Мягким бархатным голосом он что-то рассказывает, используя каждую возможность показать собеседнице свою знаменитую улыбку, приобретенную у крупного стоматолога за солидный гонорар. Машенька рассеянно слушает, а Прыг-скок (никак не вспомню, кто приклеил ему это прозвище) журчит и улыбается, улыбается и журчит.
Рядом с ними сидит на чемоданах супружеская пара. Лев Иванович — композитор, профессор консерватории, полный и веселый человек. Ему лет пятьдесят, но взгляды, которые он исподтишка бросает на Машеньку, свидетельствуют о том, что душа и тело профессора имеют изрядный запас молодости. Для Ксении Авдеевны это, видимо, не секрет. Она дергает мужа за рукав, пристально смотрит на него, и Лев Иванович, ухмыльнувшись, принимает позу, которая супруге кажется более целомудренной: он поворачивается к Машеньке спиной. До нас доносится диалог:
— Ты не забыл, Левушка, что от подобных взглядов у тебя повышается давление?
— Ты ошибаешься, дорогая. Прекрасное я не вижу, а слышу, для меня красота — мелодия, трансформирующаяся из моих зрительных нервов в мои уши. И ты, Ксенечка, уступив необоснованному первобытному чувству ревности, тем самым нанесла ущерб моей творческой личности.
— Необоснованному? Я даже не знаю, от чего у меня распухает голова: от жары или от наглости твоей творческой личности!
— Безусловно, от жары, моя радость, от жары. Ты, наверное, перегрелась на солнце, дорогая.
С этими словами Лев Иванович заботливо набрасывает на голову жены косынку, закрывая ей лицо. Этим он сразу убивает двух зайцев: во-первых, трогает Ксенечку своим вниманием, а во-вторых, получает возможность безнаказанно коситься на Машеньку, образ которой, безусловно, рождает у профессора какие-то музыкальные ассоциации; во всяком случае, Лев Иванович начинает шевелить губами и пощелкивать пальцами.
За процессом создания нового симфонического произведения с улыбкой наблюдает доцент истории Игорь Тарасович Ладья, высокий худой человек с усами и козлиной бородкой. Игорь Тарасович — археолог-любитель, и бессонницы начали мучить его с тех пор, как удачливый коллега раскопал стоянку каменного века и разыскал там груду костей.
— Самое гнусное в его поступке, — жаловался нам в поезде бедный археолог, — заключается в том, что эти кости были мои!
И, видя наше недоумение, пояснил:
— Я застолбил этот участок, а не он!
Антон выразил уверенность, что археолог найдет на нашем острове целую скелетную жилу. Игорь Тарасович тут же признался, что только эта надежда и привела его к нам в компанию. Санаторий, да еще с самостоятельным режимом, да еще на древневалдайском острове — нет, тут где-то должна быть зарыта собака, то есть не собака, а разные интересные для науки кости.
Чинно сидят у самой воды два брата, Юрик и Шурик. Они похожи друг на друга как две кегли, и лишь одна оплошность природы портит братьям жизнь: у Юрика черные навыкате глаза, а у Шурика также навыкате, но серые. Это сильно мешает братьям-студентам сдавать друг за друга экзамены, поскольку все преподаватели уже на первом курсе раскусили эту трагическую примету и зафиксировали ее для памяти в своих записных книжечках. Юрик и Шурик изысканно вежливы, воспитанны и относятся к взрослым с подчеркнутым уважением. Их устроила в санаторий мама, которая уверена, что «этим невыносимым баскетболом дети совершенно расшатали свою центральную нервную систему». Ксения Авдеевна в глаза и за глаза осыпает братьев похвалами, и, по-моему, зря. Какое-то шестое чувство подсказывает мне, что это два плута, каких свет еще не видывал. Я убежден, что именно они положили кирпич в Ксеничкин саквояж и посолили халву Прыг-скоку.
Из озера, отряхиваясь, выходят два друга. На них весело смотреть.
Зайчик огромен, угрюм и молчалив. Хотя ему не больше двадцати пяти лет, у него есть веская причина смотреть на жизнь печальными глазами Экклезиаста. Зайчик, боксер-перворазрядник, был нокаутирован в решающем бою на первенство профсоюзов, нокаутирован противником, который, как убедительно доказывали до боя приятели, не стоил его, Зайчика, мизинца. «У него совершенно не работает левая, — говорили о его противнике приятели, — ткни пальцем, и он рассыплется в прах!» Но именно эта левая так двинула Зайчика в челюсть, что он взвился в воздух и позорно шлепнулся на ринг. Бой передавали по телевидению, и все земляки видели, как спустя минуту после начала первого раунда Зайчик жалко проковылял к раздевалке. В сентябре ожидались новые соревнования, душевную травму нужно было срочно залечить, и завком отправил Зайчика в санаторий. А для контроля и руководства был выделен Борис, цеховой товарищ Зайчика, маленький, худенький и верткий, как школьник. Он не намного старше своего подопечного, но тот слушается его, как новобранец старшину роты. Каждое слово, исходящее из уст Бориса, для Зайчика мудрость в последней инстанции, божественное откровение свыше.
Илья Лукич Раков сидит в сторонке, особняком. Илья Лукич — важная персона. Он директор большого ресторана, и ему ужасно хочется, чтобы все поняли размеры разделяющей нас дистанции. Лишь к своему старому знакомому Прыг-скоку он относится как к равному. Остальным директор уже дал понять, что хотя он и вспыльчивый человек, но не какой-нибудь там рядовой неврастеник, а руководящий работник, получивший путевку из одного уважения к его личности. Как только он узнал, что существует такой редкостный санаторий с ограниченным контингентом отдыхающих, то нажал на все педали, и путевку ему доставили в кабинет на серебряном подносике. Илья Лукич уже закончил сервировать пень и степенно, соблюдая достоинство, поглощает разные продукты. Время от времени он прикладывается к фляжке и благодушно поглаживает себя по упитанному животу.
Растревоженный приятным запахом, Шницель поднимает голову и изучает обстановку. Его волнует пень, от которого доносится аромат ветчины. Антон укоризненно качает головой, нагибается к Шницелю и что-то шепчет. Пес внимательно слушает, на его морде появляется презрительная улыбка, и, проглотив слюну, он отворачивается от вожделенного пня.
— Принципиальная собака, — с уважением говорит Игорь Тарасович.
— Да, есть немножко, — скромно подтверждает Антон. — Приходится с ним работать, внушать. Шницель скорее умрет с голоду, чем возьмет пищу у чужого человека. А однажды я его запер в квартире и забыл оставить еду. Лишь к вечеру я вспомнил об этом и о том, что на столе остался лежать целый круг копченой колбасы. Другая собака на месте Шницеля…
Пока Антон сочиняет свою легенду, я с огромным и все растущим интересом наблюдаю за Шницелем. С минуту он лежит и пыжится от похвал. Затем его моральные устои начинают вступать в конфликт с потребностями плоти. Шницель бросает задумчивый взгляд на покрытый салфетками пень, осторожно косится на Антона и медленно, потягиваясь, поднимается. Чувствуется, что в собачьей душе происходит мучительная борьба между добром и злом. Трусливо зевая, Шницель плетется в сторону, отвернув голову от ветчины и делая вид, что ему, Шницелю, ветчина не такая диковинка, чтобы тратить на нее свое драгоценное время. Илья Лукич сначала с некоторым беспокойством смотрит на пса, делающего вокруг пня концентрические круги, но затем успокаивается. Директор пьет боржом, ковыряет в зубах и не замечает, что радиусы кругов становятся все короче. И не успевает Антон закончить свой правдивый рассказ, как раздается взрыв проклятий, это древнее, как эстрадная шутка, излияние души ограбленного собственника. Двухметровыми скачками Шницель уносится в лес, а за ним, потрясая бутылкой и теряя на ходу салфетки, мчится ограбленный директор.
Антон что-то лепечет приседающему от удовольствия археологу, профессор хохочет, Машенька улыбается. Даже Зайчик и тот чуть раздвинул губы в улыбке.
— Гип-гип-ура! — раздается звонкий голос Юрика.
— Катер! — кричит Шурик.
Мы подтягиваемся к берегу и начинаем посадку. Антон грозно кричит, и из лесу — воплощенный грех — появляется Шницель. Морда его лоснится, но хвост опущен и тянется по траве, словно у Шницеля не хватает физических сил придать хвосту гордое дугообразное положение. Пес с трудом переваливается в катер, прижимается к ногам хозяина, и в его полных раскаяния глазах легко можно прочесть: «Люди, я сделал все, что мог. Я долго терпел, но будьте справедливы — я же не каменный! Я обыкновенная собака, со всеми присущими собаке слабостями и недостатками, и прошу принимать меня таким, какой я есть. Не искушайте меня, люди!»
НЕЖНОЕ ЭФИРНОЕ СУЩУСТВО
Я читал много книг о природе. В школе я зубрил наизусть тургеневские пейзажи. Я навеки сфотографировал в своей памяти картины Шишкина и Левитана. Я убедился в том, что писать природу люди умеют здорово. Но как подгоревшая каша лучше жареного цыпленка на обложке книги «О вкусной и здоровой пище», так любая сосна лучше своего описания. Живая сосна гениальнее самого искусного художника. Она живая и пахучая, она приносит радость, она — совершенство. И вообще нам есть чему у нее поучиться. Она тянется к солнцу, никогда не останавливается на достигнутом, не предает, не сплетничает и не пишет стихов. Недаром великий мудрец Шоу сказал: «В жизни ни один человек, за исключением девяти месяцев до рождения, не делает свои дела так хорошо, как это делает дерево». Поэтому поменьше высокомерия перед природой: когда-нибудь еще выяснится, что она не только чувствует, но и размышляет. При всей моей любви к Шишкину я предпочитаю десять минут ходить по сосновому бору, чем целую неделю смотреть на знаменитую картину художника. Ибо природу, как и невесту, нельзя изучать по рассказам и фотографиям: на нее нужно смотреть своими глазами; именно тогда иллюзии или рассеются, или окрепнут.
Мы молчали, подавленные неслыханным великолепием открывшегося нам зрелища. Эти фантастически причудливые очертания берегов, которые, все отдаляясь, вдруг превращаются то в гигантских птиц с оперением из соснового леса, то в крокодилов с хвостами из отмелей; эти зеленовато-бурые воды огромного озера, трепетные воды, вздрагивающие от малейшего прикосновения ветерка… Однако не буду вступать в противоречие с приведенным выше тезисом: лучше приезжайте на Валдай сами и посмотрите, поскольку природу, как и невесту… Впрочем, это я, кажется, говорил.
Минут через двадцать катер причалил к острову. На высоком берегу стояло несколько домиков дачного типа, за ними поднималась сосновая роща, в которой, как мы легко догадались, и был расположен наш санаторий. Могучий старик в тельняшке ловко закрепил концы, и мы один за другим сошли на берег.
— Между прочим, товарищи, — прогудел Игорь Тарасович, — прошу учесть, что отныне мы — островитяне! Робинзоны! Тебя, дедусь, случайно не Пятницей зовут?
— Хоть конем называй, да в телегу не запрягай! — отшутился дед. — Родитель назвал Петром, старуха кличет стариком, а туристы — как у кого язык подвешен: одни — Пятницей, а другие — Петром Потапычем.
Мы приняли намек к сведению.
Между тем моторист махнул на прощанье рукой, и катер отчалил.
Светило жаркое июльское солнце, но здесь оно было какое-то нежное, его лучи не обжигали, а ласкали; от огромной ванны озера веяло прохладой. Оглядываясь по сторонам и переговариваясь, мы по деревянной лестнице гуськом поднялись к домикам.
— Какие милые домики! — грудным голосом сказала Ксения Авдеевна. — Здесь, наверное, живет обслуживающий персонал, да?
— Здесь живут счастливые люди! — продекламировал Прыг-скок. — Перед ними вечно расстилается безбрежное озеро, над ними голубое небо и белые стада облаков…
— Я рада, что вам нравится это место, — удовлетворенно сказала Машенька. — Ведь здесь будем жить мы.
— То есть как? — всполошился Раков. — Уж не хотите ли вы сказать, что эти четыре сарая и есть санаторий?
Дед Потапыч крякнул.
— Не из бывших ли пажей его бывшего императорского величества будете? — ядовито спросил он.
— Молчи, старик! — высокомерно сказал Раков.
— Вы, наверное, пошутили, Машенька? — с легкой тревогой спросил Прыг-скок.
— Хороши шутки! — буркнул Раков.
— Однако где же санаторий? — забеспокоилась Ксения Авдеевна. — Где отдыхающие? Столовая? Лечебный корпус?
— Где почта, телеграф, телефон, метро? — быстро включился Юрик.
— Кафе «Мороженое», «Детский мир»? — немедленно добавил Шурик.
— Брысь отсюда! — прогремел Игорь Тарасович и погрозил кулаком братьям, которые, на ходу раздеваясь, бросились к озеру. — Однако, чадо мое, — озабоченно сказал он, — попрошу разъяснить некоторые туманные вещи. Правильно ли мы сообразили, что эти домики, которые выступавший передо мной коллега довольно безответственно обозвал сараями, и есть весь наш санаторий?
— Да, — сказала Маша, — вы сообразили очень удачно.
— Значит, вы не пошутили? — изумился Прыг-скок. — Но ведь это черт знает что!
— Почему же? — Борис скорчил недоуменную гримасу. — Перед нами будет расстилаться безбрежное озеро, а над нами — белые стада облаков!
— Мне плевать на ваши облака! — разозлился Раков.
— Значит, вы некультурный человек и не учили физику, — невозмутимо отпарировал Борис. — Плюнув на облако, находящееся на высоте нескольких сот метров, вы неминуемо обплюете свою уважаемую персону.
— Попрошу всяких разных не учить меня культуре!
— Требую извинений, — тем же тоном сказал Борис, — иначе за честь «разных» вступится Зайчик, который стукнет вас в солнечное сплетение.
— Извиняюсь, — отступая назад, пробормотал Раков.
— Однако, — продолжил свою мысль археолог, — если одно «белое пятно» с карты стерто, осталась еще куча других. Где лечебный корпус? Мне не придется производить раскопки, чтобы его обнаружить?
— Нет, не придется. — Машенька улыбнулась. — Вот он — лечебный корпус! Посмотрите, какой большой и красивый!
И она широко развела руками.
— Вы хотите сказать, — дрожащим голосом произнесла Ксения Авдеевна, — что эта чаща, в которой наверняка есть волки, заменит нам сероводородные ванны?
— Успокойся, дорогая, — сказал Лев Иванович. — Ванны, если уж на то пошло, прописаны мне, а не тебе. Здоровым людям вполне достаточно и леса, а ты на редкость здоровый человек!
— Это я — здоровый человек! — Ксения Авдеевна возмутилась. — Да у меня от твоей музыки галлюцинации начались.
И вдруг меня осенило.
— Турбаза… крохотное хозяйство… в котором будут пастись твои кролики… — неожиданно выпалил я.
— Боже! Что вы городите, какие кролики? — с отчаяньем воскликнула Ксения Авдеевна.
— Псих! — заискивающе шепнул Раков Борису, с опаской поглядывая на меня.
Я заговорщически подмигнул Машеньке.
— Как это какие кролики? Кролики — животные, которые в первый же день могут свернуть шею. Правда, Машенька?
— Не думаю, — мягко ответила Машенька. — Кролики — очень смирные домашние животные. Особенно если, — Машенька блеснула глазами, — к ним найти правильный научный подход.
— Я лично нисколько не интересуюсь вашими кроликами! — вспылил Раков. — Мне лично обещали комнату с ванной. Где она?
— А вот, в этом корпусе, — включился Потапыч, с бородатого лица которого так и не сошла широкая ухмылка. — Любая комната на выбор в этих вот корпусах! — И Потапыч указал на сборные щитовые домики с причудливой резьбой под крышами. — А ванны, мил-человек, нет. Чего нет, того нет. Озеро под боком и котелок в каменке. А не хочешь в баньку— корыто дам, плескайся на здоровье!
Пока Раков доказывал Потапычу, что он директор столичного ресторана и не позволит старому босяку командовать, и пока Потапыч объяснял Ракову, что за «старого босяка» он сделает из директора ресторана отбивную, и пока все гасили этот конфликт, я наскоро раскрыл Антону смысл моих реплик. Антон пришел в восторг.
— Погоди, этим еще не кончится! — радостно потирая руки, говорил он. — Эта ведьма, чует моя душа, еще не раскрыла свои карты!
— Товарищи, перестаньте шуметь и слушайте меня внимательно! — прозвенел вдруг ставший строгим и повелительным голос Машеньки. — Юрик, Шурик! Вылезайте из воды и немедленно идите сюда! Вытирайтесь полотенцем. Ну, быстрее!
Окруженная галдящей толпой, Машенька стояла в своем сарафанчике, заложив руки за спину, и была похожа скорее на пионервожатую в лагере, но никак не на «главного врача санатория», как с уважением обращался к ней Потапыч.
— Товарищи, чтобы не возвращаться больше к этому вопросу, должна сообщить следующее… — Машенька обвела нас спокойным взглядом и, заметив мои ободряющие подмигиванья, чуть улыбнулась. — Вы находитесь в экспериментальном санатории научно-исследовательского института невропатологии. У большинства из вас имеются — в той или иной степени — нарушения нервной деятельности. Наукой установлено, что лучшим лекарством против бессонниц, головных болей, раздражительности и тому подобных недугов являются солнечные и водные процедуры, прогулки и работа на свежем воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12