Потом так же медленно покрыл поцелуями ее лоб, глаза, щеки, маленький подбородок.
Ласково и нежно целовал он ее, словно прощались их души, лишенные телесной оболочки. Отпустив ее, он подавленно попросил:
— Иди скорее, любимая моя, пока я еще могу позволить тебе уйти. И да поможет тебе Бог, теперь и всегда.
С этими словами он отвернулся и пошел к оставленному мольберту, и Симонетта повиновалась, чувствуя безысходность и вместе с тем какой-то высокий смысл в его прощании.
В последний раз она перебралась через изгородь из лаванды и пошла назад, к дому. Солнце по-прежнему сияло в небе, но девушку сковывал холод, она шла, как в густом тумане.
Темнота окутала ее сердце и мозг, и яркий дневной свет померк для нее.
Впоследствии Симонетта так никогда и не могла припомнить точно, как все произошло дальше.
Смутно она помнила, как лежала на кровати, измученная страданиями телесными и духовными, словно какая-то часть ее самой медленно и безмолвно умирала.
Затем, убедив себя, что жизнь должна продолжаться, она решила переодеться и присоединиться к отцу.
Девушка долго-долго разглядывала свое отражение в зеркале.
Ей показалось, будто она сразу состарилась, словно уходя, Пьер унес с собой и ее красоту. Теперь ее лицо казалось безжизненной маской. А голос Пьера повторял где-то рядом:
— Ты такая немыслимо красивая!
Как ни странно, девушка не могла плакать. Возможно, слезы придут потом, но сейчас глаза ее были сухи.
Сердце безжизненным камнем давило грудь. Она не чувствовала ничего, кроме боли… боли… и еще раз боли.
Наконец Симонетта заставила себя встать, взяла шляпу и пошла вниз за холстом, почти нетронутым, красками и палитрой.
Прежняя радость от возможности рисовать пропала. Выходя из дома, она, к своему удивлению, увидела отца у садовой калитки.
Она подождала, пока он подойдет поближе:
— Что… случилось, папа. Почему… ты… вернулся так… рано?
— Вообще-то уже довольно поздно, — заметил отец, — и я действительно возвращался домой, а на дороге встретил почтальона с телеграммой для меня.
— Какой телеграммой, папа?
— Досадно! Чрезвычайно печально, но, боюсь, нам придется завтра же утром отправиться в Англию.
— Но… почему, папа?
— Телеграмма — из палаты лордов, — пояснил герцог, обходя дочь и направляясь в дом, чтобы поставить холст и краски на место.
— Что-нибудь… срочное?
Симонетта спрашивала с усилием, пытаясь вникнуть в смысл ответов отца.
— Меня приводит в бешенство, что все произошло именно сейчас, — раздраженно объяснял герцог. — Еще до отъезда я пообещал премьер-министру представить его новый законопроект по вопросам образования в палате лордов, если его пропустит палата общин.
Симонетта слушала молча. Герцог с грохотом швырнул на пол мольберт и табурет.
— Я не сомневался, что законопроект не пройдет в палате общин в первом чтении, однако ошибся. И вот теперь я вынужден возвращаться.
— Да… само собой разумеется… папа.
Симонетте казалось, что ее голос доносится откуда-то издалека. Только одна мысль сверлила мозг: «Надо дать знать Пьеру, что мы тоже уезжаем».
Герцог продолжал изливать свое негодование, а она подумала, что им с Пьером больше нечего сказать друг другу.
Она заставит его еще больше страдать, если ему придется пройти через муку расставания еще раз.
«Он так никогда ничего обо мне и не узнает», — подумала Симонетта.
Так же, как и она. И пусть она будет обходить все художественные выставки и искать упоминание его имени в газетах и журналах, они потеряны друг для друга. Как если бы кто-то из них умер.
Отец велел ей собираться, и девушка пошла наверх и начала упаковывать свой дорожный сундук. Герцог, видимо, занимался тем же самым внизу, Ей оставалось уложить еще несколько платьев, когда отец крикнул снизу, что ужин готов.
Симонетта не заметила, что солнце уже зашло и только вершины скал еще освещались последними лучами.
Даже мимолетный взгляд в их сторону пронзил ее сердце острой болью. Она запретила себе смотреть в окно, чтобы не видеть тот свет, который так живо напоминал ей о Пьере. Так живо, что хотелось громко выкрикнуть его имя.
Она отвернулась и поспешила вниз.
Мари, как всегда, приготовила восхитительные блюда, но Симонетта не замечала, что она ест.
Словно кто-то другой, не она, слушал герцога, покорно отвечал на вопросы. Сама Симонетта витала где-то далеко-далеко в поисках Пьера, готовая на коленях умолять его не покидать ее. Ужин подошел к концу, и отец заметил:
— Мы провели неплохие каникулы вместе, Симонетта, и я рад, что взял тебя с собой.
— Спасибо… папа.
— Нам с тобой стоило бы еще как-нибудь придумать нечто подобное. Но, я полагаю, когда ты начнешь выезжать в свет, у тебя совсем не останется времени для отца.
— Знаешь, папа… я хотела бы всегда быть… с тобой.
Должно быть, сейчас она желала общества отца даже больше, чем когда-либо в своей жизни.
Она любила Пьера, и ей претила сама мысль о том, что кто-нибудь будет говорить с ней, танцевать, осыпать комплиментами. , Она заранее ненавидела своих будущих поклонников.
Ведь среди них не будет того, кому она отдала свое сердце.
— Теперь, когда наши каникулы кончаются, — размышлял герцог, — по пути в Англию мы должны тщательно спланировать, Симонетта, твой выход в свет и бал, который я. намереваюсь дать по приезде в Лондон в конце сезона. Я, наверное, похож на честолюбивую мамашу, — с улыбкой продолжал герцог, — но одно я твердо знаю: объявлять бал, который даешь даже в конце сезона, следует заранее. За сезон происходит множество званых обедов, вечеров и балов, и на все легко получить приглашения. Ведь и сами хозяйки этих балов, и их дочери рассчитывают быть приглашенными в ответ и на твой бал!
— Я уверена, ты, как всегда, рассуждаешь очень разумно.
— Я не сомневаюсь, что тебя ждет успех в обществе, дорогая моя девочка. На любом балу ты будешь блистать!
— Ради… тебя, папа. Хотелось бы доставить тебе удовольствие.
— Честно говоря, я отнюдь не прочь возвратиться в свою юность. Полагаю, пока ты будешь танцевать с возможными женихами, и я не останусь без привлекательных партнерш. — Эта мысль явно позабавила герцога.
А Симонетта попыталась представить, как он поступит, если она признается ему, что совсем не хочет посещать балы.
Что предпочитает остаться в Фарингем-парке и рисовать.
Ведь для нее теперь это единственная возможность чувствовать себя ближе к Пьеру.
«Папа меня не поймет», — сказала она себе.
А что скажет ее отец, когда она объявит ему, что намерена отвергнуть любые, даже самые лестные предложения руки и сердца?
«Как я могу согласиться выйти замуж, раз я принадлежу только Пьеру? Было бы святотатством позволить любому другому мужчине занять его место в моей жизни!»
Она живо представляла себе хор своих тетушек, солирующую в нем тетю Луизу и даже партию отца. Все они представят ей тысячи доводов в пользу замужества.
«Им никогда не понять меня, даже если они все узнают», — в отчаянии думала Симонетта.
Если она откроется отцу, тот станет корить себя за то, что взял ее с собой за границу. Но ему не в чем винить себя, просто она по-иному стала воспринимать жизнь.
«Пожалуй, я просто перестала быть ребенком, — рассуждала Симонетта. — В Ле-Бо я повзрослела и страдаю, как страдали женщины во все времена».
Впервые она задумалась, влюблялись ли Прекрасные дамы куртуазной поэзии в тех, кто их боготворил и слагал о них поэмы и баллады, пел серенады и бросал сердца к их ногам.
Если любовь, которую воспевали трубадуры, была чиста и возвышенна, то, вероятно, наступал момент, когда им приходилось расставаться с предметом своей страсти. Может, и сами возлюбленные проявляли высокое благородство и покидали этот край навсегда.
До сих пор рыцарские романы и рыцарская поэзия представлялись ей красивой сказкой, где все герои не похожи на живых людей из плоти и крови, которые могут быть безрассудно счастливы или отчаянно страдать.
— Ты что-то притихла, моя дорогая девочка, — прервал ее мысли герцог.
— Я думала о том, как мы с тобой провели здесь время.
Я многое узнала за эти дни…
— Что именно ты имеешь в виду?
— Ле-Бо научил меня глубже чувствовать… и я надеюсь, что стану рисовать лучше… побывав… здесь, — тщательно подбирая слова, постаралась выразить свою мысль Симонетта.
— Именно этого я и хотел. Но, дорогая моя, мне кажется, у тебя останется мало времени для занятий живописью, как только мы откроем наш дом в Лондоне, — заметил герцог.
Симонетта промолчала. Когда Мари пришла, чтобы убрать со стола, девушка пересела в кресло, боясь подойти к окну и снова увидеть отблески света на скалах.
Герцог упаковывал вещи. Он собирал холсты, перевязывал их, складывал мольберт так, чтобы его можно было укрепить поверх сундука.
Симонетта рассеянно наблюдала за отцом. Он проявлял на удивление полную самостоятельность в подобном деле, хотя в Англии у него был камердинер и множество других слуг.
— Я собираюсь сходить в деревню, чтобы заказать карету на семь часов утра. Иначе нам не успеть на одиннадцатичасовой поезд в Арле, а я намереваюсь быть в Париже завтра вечером, — сказал герцог.
— Я буду готова, отец, — не задумываясь, заверила его Симонетта.
— Должен сказать, ты исключительно пунктуальна для женщины. Редкое достоинство для представительниц твоего пола!
— Я просто знаю, как ты сердишься, папа, если кто-то заставляет тебя ждать!
Отец ласково улыбнулся ей и добавил:
— Я особенно не задержусь, но после того, как закажу карету, хотелось бы зайти в гостиницу попрощаться со своими приятелями.
— Да, конечно, папа.
— Ложись спать. Я велел Мари разбудить нас обоих в шесть часов утра.
Не дожидаясь ответа, он вышел, закрыв за собой парадную дверь.
Симонетта не шевелилась. Наверху ее ждали еще не упакованные платья, а она все сидела в кресле, совершенно опустошенная. Словно то, что случилось с ней сегодня в полдень, иссушило ее силы и оставило от нее лишь слабую тень. Мари вошла в гостиную.
— Вам ничего не нужно, мамзель?
— Нет… спасибо, Мари. Вы так вкусно кормили нас все эти дни!
— Мне нравилось готовить для людей, понимающих толк в еде, да и оплачивающих сполна мое усердие, — ответила Мари.
Симонетта улыбнулась, но ничего не сказала, л Мари продолжила:
— Кое-кто из этих художников ну совсем как голодные звери. Сметут все, что перед ними ни поставишь. А иные витают себе в облаках и не отличат устрицу от картофеля!
Симонетта заставила себя улыбнуться.
— Все правильно, Мари. Это называется «художественный темперамент».
— Тогда это то, чем я, надеюсь, не страдаю! Но я буду с нетерпением ждать приезда мсье, коли он надумает посетить наши места еще разок. Да и вашего тоже.
— Я надеюсь, нам это удастся.
— Говорят, кто раз побывает в Ле-Бо, тот всегда возвращается.
Симонетта подумала, что с ней этого не случится. Она была околдована Ле-Бо, потому что здесь встретила Пьера.
Это он околдовал ее, и ей никогда не забыть тот волшебный мир, который он показал ей. Зачем возвращаться сюда, если здесь не будет Пьера?
— Я уверена, так оно и есть. Мари, — произнесла она вслух.
Он никогда не рискнет встретиться с нею вновь, и, хотя он может рисовать в другом уголке Франции, она никогда не узнает, где именно. И на его картинах ее не будет. И в ее жизни на его месте останется лишь пустота.
— Доброй ночи, мамзель, — уже у двери сказала Мари.
— Доброй ночи, Мари!
Симонетта слышала, как Мари прошла через кухню, затем Заскрипела закрывающаяся дверь черного хода, шаги Мари зашуршали по песку садовой дорожки к маленькой калитке.
Оставшись одна, Симонетта откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза и задумалась о Пьере.
Ни о чем другом думать она не могла, хотя мысли о нем усиливали и без того нестерпимую боль потери.
Она перебирала в памяти все, связанное с ним: их первую встречу, слова, сказанные ими друг другу, миг, когда она затрепетала в его объятиях; ее надежду, что он поцелует ее в ту сказочную лунную ночь, и то, как он решительно шел впереди нее к дому.
— Мне так хотелось тогда его ласк и поцелуев, как я никогда и ничего не хотела прежде, — прошептала Симонетта.
Она вспоминала магическую власть его поцелуя, он возносил ее над всем миром.
Теперь она понимала, что любовь могла заставлять мужчин воевать во имя своих любимых, а женщин — идти на костер за своими возлюбленными.
Понимала, что музыканты, вдохновленные любовью, писали музыку, которая потрясала слушателей, а поэты создавали поэмы для своих любимых, которыми спустя века восхищаются уже иные женщины.
Любовь! Любовь! Любовь!
И пусть любовь принесла ей и восторг и страдание, Симонетта знала теперь: никто не жил, если не любил так, как она любила Пьера.
Она просидела в кресле, думая только о нем, так долго, что, когда она открыла глаза, комната уже погрузилась в темноту, наступила ночь.
За окном виднелось небо, усыпанное звездами, и скалы в лунном сиянии. Но девушка опять заставила себя не смотреть на серебряное очарование ночи, ибо и оно напоминало ей о Пьере. Медленно поднявшись с кресла, Симонетта решила пойти наверх и закончить сборы.
Тут она обратила внимание на широко распахнутое окно рядом с парадной дверью и собралась его закрыть, отважившись бросить взгляд на освещенный луной сад.
Только-только Симонетта подошла к окну, как в тот же миг с улицы до нее донесся звук колес.
В какой-то момент она решила, что это подъехала карета, заказанная отцом, чтобы отвезти их в Арль.
Но за окном была ночь, а не утро.
Она выглянула в окно, опершись о подоконник, и, к своему удивлению, увидела приближавшуюся карету, запряженную двумя лошадьми. Ей показалось, что в карете сидели двое. Экипаж остановился у ворот сада. Один из тех, что находился внутри, вышел, чтобы открыть дверцу с другой стороны.
Пока один слуга открывал дверцу, другой появился из-за кустарника в конце сада.
Не понимая, что происходит, Симонетта наблюдала за ним, пока он шел через сад, и увидела, как он приблизился к карете.
Девушка не могла разглядеть лиц, поскольку луна еще не поднялась и эта часть долины оставалась в тени. Все, что она видела, это очертания кареты и расплывчатые фигуры людей.
Но в тишине ночи она разобрала сказанные слова, хотя человек, который появился из глубины сада, и старался говорить тихо.
— Старика нет дома, девчонка одна, мсье граф.
Смысл этих жутких слов не сразу дошел до сознания Симонетты, но затем она почувствовала, как сердце ее остановилось. Она поняла, что попалась в ловушку.
Охваченная паникой, она узнала человека в карете. Это был граф и его слуги.
На мгновение у нее перехватило дыхание, девушка не могла двинуться с места.
Потом ужас охватил все ее существо.
Этот человек сулил отвезти ее в Париж. Именно это он вознамерился осуществить под покровом ночи, не спрашивая более ее согласия.
В какой-то миг Симонетта чуть было не закричала, но разум подсказал ей, что единственный путь к спасению — бегство.
В тот же миг она услышала, как граф тихо приказал:
— Иди черным ходом, Жан, а ты, Густав, — в парадную дверь.
На спасение у Симонетты оставались секунды.
Бесшумно двигаясь в легких домашних туфлях, она стремглав бросилась от окна к лестнице, еще не зная, как избежать западни.
— О Боже, помоги мне! — взмолилась она. И тут, словно само Провидение пришло ей на помощь, Симонетта вспомнила о единственном способе ускользнуть от похитителей.
Вбежав в спальню отца, девушка бросилась в соседнюю с ней туалетную комнату.
Там имелось маленькое окошко, выходившее в сад позади дома. Симонетта открыла его.
С детства она привыкла без посторонней помощи забираться в седло, карабкаться по деревьям и даже без особых усилий перелезать через ворота. Сейчас она вскочила на подоконник и выбралась в окно.
Спрыгнув на мягкую землю, она услышала шаги одного из людей графа, который поднимался по лестнице в ее комнату.
В отчаянии она пробиралась сквозь кустарник, росший сразу за домом и постепенно переходивший в рощу, где росли кипарисы и маслины.
В роще бежать стало труднее. Мешал подлесок, да и деревья заслоняли лунный свет.
Девушке приходилось двигаться на ощупь. Ноги путались в траве и вереске.
Но Симонетта все же двигалась так быстро, как только могла. Ее гнала вперед страшная мысль, что, возможно, ее уже разыскивают люди графа.
Увидев открытое окно в туалетной комнате:, они не могли не сообразить, каким путем ей удалось скрыться.
От страха сердце бешено колотилось в ее груди, губы пересохли, она тяжело дышала, хватая воздух открытым ртом.
«Если графу удастся похитить меня, — пронеслось у нее в голове, — пройдет много времени, прежде чем отец все поймет».
Она уже жалела, что не сказала отцу о грязном предложении графа.
Герцог вряд ли мог заподозрить, что французский аристократ способен на подобную низость.
«Прежде чем меня найдут и освободят, могут пройти недели, а то и месяцы, — думала Симонетта, — но тогда будет слишком… поздно».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13