И хотя моя грудь местами могла бы чувствовать себя лучше, грубый материал рубашки уберег ее от серьезного ожога. Мое забинтованное предплечье и кисть руки еще чесались, но в этом была даже своя приятность.
— Невероятное средство! — сказал я Кинселле, когда мы втроем направились к красному «эскорту».
— Какое? — спросил он, щурясь на солнце.
— Эта зеленая жидкость, куда окунули мою руку.
— О, ничего особенного. Смягчающее, вот и все, с добавкой антисептика.
— Но она сняла боль.
— Друг мой, вашу боль снял Майкрофт.
— Но это невозможно.
— Возможно, и мы оба это понимаем.
— Тогда как же...
Кинселла сверкнул своими тошнотворно ровными белыми зубами:
— Майкрофт — необыкновенный человек.
Наверное, он думал, что все объяснил.
Мы подошли к машине, и Кинселла открыл нам заднюю дверь. Мидж забралась первая, а я за ней, стараясь ничего не задеть перебинтованной рукой.
Он сел за руль, и мы подождали кого-то с канистрой воды.
Мидж наклонилась вперед и спросила:
— Вам теперь лучше, Хьюб?
Он удивленно повернулся к ней:
— Что вы имеете в виду?
— В тот вечер вы так торопливо уехали. Мы подумали, вам плохо.
Заерзав на сиденье, Кинселла указал на угол дома:
— Вон идет Нейл с водой. — Он прокашлялся. — Да, в тот раз я нехорошо себя почувствовал. Извините, мой уход был не совсем вежлив. Обед не поладил с моим желудком, понимаете?
Боковая дверь открылась, и на переднее сиденье сел Нейл, поставив себе в ноги пластиковую канистру.
— Ну, вагон отправляется, — сказал Кинселла, заводя мотор. — Вы будете дома моментально.
Мы с Мидж, как один, обернулись, когда машина, объехав серое здание, набрала скорость и помчалась по дороге. Серый дом — синерджистский Храм — оказался гораздо больше, чем мы представляли себе, когда впервые увидели его с опушки леса.
А лично мне он показался теперь и гораздо более зловещим. Но Мидж смотрела назад с легкой улыбкой на губах.
Исцеление
Когда я проснулся на следующий день, моей первой мыслью было: что с рукой? Не выпирает ли она распухшей массой из-под повязки?
Вечером мы решили, что утром первым делом поедем в Бэнбери, в больницу, и покажем ожоги специалистам, вопреки безумным уверениям Майкрофта, будто бы в этом нет никакой необходимости. Я не сомневался, что ночь проведу в страданиях, но, как оказалось, спал как дитя, и мне снился сам Грэмери и всевозможные приятные вещи — цветы, друзья-зверюшки, солнышко и голубое небо. Я не ощущал ни малейшей боли.
Когда мы вернулись в коттедж, я собирался сразу позвонить Бобу и донести дурную весть, но Мидж меня отговорила. Подождем, посмотрим, сказала она Что ж, подождем, посмотрим.
Мидж ласкала меня весь вечер, она даже поцеловала каждый высовывавшийся из-под бинтов больной палец, чтобы они скорее зажили. Я наслаждался таким вниманием, с содроганием ожидая времени, когда сильное обезболивающее, очевидно подмешанное в зеленую жидкость, начнет терять свой эффект (я не придал ни малейшей веры словам Кинселлы, что там содержался всего лишь антисептик). Но, слава Богу, этого так и не произошло.
Мидж, спавшая рядом, казалась десятилетней девочкой, отчего моя первая мысль была почти преступной; но вскоре я вспомнил свою изначальную тревогу. Я спрятал левую руку под одеяло и боялся взглянуть на нее. В руке чувствовалась некоторая неловкость — повязка давила, — но боль не пульсировала Может быть, мой мозг еще не очнулся после сна Я сжал зубы, собираясь встретить боль. Однако ее не было, и я набрался мужества взглянуть.
Подняв одеяло, я тихонько поднес поврежденную руку к лицу. Во всяком случае, бинты ослабли за ночь, и неудобство причиняла клейкая лента, державшая их на месте, а не давление распухшей руки. Торчащие из бинтов пальцы были лишь слегка красноваты. Я пошевелил ими, они легко сгибались. Я взмахнул рукой — моя кисть двигалась свободно, мешала лишь повязка Я замахал всей рукой, и это была фантастика — рука двигалась, боли не было, и это казалось невероятным!
— Мидж!
Она вздрогнула, вскочила и с тревогой в широко раскрытых глазах села в постели.
— Мидж! Моя рука! Она совсем здорова!
Мидж перевела взгляд с руки на мое лицо и завизжала, чуть не схватив меня при этом за поднятое предплечье.
— Майк, ты уверен?
— Уверен ли я? О Боже, Мидж, мне ли не знать, болит рука или нет? Смотри, я могу даже потрясти пальцами!
— Я знала, Майк, я так и знала! Я и не сомневалась, что все будет хорошо!
— Так ты поверила в это снадобье Майкрофта?
— Нет, у меня исчезли сомнения, когда мы вернулись сюда Не могу объяснить...
Она и не пыталась. Она обняла меня, и мы вместе повалились на подушки.
— Эй, эй, полегче! — закричал я, подняв забинтованную руку. — Не будем портить все излишним весельем.
Мидж покрыла мое лицо поцелуями, повторяя:
— Я знала! Я знала!
Схватив здоровой рукой за ночную рубашку, я оторвал ее от себя.
— Почему бы нам это не проверить как следует, прежде чем я уеду, а? Нет, это просто невозможно. Ты ведь сама видела, как на меня брызнула струя кипятка.
— Ты прав, — сказала Мидж с шутливой суровостью. — Ничего не было. Волшебство тут ни при чем.
Она шутила и, произнося последнюю фразу, не подразумевала ничего особенного. По крайней мере, сознательно.
Я вытянул руку.
— Ладно, Ведьмочка, сними бинты, но осторожно, и, если будет больно, я закричу. И тогда мы, может быть, вернемся в реальный мир.
Она осторожно отодрала клейкую ленту и начала разматывать бинты, марля под ними стала освобождаться. Не прошло и пятнадцати секунд, как рука была полностью свободна.
— А-а-а... — Это было не более чем вырвавшимся у меня вздохом.
На руке, гладкой, хотя и в красных пятнах, не осталось никаких волдырей, никаких ожогов, кожа не отставала. Это была самая прекрасная рука в мире.
Движущаяся картина
Я отсутствовал до второй половины четверга. Запись прошла фантастически — Коллинз, наверное, величайший музыкант и певец среди бизнесменов, и редко с кем так легко работать (пока делаешь все, как надо). Он сделал мою с Бобом песню во сто раз лучше, чем она была. Меня пригласили поработать над парочкой других вещей из этого альбома, так что весь день (среду) я оставался в студии и наслаждался каждой паузой, каждой шуткой. До того я сам не понимал, как соскучился по сцене, и после работы, сидя в ближайшем баре, с жадностью ловил каждую новость от Боба и двух других музыкантов.
Я уже начал тяжелеть от выпитого, но соображал легко. И радовался, что рука меня не подвела (предыдущие два дня я провел, играя на гитаре, чтобы прогнать легкое одеревенение из пальцев, которое могло объясняться просто долгим отсутствием практики). Шум в голове заглушил все чувства.
Боб совсем не верил в серьезность моей травмы и утверждал, что я восстановился быстрее, чем ожидал, потому что не так уж сильно и ошпарился, а просто, как обычно, расчувствовался. Конечно, моя рука была розовее, чем обычно, и виднелось несколько страшных пятен на лице, но повреждения могли быть лишь поверхностными. Я рассказал о синерджистах и о трюке Майкрофта с зеленой жидкостью. «Спятил» — таков был комментарий Боба.
Он предложил мне остаться на ночь у него, и мне пришлось признать, что поездка в Гемпшир в таком состоянии не очень разумна Я отыскал телефон и позвонил Мидж.
Она согласилась, что не имеет смысла ехать так далеко в столь поздний час, и велела оставаться у Боба и развлекаться как могу. Впрочем, предупредила, чтобы я не слишком много себе позволял, и я вполне понял, что она имела в виду: иногда Боб злоупотреблял травкой.
После восторгов по поводу моего удачного дня Мидж сообщила мне, что провела день за мольбертом, наслаждаясь одиночеством, но, конечно, очень скучает по мне. Насколько скучает?.. А насколько высоки горы, насколько глубоко море?..
Я посоветовал ей приберечь свой сарказм до моего возвращения, и мы оба напустили на себя серьезность и стали говорить, как ненавидим быть друг без друга даже один день, что быть по отдельности неестественно, что любовь — страшная вещь; в общем, вы сами знаете такие разговоры. Возможно, это стандартные нежности, но мы говорили искренне. Когда я вернулся к Бобу и остальным, глаза у меня были на мокром месте.
И все же я сумел неплохо провести время. Мы сходили поужинать и закончили вечер около часа ночи у Боба, в Фулхэме, в викторианском доме с террасой. Впрочем, мы не страдали. Его последняя хозяйка (Боб был женат дважды и теперь официально развелся со второй женой) уже легла спать и категорически отказалась (мне послышалось, немного сердито) присоединиться к вечеринке. Мы завели по стерео тяжелый рок, пока стук в стену не дал понять, что соседи тоже не в настроении веселиться. Вскоре наши приятели ушли, а мы с Бобом предались воспоминаниям о старых добрых временах — все сводилось к выступлениям, всяким переделкам и женщинам. Мы откупорили очередные банки с пивом, и время от времени на нас нападали приступы глупого девчачьего хихиканья. Мы хорошо посидели в ту ночь, это была ночь разговоров, и меня радовало, что моему другу не нужны другие транквилизаторы кроме пива и нашей общей беседы. Понятия не имею, в котором часу мы наконец свалились.
Проснулся я около полудня. Я лежал на диване, без туфель, под наброшенным халатом. Боб (на удивление) встал до десяти и ушел «привести в порядок дела», как он это называл. Его подруга Киви (я до сих пор не знаю ее настоящего имени и почему ее зовут Киви) сообщила мне об этом, протянув огромную кружку крепкого черного кофе. Я сидел там, как зомби, прихлебывая кофе и поглаживая голову, и через некоторое время (по правде сказать, только когда Киви начала водить пылесосом в трех футах от меня) догадался, что пора уходить.
Когда я сказал, что ухожу, она с радостью ненадолго выключила свою машину и мило улыбнулась.
— С нетерпением жду субботы, — сказала она.
— Субботы? — переспросил я.
— Боб сказал мне перед уходом, что вы приглашаете нас в субботу на ужин, — прощебетала Киви.
— Ах да, — ответил я, смутно вспоминая. — Значит, до скорого.
— С нетерпением жду, — повторила она и, отослав меня, снова взялась за пылесос.
Я остановился по дороге в Гемпшир, чтобы перекусить и опохмелиться, а также воспользовался возможностью позвонить Мидж и сообщить ей о возвращении героя. Грэмери не отвечал, и я заключил, что Мидж пошла прогуляться, хотя на этот раз погода стояла не такая великолепная — без дождя, но пасмурная. В магазин она уехать не могла, потому что машину взял я.
Вскоре я уже снова ехал, пульсирующая боль в голове начала проходить. Когда я добрался до границ Гемпшира, то чувствовал себя вполне сносно, хотя и с вожделением представлял, как через час окажусь в своей постели и прогоню из головы последнюю оставшуюся муть.
И знаете, чем ближе я подъезжал к дому, тем счастливее чувствовал себя: я ненадолго вырвался на волю и прекрасно провел время, побыл с друзьями и поработал с профессионалами, но одного дня и ночи достаточно, чтобы успокоиться — хотя бы на какое-то время. Да, великолепное чувство. И новое для меня.
Наконец я въехал в Кентрип и, проезжая по главной улице, заметил впереди преподобного Сиксмита на своем велосипеде. Все еще сердитый на него за то, что своим бестактным рассказом о смерти мамаши Калдиан он расстроил Мидж (не говорю про себя), я все же не поддался соблазну пугнуть его, нажав на клаксон.
Вот и конец деревни, поворот, надвинувшийся с двух сторон лес. Ветровое стекло покрылось мелкими капельками дождя.
Несколько поворотов, и — благослови его Бог — вот он, Грэмери, белое пятно вдали. Я заулыбался во всю ширину лица и зарулил на обочину рядом с садом. Теперь я нажал на клаксон, но просто чтобы сообщить Мидж о своем возвращении. Открыв заднюю дверь, я вытащил два футляра с гитарами, положил их на землю и снова захлопнул дверь. Держа в обеих руках по гитаре, я перешагнул через забор, вместо того чтобы пройти в калитку, и пробрался меж цветочных клумб на дорожку, ожидая, что сейчас из дверей высунется счастливое лицо Ведьмочки Мидж. Но меня ждало разочарование. Мидж или не услышала, что я вернулся, или еще не пришла с прогулки. Но не могла же она гулять все это время, особенно при такой не слишком располагающей к этому погоде? Может быть, она спит или в ванне; оба варианта вполне отвечали моим намерениям.
Я взглянул на окошки наверху, но они были темны и безжизненны.
Тихий скребущий звук опять привлек мое внимание к передней двери. Это Румбо грыз краску на ней. Он обернулся, словно говоря: «Где тебя носило?»
Я рассмеялся, и он тоже. Боб глумился надо мной, когда я пьяный рассказывал о коттедже — о зверях и птицах, запросто приходящих каждый день, о дико разросшихся прекрасных цветах, о самой атмосфере. Он требовал назвать, какие именно «сорняки» я выращиваю, и интересовался, нельзя ли ему заказать ящичек. Я не стал глотать наживку, так как сам чувствовал, что, когда я вновь вернулся в этот мир циников и пройдох, мои слова звучат совершенно неправдоподобно. Но нужно оказаться в Грэмери, чтобы понять: логика имеет силу лишь вне его границ.
— Привет, Румбо! Дай-ка человеку войти в свой собственный дом, — сказал я белке, осторожно отодвинув ее ногой. Румбо попробовал мои шнурки и нашел их вкусными.
Я полез было за ключом, но решил сначала толкнуть дверь. Когда ожидался мой приезд, Мидж, несмотря на мои предостережения, не запиралась. Мы же не в большом злонамеренном городе, всегда выговаривала она мне.
Дверь отворилась, и Румбо запрыгнул внутрь впереди меня. В доме было темно, и мне представилось отвратительное видение прогнившего трупа, сидящего за кухонным столом и обернувшегося, чтобы поприветствовать меня своей безгубой улыбкой. Ох, Стрингер, пора тебе наконец забыть рассказ викария!
— Мидж! Ты где? — Я свалил гитары в футлярах на пол и подошел к лестнице. — Мидж! Герой вернулся домой!
Ее явно не было дома. В доме стояла такая тишина, что мой голос гремел.
Растерянный, я прошел в другую часть кухни и наполнил чайник. Румбо шмыгнул вперед и засуетился вдоль старой железной плиты.
— Только не залезай в дымоход, — посоветовал я. — Ты вылезешь оттуда таким черным, что твоя семья тебя не узнает. К тому же я слышал, что вам, рыжим белкам, сильно досаждают серые, — так представь, что случится, если в окрестностях появится черная белка!
Румбо заглянул наверх, в темноту, выглядевшую для него, наверное, как для нас — шахта лифта, и принял мой совет (возможно, он кое-что слышал о расизме), затем соскочил с плиты, запрыгнул на холодильник и заскрипел своими мелкими зубками.
— Ладно, ладно, приятель, я знаю, зачем ты пришел. — Я залез на полку, достал банку с печеньем и отвинтил крышку. — Одно тебе, одно мне. — Я бросил ему лакомство, которое он ловко поймал лапками и тут же принялся грызть.
Я съел свое в два присеста, но ему потребовалось больше времени. Румбо аккуратно обгрыз печенье по краям, вертя уменьшающийся диск в лапках и то и дело поглядывая на меня, по-видимому проверяя, не предложат ли еще. Это был очаровательный маленький попрошайка, нахальный (однажды мы обнаружили его спящим в нашей постели, под одеялом), порой вспыльчивый (как-то утром он, забравшись на шкаф, запустил мне в голову шкуркой от ветчины, когда я заругал его за то, что он, прыгая по столу, опрокинул сахарницу). Еще месяц назад я бы не поверил, что зверь может быть ручным — во всяком случае, дикая белка — и таким сообразительным (Румбо всегда знал, когда у нас начнется завтрак или обед, и редко опаздывал — наверное, наши объедки ему нравились больше, чем традиционная беличья пища).
Из чайника повалил пар, и я положил в чашку растворимого кофе, добавил сахару и на этот раз молока Когда я залил все кипятком, меня охватило беспокойство и, уже не в первый раз с воскресенья, недоумение. «Тебе повезло, вот и все, — говорил я себе, — повезло, что синерджисты погрузили твою руку в особый состав, в волшебную жидкость, так скоро после происшествия. Они могут продать эту секретную формулу за миллион. Нет, за несколько миллионов. Но если хотят, чтобы их восприняли всерьез, им придется отказаться от всего этого шаманства со сцеплением рук. Один антисептик — как же! Кому Кинселла вздумал морочить голову?»
Я пригубил кофе и обжегся. Возможно, они уже продают целебный раствор, только в маленьких количествах — из-под прилавка, так сказать. Этим объясняется, как им удается содержать такую громадину, как Крафтон-холл. В их таинственности не было большого смысла — впрочем, если они были какой-то сумасшедшей религиозной сектой, то им и не нужно никакого смысла Да, интересно.
Я с чашкой в руках вышел из кухни, Румбо впереди запрыгал вверх по лестнице, торопливо доедая печенье. В доме было необычно тускло и серо, отсутствие солнца резко контрастировало с атмосферой нашего жилища Долгие, дождливые зимние дни, очевидно, для нас обоих окажутся испытанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Невероятное средство! — сказал я Кинселле, когда мы втроем направились к красному «эскорту».
— Какое? — спросил он, щурясь на солнце.
— Эта зеленая жидкость, куда окунули мою руку.
— О, ничего особенного. Смягчающее, вот и все, с добавкой антисептика.
— Но она сняла боль.
— Друг мой, вашу боль снял Майкрофт.
— Но это невозможно.
— Возможно, и мы оба это понимаем.
— Тогда как же...
Кинселла сверкнул своими тошнотворно ровными белыми зубами:
— Майкрофт — необыкновенный человек.
Наверное, он думал, что все объяснил.
Мы подошли к машине, и Кинселла открыл нам заднюю дверь. Мидж забралась первая, а я за ней, стараясь ничего не задеть перебинтованной рукой.
Он сел за руль, и мы подождали кого-то с канистрой воды.
Мидж наклонилась вперед и спросила:
— Вам теперь лучше, Хьюб?
Он удивленно повернулся к ней:
— Что вы имеете в виду?
— В тот вечер вы так торопливо уехали. Мы подумали, вам плохо.
Заерзав на сиденье, Кинселла указал на угол дома:
— Вон идет Нейл с водой. — Он прокашлялся. — Да, в тот раз я нехорошо себя почувствовал. Извините, мой уход был не совсем вежлив. Обед не поладил с моим желудком, понимаете?
Боковая дверь открылась, и на переднее сиденье сел Нейл, поставив себе в ноги пластиковую канистру.
— Ну, вагон отправляется, — сказал Кинселла, заводя мотор. — Вы будете дома моментально.
Мы с Мидж, как один, обернулись, когда машина, объехав серое здание, набрала скорость и помчалась по дороге. Серый дом — синерджистский Храм — оказался гораздо больше, чем мы представляли себе, когда впервые увидели его с опушки леса.
А лично мне он показался теперь и гораздо более зловещим. Но Мидж смотрела назад с легкой улыбкой на губах.
Исцеление
Когда я проснулся на следующий день, моей первой мыслью было: что с рукой? Не выпирает ли она распухшей массой из-под повязки?
Вечером мы решили, что утром первым делом поедем в Бэнбери, в больницу, и покажем ожоги специалистам, вопреки безумным уверениям Майкрофта, будто бы в этом нет никакой необходимости. Я не сомневался, что ночь проведу в страданиях, но, как оказалось, спал как дитя, и мне снился сам Грэмери и всевозможные приятные вещи — цветы, друзья-зверюшки, солнышко и голубое небо. Я не ощущал ни малейшей боли.
Когда мы вернулись в коттедж, я собирался сразу позвонить Бобу и донести дурную весть, но Мидж меня отговорила. Подождем, посмотрим, сказала она Что ж, подождем, посмотрим.
Мидж ласкала меня весь вечер, она даже поцеловала каждый высовывавшийся из-под бинтов больной палец, чтобы они скорее зажили. Я наслаждался таким вниманием, с содроганием ожидая времени, когда сильное обезболивающее, очевидно подмешанное в зеленую жидкость, начнет терять свой эффект (я не придал ни малейшей веры словам Кинселлы, что там содержался всего лишь антисептик). Но, слава Богу, этого так и не произошло.
Мидж, спавшая рядом, казалась десятилетней девочкой, отчего моя первая мысль была почти преступной; но вскоре я вспомнил свою изначальную тревогу. Я спрятал левую руку под одеяло и боялся взглянуть на нее. В руке чувствовалась некоторая неловкость — повязка давила, — но боль не пульсировала Может быть, мой мозг еще не очнулся после сна Я сжал зубы, собираясь встретить боль. Однако ее не было, и я набрался мужества взглянуть.
Подняв одеяло, я тихонько поднес поврежденную руку к лицу. Во всяком случае, бинты ослабли за ночь, и неудобство причиняла клейкая лента, державшая их на месте, а не давление распухшей руки. Торчащие из бинтов пальцы были лишь слегка красноваты. Я пошевелил ими, они легко сгибались. Я взмахнул рукой — моя кисть двигалась свободно, мешала лишь повязка Я замахал всей рукой, и это была фантастика — рука двигалась, боли не было, и это казалось невероятным!
— Мидж!
Она вздрогнула, вскочила и с тревогой в широко раскрытых глазах села в постели.
— Мидж! Моя рука! Она совсем здорова!
Мидж перевела взгляд с руки на мое лицо и завизжала, чуть не схватив меня при этом за поднятое предплечье.
— Майк, ты уверен?
— Уверен ли я? О Боже, Мидж, мне ли не знать, болит рука или нет? Смотри, я могу даже потрясти пальцами!
— Я знала, Майк, я так и знала! Я и не сомневалась, что все будет хорошо!
— Так ты поверила в это снадобье Майкрофта?
— Нет, у меня исчезли сомнения, когда мы вернулись сюда Не могу объяснить...
Она и не пыталась. Она обняла меня, и мы вместе повалились на подушки.
— Эй, эй, полегче! — закричал я, подняв забинтованную руку. — Не будем портить все излишним весельем.
Мидж покрыла мое лицо поцелуями, повторяя:
— Я знала! Я знала!
Схватив здоровой рукой за ночную рубашку, я оторвал ее от себя.
— Почему бы нам это не проверить как следует, прежде чем я уеду, а? Нет, это просто невозможно. Ты ведь сама видела, как на меня брызнула струя кипятка.
— Ты прав, — сказала Мидж с шутливой суровостью. — Ничего не было. Волшебство тут ни при чем.
Она шутила и, произнося последнюю фразу, не подразумевала ничего особенного. По крайней мере, сознательно.
Я вытянул руку.
— Ладно, Ведьмочка, сними бинты, но осторожно, и, если будет больно, я закричу. И тогда мы, может быть, вернемся в реальный мир.
Она осторожно отодрала клейкую ленту и начала разматывать бинты, марля под ними стала освобождаться. Не прошло и пятнадцати секунд, как рука была полностью свободна.
— А-а-а... — Это было не более чем вырвавшимся у меня вздохом.
На руке, гладкой, хотя и в красных пятнах, не осталось никаких волдырей, никаких ожогов, кожа не отставала. Это была самая прекрасная рука в мире.
Движущаяся картина
Я отсутствовал до второй половины четверга. Запись прошла фантастически — Коллинз, наверное, величайший музыкант и певец среди бизнесменов, и редко с кем так легко работать (пока делаешь все, как надо). Он сделал мою с Бобом песню во сто раз лучше, чем она была. Меня пригласили поработать над парочкой других вещей из этого альбома, так что весь день (среду) я оставался в студии и наслаждался каждой паузой, каждой шуткой. До того я сам не понимал, как соскучился по сцене, и после работы, сидя в ближайшем баре, с жадностью ловил каждую новость от Боба и двух других музыкантов.
Я уже начал тяжелеть от выпитого, но соображал легко. И радовался, что рука меня не подвела (предыдущие два дня я провел, играя на гитаре, чтобы прогнать легкое одеревенение из пальцев, которое могло объясняться просто долгим отсутствием практики). Шум в голове заглушил все чувства.
Боб совсем не верил в серьезность моей травмы и утверждал, что я восстановился быстрее, чем ожидал, потому что не так уж сильно и ошпарился, а просто, как обычно, расчувствовался. Конечно, моя рука была розовее, чем обычно, и виднелось несколько страшных пятен на лице, но повреждения могли быть лишь поверхностными. Я рассказал о синерджистах и о трюке Майкрофта с зеленой жидкостью. «Спятил» — таков был комментарий Боба.
Он предложил мне остаться на ночь у него, и мне пришлось признать, что поездка в Гемпшир в таком состоянии не очень разумна Я отыскал телефон и позвонил Мидж.
Она согласилась, что не имеет смысла ехать так далеко в столь поздний час, и велела оставаться у Боба и развлекаться как могу. Впрочем, предупредила, чтобы я не слишком много себе позволял, и я вполне понял, что она имела в виду: иногда Боб злоупотреблял травкой.
После восторгов по поводу моего удачного дня Мидж сообщила мне, что провела день за мольбертом, наслаждаясь одиночеством, но, конечно, очень скучает по мне. Насколько скучает?.. А насколько высоки горы, насколько глубоко море?..
Я посоветовал ей приберечь свой сарказм до моего возвращения, и мы оба напустили на себя серьезность и стали говорить, как ненавидим быть друг без друга даже один день, что быть по отдельности неестественно, что любовь — страшная вещь; в общем, вы сами знаете такие разговоры. Возможно, это стандартные нежности, но мы говорили искренне. Когда я вернулся к Бобу и остальным, глаза у меня были на мокром месте.
И все же я сумел неплохо провести время. Мы сходили поужинать и закончили вечер около часа ночи у Боба, в Фулхэме, в викторианском доме с террасой. Впрочем, мы не страдали. Его последняя хозяйка (Боб был женат дважды и теперь официально развелся со второй женой) уже легла спать и категорически отказалась (мне послышалось, немного сердито) присоединиться к вечеринке. Мы завели по стерео тяжелый рок, пока стук в стену не дал понять, что соседи тоже не в настроении веселиться. Вскоре наши приятели ушли, а мы с Бобом предались воспоминаниям о старых добрых временах — все сводилось к выступлениям, всяким переделкам и женщинам. Мы откупорили очередные банки с пивом, и время от времени на нас нападали приступы глупого девчачьего хихиканья. Мы хорошо посидели в ту ночь, это была ночь разговоров, и меня радовало, что моему другу не нужны другие транквилизаторы кроме пива и нашей общей беседы. Понятия не имею, в котором часу мы наконец свалились.
Проснулся я около полудня. Я лежал на диване, без туфель, под наброшенным халатом. Боб (на удивление) встал до десяти и ушел «привести в порядок дела», как он это называл. Его подруга Киви (я до сих пор не знаю ее настоящего имени и почему ее зовут Киви) сообщила мне об этом, протянув огромную кружку крепкого черного кофе. Я сидел там, как зомби, прихлебывая кофе и поглаживая голову, и через некоторое время (по правде сказать, только когда Киви начала водить пылесосом в трех футах от меня) догадался, что пора уходить.
Когда я сказал, что ухожу, она с радостью ненадолго выключила свою машину и мило улыбнулась.
— С нетерпением жду субботы, — сказала она.
— Субботы? — переспросил я.
— Боб сказал мне перед уходом, что вы приглашаете нас в субботу на ужин, — прощебетала Киви.
— Ах да, — ответил я, смутно вспоминая. — Значит, до скорого.
— С нетерпением жду, — повторила она и, отослав меня, снова взялась за пылесос.
Я остановился по дороге в Гемпшир, чтобы перекусить и опохмелиться, а также воспользовался возможностью позвонить Мидж и сообщить ей о возвращении героя. Грэмери не отвечал, и я заключил, что Мидж пошла прогуляться, хотя на этот раз погода стояла не такая великолепная — без дождя, но пасмурная. В магазин она уехать не могла, потому что машину взял я.
Вскоре я уже снова ехал, пульсирующая боль в голове начала проходить. Когда я добрался до границ Гемпшира, то чувствовал себя вполне сносно, хотя и с вожделением представлял, как через час окажусь в своей постели и прогоню из головы последнюю оставшуюся муть.
И знаете, чем ближе я подъезжал к дому, тем счастливее чувствовал себя: я ненадолго вырвался на волю и прекрасно провел время, побыл с друзьями и поработал с профессионалами, но одного дня и ночи достаточно, чтобы успокоиться — хотя бы на какое-то время. Да, великолепное чувство. И новое для меня.
Наконец я въехал в Кентрип и, проезжая по главной улице, заметил впереди преподобного Сиксмита на своем велосипеде. Все еще сердитый на него за то, что своим бестактным рассказом о смерти мамаши Калдиан он расстроил Мидж (не говорю про себя), я все же не поддался соблазну пугнуть его, нажав на клаксон.
Вот и конец деревни, поворот, надвинувшийся с двух сторон лес. Ветровое стекло покрылось мелкими капельками дождя.
Несколько поворотов, и — благослови его Бог — вот он, Грэмери, белое пятно вдали. Я заулыбался во всю ширину лица и зарулил на обочину рядом с садом. Теперь я нажал на клаксон, но просто чтобы сообщить Мидж о своем возвращении. Открыв заднюю дверь, я вытащил два футляра с гитарами, положил их на землю и снова захлопнул дверь. Держа в обеих руках по гитаре, я перешагнул через забор, вместо того чтобы пройти в калитку, и пробрался меж цветочных клумб на дорожку, ожидая, что сейчас из дверей высунется счастливое лицо Ведьмочки Мидж. Но меня ждало разочарование. Мидж или не услышала, что я вернулся, или еще не пришла с прогулки. Но не могла же она гулять все это время, особенно при такой не слишком располагающей к этому погоде? Может быть, она спит или в ванне; оба варианта вполне отвечали моим намерениям.
Я взглянул на окошки наверху, но они были темны и безжизненны.
Тихий скребущий звук опять привлек мое внимание к передней двери. Это Румбо грыз краску на ней. Он обернулся, словно говоря: «Где тебя носило?»
Я рассмеялся, и он тоже. Боб глумился надо мной, когда я пьяный рассказывал о коттедже — о зверях и птицах, запросто приходящих каждый день, о дико разросшихся прекрасных цветах, о самой атмосфере. Он требовал назвать, какие именно «сорняки» я выращиваю, и интересовался, нельзя ли ему заказать ящичек. Я не стал глотать наживку, так как сам чувствовал, что, когда я вновь вернулся в этот мир циников и пройдох, мои слова звучат совершенно неправдоподобно. Но нужно оказаться в Грэмери, чтобы понять: логика имеет силу лишь вне его границ.
— Привет, Румбо! Дай-ка человеку войти в свой собственный дом, — сказал я белке, осторожно отодвинув ее ногой. Румбо попробовал мои шнурки и нашел их вкусными.
Я полез было за ключом, но решил сначала толкнуть дверь. Когда ожидался мой приезд, Мидж, несмотря на мои предостережения, не запиралась. Мы же не в большом злонамеренном городе, всегда выговаривала она мне.
Дверь отворилась, и Румбо запрыгнул внутрь впереди меня. В доме было темно, и мне представилось отвратительное видение прогнившего трупа, сидящего за кухонным столом и обернувшегося, чтобы поприветствовать меня своей безгубой улыбкой. Ох, Стрингер, пора тебе наконец забыть рассказ викария!
— Мидж! Ты где? — Я свалил гитары в футлярах на пол и подошел к лестнице. — Мидж! Герой вернулся домой!
Ее явно не было дома. В доме стояла такая тишина, что мой голос гремел.
Растерянный, я прошел в другую часть кухни и наполнил чайник. Румбо шмыгнул вперед и засуетился вдоль старой железной плиты.
— Только не залезай в дымоход, — посоветовал я. — Ты вылезешь оттуда таким черным, что твоя семья тебя не узнает. К тому же я слышал, что вам, рыжим белкам, сильно досаждают серые, — так представь, что случится, если в окрестностях появится черная белка!
Румбо заглянул наверх, в темноту, выглядевшую для него, наверное, как для нас — шахта лифта, и принял мой совет (возможно, он кое-что слышал о расизме), затем соскочил с плиты, запрыгнул на холодильник и заскрипел своими мелкими зубками.
— Ладно, ладно, приятель, я знаю, зачем ты пришел. — Я залез на полку, достал банку с печеньем и отвинтил крышку. — Одно тебе, одно мне. — Я бросил ему лакомство, которое он ловко поймал лапками и тут же принялся грызть.
Я съел свое в два присеста, но ему потребовалось больше времени. Румбо аккуратно обгрыз печенье по краям, вертя уменьшающийся диск в лапках и то и дело поглядывая на меня, по-видимому проверяя, не предложат ли еще. Это был очаровательный маленький попрошайка, нахальный (однажды мы обнаружили его спящим в нашей постели, под одеялом), порой вспыльчивый (как-то утром он, забравшись на шкаф, запустил мне в голову шкуркой от ветчины, когда я заругал его за то, что он, прыгая по столу, опрокинул сахарницу). Еще месяц назад я бы не поверил, что зверь может быть ручным — во всяком случае, дикая белка — и таким сообразительным (Румбо всегда знал, когда у нас начнется завтрак или обед, и редко опаздывал — наверное, наши объедки ему нравились больше, чем традиционная беличья пища).
Из чайника повалил пар, и я положил в чашку растворимого кофе, добавил сахару и на этот раз молока Когда я залил все кипятком, меня охватило беспокойство и, уже не в первый раз с воскресенья, недоумение. «Тебе повезло, вот и все, — говорил я себе, — повезло, что синерджисты погрузили твою руку в особый состав, в волшебную жидкость, так скоро после происшествия. Они могут продать эту секретную формулу за миллион. Нет, за несколько миллионов. Но если хотят, чтобы их восприняли всерьез, им придется отказаться от всего этого шаманства со сцеплением рук. Один антисептик — как же! Кому Кинселла вздумал морочить голову?»
Я пригубил кофе и обжегся. Возможно, они уже продают целебный раствор, только в маленьких количествах — из-под прилавка, так сказать. Этим объясняется, как им удается содержать такую громадину, как Крафтон-холл. В их таинственности не было большого смысла — впрочем, если они были какой-то сумасшедшей религиозной сектой, то им и не нужно никакого смысла Да, интересно.
Я с чашкой в руках вышел из кухни, Румбо впереди запрыгал вверх по лестнице, торопливо доедая печенье. В доме было необычно тускло и серо, отсутствие солнца резко контрастировало с атмосферой нашего жилища Долгие, дождливые зимние дни, очевидно, для нас обоих окажутся испытанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36