..
— О портрете с приклеенной фотографией мне все известно, — перебила я Бартека, — знаю, что произошла путаница и снимок остался в Польше. Интересно знать, кто же его припрятал?
— Его мать, Мундя сам мне рассказывал. Командировка у него получилась неожиданная, надо было срочно уезжать, он сам не успел захватить, вот и попросил мать хорошенько запрятать. Мать обожала сыночка, все для него делала.
— И спрятала очень хорошо, надо отдать ей должное. А кто забрал вторую часть?
— Он сказал — не знает. Очень был зол, говорил — несколько лет жизни псу под хвост! Что-то невнятно бормотал, будто вынужден был сам отдать, от этого зависела его загранкомандировка, но все было так обставлено, что он не видел человека, которому отдал.
— С таким запутанным делом в жизни не сталкивалась! — сердито заметила я. — Узнаю все новые данные, а они лишь еще больше усложняют дело!
Бартек с сочувствием произнес:
— Из того, что ты мне рассказала, следует — история продолжается. Неужели до сих пор где-то в наших лесах лежат запрятанные немцами богатства? Неужели до сих пор их не раскопали?
— Наверняка многие раскопали, и не обязательно с помощью немецких карт, и не обязательно мошенники из преступных шаек. Натыкались на них случайно. Но уверена — еще много осталось в тайниках. Например, золото в болотце, что тот адъютант припрятал. Вряд ли такое удалось бы вытащить втихую. А из клада под Хоэнвальде вы все выгребли?
— Выгребали много, но не уверен, что все. Я тебе сказал, действовали мы втроем...
— Кто был третьим?
— Как же его звали?.. Погоди, дай вспомнить... Нет, не припомню. Один из сообщников, к тому времени у него их немного осталось. Клад мы на три части поделили. А спрятан он был не в Земле, а в доме. Часть в подвале, часть в сейфе за шкафом, часть на чердаке среди всевозможного хлама, но Мундя знал — в двух сундуках, на самом дне, а больше всего под полом в маленькой сторожке при въезде в поместье. Третий наш сообщник взял в основном картины, нам с Мундей их было бы труднее вывезти. Мундя забрал драгоценности, да я тебе уже говорил. А сколько в доме этого шкопа было старинной мебели! Знаешь, я до сих пор помню напольные старинные часы, очень старые, я думал — сломанные. Так мы их завели, и они пошли! И куранты били, поразительно чистый звук...
— А ты мог бы подробно описать, что тебе досталось? То, что потом ты распродавал?
— Одна вещь у меня до сих пор осталась, — сказал Бартек, с удивлением глядя на кучу мусора, вытряхнутую мною из сумки на стол.
Разыскав наконец нужный снимок, я показала его Бартеку, вернее, сунула под нос. Алицины родственники в интерьере.
— На людей не смотри, все внимание на сервант на заднем плане. Нет ли чего знакомого?
Внимательно рассмотрев сервант, Бартек, ни слова не говоря, поднялся и вышел из комнаты. Вернулся он через три минуты и поставил на стол фарфоровый предмет.
— Вот это я оставил себе на память. Удалось получить наконец работу, и я решил не продавать последнюю оставшуюся вещь, пока нужда не заставит. Слава Богу, до сих пор не заставила.
Быстренько вытащив из косметички лупу, я стала сравнивать фарфоровое изделие с предметом на фотографии. Потом вручила лупу Бартеку, потом отобрала и снова принялась разглядывать. Сомнений не осталось — на столе стоял соусник Алиции!
— Он! — озадаченно подтвердил и Бартек. — Он самый, правда, цвета не разберешь, но узор и форма... Ты хочешь сказать, у него есть хозяин?
Я тяжело вздохнула.
— Ничего не поделаешь, есть. Срок давности истек, но Алиция не признает сроков давности.
— Значит, надо ей это вернуть. Ты возьмешься? И скажи, что вор очень извиняется.
— А тебе не жалко?
— Нет. Теперь я понимаю то, чего не понимал мальчишкой. И вижу, как глупые мальчишеские выходки негодяи используют в своих целях. Ты думаешь, я смогу спокойно смотреть на него и любоваться? А часы? Что с часами?
— Часы мне так просто не отдадут, у собственных родичей пришлось бы их когтями выцарапывать. Они их купили на законном основании, и самым разумным было бы выкупить их у Эльжбеты за денежки Мунди. Ты не знаешь, где он сейчас?
— Понятия не имею. Стой, вспомнил, как звали третьего! Фредя, ну конечно же Фредя!
— Что?!
— Альфред Козловский, но Мундя называл его Фредей. Он был старше нас лет на десять, не меньше. Тоже собирался удрать из Польши, не знаю, что с ним сейчас.
В голове завертелись самые разные предположения: Фредя каким-то образом раздвоился, Фредя просто очень хорошо сохранился, у Фреди был брат... Нет, глупости, никто не дает братьям одинаковые имена.
— А у этого Козловского были дети, не помнишь?
Бартек задумался.
— Кажется, была у него жена и двое детей. И теперь, когда я могу спокойно все припомнить, сдается мне, что не Мундя был главарем, а тот Фредя. Но это лишь мои домыслы, уверенности нет. Неприятный был тип, не любил я его.
Бартек предложил мне остановиться у него, я поблагодарила и отказалась. Меня ждали у Тересы, да и вообще через две недели я собиралась возвращаться в Польшу. Он не стал настаивать и пообещал позвонить, если еще что припомнит.
А потом сел за пианино и стал играть. Играл для меня, как это делал много лет назад. Снова слышала я знакомые мелодии, снова была пятнадцатилетней девчонкой на тощих ножках, с косичками, закрученными вокруг головы. А за пианино сидел веснушчатый влюбленный мальчишка. В бархатном небе над заливом Святого Лаврентия горели и переливались звезды, и у меня сжалось сердце, когда я подумала о том, что этот мальчишка навсегда останется здесь...
— Твой? — спросила я Алицию, поставив соусник перед ней на стол.
— Не может быть! — воскликнула Алиция, схватив в руки обретенную фамильную реликвию и с недоверием ее разглядывая. — С ума сойти! Мой, точно. Откуда он у тебя? То есть не мой, а моей тетки. Откуда?!
— От вора. Очень просил извинить его. Поставив на стол драгоценный антикварный предмет, Алиция с недоумением взглянула на меня.
— Ты шутишь? Мундя просил извинить?
— При чем тут Мундя, Мундю я и в глаза не видела, а очень жаль. Его сообщник, которым оказался мой давний поклонник. Представь, я некоторым образом оказалась причастной к похищению ваших фамильных ценностей.
Алиция потребовала разъяснений, и я рассказала ей обо всем приключившемся со мной в Канаде. И о Финетке, и о подозрениях относительно Гати, и о несчастном Михалеке. Последний произвел впечатление, хотя, может быть, не такое сильное, как соусник.
— Жаль, что шлепнули не Мундю, — задумчиво протянула Алиция. — Михалека мне даже немного жаль. А ты уверена, что шлепнули?
— Уверена.
— Но ведь свидетели уверяют, что он сам прыгал, прыгал и допрыгался.
— Кто уверяет? Финетка? Так ведь ей ничего не стоит показать под присягой, что сам допрыгался, даже если бы она стала свидетельницей, как тому перерезали горло. Ты что, Финетку не знаешь?
— А почему его прикончили?
— Боюсь, из-за меня. Разглядели рекламу вместо карты, в шайке возникли трения, вот его и заподозрили в каких-то махинациях со скорняком.
— Тогда уж скорее заподозрили бы Финетку.
— Могли и заподозрить, но ни один мужик не поднимет на нее руку. Разве что поручили бы прикончить ее бабе, любая баба с наслаждением бы ее пришила.
— Она и в самом деле ничуть не изменилась за эти годы?
— Нет, изменилась, стала еще краше. Пробормотав что-то нечленораздельное, Алиция принялась снова рассматривать свою обретенную собственность. Я сообщила, что намерена немедленно съездить в Мальмо без шведской визы. Алиция пожала плечами — подумаешь, большое дело, туда все ездят без визы.
— Пожалуй, и я с тобой отправлюсь, куплю что-нибудь. А зачем тебе туда? Насколько я понимаю, у тебя уже все в наличии: оба снимка, пусть даже и разного формата. Отдай кому положено или спрячь...
— ...и дожидайся, когда и тебя пришьют? — подхватила я.
Перестав любоваться соусником, Алиция с тревогой взглянула на меня.
— Ты думаешь, это так опасно?
— Еще бы, до сих пор убивали всякого, так или иначе причастного к этим маленьким финтифлюш-кам. Не хочу быть следующей на очереди.
— Тогда отдай этому, как его, Матеушу.
— Он до сих пор пребывает в Испании.
— Тогда в соответствующий отдел министерства культуры, тем, кто по долгу службы занимается охраной народного достояния.
— Ну уж нет, слишком дорого они мне достались, а многое говорит о том, что кто-то из министерских компетентных сотрудников связан со всеми этими бесконечными шайками.
— Ты не преувеличиваешь?
— Даже если допустить, что преувеличиваю, обращение в министерство привлечет внимание к проблеме, дело получит широкую огласку, а каждая огласка опасна. Узнает шайка о том, что в одном из министерских сейфов хранятся драгоценные карты, и сделает все, чтобы их раздобыть. И раздобудут, не сомневайся! Пока наши чиновники станут согласовывать, организовывать, выяснять и утрясать, те давно все приберут к рукам. А я хочу, чтобы прибрало мое несчастное, глупое отечество. Скажешь, и я глупая? Пусть так, но пока могу, сделаю все, чтобы никакая посторонняя сила не помешала моей стране действовать с умом и добиться цели.
— С чего вдруг тебе в голову такие мысли пришли?
— Ты живешь за границей, а я каждый день слышу по радио, в газетах читаю о том, что такой-то министр попался на взятке, что Сейм не может нормально работать, так как депутаты сплошь коррумпированы, что вся промышленность в стране парализована, а всему виной некие посторонние силы. У нас ведь во всем винят посторонние силы.
— Ладно, дело твое. А в Мальмо поедем вместе. В Мальмо проживала Беата.
После Канады и перед приездом в Данию к Алиции я успела побывать в Варшаве. У меня уже стало привычкой заниматься увеличением фотоснимков, вот и теперь сразу же в день приезда я посетила фотоателье. Через три дня могла даже без лупы разглядеть черный узор, которым Финет-ка заменила негатив моего зуба.
Трудно было назвать этот снимок шедевром фотографического искусства. То ли при съемке сделали не ту выдержку, то ли вообще освещение было неважное. На снимке среди голых кустов, увядших листьев и засохшей травы виднелась крышка люка контрольного колодца. На крышке сидел Пшемыслав. Был он немного моложе того Пшемыслава, которого я знала, и сидел боком, но он, без всякого сомнения: характерная посадка головы, линия волос, очертание плеч.
Теперь Финетка идеально вписалась в пустующее место моих умозаключений. Сомнений не осталось, это она была той красоткой, которую Пшемыслав выудил из сточной канавы и в свои целях запускал к иностранцам и уголовникам. А рыжего немца рядом с ней я видела собственными глазами. Помню, в те годы как-то на улице еще издали обратила внимание на полыхающую в солнечных лучах шевелюру, только потом разглядела рядом с ним Финетку. Тогда еще много болтали о немце, с которым связалась эта б... Тот самый адъютант? Пшемыслав работал в министерстве культуры... Беата! Мне нужна была Беата!
Прибыв в Мальмо, я оставила Алицию в городе, а сама отправилась к Беате. Кучу фотографий из сумки пришлось вывалить на ее тахту, так как единственный стол в ее мастерской был занят красками, кистями и т. п. Очень обрадованная моим неожиданным появлением, Беата оторвалась от работы над абстрактным полотном под названием «Выход из мрака» (мне казалось, правильнее было бы назвать его «Пожар в порту») и держа в одной руке кисть, принялась просматривать фотографии.
— Погляди, не увидишь ли кого знакомого, — потребовала я. — А потом будешь думать и вспоминать, где и когда видела. Я же пока приготовлю чай, ладно?
— Чашки в том шкафчике, — указала кистью Беата. — И все прочее, сама видишь, больше держать хозяйство негде.
И в самом деле, большое помещение, в котором жила и работала Беата, было сплошь заставлено подрамниками, просто рамами, загрунтованными полотнами и начатыми картинами. Готовых не было, по словам хозяйки мастерской, они закупались на корню. Мольберты, краски, тюбики и бутылочки, горшки с кистями совершенно заполонили мастерскую, не оставляя места для личной жизни хозяйки. Личная жизнь ограничивалась уже упомянутым шкафчиком, небольшим комодом, тахтой и электрическим чайником. И похоже, такое положение вещей полностью устраивало хозяйку, ибо вид у нее был цветущий.
Я уже расставляла на столе чашки с горячим чаем, немного потеснив кисти и краски, когда Беата замерла, внимательно вглядываясь в одну из фотографий. Я подошла к ней. Нет, это не была фотография с Пшемыславом. Внимание Беаты привлекло крыльцо в доме Фреди с исчезающей в дверях ногой. Молча вынув из сумки лупу, я протянула ее Беате.
— Так и есть, — сказала та, как следует изучив ботинок, предусмотрительно увеличенный мною. — Ботинок Пшемыслава, точно, он. Эти ботинки мы покупали в Праге вместе, он долго выбирал и примерял, я хорошо запомнила. Теперь ты можешь рассказать, что все это значит?
Как в двух словах объяснишь человеку — это значит, что подтвердились мои предположения. Пшемыслав бывал у Фреди, по своему обыкновению скрыто и незаметно, не случайно Дарек никак не мог поймать его в свой объектив. Взяв с Беаты слово, что будет нема как рыба, я коротко ознакомила ее с историей моих поисков.
— Что ж, очень может быть... — задумалась Беата. Я возразила:
— Насколько мне известно, Пшемыслава не очень волновали деньги. Или я ошибаюсь? Тогда зачем он связался с шайкой грабителей?
— Ты не ошибаешься, действительно, деньги его не волновали, главным для него была власть. Единственное, что он ценил в жизни — власть над людьми, лучше всего — тайная власть. Держать их в своих — руках, дергать за ниточки, когда ему этого захочется. Мне казалось, прошлый раз я тебе достаточно доходчиво все объяснила.
Да, я помнила, серый кардинал, магистр тайного ордена...
— Так ведь именно деньги и дают власть, — начала я осторожно, но Беата меня перебила:
— Это так, но есть такая власть, которая становится постоянным источником получения денег. Я тебе тогда сказала, помнишь, что его интересовали все документы, связанные с богатствами, запрятанными оккупантами. Располагать такими данными, скажу я тебе!.. Думаю, Пшемыслав был бы счастлив, заполучив, например, список шпионов, засланных в нашу страну. Никому бы его не показал, спал бы на нем с блаженным ощущением власти над этими людьми. Хо, хо, ведь они у него в руках! Ну и те документы, он бы один их прочитал и держал остальных в руках. Говорю тебе, мания! Как он однажды рассвирепел, когда я случайно узнала совершенно непонятную мне тайну и имела глупость ему об этом рассказать...
— Какую тайну? Теперь мне расскажи, мне надо знать все, что связано с Пшемыславом.
Сунув наконец кисть в горшок, где уже торчало с десяток, Беата удобнее устроилась на тахте и закурила.
— Давно это было, — сказала она. — Еще во время моего первого выезда за границу, с Хенриком, мужем, ты его ведь знала. Жили мы в Штутгарте. Ему удалось недорого снять две комнаты у каких-то знакомых немцев, и он трясся над этими немцами как не знаю кто, боялся в чем-то им не угодить, чтобы с квартиры не погнали. И мне велел во всем им подчиняться, «орднунг» во всем соблюдать, вовремя приходить, не опаздывать к обеду, не шуметь, не сорить, не курить, с ума сойти! А мне надо было работать. Это тоже был непорядок, по их понятиям, жена должна быть домашней хозяйкой, мыть кастрюли, стирать и убирать, а если ничего такого делать не надо, то чистить мужу ботинки. Буквально, это не метафора. Вот и приходилось мне скрывать от них, что я работаю. Днем они могли проверить, и я договорилась, что буду приходить в архитектурную мастерскую вечерами и засиживаться до ночи. Моих работодателей это устраивало, у них как раз был завал. Хенрика тоже устраивало, ты ведь знаешь, он был скуповат, мои деньги ему оказались весьма кстати. А немцам хозяевам мы говорили, что по вечерам я для моциона гуляю, Хенрику приходилось делать вид, что он меня сопровождает, в общем, сплошные сложности.
Ну и как-то раз пришлось засидеться до глубокой ночи, автобусы уже не ходили. Меня немного подвез на своей машине заведующий мастерской, а дальше я отправилась пешком. В дом нужно было проникнуть незаметно, ведь это непорядок — так поздно возвращаться! Наши комнаты на первом этаже выходили окнами в садик, я знала, что Хенрик оставит открытым окно, проблема заключалась в том, чтобы пробраться на свой участок через соседские, потому что пройти просто в калитку значило поднять трезвон на весь дом. А все эти их проклятые домики, садики, живые изгороди и калиточки в них были на одно лицо, я и запуталась. Показалось, вот вроде мое окно, хотела пощупать, не открыто ли, как вдруг осветилось соседнее. Оно оказалось открытым, вернее, раздвинутым, там окна раздвигаются в две стороны. И какой-то человек подошел к окну и сказал, вот, дескать, какая чудесная ночь, сентябрь, а так тепло. И я поняла, что это не наш дом, что я подкралась под чужое окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31