытянутое лицо, исхудавшее до истощения, с тяжелым взглядом ярко-голубых полуприкрытых глаз. Семью годами раньше богатый граф де Трембле, отказавшись от титула и большого состояния, вступил в один из самых строгих Орденов – «Орден нищенствующих монахов». Человек, ставший отцом Жозефом, не имел ничего, кроме залатанной рясы. Он познакомился с Ришелье в Луконе и сразу был поражен блистательным умом молодого епископа и его хваткой в политике. Они подружились, и их дружба продолжалась по сей день. Отец Жозеф был исповедником Ришелье, советчиком и доверенным лицом. Между кардиналом и простым монахом не было секретов.
И именно ему Ришелье рассказал о своем плане атаки Ла-Рошели и ликвидации гугенотов как политической силы в королевстве. Покончив с этим, он направит французские армии в Испанию, так как Испания всегда была врагом Франции, а теперь стала слишком могущественной. Но сначала – Ла-Рошель, и он подчеркнул свои слова, указав пальцем на карту, разложенную перед ними.
– Ла-Рошель? – переспросил отец Жозеф. – Но она неприступна, сильно укреплена от атак с суши и легко перенесет осаду, так как имеет выход к морю.
– Эти обстоятельства не ускользнули от меня, – сухо сказал кардинал. – Мы еще к ним вернемся, особенно к выходу к морю.
– Когда вы планируете напасть на Ла-Рошель?
– Как только Бекингем покинет Францию.
– И вы все еще считаете, что англичане не заступятся за гугенотов?
Кардинал покачал головой.
– Нет. Милостью королевы мой план полностью провалился. Из-за Анны Австрийской Бекингем ненавидит меня так же ожесточенно, как и короля. Он обрадуется случаю напасть на Францию. Я даже думаю, что он настолько сошел с ума, что может потребовать королеву в качестве приза за победу над нами. Нет, Бекингем – наш враг, а Бекингем – это Англия. Они придут на помощь Ла-Рошели, и нам придется победить и тех, и других.
Монах допил свои полстакана вина.
– Вы защищаете королеву, так как боитесь ускорить начало войны с Англией? – спросил он неожиданно.
Ришелье резко остановился и повернулся к нему.
– Почему вы решили, что я ее защищаю?
– Потому что всем известно, что кто-то удерживает в этом деле руку короля, а кроме вас, я уверен, некому.
– Людовик ненавидит королеву, – медленно произнес Ришелье. – Она пренебрегла его гордостью, но не его честью. В противном случае я был бы безжалостен. Поверьте мне в этом, святой отец. Если королева пострадает от руки короля, нам придется вести войну одновременно с Испанией и Англией. К ней самой я безразличен, – добавил он с ожесточением в голосе. – И если я и удерживал короля, то только ради блага Франции!
– Не обманывайте ни себя, ни меня, – хладнокровно возразил отец Жозеф. – Мне известны ваши чувства к ней. Но вы неправы и в другом: ни одна нация не объявит войну с целью защиты королевы, уличенной в неверности. Даже Испания.
Кардинал, помедлив, сел в кресло и закинул ногу на ногу. Пока он сидел, покачивая ногой, застежки его туфель переливались рубинами.
– И все-таки она не изменила королю, – сказал он. – Но есть и другая причина: во Франции должен быть наследник трона, а вероятность, что король сумеет зачать его с Анной, так же мала, как и с любой другой женщиной. По крайней мере, теперь есть уверенность в том, что она может иметь от него ребенка: случившийся у нее выкидыш это доказал. Король знает свой долг, и рано или поздно мысль о том, что преемником трона может стать Гастон Орлеанский, заставит его вернуться к королеве.
– Но у него хрупкое здоровье, – возразил отец Жозеф. – И если он умрет бездетным…
– Тогда Гастон станет французским королем, а Мария Медичи – фактической правительницей. Мы вернемся к дням гражданской войны и засилья фаворитов. А так как принц меня ненавидит, то я, а очень вероятно, что и вы, закончим свои дни на эшафоте.
– Гастон Орлеанский – не единственный ваш враг, – сказал монах.
Ришелье улыбнулся.
– Да. Я знаю, что королева-мать – тоже. Протеже Марии Медичи стал слишком могущественным и предан королю теперь больше, чем ей. А ее любимый Гастон льет яд ей в уши, и она ни в чем не может ему отказать. Она не возражала бы увидеть мое падение и очень скоро попытается его организовать.
– Ваша звезда взошла слишком высоко и слишком быстро, – объяснил отец Жозеф. – А в начале вашей карьеры вы обманули чересчур многих людей, полагавших, будто они смогут вас использовать. Их разочарование создало вам немало врагов.
Ришелье повернул на пальце свое кольцо епископа, – так, чтобы камень, его украшавший, не был виден.
– Кто, по-вашему, ударит первым и когда?
Отец Жозеф взглянул на кардинала. Тот казался моложе своих сорока лет и обманчиво хрупок, чему противоречил каменный взгляд серых глаз.
– Те, кто ближе всего к вам, и ударят первыми. Если меня не подводит предчувствие, удар будет нанесен из Парижа.
– И как это решат сделать? – спросил кардинал.
Отец Жозеф пожал плечами.
– Кто может сказать? Интрига. Ультиматум королю, чтобы тот отстранил вас от себя. Можно выдумать все, что угодно.
– Я так не думаю, – Ришелье опять повернул кольцо, и камень снова засиял на свету. – Полагаю, они устроят покушение на меня. Я бы на их месте поступил именно так.
Маленькая королева Генриетта наконец-то уезжала в Англию, и французский Двор сопровождал ее до Кале, чтобы устроить там государственные проводы. Народу Франции выпала прекрасная возможность поглазеть на своего короля, и толпы людей выстроились на всем пути, по которому Людовик выезжал из Парижа. Зрелище было триумфальным даже для угрюмого Людовика, и настроение ему портил только вызывающий блеск многочисленного английского эскорта, возглавляемого Бекингемом, гарцевавшим на великолепном белом коне. Король казался озабоченным, был вспыльчив; он часто поворачивался в седле, чтобы бросить взгляд на свиту королевы. Генриетта Мария и ее дамы, в том числе и Мари де Шеврез, ехали в экипажах с поднятыми занавесками, и юная английская королева грустно махала рукой толпам людей, собравшимся проводить ее на последнем отрезке пути в неизвестную страну, к мужу, которого она никогда не видела.
Зрители встречали ее приветственными возгласами, так же как и короля, сына их любимого Генриха IV; а затем подавались вперед, когда мимо них проезжала карета королевы Франции. Да, она действительно была прекрасна, с ее классическими чертами лица и пышной прической. Слухи о ее романе с английским герцогом пронеслись по всей стране, и люди были настолько возмущены, что в знак протеста приветствовали даже Марию Медичи.
Анна сидела, откинувшись на подушки и закрыв глаза. Толкающаяся, пялящая глаза толпа действовала ей на нервы. В Испании народ держали в узде, никому не позволили бы так близко подойти. Еще два часа пути – и им предстоит остановка в Амьене. А затем – последний перегон до Кале. Анна с ужасом ожидала часа расставания в Кале.
Ей изменяло мужество при мысли о том, что придется сказать «прости» двум единственно близким ей людям, причем одного из них она больше никогда не увидит.
Тщеславный, великолепный Карл Виллье Герцог Бекингемский! Он, как комета, осветил тусклые сумерки ее существования, но блеск его страсти потускнеет далеко за морем в Англии, а ей в удел останутся одиночество, унижения и коварство короля. Она все время думала о нем, о Бекингеме, и кусала губы, борясь с собой, с желанием хотя бы раз уступить и почувствовать крепость его объятий. Одно воспоминание – нашептывало ей искушение – одно тайное утешение в унылой жизни, ожидающей ее впереди. Жизнь с Людовиком: скука и одиночество… Она знала своего мужа и теперь начинала сознавать непримиримую злобу кардинала.
Они отняли у нее Мари, с которой предстояло печальное расставание. И это она тоже никогда не простит Ришелье. Никогда.
«Оставьте кардинала мне», – сказала Мари, и Анна больше не задавала никаких вопросов. Жизнерадостная, привязчивая Мари. Как ей будет недоставать ее! Герцогиня обещала, что уговорит англичан вернуть ее во Францию. Генриетта Мария была простушкой, и Мари не сомневалась, что сумеет без труда выудить у нее разрешение на отъезд во Францию. А пока она будет находиться в Англии, Анна может рассчитывать на постоянные сообщения о Бекингеме. Это было очень опасно, но Мари обещала, и, зная ее решительность, Анна не сомневалась, что та выполнит обещание. Письмо время от времени, и возможность написать ответ…
Процессия прибыла в Амьен. Это была последняя остановка перед Кале и последний шанс Бекингема на встречу с Анной наедине.
За недели пребывания во Франции он сильно изменился: похудел, стал вспыльчивее. Ел мало, но много пил, и мысль об Анне стала его навязчивой идеей. По ночам он бодрствовал, повторяя слова Анны, переданные ему герцогиней де Шеврез: «Скажите герцогу, что я его люблю». Без этой поддержки он чувствовал, что сошел бы с ума. При мысли о том, как мало у них оставалось времени, он терял голову. Терпение короля Карла наконец-то истощилось, и он приказал герцогу немедленно привезти Генриетту в Англию, и даже Бекингем не осмеливался дольше медлить.
Анна со своей свитой остановилась в одном из особняков, и герцогиня де Шеврез получила разрешение провести со своей повелительницей последний вечер. Ей удалось устроить так, что герцог с несколькими своими придворными нанесли прощальный визит королеве. Вечер был теплым и приятным, и по предложению герцога все вышли гулять в сад. Анна направилась по тенистой аллее, усаженной по краям деревьями и цветущими кустами. Бекингем шел рядом, и Анна называла ему цветы дрожащим от сдерживаемых слез голосом.
– Я вернусь, – прошептал он вдруг. – Не знаю как, но я вернусь в Париж и увижу вас снова. Я не прошу у вас ничего – только разрешения снова вас увидеть.
– Прошу вас, – взмолилась Анна. – Я не выдержу и заплачу, и кто-нибудь сообщит об этом. Не говорите о расставании, вообще ничего не говорите.
Герцог увидел сворачивающую налево тропинку, скрытую от глаз густым кустарником. Оглянувшись и увидев, что остальные отстали, он схватил Анну за руку и свернул с ней на эту дорожку. Впервые с тех пор, как он приехал во Францию, они оказались наедине, и в тот же момент Анна оказалась в его объятиях. Она не смогла даже вскрикнуть, сила его рук парализовала ее. Они стояли, прильнув друг к другу. Страсть герцога охватила ее, словно вспышка пламени. Возбужденная его умелыми поцелуями, она обвила руками его шею и, затаив дыхание, прижалась к нему. На секунду она открыла глаза и вдруг увидела полускрытое кустами лицо и руку, раздвигающую ветки.
Ее спас слепой инстинкт. С усилием отстранившись, она издала крик о помощи. Герцог отпустил ее, и Анна сделала шаг назад, дрожа и прислушиваясь к топоту убегающих ног и голосам ее встревоженных дам. Шпионка незаметно присоединилась к ним. В числе первых подбежавших к ней женщин Анна увидела мадам де Сенлис и со стыдом и ужасом подумала, что ей пришлось скомпрометировать герцога, чтобы спасти себя. Борясь с истерикой, она отвернулась от него, стараясь не слышать протесты герцога и не видеть, как пытаются увести его прочь.
В уединении своей комнаты она упала в обморок. Состояние королевы показалось настолько тревожным ее личному врачу, что он приказал пустить ей кровь, а свита Анны, трепеща при мысли о собственной небрежности, выразившейся в том, что они оставили королеву наедине с герцогом, распространила весть, будто Анна больна от шока и возмущения.
Двадцать третьего июня Генриетта Мария отплыла в Англию. Герцог Бекингем стоял на палубе, напряженно всматриваясь в берега Франции, пока они не скрылись в морском тумане. Несколькими месяцами позже, находясь в Фонтенбло, Анна получила письмо. Оно пришло из Брюсселя и было тайно доставлено ей преданным слугой Ла Портом. Ла Порт и другие ее приближенные, сохранявшие ей верность, были уволены королем при возвращении из Амьена, но письма из Лондона, а потом из Брюсселя с риском для жизни ее друзей по-прежнему доставлялись Анне.
Мадам де Шеврез находилась в Брюсселе. Добившись разрешения уехать из Англии, она не осмеливалась вернуться во Францию и встретиться лицом к лицу с Людовиком, разгневанным инцидентом в Амьене, так как он не сомневался, что именно герцогиня поощряла Бекингема. В бешенстве от вынужденной ссылки Мари не сомневалась в том, кто обратил внимание короля на ее роль в том деле. И письма Анны, полные жалоб на оскорбления и слежку, которой она теперь подвергалась, свидетельствовали, что она страдает по вине того же лица. Анне было запрещено писать и получать письма, выезжать за пределы дворца без разрешения короля, давать аудиенцию любому лицу мужского пола и приближаться к своему королевскому супругу, не испросив предварительно, как любой скромный придворный, официального разрешения. Ее комнаты были пусты, с ней остались только те, кто ей прислуживал, так как дружба королевы неизбежно оборачивалась немилостью короля.
А влияние кардинала на Людовика можно было сравнить только с его властью над Францией. Обо всем этом Анна писала своей верной подруге, добавляя, что единственным человеком, сохранившим к ней дружескую привязанность, который скрашивал повседневную скуку ее жизни своими постоянными визитами, был брат короля, герцог Орлеанский. Письмо, пришедшее сегодня, было необычно коротким. Оно содержало новости о поклоннике Ее Величества, чья страсть только возросла в разлуке и который сейчас вел переговоры о своей дипломатической поездке во Францию. В письме содержался совет терпеливо сносить невзгоды, так как все, кто любит королеву, – и те, что находятся при Дворе, и те, что живут в отдалении, – готовятся очень скоро устранить источник этих невзгод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29