Эти ЭЛНТ на своей планете были важными шишками, и потому он обязан был принимать их в госпитале не только как лектор, но и как хозяин.
Усесться, скрестив ноги, за столик высотой в два фута оказалось не так-то трудно. Гораздо труднее было справиться с грудой морепродуктов растительного и животного происхождения. Конвей жутко проголодался. Он понимал, что диетолог ни за что не дал бы ему такой еды, которая вступила бы в противоречие с его обменом веществ, а по стандартам ЭЛНТ эта гора водорослей была настоящим деликатесом – по крайней мере на этом упорно настаивала мельфианская половина сознания Конвея. Но для глаз и носа человека это была отвратительная мешанина, от которой несло протухшей рыбой.
Конечно, он мог бы заказать нормальной человеческой еды, но это стало бы нарушением хороших манер. Мнемограмма подсказывала Конвею, что вид отбивной с жареной картошкой оскорбил бы его гостей куда сильнее, чем их рыбешки и водоросли – его. Он не сразу сумел расслабиться и заставить свою человеческую половинку удалиться на задний план, и только тогда смог начать есть. При этом он сам себе удивился: оказалось, что он хватает еду с тарелки руками, имитируя клешни гостей большими и указательными пальцами. Ну и конечно, Конвею очень помогли заранее вставленные в ноздри ватные турунды.
После обеда Конвей провел гостей по тем помещениям, для входа в которые не требовалось облачаться в защитные костюмы. Теплокровных кислорододышащих существ, предпочитавших силу притяжения в один g, в госпитале находилось немало, и экскурсия заняла более четырех часов. Большую часть этого времени гид и экскурсанты вели профессиональные беседы, и Конвей очень старался, чтобы его от Сенрет отделял хотя бы один из ее сородичей, поскольку им чем дальше, тем сильнее овладевало безотчетное желание побиться головой о ее панцирь рядом с шеей и местом прикрепления верхней клешни.
Мельфиане ели каждые десять часов, а после еды по четыре часа спали, поэтому во время следующего визита в столовую Конвей заказал ту еду, какую хотел. Но к этому времени мельфианин, донор мнемограммы, уже успел настолько прочно обосноваться в сознании Конвея, что тому стала одинаково противна любая еда – и человеческая, и мельфианская. Но при всем том он был голоден! Конвей в отчаянии пробежал глазами меню, мысленно нарисовал себе внешний вид блюд, но тут же поспешно выбросил их из головы, поскольку его мельфианскую половину чуть не стошнило. Пришлось удовольствоваться сандвичами – фирменным блюдом замученных мнемограммами диагностов и Старших врачей.
Половина сознания Конвея жаловалась и утверждала, что сандвичи на вкус напоминают пробку, а другая половина утешала его и говорила, что это все же лучше, чем ничего. «Топливо, – с отвращением думал Конвей. – Просто топливо и больше ничего». Он совсем перестал получать удовольствие от еды.
Следующие три часа Конвей провел в своей комнате и работал над лекциями, которые ему предстояло читать на следующей неделе. Мнемограмма несказанно помогла ему в работе Нагруженный обширными познаниями в физиологии ЭЛНТ и практическим опытом донора, Конвей всего лишь бегло просмотрел теоретические аспекты лекций – и все. Это вызвало у него необычайную гордость, хотя он и понимал, что в таких обстоятельствах любой бы на его месте мыслил почти как гений. Вот он, Идеал – действующий синтез знаний и опыта давным-давно умершего существа и живого, оригинального мышления здравствующего практического врача.
Конвей приготовил материалы для лекций на ближайшие три дня и остановился на этом. Дальше он в подготовке идти не мог, поскольку прежде должен был уяснить, насколько быстро его слушатели поглотят эти знания. Затем он ощутил усталость и решил как можно скорее уснуть, поскольку ЭЛНТ, поселившийся у него в сознании, начинал бесчинствовать именно тогда, когда Конвей отвлекался от профессиональных раздумий. Он решил, что чем скорее погрузится в естественное бессознательное состояние, тем лучше будет и для него, и для донора мнемограммы.
Увы, эта идея не принесла никаких плодов.
Ворочаясь в постели, Конвей неустанно твердил себе, что существо, с которым он вынужден теперь делить свой разум, всего лишь запись, и что оно уж никак не может интересоваться чем-то материальным. «Хозяин положения – я, – думал Конвей, – и я должен и могу, в ментальном смысле, топнуть ногой! Этот мельфианин у меня в мозгу не имеет никакого отношения к объективной реальности, и его потребности – это всего-навсего жалкие тени желаний!»
«Угу, – думал он некоторое время спустя, – вот только почему-то они совсем не смахивают ни на какие тени!» А дело было в том, что ЭЛНТ стал донором мнемограммы на пике своей профессиональной карьеры, будучи, что называется, «в самом соку», и потому от всей убежденности Конвея в том, что этот мельфианин давным-давно мертв и покоится в мире, толку не было никакого: в его сознании ЭЛНТ вел себя еще как живой. Мельфиане были существами теплокровными, и их обмен веществ не столь уж разительно отличался от человеческого. Вернее даже было бы определить их как существ «горячекровных», поскольку они отличались бурными эмоциями и страстями. Теперь Конвей это точно знал. А треклятый донор мнемограммы вдобавок оказался жутким бабником.
В конце концов Конвей все-таки уснул. Сны ему снились такие, какие приснились бы подростку, которого впервые серьезно взволновала представительница противоположного пола. Вот только снилась Конвею… шестилапая разумная крабиха по имени Сенрет.
Он очнулся от собственного испуганного крика. Через несколько минут, когда его сердце забилось ровнее, Конвей попытался трезво обдумать приснившийся ему кошмар. Он испытал жуткий, первобытный страх, сильнейшее головокружение и ощущение полнейшей беззащитности. Конвей снова улегся, закрыл глаза… а уже через пять минут снова проснулся в холодном поту и рывком сел.
Как правило, сны Конвею не снились, и уж тем более – кошмары. Он понимал, что испытанное им во сне чувство страха относится не к нему самому – значит, в комнате должно было находиться что-то такое, что воздействовало на мельфианскую половину его сознания. Конвей снова улегся и принялся копаться в памяти ЭЛНТ, пытаясь выяснить, что могло так напугать его «гостя». Раздумья получились долгими, поскольку причиной страха было нечто настолько простое, примитивное, о чем ЭЛНТ не думали сознательно. Конвей перевернулся на живот. Последняя мысль перед тем, как он сладко заснул, у него была такая: «Ну конечно же, любое существо с тяжелым панцирем напугалось бы до смерти, если бы ему пришлось спать, лежа на спине!»
Конвей проснулся от страшной какофонии – звучали оглушительные взрывы, завывали сигнальные сирены. Он всегда спал очень крепко, и разбудить его мог только такой будильник. Некоторые его коллеги просыпались под негромкую приятную музыку, но для Конвея это было – мертвому припарки. Пытаясь нащупать кнопку отключения будильника, он проснулся окончательно и подумал, что полчасика перед завтраком было бы неплохо поползать по дну личного озерца. В принципе он был не против того, чтобы, размявшись как следует, слопать парочку разноцветных рыбешек – уж больно они в последнее время разжирели и обленились. Конвей стоял на четвереньках и уже вознамерился открыть скользящую дверь комнаты головой, когда наконец сообразил, что происходит: ЭЛНТ улучил удобное время, когда он был спросонья, и завладел его сознанием.
Хорошо еще, что он не забыл одеться. Мельфиане одеждой вообще не пользовались.
Завтрак, как и ужин, представлял собой некий компромисс. За столиком рядом с Конвеем сидел еще один врач-землянин, со столь же явным отсутствием энтузиазма поедавший странное ассорти блюд. Они обменялись кислыми ухмылками, и вскоре Конвей отправился на двести третий уровень.
В тот день все было плохо, а на следующий – еще хуже. Занятия вступили в фазу активных дискуссий и тянулись по три часа с утра и после полудня. Разговоры плавно накладывались на время обеда, и Конвей был вынужден разговаривать на профессиональные темы, обедая с ЭЛНТ. Не так его удручал процесс поглощения пищи, как то, что ему приходилось находиться в обществе мельфиан по восемь часов кряду каждый день. Удрученности его попросту не было предела. Он не в силах был столько времени страдать о Сенрет, лично созерцая ее.
В одном из коридоров, где оказалось особенно много народу, Конвей резко отступил в сторону, дав дорогу слоноподобному ФГЛИ. При этом он налетел на Сенрет и, чтобы удержаться на ногах, ухватился за одну из ее левых лап. От этого прикосновения Конвея словно током ударило, хотя человеческая половина его сознания говорила ему, что на ощупь конечность мельфианихи похожа на теплое, чуть сырое бревно. Конвей поспешно отстранился. Его щеки пылали стыдливым румянцем.
– Примите мои извинения, – прозвучал из динамика транслятора перевод голоса Сенрет, лишенный, естественно, каких бы то ни было эмоций. – Мы, мельфиане, такие неуклюжие.
– О нет, я сам виноват, – промямлил Конвей и горячо добавил: – Напротив, вы весьма изящны и красивы…
Он спохватился и умолк, побоявшись того, что другие двое мельфиан решат, что он осыпает комплиментами не всю мельфианскую расу, а конкретно Сенрет. Вот так Конвей впервые завел с дамой-мельфианкой разговор не на чисто профессиональную тему. Руки у него мелко дрожали.
В это мгновение он решил, что ему пора повидаться с О'Марой. С завтрашнего дня мельфиане должны были приступить к занятиям с муляжами, и Конвей никак не мог позволить, чтобы при этом у него дрожали руки.
Но О'Мары на месте не оказалось.
– Он приболел, – сообщил Каррингтон, молодой круглолицый психолог, сидевший за письменным столом О'Мары. – Похоже, его трубопроводы засорены холестерином или еще чем-то в этом роде. Короче говоря, Отделение Патофизиологии решило покопаться в нем с недельку. Могу ли я чем-то вам помочь?
Конвей на этот вопрос ответил утвердительно, после чего описал свои ментальные неурядицы в несколько отредактированном виде. Затем он попросил разрешения записать еще одну мельфианскую мнемограмму, донор которой отличался бы холодностью и безэмоциональностью. Конвей надеялся на то, что новая мнемограмма заглушит любвеобильность первого донора и что тогда на первый план выступят его собственные, человеческие эмоции и он сможет игнорировать Сенрет.
Каррингтон немного подумал и сказал:
– С одной стороны, при таком раскладе вы можете ощутить еще большее смятение чувств, но с другой – может, что и получится. То есть если бы я согласился помочь вам, а я не соглашусь.
– Но почему?! – возмущенно воскликнул Конвей.
– Потому что таково распоряжение О'Мары, – как ни в чем не бывало, ответил Каррингтон. – Он насчет вас оставил четкие инструкции. Никакой помощи, никаких уколов, никаких лекарств – короче говоря, никакой помощи в преодолении трудностей. Испытываемое вами смятение понятно, я вам искренне сочувствую, но помогать вам на данном этапе – нет, это не самая удачная мысль. Вы должны сами придумать, как приспособиться к создавшейся ситуации. Через это проходят все новоиспеченные Старшие врачи. Если вам сейчас будет оказана психологическая поддержка – значит, вы не обойдетесь без нее впредь, и тогда вам нечего надеяться на успехи в дальнейшем.
Если уж станет совсем худо, – продолжал психолог, пристально глядя на Конвея, – если выйдет из строя кишечник, если вы почувствуете серьезные нарушения координации и так далее, тогда можете обратиться с просьбой, чтобы вас отстранили от этой работы.
А это, естественно, было немыслимо. Это означало – расписаться в собственной некомпетентности и трусости. Большего унижения никто на месте Конвея не мог бы представить. Он покачал головой, проворчал:
– Благодарю вас, – и вышел из кабинета.
С путаницей в мыслях и с морепродуктами не первой свежести Конвей еще мог смириться, но насчет Сенрет следовало что-то предпринять. Вероятно, пережитый им припадок тремора был случайным, однократным, и если так, то волноваться было не о чем. Но он не мог себе позволить такие допущения при том, что в самое ближайшее время ему предстояло оперировать живое существо. Ассистировать на этой операции ему должны были Сенрет и ее спутники. Нужно было что-то сделать с этой шестилапой «роковой женщиной» или с самим Конвеем.
«Бороться или приспосабливаться», – вот что фактически сказал Конвею Каррингтон. Беда Конвея была в том, что он чересчур приспосабливался, а точнее говоря – прогибался. И все же ему по-прежнему казалась логичной и правильной мысль о том, чтобы попытаться побороть влияние ЭЛНТ, хотя Каррингтон и отказался записать ему новую мнемограмму. Еще можно было побороться с огнем не с помощью огня, а с помощью сильного холода.
Быстро шагая, Конвей добрался до ближайшего люка, служившего для перехода с одного уровня на другой, и облачился в легкий скафандр. А через десять минут он уже плыл по теплой зеленоватой воде отделения для лечения АУГЛ. Из этого отделения, не снимая скафандра, Конвей перебрался на уровень, где обитали хлородышащие илленсиане, ПВСЖ. Среди илленсиан у Конвея были приятели, но он спешил и потому уклонился от разговора с кем бы то ни было. На следующем уровне было так холодно, что Конвей и в скафандре чуть не замерз. Он поскорее добрался до следующего люка и, дрожа, залез в кабину похожей на танк машины, которая стояла в шлюзовой камере. Эта машина, обеспеченная надежной теплоизоляционной системой, оборудованная изнутри нагревательными элементами, а снаружи – охладительными, была единственным средством проникновения на так называемые холодные уровни госпиталя. Только в ней можно было попасть туда без риска замерзнуть насмерть за считанные секунды или погубить жизнь любого из пациентов тепловым излучением своего тела. Здесь обитали метанолюбивые создания – сверххрупкие кристаллоподобные формы жизни, населявшие самые дальние планеты ряда систем с полуостывшими солнцами.
За стенками кабины царила почти абсолютная темнота, а температура близилась к абсолютному нулю. На экране сканера Конвей увидел другое транспортное средство – точно такое же, как то, внутри которого находился он. Машина принадлежала дежурной медсестре, и Конвею пришлось объяснить ей, что он проводит некое исследование общего характера, при котором ему не придется ни к кому обращаться за помощью и лично обследовать больных.
Оставшись один, Конвей на миг задумался о том, кто мог быть внутри другой машины. Голос медсестры он услышал через транслятор, значит, она точно не была землянкой. Конвей выключил транслятор, отключил два обогревательных элемента и прибавил громкость устройства, улавливающего звуки за пределами машины. Ему хотелось услышать разговоры пациентов между собой без перевода, чтобы не отвлекаться на то, о чем они говорили. А то, что в кабине стало чуть прохладнее, – это Конвей сделал специально для того, чтобы лучше настроиться.
Закрыв глаза и не видя того, как с губ срываются облачка пара, Конвей стал слушать звуки, наполнявшие палату. А в палате разговаривали разумные кристаллы. Невероятно нежные, немыслимо хрупкие. Наверное, такой чудесный звон могли бы издавать сталкивающиеся между собой снежинки. «Вот существа, – думал Конвей, слушая ясное, чистое пение этого хора эльфов, – которые умеют думать холодно, хрупко и нежно». На протяжении всей своей истории эта раса не ведала жестокости, а уж мысли, продиктованные сексуальными порывами, им и вовсе были чужды. Свойство мышления этих существ можно было описать как холодную духовность.
Именно на нее Конвей и рассчитывал, как на единственное средство усмирения бабника-мельфианина, поселившегося у него в сознании и не дававшего покоя его телу.
На следующий день началась практика. Конвей показывал новую хирургическую методику на муляже ЭЛНТ, который специально для этой цели изготовили в Отделении Анатомии. Муляж был настоящим произведением искусства, с действующим сердцем и системой кровообращения. Две мужские особи ЭЛНТ выразили свой восторг совершенством муляжа устно, а Сенрет воскликнула:
– Какой красавчик! – и прикоснулась к панцирю муляжа в нескольких местах – полулюбовно, полуигриво.
Конвей зажмурился – мельфианская половина его сознания издала нечто вроде воя на луну – или что они еще там делали, эти влюбленные крабы в подобных ситуациях. Он в отчаянии старался вспомнить о вчерашнем вечере, проведенном в палате метанолюбивых кристаллов, пытался ощутить холодную, эфемерную красоту царившей там атмосферы. Он сосредоточился изо всех сил, и похоже, медитация помогла. Открыв глаза через несколько секунд, Конвей взглянул на свои руки и обнаружил, что они не дрожат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30