Эта пожилая женщина сумела расположить к себе Джан. Сегодня вечером Май предложила присоединиться к Джан и вместе посмотреть шоу, и Джан с радостью согласилась. Все-таки наблюдать за своей телепремьерой, зная, что ее сейчас смотрят десять или даже двадцать миллионов человек, казалось невыносимо тоскливым.
Раздался стук в дверь, и Джан помчалась открывать. В дверях стояла Май, держа в руках коричневый бумажный пакет. Осмотрев Джан с ног до головы, она обратила внимание на старенький халат и все еще мокрые волосы.
– Я и не знала, что у нас будет торжественный вечер, – сухо сказала она и прошла мимо Джан в гостиную. Как всегда, на ней был тонкий хлопчатобумажный спортивный свитер и мягкие котоновые брюки, которые в сочетании с ее безупречно белыми кедами являлись ее фирменным нарядом.
Поставив мешок на низкий столик, она вытащила из него бутылку «Клико».
– Наполеон и Жозефина любили его. Разумеется, я лишь говорю, что слышала. Даже я не настолько еще стара. – Она осмотрела комнату. – Не думаю, что у тебя есть высокие бокалы под шампанское? – спросила она.
Джан покачала головой.
– Значит я правильно сделала, что принесла их. – Май улыбнулась и вынула пару невозможно изящных высоких бокалов. – Ну а ведерко для льда найдется? Это даже ты должна иметь.
– Даже я? – спросила Джан и, улыбнувшись, пошла за ним и наполнила его кубиками льда. – Неужели я такой дикарь?
– Всякий моложе сорока – дикарь. И я была. – Май вытащила из мешка вторую бутылку шампанского. – Ты думаешь, я росла, попивая марочные французские вина? Я, дочь портного? Именно благодаря красоте я попала в этот клуб, а потом понадобилось десять или двадцать лет, чтобы понять: что есть что. Ну вот, по крайней мере, я поняла. Глория Свэнсон всегда была дикарем.
Джан пришлось хихикнуть над последней репликой.
– Май, ну зачем же две бутылки? – спросила она. – Очень экстравагантно!
«Сколько же стоила бутылка марочного «Клико»?» – подумала про себя она. Могла ли Май позволить себе это? Она знала, что не сможет предложить заплатить хотя бы за одну: Май была гордой.
– Ну-с, как часто у тебя бывает дебют на всю Америку? В следующий раз будем поскромнее.
Май сидела в застывшей позе, а Джан поставила одну бутылку в холодильник, а другую – в ведерко со льдом. Очень осторожно она сняла свинцовую пломбу. Показалась пробка.
– Сейчас откроем? – спросила она. Май посмотрела на свои часы и кивнула.
– До начала шесть минут.
Джан медленно открутила проволочную «корзинку». С легким хлопком вылетела пробка и из горлышка появился легкий дымок. Май держала два бокала, а Джан быстро наполнила их, не пролив не капли.
– Отличная работа, – похвалила ее Май. – Но я всегда думаю, что это грустно, когда женщинам приходится самим открывать шампанское. Ты согласна?
Джан кивнула и непроизвольно подумала о Майкле. Было бы хорошо, если бы он смог прийти, но он не звонил уже со среды. Воспоминания о проведенной с Майклом ночи возбуждали Джан и в то же время она стыдилась ее. Была ли она просто еще одной его «победой»? Или же он позвонит, как и обещал? Он казался таким нежным, таким искренним. Она не могла решить для себя, что чувствует по отношению к нему, но знала, что хочет, чтобы он полюбил ее.
Она повернулась к Май, которая удобно устроилась и смотрела рекламу нового «бьюик-скайларка». До начала шоу оставалась минута. Если шоу окажется удачным, если все будет хорошо, у Джан, возможно, будет карьера, о которой она мечтала, стоящая карьера. А если нет… Она покачала головой.
– Начинается! – прошипела Май, и экран погас. Послышалась музыка: тяжелый басовый ритм, а затем Марта и «Ванделлс» запели первый куплет песни «Танцуя на улице». По экрану змеей поползла красная нить, двигаясь в такт музыке, а за ней последовали десятки и сотни других. Затем появилась белая нить, пульсировавшая в такт ритмичной музыке. А за ней тоже последовали десятки, а потом сотни белых нитей. На это наложилось изображение женщины, сидящей на мотоцикле. Потом к ней присоединилась еще одна. Наконец их оказалось трое. За ними эти нити заполняли теперь весь экран и сейчас прояснилось: они представляли собой чередовавшиеся полосы американского флага – красные и белые с темно-синим прямоугольником в левом верхнем углу. После этого камера отъехала назад и сфокусировалась сначала на Лайле, потом на Джан и, наконец, на Шарлин. Кримсон, Кара и Кловер. Их имена появились под их изображением. Теперь же, хотя этот флаг остался на заднем плане, стало ясно, что это были волосы, спутавшиеся волосы этих троих девушек – развевавшиеся, перекручивающиеся, невероятно длинные и танцующие под ритмичную музыку. После этого появилось название «Трое на дороге», составленное из крошечных белых звездочек.
Шоу открылось шумом толпы и быстрыми кадрами об антивоенной демонстрации, снятыми в Бекерсфилде. Марти удалось добиться того, что все выглядело совершенным. Джан была полностью уверена в том, что это документальные кадры, пока она сама не появилась на экране. Но Марти использовал эти кадры, а затем что-то вроде психоделического «наплыва», когда одна врезка плавно переходит в другую – это не напоминало Джан ни один из документальных фильмов, которые она когда-либо видела. По содержанию это были шестидесятые годы, но в «упаковке» девяностых годов. Джан наблюдала за тем, как ее героиня Кара впервые встретила Кримсон на ступенях здания суда. Затем было столкновение с полицейскими, и их отвезли в тюрьму. Диалог прошел нормально, подумала она. Следующим шел черно-белый монтаж: взятие отпечатков пальцев, фотографирование в фас и профиль. Ей это чем-то напомнило фильм Битлз «Ночь тяжелого дня», но опять-таки с обновленным контуром. Это шоу было выдержано в своем стиле. Оно было неповторимо.
– Неплохо, – сказала Май, когда пошла рекламная пауза.
– Я тоже так думаю, – согласилась Джан.
Но хорошо ли настолько, чтобы стать популярной? Было ли оно слишком хорошим? Дойдет ли оно до зрителей? Да, Марти делал серьезную заявку на открытие новой эпохи в истории телешоу, но в то же время он не стеснялся бессовестно эксплуатировать молодость и сексуальность актрис.
Работа одной камерой, съемка именно фильма, а не видео, подобный показ трюков, съемки большей частью на натуре, а не в павильоне, удивительные спецэффекты – все это казалось правильным. Она знала, что съемка каждого эпизода стоила более миллиона долларов. Первые одиннадцать миллионов были затрачены не зря.
Ну что ж, ей нечего было сердиться. Шоу получилось классным. Но все же было немного грустно, что она и Май сидели здесь в темноте. Джан подумала: будет ли кто-нибудь из тех, кого она знает, смотреть это шоу, например, люди из Нью-Йорка или даже ее приятели по средней школе из Скьюдерстауна.
Зазвонил телефон. Она взглянула на Май.
– Никто не знает номер моего домашнего телефона, – сказала она. Это было не совсем точно: Майкл Маклейн знал, и Сай, и Марти. Май пожала плечами. Телефон зазвонил вновь. Джан потянулась за трубкой.
– Ты великолепна. И такое же шоу. Но в нем ты лучше всех. – Это был голос Сэма. Джан почувствовала, что ее рука, державшая трубку, задрожала.
– Спасибо, – с трудом выдавила она из себя.
– Это Сэм Шилдз. Надеюсь, что я первый поздравил тебя, а также первый, кто предлагает тебе новую работу.
Джан посмотрела на Май. Заметила ли Май, как она нервничала? Она сделала глубокий вдох. Говорил ли он серьезно тогда, на террасе в доме у Эйприл? Или же это была просто очередная глупая приманка?
– Ты заинтересована? – спросил он. – Это перепостановка «Рождения звезды». Я думаю, ты идеально подходишь на главную женскую роль. Как ты на это смотришь?
– Позвони моему агенту, Саю Ортису, – смогла сказать ему Джан. – Я хотела бы посмотреть сценарий, а потом мы сообщим тебе.
– Ты говоришь прямо как настоящая звезда! – засмеялся Сэм. – Я обработаю Сая завтра утром. И учти, это лишь черновой вариант. Я могу делать лучше.
– Я это учту, – сказала она и бросила трубку на рычаг аппарата.
Лайла сидела в темноте в своем прибрежном доме, на втором этаже в пустой комнате, выходившей на Тихий океан. Эта комната когда-то была спальней Нади. В ней Надя умерла. Надя Негрон, исполнительница главной роли в первой постановке «Рождения звезды». Если быть точным, то комната была не совсем пустая. Вдоль ее стен Лайла поставила свечи – черные свечи – почти всех размеров. Сейчас все они горели. Пожертвование. Даже двойное пожертвование. Поскольку сейчас Лайла хотела – очень хотела – две вещи: чтобы продолжилось шоу «Три четверти» и чтобы она получила роль в фильме «Рождение звезды».
На стене висела одна полка, из которой Лайла устроила нечто вроде алтаря. За исключением этого, комната была пустой. На алтаре была фотография Нади, еще две свечи в серебряных подсвечниках, тарелочка с дымящимся благовонием и видиокассета с фильмом «Рождение звезды», в котором играла Тереза. Поскольку Лайла уже слышала о новой постановке, у нее не было другой цели, кроме как заполучить там главную роль Лайла встала и поклонилась изображению Нади. Потом зажгла свечку, сняла ее с алтаря и пошла по комнате, зажигая одну свечку за другой. Сегодня вечером Лайла хотела вызвать дух Нади. Ей очень хотелось, чтобы ее мать посмотрела «Три четверти» и испытала зависть. Ей хотелось, чтобы премьера «Трех четвертей» получила хороший рейтинг. Ей хотелось, чтобы Эйприл Айронз посмотрела это шоу. Ей хотелось, чтобы Сэм Шилдз включил ее в съемочную группу фильма «Рождение звезды».
Лайла лежала плашмя на полу, лицом уткнувшись в голый кафель и простерев руки в стороны. Она произносила лишь одну молитву: «Чего бы это ни стоило. Чего бы это не стоило».
Шарлин выключила телевизор и повернулась к Дину, который сидел рядом с ней на полу и доедал остатки воздушной кукурузы.
– Ну, что скажешь?
– Шарлин, ты хороша. Действительно хороша.
– В самом деле? Ты действительно так считаешь?
– Конечно. – Она заметила, что он замялся.
– Но… Ну…
– Говори.
– Все-таки это шоу послабее чем «Энди Гриффит».
Моника Фландерс сидела рядом со своим китайским мопсом на обитой атласной парчой роскошной кровати с балдахином. Но заметьте, не просто какой-то кровати с балдахином, а на той, когда-то принадлежащей Жозефине – тогда, когда она была еще простой девушкой с одного из островов в Вест-Индии. Разумеется, что она, Моника, всю ее переделала, но ее «происхождение» по-прежнему много значило для нее. Это была кровать женщины, которая благодаря красоте и уму поднялась до положения императрицы. Женщины, похожей на нее.
– Вам еще что-нибудь потребуется, мадам? – спросила ее служанка.
Монику Фландерс называли королевой косметики, и она жила как королева. Все другие великие отошли от дел или умерли. Елена Рубинштейн. Элизабет Арден. Коко Шанель. Сейчас в бизнесе правили корпорации; бездушные, бессмысленные организации, которые жили и продавали на основе статистики, анализов и рынка. Мужчины, вроде ее сына Хайрама. В общем-то неплохого парня и хорошего отца для своих детей, но немного бездушного.
Что могут эти мужчины, стоящие во главе таких корпораций, знать о том, что нужно женщине? В течение полувека Моника продавала женщинам мечту: мечту о красоте и совершенстве. Возможно, что какой-нибудь новый крем для лица, другой цвет теней для глаз дадут нужный эффект: сделают их красивыми, сделают их любимыми, сделают их счастливыми. То, что это никогда не срабатывало, не имело значения; она продавала надежду, и это просто удерживало большинство из них, непрестанно искавших нужный товар, – тот, который «сработает».
Она начала с того, что стала прислушиваться к их жалобам в маленьком салончике красоты, располагавшемся в нижнем Манхеттене: муж, который обманывал; помолвка, которая расстроилась; пустой брак, беспокойство, несчастье, неудовлетворенность. И каждой она кивала сочувственно, прищелкивала зубами, заставляла себя прослезиться. Она понимала их. А после этого обычно говорила:
– Попробуйте вот это. Попробуйте, и жизнь переменится. Вы почувствуете себя моложе, вы оживете. Люди заметят, что вы изменились. Что вы стали лучше. Мягче. Посвежевшей. Новой. Молодой.
С тех пор мало что изменилось, разве что размер ее рынка. Сегодня вечером Моника чувствовала, что усовершенствовала свое мастерство. Сегодня вечером миллион, десять миллионов, может быть, даже пятьдесят миллионов женщин будут смотреть новое шоу, которое состоялось благодаря ей. И каждая, независимо от возраста или своей внешности, будет смотреть на экран и завидовать тем образам, которые она туда ввела. Это напоминало часовой рекламный ролик. Может, даже лучше. И она уже подготовила все товары и эти рекламы, которые скажут жаждущим, завистливым женщинам, что они могли бы сделать, чтобы выглядеть так, как эти три очаровательные девушки на экранах телевизоров.
– Включи мне телевизор и принеси пульт и мои очки, – сказала она служанке. – Я хочу кое-что посмотреть по телевизору.
Моника могла поспорить на миллионы, что это шоу будет удачным. И как всегда, она была права.
В Бекерсфилде вагончик-ресторан Джека по вечерам в воскресенье был закрыт. Это была одна ночь, когда он мог побыть один, без Тельмы, и посмотреть телевизор. Сначала был сериал «911», потом «Отряд спасателей», а за ними повторные показы по кабельному телевидению. Он вытянул ноги на подставку для ног и, нажав на рычаг кресла, едва не оказался почти на спине. Пока он руками цеплялся за сиденье, он крикнул:
– Тельма!
Затем, не услышав ответа, крикнул еще раз. Ага, она ушла. Он откинулся назад, вздохнул и приготовился к приятному вечеру.
Потом в гостиную, пританцовывая, вплыла Тельма, сбросила резиновые сандалии и плюхнулась своими пышными формами на софу, покрытую геркулоном.
– Что случилось, Джек? – спросила она как ни в чем не бывало и положила на стол между ними миску с поджаренной воздушной кукурузой, а также две банки пива, которые она открыла. Затем, что самое ужасное из всего этого, она взяла пульт дистанционного управления.
– Эй! – воскликнул он. – Ведь скоро же будет «911».
Тельма сунула руку в карман своего халата, вытащила носовой платок, выдула свой нос, а затем спокойно посмотрела на него.
– Сегодня его не будет, – сказала она и нажала кнопку. Экран телевизора мгновенно вспыхнул цветом.
– О чем ты говоришь, Тельма? Ты же не смотришь телевизор по воскресеньям. Я подумал, что ты пойдешь в «Бекерсфилд ротари» играть в бинго. – Он не мог скрыть в своем голосе разочарования.
– По воскресеньям бинго больше нет. Ты что не помнишь? Они же перенесли его теперь на понедельник. Из-за этого телешоу.
«Какого шоу?» – подумал он. Но не то, которое она пыталась заставить его смотреть на прошлой неделе. Господи, только он подумал об этом, и она тут же вошла. Придется ему возвращаться в ресторанчик и смотреть свои шоу по черно-белому телевизору, который стоял у него там на кухне.
– Я думал, что это был телефильм или что-то подобное. Ты хочешь сказать, что оно теперь будет каждый вечер в воскресенье?
– Ты откуда упал? Это же самое популярное шоу в Америке, – сказала она. – Где твой патриотизм? Во всяком случае, здесь уж точно есть кое-кто, на кого тебе следовало бы посмотреть! Своего рода сюрприз.
Джек откинулся назад, сложив руки на груди. Он был вне себя. Еще один какой-то кусок дерьма для женщин, какой-нибудь мусор типа «Династии», с актрисами в дурацких нарядах с рюшами и безумными прическами. Он взглянул на экран: пустыня на Юге или где-то там. Когда камера подъехала ближе, он увидел три мотоцикла, на каждом из которых сидела женщина во всем кожаном, отвороты курток были раскрыты, обнажая полные груди под обтягивающими футболками.
– Я пошел на кухню.
– Нет, ты не пойдешь. Ты останешься здесь. Присмотрись. Посмотри какие красотки.
Тельма разрешала ему смотреть на эти сиськи? Это было что-то новое. На экране каждая из девушек резко затормозила на покрытой гравием дороге, и каждую показали крупным планом.
– Помнишь, я на прошлой неделе тебе говорила, что я раньше где-то видела эту блондинку? – спросила его Тельма. – Ну так вот. Я вспомнила. И ты сейчас ее вспомнишь. Посмотри внимательнее на нее.
Джек прильнул к экрану. Тельма была права – что-то в той было знакомо.
– Может быть. Ну и что из того?
– Джек, я думаю, что мы просто стали известными. – Тельма держала в руках кусок картона, на котором от руки было написано: «Ресторан Джека. Дом для Кловер из «Троих на дороге».
Камера наехала еще ближе, и лицо Джека просветлело. Так это же Шарлин!
– Ты имеешь в виду ту официантку – блондинку, которая работала у нас? Это она? Черт побери, Тельма. Ты права. Ну надо же, у нас в ресторанчике работала настоящая звезда! Но ты ее уволила.
– И правильно сделала. Иначе бы ты сам поглупел, а она никогда бы не попала на телевидение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Раздался стук в дверь, и Джан помчалась открывать. В дверях стояла Май, держа в руках коричневый бумажный пакет. Осмотрев Джан с ног до головы, она обратила внимание на старенький халат и все еще мокрые волосы.
– Я и не знала, что у нас будет торжественный вечер, – сухо сказала она и прошла мимо Джан в гостиную. Как всегда, на ней был тонкий хлопчатобумажный спортивный свитер и мягкие котоновые брюки, которые в сочетании с ее безупречно белыми кедами являлись ее фирменным нарядом.
Поставив мешок на низкий столик, она вытащила из него бутылку «Клико».
– Наполеон и Жозефина любили его. Разумеется, я лишь говорю, что слышала. Даже я не настолько еще стара. – Она осмотрела комнату. – Не думаю, что у тебя есть высокие бокалы под шампанское? – спросила она.
Джан покачала головой.
– Значит я правильно сделала, что принесла их. – Май улыбнулась и вынула пару невозможно изящных высоких бокалов. – Ну а ведерко для льда найдется? Это даже ты должна иметь.
– Даже я? – спросила Джан и, улыбнувшись, пошла за ним и наполнила его кубиками льда. – Неужели я такой дикарь?
– Всякий моложе сорока – дикарь. И я была. – Май вытащила из мешка вторую бутылку шампанского. – Ты думаешь, я росла, попивая марочные французские вина? Я, дочь портного? Именно благодаря красоте я попала в этот клуб, а потом понадобилось десять или двадцать лет, чтобы понять: что есть что. Ну вот, по крайней мере, я поняла. Глория Свэнсон всегда была дикарем.
Джан пришлось хихикнуть над последней репликой.
– Май, ну зачем же две бутылки? – спросила она. – Очень экстравагантно!
«Сколько же стоила бутылка марочного «Клико»?» – подумала про себя она. Могла ли Май позволить себе это? Она знала, что не сможет предложить заплатить хотя бы за одну: Май была гордой.
– Ну-с, как часто у тебя бывает дебют на всю Америку? В следующий раз будем поскромнее.
Май сидела в застывшей позе, а Джан поставила одну бутылку в холодильник, а другую – в ведерко со льдом. Очень осторожно она сняла свинцовую пломбу. Показалась пробка.
– Сейчас откроем? – спросила она. Май посмотрела на свои часы и кивнула.
– До начала шесть минут.
Джан медленно открутила проволочную «корзинку». С легким хлопком вылетела пробка и из горлышка появился легкий дымок. Май держала два бокала, а Джан быстро наполнила их, не пролив не капли.
– Отличная работа, – похвалила ее Май. – Но я всегда думаю, что это грустно, когда женщинам приходится самим открывать шампанское. Ты согласна?
Джан кивнула и непроизвольно подумала о Майкле. Было бы хорошо, если бы он смог прийти, но он не звонил уже со среды. Воспоминания о проведенной с Майклом ночи возбуждали Джан и в то же время она стыдилась ее. Была ли она просто еще одной его «победой»? Или же он позвонит, как и обещал? Он казался таким нежным, таким искренним. Она не могла решить для себя, что чувствует по отношению к нему, но знала, что хочет, чтобы он полюбил ее.
Она повернулась к Май, которая удобно устроилась и смотрела рекламу нового «бьюик-скайларка». До начала шоу оставалась минута. Если шоу окажется удачным, если все будет хорошо, у Джан, возможно, будет карьера, о которой она мечтала, стоящая карьера. А если нет… Она покачала головой.
– Начинается! – прошипела Май, и экран погас. Послышалась музыка: тяжелый басовый ритм, а затем Марта и «Ванделлс» запели первый куплет песни «Танцуя на улице». По экрану змеей поползла красная нить, двигаясь в такт музыке, а за ней последовали десятки и сотни других. Затем появилась белая нить, пульсировавшая в такт ритмичной музыке. А за ней тоже последовали десятки, а потом сотни белых нитей. На это наложилось изображение женщины, сидящей на мотоцикле. Потом к ней присоединилась еще одна. Наконец их оказалось трое. За ними эти нити заполняли теперь весь экран и сейчас прояснилось: они представляли собой чередовавшиеся полосы американского флага – красные и белые с темно-синим прямоугольником в левом верхнем углу. После этого камера отъехала назад и сфокусировалась сначала на Лайле, потом на Джан и, наконец, на Шарлин. Кримсон, Кара и Кловер. Их имена появились под их изображением. Теперь же, хотя этот флаг остался на заднем плане, стало ясно, что это были волосы, спутавшиеся волосы этих троих девушек – развевавшиеся, перекручивающиеся, невероятно длинные и танцующие под ритмичную музыку. После этого появилось название «Трое на дороге», составленное из крошечных белых звездочек.
Шоу открылось шумом толпы и быстрыми кадрами об антивоенной демонстрации, снятыми в Бекерсфилде. Марти удалось добиться того, что все выглядело совершенным. Джан была полностью уверена в том, что это документальные кадры, пока она сама не появилась на экране. Но Марти использовал эти кадры, а затем что-то вроде психоделического «наплыва», когда одна врезка плавно переходит в другую – это не напоминало Джан ни один из документальных фильмов, которые она когда-либо видела. По содержанию это были шестидесятые годы, но в «упаковке» девяностых годов. Джан наблюдала за тем, как ее героиня Кара впервые встретила Кримсон на ступенях здания суда. Затем было столкновение с полицейскими, и их отвезли в тюрьму. Диалог прошел нормально, подумала она. Следующим шел черно-белый монтаж: взятие отпечатков пальцев, фотографирование в фас и профиль. Ей это чем-то напомнило фильм Битлз «Ночь тяжелого дня», но опять-таки с обновленным контуром. Это шоу было выдержано в своем стиле. Оно было неповторимо.
– Неплохо, – сказала Май, когда пошла рекламная пауза.
– Я тоже так думаю, – согласилась Джан.
Но хорошо ли настолько, чтобы стать популярной? Было ли оно слишком хорошим? Дойдет ли оно до зрителей? Да, Марти делал серьезную заявку на открытие новой эпохи в истории телешоу, но в то же время он не стеснялся бессовестно эксплуатировать молодость и сексуальность актрис.
Работа одной камерой, съемка именно фильма, а не видео, подобный показ трюков, съемки большей частью на натуре, а не в павильоне, удивительные спецэффекты – все это казалось правильным. Она знала, что съемка каждого эпизода стоила более миллиона долларов. Первые одиннадцать миллионов были затрачены не зря.
Ну что ж, ей нечего было сердиться. Шоу получилось классным. Но все же было немного грустно, что она и Май сидели здесь в темноте. Джан подумала: будет ли кто-нибудь из тех, кого она знает, смотреть это шоу, например, люди из Нью-Йорка или даже ее приятели по средней школе из Скьюдерстауна.
Зазвонил телефон. Она взглянула на Май.
– Никто не знает номер моего домашнего телефона, – сказала она. Это было не совсем точно: Майкл Маклейн знал, и Сай, и Марти. Май пожала плечами. Телефон зазвонил вновь. Джан потянулась за трубкой.
– Ты великолепна. И такое же шоу. Но в нем ты лучше всех. – Это был голос Сэма. Джан почувствовала, что ее рука, державшая трубку, задрожала.
– Спасибо, – с трудом выдавила она из себя.
– Это Сэм Шилдз. Надеюсь, что я первый поздравил тебя, а также первый, кто предлагает тебе новую работу.
Джан посмотрела на Май. Заметила ли Май, как она нервничала? Она сделала глубокий вдох. Говорил ли он серьезно тогда, на террасе в доме у Эйприл? Или же это была просто очередная глупая приманка?
– Ты заинтересована? – спросил он. – Это перепостановка «Рождения звезды». Я думаю, ты идеально подходишь на главную женскую роль. Как ты на это смотришь?
– Позвони моему агенту, Саю Ортису, – смогла сказать ему Джан. – Я хотела бы посмотреть сценарий, а потом мы сообщим тебе.
– Ты говоришь прямо как настоящая звезда! – засмеялся Сэм. – Я обработаю Сая завтра утром. И учти, это лишь черновой вариант. Я могу делать лучше.
– Я это учту, – сказала она и бросила трубку на рычаг аппарата.
Лайла сидела в темноте в своем прибрежном доме, на втором этаже в пустой комнате, выходившей на Тихий океан. Эта комната когда-то была спальней Нади. В ней Надя умерла. Надя Негрон, исполнительница главной роли в первой постановке «Рождения звезды». Если быть точным, то комната была не совсем пустая. Вдоль ее стен Лайла поставила свечи – черные свечи – почти всех размеров. Сейчас все они горели. Пожертвование. Даже двойное пожертвование. Поскольку сейчас Лайла хотела – очень хотела – две вещи: чтобы продолжилось шоу «Три четверти» и чтобы она получила роль в фильме «Рождение звезды».
На стене висела одна полка, из которой Лайла устроила нечто вроде алтаря. За исключением этого, комната была пустой. На алтаре была фотография Нади, еще две свечи в серебряных подсвечниках, тарелочка с дымящимся благовонием и видиокассета с фильмом «Рождение звезды», в котором играла Тереза. Поскольку Лайла уже слышала о новой постановке, у нее не было другой цели, кроме как заполучить там главную роль Лайла встала и поклонилась изображению Нади. Потом зажгла свечку, сняла ее с алтаря и пошла по комнате, зажигая одну свечку за другой. Сегодня вечером Лайла хотела вызвать дух Нади. Ей очень хотелось, чтобы ее мать посмотрела «Три четверти» и испытала зависть. Ей хотелось, чтобы премьера «Трех четвертей» получила хороший рейтинг. Ей хотелось, чтобы Эйприл Айронз посмотрела это шоу. Ей хотелось, чтобы Сэм Шилдз включил ее в съемочную группу фильма «Рождение звезды».
Лайла лежала плашмя на полу, лицом уткнувшись в голый кафель и простерев руки в стороны. Она произносила лишь одну молитву: «Чего бы это ни стоило. Чего бы это не стоило».
Шарлин выключила телевизор и повернулась к Дину, который сидел рядом с ней на полу и доедал остатки воздушной кукурузы.
– Ну, что скажешь?
– Шарлин, ты хороша. Действительно хороша.
– В самом деле? Ты действительно так считаешь?
– Конечно. – Она заметила, что он замялся.
– Но… Ну…
– Говори.
– Все-таки это шоу послабее чем «Энди Гриффит».
Моника Фландерс сидела рядом со своим китайским мопсом на обитой атласной парчой роскошной кровати с балдахином. Но заметьте, не просто какой-то кровати с балдахином, а на той, когда-то принадлежащей Жозефине – тогда, когда она была еще простой девушкой с одного из островов в Вест-Индии. Разумеется, что она, Моника, всю ее переделала, но ее «происхождение» по-прежнему много значило для нее. Это была кровать женщины, которая благодаря красоте и уму поднялась до положения императрицы. Женщины, похожей на нее.
– Вам еще что-нибудь потребуется, мадам? – спросила ее служанка.
Монику Фландерс называли королевой косметики, и она жила как королева. Все другие великие отошли от дел или умерли. Елена Рубинштейн. Элизабет Арден. Коко Шанель. Сейчас в бизнесе правили корпорации; бездушные, бессмысленные организации, которые жили и продавали на основе статистики, анализов и рынка. Мужчины, вроде ее сына Хайрама. В общем-то неплохого парня и хорошего отца для своих детей, но немного бездушного.
Что могут эти мужчины, стоящие во главе таких корпораций, знать о том, что нужно женщине? В течение полувека Моника продавала женщинам мечту: мечту о красоте и совершенстве. Возможно, что какой-нибудь новый крем для лица, другой цвет теней для глаз дадут нужный эффект: сделают их красивыми, сделают их любимыми, сделают их счастливыми. То, что это никогда не срабатывало, не имело значения; она продавала надежду, и это просто удерживало большинство из них, непрестанно искавших нужный товар, – тот, который «сработает».
Она начала с того, что стала прислушиваться к их жалобам в маленьком салончике красоты, располагавшемся в нижнем Манхеттене: муж, который обманывал; помолвка, которая расстроилась; пустой брак, беспокойство, несчастье, неудовлетворенность. И каждой она кивала сочувственно, прищелкивала зубами, заставляла себя прослезиться. Она понимала их. А после этого обычно говорила:
– Попробуйте вот это. Попробуйте, и жизнь переменится. Вы почувствуете себя моложе, вы оживете. Люди заметят, что вы изменились. Что вы стали лучше. Мягче. Посвежевшей. Новой. Молодой.
С тех пор мало что изменилось, разве что размер ее рынка. Сегодня вечером Моника чувствовала, что усовершенствовала свое мастерство. Сегодня вечером миллион, десять миллионов, может быть, даже пятьдесят миллионов женщин будут смотреть новое шоу, которое состоялось благодаря ей. И каждая, независимо от возраста или своей внешности, будет смотреть на экран и завидовать тем образам, которые она туда ввела. Это напоминало часовой рекламный ролик. Может, даже лучше. И она уже подготовила все товары и эти рекламы, которые скажут жаждущим, завистливым женщинам, что они могли бы сделать, чтобы выглядеть так, как эти три очаровательные девушки на экранах телевизоров.
– Включи мне телевизор и принеси пульт и мои очки, – сказала она служанке. – Я хочу кое-что посмотреть по телевизору.
Моника могла поспорить на миллионы, что это шоу будет удачным. И как всегда, она была права.
В Бекерсфилде вагончик-ресторан Джека по вечерам в воскресенье был закрыт. Это была одна ночь, когда он мог побыть один, без Тельмы, и посмотреть телевизор. Сначала был сериал «911», потом «Отряд спасателей», а за ними повторные показы по кабельному телевидению. Он вытянул ноги на подставку для ног и, нажав на рычаг кресла, едва не оказался почти на спине. Пока он руками цеплялся за сиденье, он крикнул:
– Тельма!
Затем, не услышав ответа, крикнул еще раз. Ага, она ушла. Он откинулся назад, вздохнул и приготовился к приятному вечеру.
Потом в гостиную, пританцовывая, вплыла Тельма, сбросила резиновые сандалии и плюхнулась своими пышными формами на софу, покрытую геркулоном.
– Что случилось, Джек? – спросила она как ни в чем не бывало и положила на стол между ними миску с поджаренной воздушной кукурузой, а также две банки пива, которые она открыла. Затем, что самое ужасное из всего этого, она взяла пульт дистанционного управления.
– Эй! – воскликнул он. – Ведь скоро же будет «911».
Тельма сунула руку в карман своего халата, вытащила носовой платок, выдула свой нос, а затем спокойно посмотрела на него.
– Сегодня его не будет, – сказала она и нажала кнопку. Экран телевизора мгновенно вспыхнул цветом.
– О чем ты говоришь, Тельма? Ты же не смотришь телевизор по воскресеньям. Я подумал, что ты пойдешь в «Бекерсфилд ротари» играть в бинго. – Он не мог скрыть в своем голосе разочарования.
– По воскресеньям бинго больше нет. Ты что не помнишь? Они же перенесли его теперь на понедельник. Из-за этого телешоу.
«Какого шоу?» – подумал он. Но не то, которое она пыталась заставить его смотреть на прошлой неделе. Господи, только он подумал об этом, и она тут же вошла. Придется ему возвращаться в ресторанчик и смотреть свои шоу по черно-белому телевизору, который стоял у него там на кухне.
– Я думал, что это был телефильм или что-то подобное. Ты хочешь сказать, что оно теперь будет каждый вечер в воскресенье?
– Ты откуда упал? Это же самое популярное шоу в Америке, – сказала она. – Где твой патриотизм? Во всяком случае, здесь уж точно есть кое-кто, на кого тебе следовало бы посмотреть! Своего рода сюрприз.
Джек откинулся назад, сложив руки на груди. Он был вне себя. Еще один какой-то кусок дерьма для женщин, какой-нибудь мусор типа «Династии», с актрисами в дурацких нарядах с рюшами и безумными прическами. Он взглянул на экран: пустыня на Юге или где-то там. Когда камера подъехала ближе, он увидел три мотоцикла, на каждом из которых сидела женщина во всем кожаном, отвороты курток были раскрыты, обнажая полные груди под обтягивающими футболками.
– Я пошел на кухню.
– Нет, ты не пойдешь. Ты останешься здесь. Присмотрись. Посмотри какие красотки.
Тельма разрешала ему смотреть на эти сиськи? Это было что-то новое. На экране каждая из девушек резко затормозила на покрытой гравием дороге, и каждую показали крупным планом.
– Помнишь, я на прошлой неделе тебе говорила, что я раньше где-то видела эту блондинку? – спросила его Тельма. – Ну так вот. Я вспомнила. И ты сейчас ее вспомнишь. Посмотри внимательнее на нее.
Джек прильнул к экрану. Тельма была права – что-то в той было знакомо.
– Может быть. Ну и что из того?
– Джек, я думаю, что мы просто стали известными. – Тельма держала в руках кусок картона, на котором от руки было написано: «Ресторан Джека. Дом для Кловер из «Троих на дороге».
Камера наехала еще ближе, и лицо Джека просветлело. Так это же Шарлин!
– Ты имеешь в виду ту официантку – блондинку, которая работала у нас? Это она? Черт побери, Тельма. Ты права. Ну надо же, у нас в ресторанчике работала настоящая звезда! Но ты ее уволила.
– И правильно сделала. Иначе бы ты сам поглупел, а она никогда бы не попала на телевидение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99