А у самой виселицы группа гогочущих, улюлюкающих
садистов: комендант, совсем еще мальчишка, обер-шарфюрер СС, его жена -
очень молоденькая и очень красивая, - говорили, что она полька, звали ее
пани Мария. И ближайший помощник коменданта, сильного сложения человек с
большой рыхлой физиономией, - в лагере звали его не иначе как "Палач": он
не только вел допросы, но нередко самолично вешал и расстреливал узников на
глазах у всех.
День за днем одно и то же, - казалось, этому конца не будет. Девочка
стала старше на два года и теперь с мучительной болью понимала то, на что
раньше не обращала внимания - ее жизнь висела на волоске, тоненьком,
незримом, и оборваться этот волосок мог в любой момент.
И все-таки Соне вторично повезло: в ту ночь, когда на охрану лагеря
совершили нападение русские и белорусские партизаны, многим удалось бежать.
Полет на Большую землю, и опять советский детдом. Она была счастлива.
Цветущая Фергана. Соне нравилось здесь все: улыбчивые люди, яркое солнце,
вкусные плоды урюка, арыки, полные прохладной горной воды. Но агенты
эмигрантского правительства генерала Сикорского взяли ее под свою опеку как
ребенка, принадлежащего Польскому государству. Агентами дирижировал дядя
Мордехай, тот самый, что когда-то сбежал из Одессы. Так, вместе с армией
польского немца Андерса Соня Сатановская очутилась сперва в Иране, а потом
в Палестине. Там, в Иерусалиме, перед ней появился Мордехай Шварц. Теперь
он уже ничего не говорил об американском рае и не ругал русских, приодел
девочку и отдал ее в школу. Оказывается, Шварц все-таки обзавелся домом, и
там, в его доме, Соня должна была ежедневно заниматься английским языком,
не забывая время от времени благодарить дядю за предоставленную ей
возможность жить на благословенной земле "древнего еврейского очага" -
последнее он требовал неукоснительно, с подлинно ветхозаветной суровостью,
внушавшей ей трепет.
Давно окончилась война. Соня из девочки превратилась в девушку. В
предприимчивой голове дяди зрели какие-то планы, о существовании которых
Соня смутно давно уже догадывалась. Очевидно, он решил продать ее в жены
богатому старичку, - думала она иногда и настораживалась. Но дядя
перехитрил ее, обвел вокруг пальца, да так, что она и не заметила.
Началось с того, что в доме Мордехая Шварца появился некий Грин,
офицер американской военной разведки. Впрочем, о принадлежности полковника
Грина к разведке девушка тогда и понятия не имела. Все произошло, как в
плохом банальном кинофильме: он был ранен арабским националистом и,
забинтованный, лежал почему-то не в госпитале, а у ее дяди, был скромен и
страшно переживал, опасаясь на всю жизнь остаться изуродованным. Она
ухаживала за ним - как же иначе! - и влюбилась в него, нежного и
беспомощного выходца из того самого американского рая, о котором ей
когда-то так красноречиво рассказывал дядя.
И странное дело - Мордехай Шварц, кажется, перестал строить планы
обогащения за ее счет, он, должно быть, раздумал выгодно продать ее и был
доволен тем, что она нашла счастье с американцем. По неопытности Соня тогда
еще не поняла, что он уже продал, и дорого продал ее иностранной разведке.
Она наивно верила в любовь Грина, считала себя его женой, не подозревая о
настоящей роли, которую Грину пришлось играть с ней. Ее заблуждение
продолжалось довольно долго.
Грин на время уехал в Европу. Она не находила себе места от тоски и
скуки. Потом на какое-то время он вернулся и под сугубым "секретом" сообщил
ей: служит сейчас в разведке. Соня поинтересовалась: что такое разведка,
чего это он разведывает? И тогда, к ее удивлению, оказалось, что Грин
досконально разбирается в этом сложном деле. Он рассказал ей уйму
романтических историй о подвигах женщин, героинь тайной войны, начиная с
Мата Хари, и предложил так, для проведения времени, изучать коды, шифры,
искусство тайнописи. Ей было все равно, чем бы ни заняться, ведь он снова
уезжал в Западную Германию, на нее опять надвигалось беспросветное
одиночество, и она согласилась. Грин присвоил ей агентурный номер, который
Соня не имела права забывать на протяжении всей ее жизни. Грин исчез, и
тотчас в доме появились люди из американской разведки. Соню стали терзать
опасения, - занятия с офицерами из Управления стратегических служб никак не
походили на любительские, скорее они напоминали прохождение ею военной
службы специального назначения. Она встревожилась и побежала к дяде. Но
Мордехай Шварц не стал слушать ее. А на следующий после этого день Соню
посетил неприветливый человек из военного ведомства: оказывается, о ее
беседе с дядей там уже были отлично осведомлены. Ее строго предупредили "не
дурить", разъяснили, что хода назад для нее нет - вырваться от них
невозможно. Неприветливый человек многозначительно заметил, что она зря
подводит мистера Мордехая Шварца, - тот, как лишь теперь поняла
Сатановская, давным-давно связан с разведкой и сумел к ее, Сони, несчастью
убедить своих шефов в том, что она в силу ее внешних данных женщина
"перспективная" и со временем, "пожалуй, не уступит Мата Хари". Но
Сатановская не хотела быть Мата Хари, даже если та действительно была
звездой разведки, - ее страшила расплата за шпионаж. Однако выхода как
будто не было; ей пригрозили: за неподчинение в разведке имеется лишь одно
наказание - смерть. И когда ей дали большую сумму денег и при этом
пообещали ежемесячно откладывать на ее текущий счет в лондонском банке
доллары, она согласилась, - стало быть, судьба! Ей приказали немедленно
вернуться в родной польский городок, купить вот этот дом рядом с
развалинами старинного замка на берегу Буга. Обещали немного погодя
отпустить к Грину, в Западную Германию. Так она оказалась у самой советской
границы и принялась за "работу", используя для маскировки любовь местного
населения к ее загубленному гитлеровцами отцу - доктора Моисея Сатановского
здесь хорошо помнили.
Отгоняя неприятные мысли, Сатановская работала не за страх, а за
совесть, - если, конечно, это слово в данном случае можно применить по
отношению к ней. Она четко и старательно выполняла задания центра на Западе
и даже чувствовала себя не последней спицей в шпионской колеснице. Но через
некоторое время она случайно узнала о том, что у Грина есть жена, семья, и
о настоящей его роли в деле приобщения ее к шпионской работе на Аллена
Харвуда. Сатановской овладело отчаяние - мир был полон людей, а она
оказалась в этом мире до ужаса одинокой. Она твердо уверовала: любви нет и
никогда не было, все это обман и детские иллюзии, - деньги представляют
единственную ценность в человеческом бытии. Следовательно, все сводится к
тому, чтобы заработать побольше долларов, - и она успокоилась.
Однажды ее связали с "пани Марией", проживающей на восточном,
советском берегу Буга. "Пани Мария" оказалась той самой женщиной, которую
она не раз видела в концлагере. Никогда не призналась она новой связной в
том, что помнит ее, знает ее прошлое. Вынужденное сотрудничество с этой
женщиной бередило старые раны, будило не то гордость, не то самолюбие. Но с
течением времени она смирилась с необходимостью иметь дело с бывшей женой
коменданта гитлеровского лагеря уничтожения. А вот теперь явился Палач. С
ним вошло в ее дом гнетущее сознание обреченности - ибо такие, как эти
двое, рано или поздно должны были поплатиться за все их чудовищные
преступления - в этом Сатановская была твердо убеждена. То, что она
оказалась вместе с ними, напугало ее. Хоть бы скорее прошел этот год - она
уедет на Запад, разыщет там Грина, обязательно разыщет, чтобы плюнуть ему в
глаза. Потом возьмет из банка заработанные доллары и заживет! Там, на
неведомых ей "просторах", а не здесь, в захолустье, она развернется, там
можно будет, пожалуй, вспомнить и о Мата Хари - разве она, Сатановская,
перестала быть "чудом", заставлявшим впадать в транс даже Мордехая Шварца?
А в таланты дяди она верила, ведь он даже на ней сумел заработать.

Глава четвертая
Мане пришлось остаться без холодильника, нужда в условленной
телеграмме отпала, да еще при таких обстоятельствах, которых Годдарт никак
не ожидал.
В сопровождении женщины в ватнике он шел всю ночь. Маршрут "Дрисса"
оправдал себя полностью, и если в конце получилось не совсем так, как
должно, то в этом виновата чистая случайность, по крайней мере так думал
Годдарт. К утру они оказались далеко в тылу советской границы, где ни
нарядов, ни дозоров пограничников опасаться уже было нечего. Разведчик, при
всей его настороженности, не мог не радоваться: ему не пришлось
преодолевать ни контрольно-следовую полосу, ни проволочных заграждений, и,
таким образом, он, по сути дела, ни разу не встретился с опасностью лицом к
лицу и мог быть уверен, что сумел остаться невидимкой. Основного в пути,
чтобы о его проникновении на советскую территорию чекисты и не
подозревали, - все-таки удалось добиться!
Рассвет наступал быстро. В лесу было тепло и сыро. Ночной туман
постепенно поднимался все выше, день обещал быть солнечным. Это Годдарту не
очень-то нравилось, но его утешала надежда на то, что к условленному месту
он сумеет добраться вовремя, маскируясь в предутренней дымке леса. Он
хорошо знал маршрут: вот сейчас они минуют этот обширный лесной массив,
перейдут неширокое - на пять минут быстрого хода - колхозное поле, снова
углубятся в чащу и там, на полянке, расстанутся. Женщина высказала
готовность вести его и дальше, но Годдарт воспротивился этому: ее миссия
кончалась на полянке, у сломанного дуба, дальше он будет пробираться сам,
одному ему известной дорогой, посвящать же в свои планы кого-нибудь он не
хотел.
Разведчик нервничал, ему казалось, что стрелки часов слишком спешат и
могут подвести его. Женщина шла впереди, шагала размеренно и, как казалось
Годдарту, без должной осторожности.
Деревья расступались все шире. Широкие прогалины незаметно сливались с
яровым колхозным полем. Женщина-проводник шла не сбавляя шага, и Годдарт
забеспокоился - он предложил не выходить на открытое место, сделать крюк и,
не покидая леса, пробраться на условленное место у сломанного дуба. Она
отрицательно покачала головой. Годдарт сердито предложил ей в таком случае
не ходить дальше вообще, заявив, что дальше он пойдет один, в конце концов
плевать ему на какой-то дуб, который лишь означает конец его маршрута в ее
сопровождении, и больше ничего, она может возвращаться назад отсюда, не
выходя на опушку леса. Спутница ничего не ответила, лишь посмотрела на него
с невыразимым презрением не по-женски жестоких глаз. Годдарт растерялся.
Ему чудилось, что опасность, страшная и неумолимая, уже нависла над ним, он
всегда верил в свой инстинкт и не мог ошибиться и на этот раз. Решительно
отстранив женщину, он вышел на опушку леса и тотчас шарахнулся назад: по
пересекавшей поле дороге ехала повозка, на которой сидел, свесив ноги,
офицер-пограничник.
Офицер глядел как раз в ту сторону, где притаились Годдарт и его
спутница.
Отпрянув за дерево, разведчик в ту же минуту понял, что он совершил
промах - надо было не прятаться, а как ни в чем не бывало идти вперед, и
тогда ничего неестественного в его поведении не было бы, мало ли тут народу
ходит по своим делам, здесь ведь не граница. Он слишком нервничал - и вот
результат. Конечно, виновата во всем проводница, она слишком бравировала. А
теперь не оставалось ничего иного как ждать, что будет делать офицер. Успел
ли он заметить?
Женщина ухватила его за руку, куда-то тащила, но теперь разведчик
хорошо знал, что именно ему надлежит делать. Прежде всего следовало
проследить за повозкой, так неожиданно появившейся тут в этот утренний час.
Притаившись, Годдарт наблюдал. Повозка остановилась. Офицер что-то
сказал солдату-повозочнику, взял с телеги автомат и, придерживая рукой
фуражку, побежал к лесу, туда, где притаились нарушители. Теперь можно было
не сомневаться - их заметили.
Женщина зло выругалась.
- Быстрей уходите, я задержу его... - сказала она Годдарту.
Разведчик исчез. Взяв автомат наизготовку, женщина прислонилась к
широкому стволу дерева и приготовилась стрелять. Но пограничник - это был
младший лейтенант - оказался хитрее, чем она предполагала, - он не пошел
напрямик, а проник в лес на некотором расстоянии от того места, где заметил
подозрительного человека, и теперь осторожно пробирался вперед.
Вступать в перестрелку на опушке было опасно, слишком большие
расстояния между деревьями и отсутствие там подлеска не позволяли
маскироваться, и женщина бросилась назад, в чащу. Она успела выполнить свое
намерение, но тотчас остановилась, замерев без движения: пока жив этот
пограничник, нечего и думать о том, чтобы спастись, он будет без конца
преследовать ее, да скоро появятся и другие пограничники, которых приведет
сюда солдат-повозочник. в этом можно не сомневаться. Поэтому бежать было
просто нельзя. Она осторожно выглянула из кустов - пограничник находился
сейчас на том самом месте, где только что прятались она и агент, которого
она вела по маршруту "Дрисса". Пограничник тщательно исследовал следы, -
значит, теперь он уже знает, что их тут двое. Женщина притаилась и, как
только пограничник мелькнул между деревьев - дала по нему очередь. Он упал,
она отлично видела это, но продолжала оставаться на месте, выжидая. И она
оказалась права: кустарник зашевелился уже в другом месте, поняла -
пограничник решил отрезать ей путь назад.
У него было большое преимущество перед нею: достаточно выиграть время
до подхода пограничных нарядов - и ее песенка будет спета; ей же для того
чтобы спастись, необходимо во что бы то ни стало уничтожить его, но сделать
этого никак не удавалось, и потому волей-неволей приходилось отходить в
глубь леса. Она видела, как он осторожно озирался, должно быть, хотел
установить, где же мужчина, тот, что так неосторожно выскочил недавно на
опушку, у ярового клина. Ее могут схватить - эта мысль внезапно обожгла ее,
и она опрометью, что было мочи бросилась бежать - в конце концов можно ведь
и оторваться от преследовавшего ее пограничника. Она бежала петляя, потеряв
преследователя из виду. Он почему-то даже не стрелял по ней.
Подлесок неожиданно кончился, и она почувствовала, что вот теперь ей,
пожалуй, не уйти. Она не слышала выстрела, того самого, после которого уже
не могла идти - из левой ноги била кровь. И она переменила тактику -
бросилась не от пограничника, как он, наверное, рассчитывает, а наоборот,
навстречу ему.
Они встретились явно неожиданно для офицера-пограничника, этим
следовало воспользоваться.
- Руки вверх! - приказал пограничник.
Она рванулась назад и с силой перебросила автомат из одной руки в
другую, чтобы было сподручнее прошить его очередью.
Но в тот же момент что-то с силой вырвало оружие из ее рук - ремень
зацепился за сук дерева, и автомат отлетел в сторону. Она стояла
безоружная.
- Руки вверх! - повторил офицер.
Она сделала порывистое движение, но тотчас загремел выстрел, и ее
перебитая рука повисла, - достать ампулу с цианистым калием ей не удалось.
Дрожа, она подняла вверх вторую, здоровую руку.
Офицер осторожно сделал несколько шагов по направлению к ней. В тот
миг он думал только о ней, женщине-враге, которую нужно взять живой и
доставить на заставу. Он думал о ней одной, и это подвело его. Когда он
рухнул ничком, продолжая сжимать в руках оружие, из-за дерева появился
Годдарт. В глазах женщины мелькнуло удивление - она никак не ожидала от
него такого рыцарского поступка. Годдарт нагнулся и выхватил у пограничника
его автомат, он даже не поинтересовался - убит тот или только ранен.
- Мне надо перевязать ногу, - сказала женщина, опускаясь на траву.
- Поздно, - произнес Годдарт, приближаясь к ней. Она вскинула голову и
на фоне ясного утреннего неба увидела большое, обрюзгшее лицо человека,
которого привела сюда с той стороны Буга.
- Поздно, - почти беззвучно повторил Годдарт, вскидывая автомат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9