— Отдохнуть? Можно подумать, в клубе ты трудился в поте лица! Знаешь, я много сил отдала борьбе за права женщин, но мне все чаще кажется, что к этим правам нужно подходить дифференцированно — например, бои за избирательные права для женщин я буду продолжать до полной победы, а вот право на труд я могу с чистой совестью уступить тебе — пусть у тебя будет двойное право на труд, мне не жалко. Возьми блокнот, я продиктую тебе, чем необходимо заняться в первую очередь…
— Прости, но мне придется напомнить тебе, дорогая, что здание нашей фабрики пока недостроено и строительство будет идти как минимум месяц-полтора. Может быть, по окончании строительных работ ты мне все и продиктуешь?
— Знаешь, дожидаться окончания строительных работ, на мой взгляд, непозволительная роскошь. В конце концов, Брокар начинал свое дело, арендовав запущенную конюшню в Хамовнитн Вскоре он уже сумел перевести производство в более подходящее здание на Зубовском бульваре, потер еще более подходящее на Пресне и через пять лет так развернулся, что приобрел большую усадьбу за Серпуховскими воротами на Мытной и настроил там производственных корпусов для своей фабрики. И теперь фабрика Брокера — одно из самых крупнопарфюмерных и косметических производств в мире, поставщик европейских королевских дворов, имеет свои торговые представительства в Париже, Ницце, Вене, Брюсселе, Дрездене, Константинополе… Продукция Брокара регулярно получает Гран-при на Всемирных выставках. Вот что значит человек умел добиваться своего!
— А Брокар, часом, не немец был? — спросил вдруг Михаил.
— Нет, француз.
— Ну что ж, хоть какое-то разнообразие… Но я не намерена была отвлекаться от дела.
— Так вот… Я тоже решила арендовать для начала небольшую лабораторию, где налажу выпуск пробных партий своей продукции, а к тому моменту, когда здание фабрики будет достроено, парфюмерия Товарищества Хорватовых, надеюсь, уже завоюет хорошую славу на рынке, .. Итак, бери блокнот и пиши: прежде всего необходимо договориться на стекольных заводах о поставках флаконов для разлива дот. Вот у меня прейскуранты стеклодувов Грибковырмлинского, Ритинга и Эрманса (вот он-то точно немец). Стоимость одного флакона от копейки до шести, для первых опытов подберем что-нибудь из готовых форм, а потом нужно будет разработать эскизы для наших фирменных хорватовских флаконов и делать их по специальному заказу. Просмотри пожалуйста, прейскуранты и разметь их. Флаконы выбирай поизящнее. Надо отдать должное твоему вкусу, ты — один из немногих мужчин, обладающих этой штукой…
Отпуская такой фальшивый комплимент, я немного покривила душой. На самом-то деле я была совершенно уверена, что у Миши бездна вкуса, но к несчастью, иного.
Но, во-первых, мне хотелось несколько сгладить последствия нашей «художественной дискуссии» о «Полете мысли», напоминающем моему супругу кривобокую лошадь, а во-вторых, это был маленький эксперимент — мне было интересно, какие формы флаконов выберет мужчина.
Ведь среди покупателей духов всегда огромное количество мужчин, желающих сделать приятный подарок своим дамам. Причем ориентируются эти господа, как я успела заметить, чаще всего именно на красоту флакона, а отнюдь не на красоту аромата….
Я не успела толком развернуться со своими указаниями, как кто-то позвонил в дверь квартиры и горничная Шура внесла в кабинет записку, доставленную рассыльным с фирмы Крюднера. В записке значилось:

«Дорогая Елена Сергеевна!
Весьма сожалею, что не имела возможности сегодня Вас принять. Надеюсь, Вы окажете мне честь и прибудете в контору фирмы «Франц Вернер Крюднер» на Немецкой улице завтра в девять часов тридцать минут утра. Я приглашаю всех лиц, имеющих отношение к известным событиям, связанным с фирмой, для важного разговора. С почтением,
Лидия Танненбаум.»

Несмотря на все обыкновенные и даже в каком-то смысле ритуальные для письменных сообщений заверения в почтении и оказании чести, тон записки показался мне весьма наглым.
— Как тебе это нравится? — Я передала записку Михаилу. — Видимо, госпожа Танненбаум полагает, что получив подобную повестку, я буду обязана с утра пораньше явиться в Лефортово?
— Ты, помнится, говорила, что твоя протеже обладает хорошими манерами? — не удержался от ехидного замечания Михаил. — Может быть, для кого-то подобные манеры и предмет гордости, но у меня они вызывают чувство, похожее на тошноту.
— Вы ответ писать будете? — поинтересовалась Шура. — Рассыльный ждет.
— Я могла бы написать мадемуазель Танненбаум пару любезных слов с точным указанием, куда именно ей следовало бы убраться вместе со своим приглашением, но по природной деликатности воздержусь. Скажи, что ответа не будет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Чувствительный удар по моему самолюбию. — Гонимый ветром… — «Вы не поверите, но я просто гуляю». — В кондитерской Сиу. — Живая иллюстрация к назидательному рассказу. — Концы с концами не сходятся. — Сорок фирм московских немцев. — Самое отрадное воспоминание одинокого холостяка.

Как бы я ни хорохорилась, недвусмысленно нахальная записка Лидии окончательно вывела меня из себя и пришлось отправиться на улицу, чтобы восстановить душевное равепсие.
В довершение всех неприятностей погода оказалась премерзкой. Словно кто-то из моих врагов, узнав, что я вышла прогуляться, заказал у Господа низкие тучи, непроглядно мрачные, как и мои собственные мысли, тяжелые хлопья мокрого снега и какой-то особенно пронизывающий ветер. Вообще, меня не покидает чувство, что в последнее время все на свете происходит с единственной целью — доставить мне побольше огорчений…
Высокие колокольни арбатских церквей таяли в снежной хмари, а свет витрин магазинчиков, с трудом пробивавшийся сквозь сгущающиеся сумерки, окрашивал лица прохожих в зеленоватый оттенок. Дам на улице почти не было видно, а гимназисты и чиновники в форменных шинелях, полы которых трепетали на ветру, как крылья, держали руками свои фуражки, все время норовившие сорваться и улететь…
Неудивительно, что в таких условиях я продвигалась вперед с большим трудом, но, тем не менее, не сдалась и ни на йоту не отступала от своего плана — погулять по московским улицам, чтобы в одиночестве предаться назидательным мыслям и поучительным рассуждениям.
Ради справедливости следует признать, что судьба вновь нанесла чувствительный удар по моему самолюбию (и вот так всю жизнь). Ну что ж, значит, так уж мне на роду написано.
Гонимая ветром, я брела по Арбату с меланхолическим видом человека, не ожидающего от жизни ничего хорошего и даже испытывающего некоторое удовлетворение от сознания своей правоты, пока чуть не столкнулась с господином Легонтовым, идущим мне навстречу целеустремленной походкой.
— Елена Сергеевна! Здравствуйте! Я к вам, — закричал Легонтов сквозь порывы ветра. — А куда вы спешите с выражением такой мрачной решимости на лице?
— Вы не поверите, но я просто гуляю, — пришлось честно сознаться мне.
— В такую погоду? Вы всегда умели поразить меня своей оригинальностью.
— Мне хотелось подумать…
— Но думать приятнее дома, в тепле, — резонно возразил Александр Матвеевич. — У вас такой великолепный кабинет, приспособленный для раздумий как нельзя лучше.
— Я вообще-то не всегда люблю думать в местах, для этого предназначенных, — ответила я, прикрывая лицо муфтой от ветра. — Озарение ведь может прийти к человеку посреди людной улицы, а не только в тиши кабинета. Кто знает, может быть, прогулка и натолкнет меня на какие-нибудь интересные мысли…
— А много интересных мыслей вы уже успели надумать?
— Пока еще нет.
Не рассказывать же господину Легонтову о человеконенавистнических выражениях, которые носились в моей голове?
— Тогда, может быть, зайдем в кондитерскую Сиу? — предложил он. — Я не вижу поводов, почему бы озарению заглянуть следом за вами туда? Там тепло, там горячий аш и свежие пирожные… А может быть, вы и от шоколадного зайчика не откажетесь?
Я не стала возражать, полагая, что после всех наших тяжких трудов мы заслужили право на столь невинное развлечение, как посещение кондитерской, а прогулка все равно не принесла мне озарения. Александр Матвеевич предложил мне руку, галантно заслоняя от ветра, который, как третий лишний, нахально вился вокруг нас до самых дверей заведения Сиу.
В кондитерской было и вправду гораздо уютнее, чем на улице, и, опять по причине скверной погоды, малолюдно — кому из живомыслящих людей пришла бы в голову мысль специально выйти из теплого дома и долго брести по холоду ради пары пирожных?
Мы молча выпили по чашке кофе, и это позволило нам слегка оттаять.
— Елена Сергеевна, не хочу напрашиваться на комплимент, но помнится, вы всегда считали меня человеком, достойным доверия, — заметил Легонтов, приступая ко второй чашке обжигающе горячего кофе. — Я не такой уж тонкий знаток женской души, но вы сегодня просто не похожи на себя. Более того, в вашем голосе звучит безнадежность, и это меня больше всего удивляет… Вы ничего не хотите мне рассказать? Может быть, мне удастся привить вам более светлый взгляд на мир?
— Ах, Александр Матвеевич! У меня есть основания быть собой в высшей степени недовольной! Я даже пришла к неутешительному выводу, что веду себя как настоящая дура. Классическая, круглая дура, без всяких подделок, из разряда тех дур, которых следует топить в молодости, чтобы они не оскверняли белый свет своим дурацким существованием… В душе я ругаю себя с использованием еще более ярких выражений, самых ярких, какие только могут прийти мне на память.
— Недовольство всем на свете, и в частности собственной персоной, отличает определенный тип людей, но вы-то к нему никогда не относились! Что же вдруг заставило вас прийти к столь неутешительным выводам и заняться самобичеванием?
Я двух словах поведала о своем визите в контоhe фирмы «Франц Вернер Крюднер», принадлежащей отныне нашей общей знакомой мадемуазель Танненбаум, о приеме, оказанном мне там, и о неприлично нахальной записке с требованием прибыть пред светлые очи в девять часов тридцать минут утра…
— Алексей Матвеевич, ну почему мне приходится так часто разочаровываться в людях? Почему я вечно влезаю в самые дурацкие истории? Мне исключительно везет на ниве глупости. Ведь это — далеко не первый дурацкий случай в моей жизни. Я просто живая иллюстрация к назидательному рассказу о том, как не следует поступать…
— Я предпочел бы более деликатные определения. И в присущем вам духе здорового авантюризма я не вижу ничего плохого. Вами движет роковая страсть к приключениям. Именно роковая, ибо в этом случае мы можем употребить такое затасканное выражение в его истинном значении. Судьбоносная страсть, определяющая стиль вашей жизни, расцвечивающая ее яркими красками. И ведь должен же кто-то уметь бескорыстно прийти на помощь людям, попавшим в беду?
— Да уж, я вечно лезу со своей помощью к людям, которым этого, может быть, вовсе и не нужно, — горько согласилась я. — А ведь есть на свете дамы, умеющие ограничить интересы исключительно домашним очагом…
— И чем же подобные, позвольте спросить, могут занять свой ум, если таковой у них еще имеется? — в тоне Легонтова прозвучал сарказм. — Их единственная духовная пища — журналы мод и дамские романы, их единственное удовольствие — кофе и булочки, и то в умеренных количествах. Ну, наиболее деятельные особы прибавят к этому еще ссоры с кухаркой, покупки в Торговых рядах и сплетни о соседях… Это же смертная тоска! А вы, дорогая Елена Сергеевна, даже потерпев поражение на ниве борьбы за высшую справедливость, можете утешать себя мыслью, что действительно жили, а не прозябали. Здоровый авантюризм — это прекрасно!
— Да, но при всем моем здоровом авантюризме я даже и не подумаю наутро тащиться в Лефортово по приказанию этой нахалки Лидии.
— Напрасно. Я тоже получил подобную записку от нашей милой барышни и намерен узнать, что за этим стоит. Вы забыли, что с делом связаны два убийства. А когда вспомните об этом, то, я полагаю, не успокоитесь, пока не сможете дознаться — кто же убил Крюднера и адвоката. А посему, нам придется еще не раз встретиться с людьми, с которыми нас неразрывно связали последствия двух насильственных смертей.
— Кстати, мой муж уверен, что непричастность Лидии к убийствам, по крайней мере, к убийству ее шефа весьма сомнительна, — не смогла удержаться я. — Но мы ведь с вами сами извлекли ее из места заточения, где она находилась во время гибели Крюднера…
— Извлечь-то мы ее извлекли, но претюсь, меня тогда тоже насторожило нечто в этой истории. Знаете, были в ее заточении какие-то фальшивые нюансы, которые меня резанули. И чем глубже начинаешь копаться, тем сильнее концы с концами не сходятся. Я потому и предоставил Лидии свой собственный дом в Петербурге и послал с ней Аду, чтобы ваша протеже была на глазах у надежного человека.
— И что? — осторожно спросила я.
— Ничего особенного. Лидия получила наследство, оплатила счет за услуги и в настоящее время отказалась от охраны и иной помощи со стороны моего сыскного бюро. Но мы все равно, по понятным причинам, не утратили интереса к ее особе.
— Да, теперь она весьма состоятельная дама, владелица крупной недвижимости, предпринимательница. Странно только, что Крюднер оставил свою фирму именно ей.
— Почему же странно? Как удалось установить, она была весьма близким лицом для покойного.
— Близким лицом? — я удивилась, хотя и в этом ничего странного, собственно говоря, не было, по крайней мере для меня. — Вы имеете в виду…
— Да, я имею в виду именно то, о чем вы подумали, — Александр Матвеевич не дал мне закончить фразу. — А господин Крюднер, будучи одиноким и бездетным, не имел прямых наследников, но мечтал, чтобы его фирма продолжала оставаться немецкой, и написал завещание в пользу своей любовницы-немки, наделенной деловой хваткой. Не хотел, чтобы его дело, в случае смерти хозяина, отошло в казну как выморочное имущество. Российские немцы в любом случае — при продаже, при передаче в наследство — стараются, чтобы их предприятия остались в немецких руках. В Москве действует около сорока крупных немецких фирм, и почти везде существует подобная практика. Конечно, предприятие Крюднера было не таким гигантом индустрии, как «Акционерное общество русских электротехнических заводов Сименс и Гальске» или «Общество моторов Даймлер», но тоже не из последних.
— Господи, я только сейчас задумалась, что электротехнику Сименса или моторы Даймлера производят на заводах, основанных немцами… Так привычно считать их отечественными, российскими товарами.
— Ну, свою первую фабрику Вернер фон Сименс основал все же в Берлине, но быстро понял, что в России работать выгоднее. Да разве только Сименс? Все мы знаем — шоколад и конфеты с фабрики Фердинанда Эйнема, выходца из Пруссии… После того как фабрика перешла от немца Эйнема к немцу Гейсу, она сохранила прежнее название, и прежнее качество. А зодровские швейные машинки из Подольского уезда? А металлургический концерн «Вогау и Ко», заваливший всю Россию высококачественной сталью, медью, жестью. Кстати, глава концерна «Вогау», зять основателя фирмы Конрад Банза, уроженец Франкфурта-на-Майне, долгие годы состоял гласным Московской городской думы и чрезвычайно много сделал для нашего города — например, Немецкая Евангелическая больница в Лефортово построена на его деньги. Да что далеко ходить за примерами — мы сейчас сидим в кондитерской, принадлежащей Торговому дому Адольфа Сиу, владельца огромной кондитерской фабрики за Тверской заставой у Александровского вокзала.
— Между прочим, Сиу, потенциальный конкурент, выпускает еще и парфюмерию — 120 наименований духов и около 40 видов одеколона, я специально интересовалась его продукцией.
— Да, всего и не перечислишь! А ведь тех немцев, кто служит на русских фирмах иняюрами, управляющими и бухгалтерами тоже нельзя сбрасывать со счетов! Согласитесь, для России от немецкой инициативы и предприимчивости большая польза. У нас недаром говорят — работает как немец. Нет, с мастерскими Крюднера все сложилось не так гладко, сложная каша там заварена, и бросить это дело на полпути я не могу…
— Вы заинтриговали меня, Александр Матвеевич, и увели разговор в сторону. Так стало быть, у вас есть какие-то факты, чтобы заподозрить Лидию в причастности к убийству шефа?
— Ох, Елена Сергеевна, мой любопытный друг, потерпите до завтра! Не могу я прежде времени открывать все карты контрразведки.
— Ну что ж, если вам угодно напускать на себя таинственность, полагаю, сегодня мне все равно больше ничего от вас не добиться. Ответьте напоследок только на один вопрос — контрразведка все же занялась нашим делом всерьез?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33