Нет, надо мне увидеть его собственными глазами, до тех пор не поверю…— Кто такой этот Пётр Кемпинский? — поинтересовалась я у Весе, приведя свои растрёпанные чувства в относительный порядок и наметив план действий на следующий день.— Так, один тип, и вправду там работает, кажется, голубой, но это неважно, он меня вообще не знает.— Зато если он твоего Кемпинского знает, головомойку ему задаст по первое число, и то сказать — насылает всяких дураков. Откровенно говоря, особым умом ты в разговоре не блеснул…— Да и он особой благовоспитанностью не блещет, — парировал Весе после некоторого раздумья. — Бросил, видите ли, трубку.— На его месте любой бы бросил. Он и так долго продержался.На следующий день я слиняла утром с работы и заняла наблюдательный пост. Ждала в такси. Варшавские таксисты — народ ко всему привычный, ничем их не удивишь. Ждать пришлось недолго, объект наблюдения был человеком пунктуальным и ответственным. Я всматривалась в него из своего укрытия. Это он, никаких сомнений! Особо вглядываться не пришлось, другой такой фигуры во всей Варшаве днём с огнём не сыскать!После многотрудных размышлений я пришла к неутешительному выводу, что объяснить столь усиленную конспирацию можно только одним. Разыгрывая из себя таинственную личность, этот тип устроил себе за мой счёт первоклассную потеху. Если ему так хочется, на здоровье, меня не убудет. Но уж и я в долгу не останусь, немного и ему поиграю на нервах, мне, может, тоже хочется потешиться в своё удовольствие.Если бы речь шла об обыкновенном знакомстве, я бы поставила точку, удовлетворившись добытой информацией. Но на сей раз я положила себе раскопать все до конца. Номер машины, номер телефона, адрес, словом, всю подноготную! Ах, он засекречен? Тем лучше. Крепкие орешки как раз по моим зубам.Итак, мне известно, когда у него ночное дежурство и где. Вообще во всем, что касалось его работы, я так же хорошо ориентировалась, как и в своей собственной. Прежде я вращалась в этих кругах, да и сейчас могла без труда узнать любую интересующую меня подробность.Я заказала себе на вечер такси, предусмотрительно облюбовав водителя, не чурающегося пассажиров со странностями, и села ждать. Включила приёмник и слушала, как знакомый завораживающий голос читает либретто “Кармен”. Давно я уже краем уха нет-нет да и улавливала до боли знакомые интонации, но он тогда так решительно отмёл моё предположение насчёт диктора… Впрочем, голос в эфире воспринимался совсем по-другому. Гораздо приятней он казался по телефону, когда я слышала собственные его слова, собственную интонацию. В трубке голос звучал мягче, теплее, чуть ниже тембром и, уж во всяком случае, намного обаятельней…На этом месте телефонный звонок прервал мои размышления. Все правильно, “Кармен" — то идёт полным ходом… Ехидно усмехаясь, я подняла трубку.— Добрый вечер.— Как дела? — сказала я и включилась в игру. — Знаешь, я тут снова гадала насчёт твоего имени и окончательно пришла к выводу, что стоит тебя как-то окрестить.— Я разве против! Есть варианты?— Сначала вернулась было к Изидору. И подходит, и святцам соответствует…— Изидор так Изидор, хотя тогда уж лучше Пикадор.— Не переживай, я и сама передумала. С уменьшительным не ладится. Изидусь? Изидорчик? Не звучит. Всесторонне проанализировав проблему, я сочла, что кроме Изидора тебе ещё подошёл бы Ян. Но Ян мне не нравится, в младые лета знавала я одного Яна-алкоголика. Зато Яна можно переделать в Януша, Януш меня устраивает, устроил бы и Збышек, и Марек, но ни Збышек, ни Марек тебе не подходят. Пожалуй, успокоюсь на Януше. Что ты на это скажешь?Януш на какое-то время лишил его дара речи. Я прямо слышала, как он в душе чертыхнулся. Потом наконец подал голос:— Как ты сказала? Не Ян, а Януш? Ладно, пускай будет Януш. Все-таки лучше, чем Изидор.Через полчаса “Кармен” подобралась к антракту, и нам пришлось разговор прервать. Я терпеливо пережидала антракт, потом последние новости, а потом и “Желаю дорогим радиослушателям доброй ночи”. Никогда ещё я не слушала последние новости со столь животрепещущим интересом. Сразу же после государственного гимна раздался звонок.— У меня опять свободная минутка. — Мог бы не говорить, и без него знала. — Заварил себе отличного чая и устроил передышку.— “Юнан”? — невольно полюбопытствовала я.— Нет, из пакетиков. Привёз из-за границы. Поскольку тайны его оказались почти разгаданы и моего внимания особо не поглощали, на смену стала всплывать из подсознания одна довольно неприятная мысль. Что-то в наших контактах проскальзывало такое, что мне активно не нравилось. Со дня нашего знакомства инициатива пребывала исключительно в его руках, я же, с головой уйдя в розыскные проблемы, почти не задумывалась над общей линией его поведения. А поведение это, если подумать, должно бы меня насторожить, особенно в последнее время. Зачем он дурит мне голову какими-то командировками? Это же чистой воды враньё. Если у него по несколько дней не бывает желания мне звонить, кто его заставляет? Скажи потом, что был занят, и все дела.Не хочет встречаться со мной? Так пусть не встречается, на здоровье, но элементарная порядочность требует поддерживать отношения на какой-то стабильной основе. Особенно после той сцены, которая, учитывая последние мои открытия, понемногу предстаёт передо мной в оскорбительном свете… Нет, пора перехватить инициативу. Придётся, правда, сознаться, что я все знаю, а не хотелось бы, пока что меня ситуация тоже забавляет, жаль так сразу прерывать игру. А может, у него на уме ещё и другие резоны? Боюсь, они-то уж точно в восторг меня не приведут…Я рассеянно слушала, что он говорит, и отвечала невпопад, проявляя крайнюю невоспитанность. До такой степени меня все эти сомнения поглотили, что сам по себе вырвался вопрос:— А почему ты, собственно говоря, мне названиваешь?— Если тебе неприятно, могу не звонить. В душе у меня вспыхнул красный сигнал. Внимание, тревога!— Вот ответ, который меня не устраивает, — осторожно заметила я. — Не нравится мне ужасно…— Видишь ли, я предпочитаю не навязываться. Если ты задаёшь подобный вопрос, значит, тебе мои звонки в тягость. Вывод напрашивается именно такой. Во мне сразу же просыпается подозрение, что я докучлив, а мне бы этого очень не хотелось. Понятен мотив моего ответа?— Позволь тогда и мне растолковать мотив моего вопроса, — я резко переменила тон. — Впервые ты позвонил мне после того телефонного злоключения. Потом у нас состоялось рандеву, довольно экстравагантное, но все-таки. И с тех пор ты мне регулярно названиваешь. Я, естественно, вправе предположить, что заинтересовала тебя. А то и, чем черт не шутит, понравилась. Так или иначе, инициатива постоянно исходит от тебя… Я же со своей стороны не скрываю, что мне твои звонки только в радость…— Вот ты сама и расставила все по местам. Мне добавить нечего.— Ты так считаешь? Придётся добавить мне: странная у тебя какая-то склонность ограничивать наше знакомство телефоном…— Я же говорил, у меня масса работы, на увеселения не хватает времени. А если уж быть точным, так и вовсе нет.Боже, каким голосом он это изрёк! Мягким, задушевным, убедительным — не знай я в точности, как взаправду обстоят дела, чего доброго поверила бы. Даже жаль было, что поверить никак нельзя.— Серьёзно? — простодушно удивилась я. — Насколько мне известно, нет на этой грешной земле такой работы, которая не позволяла бы выкроить толику времени себе в удовольствие.— Не знаешь ты моей работы! С такими, как у меня, обязанностями не до удовольствий. Порой некогда дух перевести.— А я-то, грешная, считала, что имею некоторое представление и о работе, и об обязанностях…— Но не о моих. И слава богу, терпеть не могу всезнаек. О моей службе ты судить не можешь.По иронии судьбы как раз о его службе я очень даже могла судить. Ещё немного, и заявила бы напрямик, противно, когда тебе пудрят мозги без надобности. Сама я предпочитаю в отношениях с людьми ясность и жду от них того же. Но красный сигнал внутри все ещё горел, поэтому я промолчала и позволила ему сменить тему.— Никогда не угадаешь, чем я сейчас занимаюсь, — сказал он."Перечитываешь либретто к «Кармен»”, — мрачно подумала я и сказала:— Знаю, пьёшь чай. Сам проговорился.— Шутишь! Это не в счёт, это в мои служебные обязанности не входит.— Что, чаепитие?— Чай для передышки. А по работе я сейчас занимаюсь одной исторической личностью.У меня чуть было не сорвалось, что Бизе трудно назвать исторической личностью, но я вовремя прикусила язык. Лучше ему подыграю.— Какой именно?— Князем Юзефом Понятовским <Юзеф Понятовский (1763 — 1813) — польский вельможа, участник восстания Костюшко, маршал наполеоновской армии>. Я не могла скрыть своего удивления:— А что общего у князя Понятовского с коммерцией?— С коммерцией? При чем тут коммерция?— Ну как же, сам говорил, что занимаешься коммерцией. К службе сей судьбой и миром призван… Продаёшь его памятники? В Варшаве чего только не пытались продать — мост Понятовского, колонну Зигмунта, трамвайные коммуникации, почему бы не пустить в оборот и памятники. Только я тебя в такой роли не представляю.— И правильно делаешь, памятниками я не торгую, я изучаю его жизненный путь.— Пишешь биографию?— Не столько пишу, сколько читаю.— Увлекательное занятие. Для коммерсанта в самый раз.— Прости, пора закругляться. Дела не ждут. Свяжусь с тобой ещё раз, попрощаться, — если выкрою время.И снова мигнул красный сигнал. Что он хочет этим сказать?— Что значит “попрощаться”? Навеки?— Надеюсь, нет. Хотя, возможно, и надолго. Уезжаю завтра и вряд ли успею тебе позвонить.— И далеко?— Да не близко. В тёплые края.— Завидую. А когда вернёшься?— Сам не знаю. Может, через пару дней, может, задержусь на несколько недель, а то и месяцев. Скорей всего, через неделю-другую наведаюсь на денёк в Варшаву и снова укачу.Я молчала — уж очень такой оборот мне не понравился. Как его понимать? Хочет порвать со мной? Не решается сказать напрямик?— А как вернёшься, что тогда?.. — осторожно закинула я удочку.— А как вернусь, немедленно позвоню, и уж тогда-то, смею надеяться, мы встретимся. Откровенно говоря, иной раз чувствуешь себя как выжатый лимон, тоскуешь по нормальной жизни обыкновенного человека. Когда же, думаешь, можно будет зажить нормально, как все люди. Работать от и до, вовремя возвращаться домой, иметь досуг на всякие житейские удовольствия и личную жизнь. Словом, принадлежать себе.— Я думала, ты на прощание скажешь что-нибудь обнадёживающее.— Разве я не сказал?— Не вижу в твоих планах места лично для себя.— А мне всегда казалось, что женщины отличаются сообразительностью. По-моему, чего уж яснее: мечтаю располагать наконец временем на житейские удовольствия и личную жизнь…— Стало быть, я отношусь к удовольствиям?— Разумеется. Не к обязанностям же.— И на том спасибо. Жаль только, что все отодвигается в прекрасную даль.— Ничего не поделать. Работа такая, что собой не располагаешь, принадлежишь, так сказать, отечеству. Но я не жалуюсь, мне моя служба по душе.Нет, на окончательный разрыв не похоже. Голос такой проникновенный, убедительный… Словно от чистого сердца говорит. А ведь врёт, доподлинно знаю, что врёт. Никуда он не выезжает, ни в какую командировку. У меня прямо язык зачесался выложить ему все начистоту.— Извини, мне действительно пора. Если успею, позвоню.Бросив трубку, я выскочила из дому. “Кармен” скоро закончится, ещё только последние новости — и отбой! Такси у подъезда, рога трубят, вперёд!На всякий случай я принарядилась в старьё, изменившее мою фигуру до неузнаваемости. Кто знает, что может меня ожидать, учитывая тот факт, что я никогда, сколько помнится, не владела событиями, которые сама же и выпускала из бутылки. Итак, я выскочила из дому и взяла след.Здание радиопрограмм имеет, к счастью, только один выход, но, к несчастью, припарковаться там негде. Мне нужно было найти место незаметное, укромное. С таксистом у меня установилось полное взаимопонимание, он не только подчинялся моим требованиям, но и сам проявлял инициативу. Какое-то время мы раскатывали с ним взад-вперёд по улице в диапазоне нескольких десятков метров, выбирая себе уголок по вкусу. Наконец устроились в отличном укрытии, зато далеко от выхода. Меня это немного тревожило, в темноте ничего не стоило его и проморгать. Кроме нас, на стоянке не было ни одной машины.Ждали мы целую вечность. Косматая колючая шапка доставляла мне страдания пуще тернового венца. Я курила сигарету за сигаретой и таращилась в темноту, пока перед глазами не поплыли круги.— Так недолго и косоглазой стать, — буркнула я водителю, сопереживающему мне уже всей душой. Он обернулся ко мне.— Знаете, у меня тоже в глазах рябит. Далековато стоим. Но ближе нельзя, обнаружим себя.Он снова уставился в темноту и вдруг глухо вскрикнул:— Атас! Кто-то вышел!— Где?— Вон там! Глядите, ноги! Вон у того сугроба маячат!И правда, на фоне снежного заноса темнела мужская фигура, вышагивавшая туда и обратно.— Что это он делает? — удивился водитель. — Решил в такую пору размяться?— Ждёт машину, наверное, она опаздывает. Знать бы, тот ли это тип, который мне нужен.— Теперь-то уж не разглядите, темень вон какая.— Ну ладно, подождём и мы.Спустя несколько минут из-за угла вынырнула “Варшава” и подрулила к подъезду. Тёмная фигура вскользнула в неё, и машина покатила прочь. Мы двинули следом, как только она скрылась за углом.Опустевший в такую пору город — не самое идеальное место для слежки. Но я и так знала, куда они едут. Приблизились мы к ним лишь на Замковой площади. Вырулили на Свентоянскую и обнаружили, что они сворачивают в Запецек.— Вот черт, — забеспокоился таксист, — вкруговую, что ли, собираются ехать?— Держитесь прямо и тормозните на Рынке! Выскочила я почти на ходу. Осторожно выглянула в Запецек и с облегчением перевела дух. Вон они! Стоят. Вот будет потеха, если из машины выйдет совсем не тот. Но потехи не было. Из машины показалась знакомая фигура. Я смело двинулась за ним, благо на ногах были сапоги на микропорке, запомнила дверь, которую он открыл собственным ключом, подождала, пока на третьем этаже не загорелся свет. Надо отдать ему должное, немало в его словах было и правды…Вот теперь можно и домой ехать. Усевшись в такси, я открыла сумку, чтобы вытащить сигарету, и вдруг сердце у меня ёкнуло. Проклятие, нет кошелька! Я тут же вспомнила, что оставила его вместе со всей наличностью у себя на работе, на столе. А на счётчике у таксиста — девяносто восемь злотых. Господи, спаси и помилуй!Я оцепенела с сигаретой в руке и полным сумбуром в голове. Так, с кошельком у меня полный порядок, у нас на работе ценные вещи не пропадают, но что мне делать с такси? Не могу я сыграть злую шутку с водителем, когда он обслуживал меня с такой самоотверженностью. Хоть из-под земли, а деньги раздобыть надо…Увы, единственный человек, которого я могла потревожить по этому вопросу без ущерба для себя, — это номер триста тридцать шестой… Я знаю, он в Варшаве, недавно снова объявился…— Поехали на площадь Варецкого, — твёрдо скомандовала я. — К гостинице “Варшава”.В старом полупальто, со сбившейся причёской, с косматой шапкой под мышкой я, наверно, выглядела в интерьере отеля довольно нетривиально. В регистратуре меня встретили с большим подозрением.— В час ночи вы хотите человека разбудить? — воспылала администраторша праведным негодованием.— Ничего страшного, этот человек ко всему привычный, — любезно парировала я и набрала номер.— Это ты? Говорит Иоанна. Слушай, я здесь внизу, в регистратуре, умоляю тебя, спустись ко мне и захвати с собой пятьсот злотых.— Дорогая моя, что случилось, горит, что ли? А завтра нельзя?— Нельзя. Я понимаю, ты уже лёг спать, но у меня нет другого выхода. Не одевайся, передо мной ты можешь показаться хоть в пижаме, хоть в кальсонах. Только вьмеси мне поскорей полтыщи!— Хорошо, сейчас спущусь.Я знала, что могу на него рассчитывать! Перед его появлением я попыталась причесаться, но краше от этого не стала. Вдобавок ко всему вспомнила, что надо что-то сунуть швейцару, который не спускал с меня глаз.Ждала я совсем недолго. Жилец номера триста тридцать шестого сошёл вниз в рубашке, брюках и ботинках. Я уставилась на него во все глаза, что не помешало мне спросить:— А ты не подкинешь мне на чай ещё пять злотых?— Что-о? — изумился он, и внезапно мы с ним разразились дружным хохотом. Он уселся рядышком со мной и сказал:— Вот тебе пятьсот злотых, только признайся честно, что ты ещё учудила?Все мои детективные мытарства мигом выветрились у меня из головы. Такси тикало себе счётчиком на площади Варецкого, а я все смотрела на моё горе горькое, сидящее рядом в белой рубахе, и чувствовала, что больше ничего на свете мне не нужно, пропади все пропадом. И я, безмозглая дура, хотела найти на него клин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19