Но от человеческого мозга нельзя требовать слишком многого. Воспоминания спрессовываются или расплываются. Они становятся трухой, жухлой листвой, выцветают. Подробности исчезают. Как в куче компоста.
Он протянул ей фотографию: молодая женщина в пальто с высоко поднятым воротником, ярко накрашенный рот, подведенные глаза и растрепанные ветром черные волосы, щурится от яркого солнечного света. В ее улыбке есть что-то высокомерное.
Этой молодой женщиной, разумеется, была она.
Мартин посмотрел на фотографию, окутанную воспоминаниями, точно одеялом, а затем перевел взор на Миа:
– Помнишь ли о нас и наших встречах? Ведь это было так давно.
– Я могу вспомнить, – сказала она, и это было почти правдой, – а иначе я бы не пришла.
– Я прожил достойную жизнь. Тридцатые, сороковые... Для большинства людей в мире это были ужасные годы, а для меня они оказались очень удачными. Я много и напряженно работал и знал, на что могу рассчитывать. Я добился всего, чего хотел, сделал карьеру, приобрел положение в обществе, короче, был уверен в себе. И мог этим гордиться. Наверное, я не был счастлив, но был занят делом и считал свое дело главным в жизни. Да, я много работал, и это меня радовало.
Он долго и задумчиво смотрел на фотографию.
– Но те семь месяцев, в двадцать втором году, когда я делал этот твой снимок... Что ж, допустим, последние два месяца были ужасны, но пять месяцев, те первые пять месяцев, когда мы жили вместе... когда я любил тебя, а ты любила меня, когда мы были молоды и жизнь открывалась перед нами во всей своей свежести и полноте, – тогда я от счастья находился на седьмом небе. Признаюсь, это были лучшие дни моей жизни. Я лишь сейчас это понял.
Миа решила, что ей не следует ему отвечать.
– Я был женат четыре раза. Браки не хуже, чем у большинства людей, но для меня они немного значили. Наверное, я не вкладывал в них душу, и мое сердце не билось от счастья. Брак хорош, лишь когда тебя неодолимо влечет к этой женщине.
Он отложил фотографию в сторону, но не стал ее переворачивать.
– Мне очень жаль, если я тебя обманул, – произнес он, – но теперь, в конце жизни, мне захотелось оглянуться назад, связать начало и конец, а это огромная привилегия. Ты пришла ко мне и сидишь здесь, рядом. Миа, я могу сказать тебе прямо, без гордыни, злобы или эгоизма: больше мы ничего не приобретаем и не теряем. Ну, вот теперь мне стало легче на душе.
– Я понимаю. – Она сделала паузу и придвинулась. – Можно мне посмотреть?
Он позволил ей взять снимок. Фотография была как новая, очевидно, Мартин переснял ее совсем недавно, достав какой-то старый оттиск, все эти годы хранившийся в архиве. Молодая женщина в скромном студенческом костюме, стоявшая рядом с калифорнийскими пальмами и мокрыми от дождя мраморными балюстрадами, казалась наивной и взволнованной, самоуверенной и чуть глуповатой.
Миа долго всматривалась в снимок этой молодой женщины и вместо узнавания чувствовала лишь пустоту. У нее и у девушки на фотографии были одни и те же глаза, более или менее похожие скулы и, очевидно, тот же подбородок.
Но она словно смотрела на фотографию своей бабушки. На Миа начало действовать лекарство для памяти. Она не ощутила от наркотика подъема, в ушах не звенело, но ощущения постепенно становились иными, исполненными загадочных видений. Ей почудилось, будто она вошла в фотографию и со странным всплеском погрузилась в нее.
До Миа донесся голос Мартина:
– Была ли ты счастлива с человеком, за которого вышла замуж?
– Да, я была счастлива. – Она аккуратно сняла с шеи опустевшую капсулу. – Все давно прошло, наш брак длился долго, и пока мы с Дэниэлом были вместе, у меня была настоящая, полная жизнь. И у нас родился ребенок.
– Я рад за тебя. – Он снова улыбнулся, и на этот раз она узнала его улыбку. – Ты так хорошо выглядишь, Миа. Ты очень похожа на себя прежнюю.
– Мне всегда везло. И я была очень осмотрительной.
Он печально поглядел в окно.
– Но тебе не повезло, когда ты со мной познакомилась, – произнес он. – И ты оказалась права, когда стала со мной осмотрительной.
– Тебе незачем об этом говорить. И я совсем не жалею о нашей истории. – Она с явной неохотой, как будто делая одолжение, вернула ему фотографию. – Я знаю, что мы с тобой расстались не лучшим образом, но я всегда следила за твоей карьерой. Ты был умен, полон идей, в тебе просто бурлила творческая энергия. Ты никогда не боялся говорить то, что думал. Я не соглашалась с твоими высказываниями, но всегда гордилась тобой. Я гордилась, что мы познакомились еще до того, как о тебе узнал весь мир.
Она сказала правду. Миа была так стара, что еще помнила, что эти узкие полосы назывались пленками.
Пленки – длинные ленты из пластика – отпечатывались с помощью тени и света. Память о пленке, ощущение и суть воспроизводимого на ней вызвали у Миа ностальгию, острую, как осколки стекла.
Он продолжал настаивать:
–Ты была права, что порвала со мной. Позднее я понял, что дело было совсем не в Европе и не в том, чтобы мы изменили нашу жизнь. Просто я хотел выиграть в споре и убедить тебя живым примером. Я хотел увезти тебя на другой континент, чтобы ты жила моей жизнью. – Он засмеялся. – Я так и не смог измениться. Я ничему не выучился. Ни в двадцать лет. Ни в девяносто пять.
Миа вытерла глаза.
– Ты мог бы предоставить мне для этого больше времени, Мартин.
– Я виноват. Но теперь у нас просто нет времени. Я сумел бы уговорить кого угодно. Но с тобой было очень трудно спорить.
Он вынул из ящика у кровати салфетку и подал ей.
Миа быстро взглянула на него, а он улегся поудобнее, его худые плечи утонули в подушке. Пижама раскрылась, обнажив на груди проводочки от аппарата для фильтрации крови.
– Мне жаль, что я отрепетировал и отыграл лучше, чем ты, Миа. С моей стороны поступать так было нечестно, но в душе я драматург. И мне жаль, что я тебя расстроил. А теперь ты можешь уйти, если хочешь. Как хорошо было с тобой увидеться.
– Сейчас я стара, Мартин. – Она вскинула подбородок. – Я не та молодая женщина с твоей фотографии, и неважно, хорошо или плохо мы ее помним. А ты можешь играть свою сцену, если тебе нравится. Я не собираюсь уходить. Я никогда не была тупицей.
– Я намерен умереть сегодня вечером.
– Понимаю. Так скоро?
– Да. Я уже все организовал, мой конец никому не доставит хлопот. Все пройдет очень цивилизованно и, я бы сказал, деликатно.
Миа хмуро кивнула:
– Я уважаю твое решение и восхищаюсь им. И сама часто думала, что последую тем же путем.
Он расслабился.
– Очень хорошо, что ты со мной не споришь. Не хочешь помешать мне, не портишь мой уход в мир иной.
– Нет, нет. Я никогда этого не делаю. – Она подалась вперед и положила ладонь на его холодную руку. – Тебе что-нибудь нужно?
– Есть кое-какие детали. Ты их поймешь.
– Детали. Конечно.
– Наследники. Завещание. – Он поднял руку и очертил круг в воздухе. – Я составил на тебя завещание, Миа, и думаю, что поступил правильно. Речь идет о дворце моей памяти. О замке на виртуальном песке. Я хочу, чтобы ты стала владелицей моего дворца. Ты сможешь в нем скрыться, если тебе когда-нибудь понадобится. Он прекрасно выстроен, его нельзя разрушить. Дворец стар, но прочен. Иногда дворцы создают для людей массу проблем, но к моему это не относится. Тут никаких особых забот не потребуется. Он просторен, и это хорошее, надежное пространство. Я был с ним очень бережен. А сейчас решил его очистить и оставил там лишь несколько вещей. Они мне очень дороги, и я не мог их выбросить, у меня просто рука не поднялась. Возможно, тебе они тоже будут дороги. Ведь эти вещицы – память о прошлом.
– Почему тебе понадобился большой дворец?
– Долгая история.
Миа согласно кивнула и стала ждать.
– Это долгая история, потому что, полагаю, я прожил долгую жизнь. Видишь ли, они поймали меня в шестидесятых годах. Тогда начались серьезные расследования о работе Сети, финансовых махинаций и скандалов.
Мартин был рад, что мог наконец откровенно признаться, и, казалось, плыл на волнах памяти.
– В то время я уже был вне игры, но связь с производством еще оставалась. Я лишился многих крупных законных инвестиций, о некоторых проектах мне также пришлось забыть. Я больше не желал светиться, как-никак меня больно ужалили, и в дальнейшем, в семидесятых, принял ряд серьезных мер. Выстроил себе настоящий дворец, до которого налоговым службам никак не добраться. И сохранил его до нынешнего дня. Очень полезное место. Но теперь он мне не поможет. Правительство не станет делать скидку на мою больную печень и плохую иммунную систему. Или на диабет – я упомянул лишь одну из болезней. – Он нахмурился. – Терпеть не могу, когда люди ведут слишком честную игру. А как по-твоему? Когда мир столь праведен, в нем есть что-то мерзкое. Они не борются с алкоголизмом, они даже не борются с наркоманией, но когда тебя проверяют, то без анализа крови, волос и ДНК им, понимаешь ли, никак не обойтись. Они следят за каждым твоим шагом, отмечают его, фиксируют в медицинских картах, и это белье полощется по всей Сети. Если ты ведешь себя, как святоша, они кланяются тебе в ноги и превозносят до небес. Ну а если ты живешь, как я жил эти девяносто шесть лет... Ты когда-нибудь видела мои медицинские карты, Миа? Я много пил. – Он засмеялся: – Что за жизнь без выпивки?
Это жизнь без цирроза печени, рака и полного расстройства нервной системы, подумала Миа.
– Общество. Глобальное общество. Оно вроде правительства во главе с твоей бабушкой. Мудрая, ласковая старушка с кнутом и пряником.
Миа ничего не ответила. Ее медицинский рейтинг составлял девяносто восемь процентов. Она была твердо уверена, что Мартин должен знать все серьезные и важные факты ее жизни. Характер общества зависел от деятельности правительства, а правительству приносили пользу люди, подобные ей.
– Мартин, расскажи мне об этом дворце. Как я в него попаду?
Он взял ее руку, повернул ладонью вверх и стал изучать линии ее жизни. Он смотрел в свой наладонник и проводил по ее ладони кончиком пальца. От лекарства память Миа обострилась, и, когда он сжал ее запястье, она с болью вспомнила, как много десятилетий тому назад этот жест пробудил в ней сильную страсть. Прикосновение любовника, эротический импульс от его молодого и горячего тела.
Мартин высвободил руку.
– Ты можешь запомнить эту схему?
– Да, запомню. Лекарство мне поможет. – Она решила не выдавать волнения и не стала трогать запястье, которого он только что касался. – Я люблю старую систему жестов и всю жизнь пользовалась ею.
Он подал ей свою тяжелую чашу:
– Вот здесь. Приложи дворец к отпечатку большого пальца. Нет, Миа, левой руки, не правой. Вот так уже лучше, останется меньше записей.
Она заколебалась:
– Это мне не навредит?
– Я просто дал тебе ключ от крепости. Мы оба заслужили право на чудо, не так ли? Мы оба знаем, какова современная жизнь. Люди вроде нас гораздо старше правительства. Мы даже можем вспомнить времена, когда правительства состояли из мошенников.
Она прижала к чаше большой палец левой руки.
– Спасибо, Мартин. Я уверена, что твой дворец – это великий дар.
– Больший дар, чем ты думаешь. Он поможет тебе справиться и с другой проблемой.
– С какой же?
– С моей собакой.
Она промолчала.
– Ты не хочешь взять бедного Платона? – разочарованно проговорил он.
Миа опять ничего не ответила. Мартин вздохнул.
– Я решил было его продать, – произнес он. – Но сама эта мысль была ужасна. Словно я продаю ребенка. У меня никогда не было детей. Он так настрадался из-за моей болезни, да и сам столько раз менялся... Я мысленно перебрал всех знакомых, но не нашел среди немногих оставшихся в живых ни одного близкого друга. Я никому не могу его доверить и не знаю, обеспечат ли ему хороший уход.
– Но почему ты выбрал меня? Ты же меня плохо знаешь – мы столько лет не виделись.
– Ну конечно я тебя знаю, – пробормотал он. – Я знаю, что ты очень осторожна и благоразумна... Ты – самая большая ошибка в моей жизни. Или наибольшая ошибка, которую я так и не сделал. Но в любом случае я могу лишь сожалеть. – Он посмотрел на нее, пытаясь подольститься. – Платон неприхотлив, никогда ничего особенного не требовал. Он будет благодарен тебе за все, что ты ему дашь. Ему необходим хозяин. Не представляю, что он станет делать, когда я умру. Не знаю, как он воспримет мою кончину. Он такой чувствительный, ему будет больно обо мне думать.
– Мартин, мне очень лестно, что ты выбрал меня, но ты просишь слишком многого. Ты просто не можешь просить меня об этом.
– Я знаю, это нелегкая просьба. Тебе поможет дворец, у него есть такие возможности. Почему бы тебе не попробовать? Платон ведь теперь не обычное животное. Такой роскоши я ему не позволил. Но ты могла бы попытаться. Подумай хорошенько. – Он сделал паузу. – Миа, я тебя знаю. Я видел твое досье, и мне известно о тебе больше, чем ты можешь себе вообразить. Я никогда не забывал о тебе, никогда. А теперь думаю, что Платон способен тебе помочь.
Она ничего не сказала. Ее сердце быстро и странно забилось, а в левом ухе послышался тонкий высокий звук. В такие минуты Миа с пугающей ясностью сознавала, как она стара.
– Он не чудовище. Просто он совсем иной и очень развит. Он стоит уйму денег. Если тебе не удастся его содержать, ты всегда сможешь его продать.
– Я не могу. Я отказываюсь.
– Понимаю. Это твое последнее слово? – Затем потянулись минуты, полные горечи и общих воспоминаний. – Ты видишь, на что я похож, не так ли? Мы встретились через семьдесят лет. Эти годы пролетели как один день. Но я совсем не изменился. Да и ты тоже.
– Мартин, я хочу быть с тобой честной. – Она поглядела на собаку, мирно лежащую в углу. Платон положил свою продолговатую голову на скрещенные лапы. И тут пугающая правда, вопреки ее воле, рывками поднялась из глубины души и хлынула на поверхность. – У меня не было никаких животных. Никогда. И теперь у меня совсем другая жизнь. Я живу одна. Когда-то у меня была семья. Муж и дочь. Но сейчас они живут отдельно, и я с ними не общаюсь. Я сделала неплохую карьеру, Мартин. У меня была хорошая работа в администрации центра медицинских исследований. Я делала ее добросовестно и ответственно. Я контролировала сайты, работала в экономической сфере, в комиссии по грантам и оценивала результаты исследовательских программ. Я функционер. – Она прерывисто задышала. – Я прогуливалась в парке, каждый вечер смотрела новости и всегда голосовала. Иногда я смотрела старые фильмы. Вот и все, так я и живу изо дня в день. Ты не выносишь таких людей и никогда их не выносил. – Она перестала сдерживаться и заплакала.
Мартин с жалостью посмотрел на нее.
– Четвероногий приятель мог бы тебе помочь. Я знаю, что мне он очень помог. Понимаешь ли, мы ведь чем-то обязаны животным. С их помощью мы преодолеваем стену человеческих условностей. Поэтому должны быть благодарны нашим зверям.
– Животное не может мне помочь. И ни в каких привязанностях я не нуждаюсь.
– Но ты сначала попробуй. Измени свою жизнь хоть немного. У людей должен быть выбор. Если у нас нет выбора, мы, в сущности, и не живем.
– Нет, нет. Я знаю, ты думаешь, будто это пойдет мне на пользу, но ты не прав. Ничего хорошего тут нет. Я его не возьму. Я не тот человек. И перестань меня упрашивать.
Мартин засмеялся:
– Не могу поверить, что ты сейчас это сказала. Точно так же ты говорила, когда мы поспорили в последний раз, и слова были теми же самыми. – Он покачал головой. – Ладно, ладно... Я всегда хотел от тебя слишком многого, верно? И с моей стороны это было глупо. Зачем просить у тебя? Я могу обратиться еще кое к кому, кое-кто еще, слава богу, жив. Ты не хочешь пробовать и не желаешь ничего менять. Мне это понятно. Ты всегда была осторожна, ты всегда была умнее и проницательнее меня. Тебе не повезло, что мы когда-то встретились.
Нависло тяжелое, напряженное молчание. Предвестие безмолвия смерти. Он приподнялся:
– Скажи, что ты меня прощаешь.
– Я прощаю тебя, Мартин. Я тебе все прощаю. Мне жаль, что я была к тебе несправедлива. Я никогда не могла делать то, что тебе хотелось. Прости меня, пожалуйста. Это моя и только моя вина.
Он принял ее слова близко к сердцу. Миа заметила, как порозовело его бледное лицо. Очевидно, он достиг момента, к которому давно стремился. Он сказал ей все, что хотел. Его жизнь подошла к концу. Он как будто довел ее до обозначенной черты и бросил.
– Иди, ступай своей дорогой, моя милая, – негромко и ласково проговорил он. – Когда-то я очень тебя любил и помню тебя такой, какой ты была. Прошу тебя, не забывай обо мне.
Собака даже не встала, чтобы проводить ее к двери. Миа покинула квартиру Мартина, молча взяв сумку и пальто, прошла через холл, озаренный ярким солнечным светом, спустилась в лифте и вышла в прохладный осенний город. Она вновь оказалась в хрупкой, но вполне реальной структуре своей хрупкой, но вполне реальной жизни. Села в первое остановившееся такси и вернулась домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Он протянул ей фотографию: молодая женщина в пальто с высоко поднятым воротником, ярко накрашенный рот, подведенные глаза и растрепанные ветром черные волосы, щурится от яркого солнечного света. В ее улыбке есть что-то высокомерное.
Этой молодой женщиной, разумеется, была она.
Мартин посмотрел на фотографию, окутанную воспоминаниями, точно одеялом, а затем перевел взор на Миа:
– Помнишь ли о нас и наших встречах? Ведь это было так давно.
– Я могу вспомнить, – сказала она, и это было почти правдой, – а иначе я бы не пришла.
– Я прожил достойную жизнь. Тридцатые, сороковые... Для большинства людей в мире это были ужасные годы, а для меня они оказались очень удачными. Я много и напряженно работал и знал, на что могу рассчитывать. Я добился всего, чего хотел, сделал карьеру, приобрел положение в обществе, короче, был уверен в себе. И мог этим гордиться. Наверное, я не был счастлив, но был занят делом и считал свое дело главным в жизни. Да, я много работал, и это меня радовало.
Он долго и задумчиво смотрел на фотографию.
– Но те семь месяцев, в двадцать втором году, когда я делал этот твой снимок... Что ж, допустим, последние два месяца были ужасны, но пять месяцев, те первые пять месяцев, когда мы жили вместе... когда я любил тебя, а ты любила меня, когда мы были молоды и жизнь открывалась перед нами во всей своей свежести и полноте, – тогда я от счастья находился на седьмом небе. Признаюсь, это были лучшие дни моей жизни. Я лишь сейчас это понял.
Миа решила, что ей не следует ему отвечать.
– Я был женат четыре раза. Браки не хуже, чем у большинства людей, но для меня они немного значили. Наверное, я не вкладывал в них душу, и мое сердце не билось от счастья. Брак хорош, лишь когда тебя неодолимо влечет к этой женщине.
Он отложил фотографию в сторону, но не стал ее переворачивать.
– Мне очень жаль, если я тебя обманул, – произнес он, – но теперь, в конце жизни, мне захотелось оглянуться назад, связать начало и конец, а это огромная привилегия. Ты пришла ко мне и сидишь здесь, рядом. Миа, я могу сказать тебе прямо, без гордыни, злобы или эгоизма: больше мы ничего не приобретаем и не теряем. Ну, вот теперь мне стало легче на душе.
– Я понимаю. – Она сделала паузу и придвинулась. – Можно мне посмотреть?
Он позволил ей взять снимок. Фотография была как новая, очевидно, Мартин переснял ее совсем недавно, достав какой-то старый оттиск, все эти годы хранившийся в архиве. Молодая женщина в скромном студенческом костюме, стоявшая рядом с калифорнийскими пальмами и мокрыми от дождя мраморными балюстрадами, казалась наивной и взволнованной, самоуверенной и чуть глуповатой.
Миа долго всматривалась в снимок этой молодой женщины и вместо узнавания чувствовала лишь пустоту. У нее и у девушки на фотографии были одни и те же глаза, более или менее похожие скулы и, очевидно, тот же подбородок.
Но она словно смотрела на фотографию своей бабушки. На Миа начало действовать лекарство для памяти. Она не ощутила от наркотика подъема, в ушах не звенело, но ощущения постепенно становились иными, исполненными загадочных видений. Ей почудилось, будто она вошла в фотографию и со странным всплеском погрузилась в нее.
До Миа донесся голос Мартина:
– Была ли ты счастлива с человеком, за которого вышла замуж?
– Да, я была счастлива. – Она аккуратно сняла с шеи опустевшую капсулу. – Все давно прошло, наш брак длился долго, и пока мы с Дэниэлом были вместе, у меня была настоящая, полная жизнь. И у нас родился ребенок.
– Я рад за тебя. – Он снова улыбнулся, и на этот раз она узнала его улыбку. – Ты так хорошо выглядишь, Миа. Ты очень похожа на себя прежнюю.
– Мне всегда везло. И я была очень осмотрительной.
Он печально поглядел в окно.
– Но тебе не повезло, когда ты со мной познакомилась, – произнес он. – И ты оказалась права, когда стала со мной осмотрительной.
– Тебе незачем об этом говорить. И я совсем не жалею о нашей истории. – Она с явной неохотой, как будто делая одолжение, вернула ему фотографию. – Я знаю, что мы с тобой расстались не лучшим образом, но я всегда следила за твоей карьерой. Ты был умен, полон идей, в тебе просто бурлила творческая энергия. Ты никогда не боялся говорить то, что думал. Я не соглашалась с твоими высказываниями, но всегда гордилась тобой. Я гордилась, что мы познакомились еще до того, как о тебе узнал весь мир.
Она сказала правду. Миа была так стара, что еще помнила, что эти узкие полосы назывались пленками.
Пленки – длинные ленты из пластика – отпечатывались с помощью тени и света. Память о пленке, ощущение и суть воспроизводимого на ней вызвали у Миа ностальгию, острую, как осколки стекла.
Он продолжал настаивать:
–Ты была права, что порвала со мной. Позднее я понял, что дело было совсем не в Европе и не в том, чтобы мы изменили нашу жизнь. Просто я хотел выиграть в споре и убедить тебя живым примером. Я хотел увезти тебя на другой континент, чтобы ты жила моей жизнью. – Он засмеялся. – Я так и не смог измениться. Я ничему не выучился. Ни в двадцать лет. Ни в девяносто пять.
Миа вытерла глаза.
– Ты мог бы предоставить мне для этого больше времени, Мартин.
– Я виноват. Но теперь у нас просто нет времени. Я сумел бы уговорить кого угодно. Но с тобой было очень трудно спорить.
Он вынул из ящика у кровати салфетку и подал ей.
Миа быстро взглянула на него, а он улегся поудобнее, его худые плечи утонули в подушке. Пижама раскрылась, обнажив на груди проводочки от аппарата для фильтрации крови.
– Мне жаль, что я отрепетировал и отыграл лучше, чем ты, Миа. С моей стороны поступать так было нечестно, но в душе я драматург. И мне жаль, что я тебя расстроил. А теперь ты можешь уйти, если хочешь. Как хорошо было с тобой увидеться.
– Сейчас я стара, Мартин. – Она вскинула подбородок. – Я не та молодая женщина с твоей фотографии, и неважно, хорошо или плохо мы ее помним. А ты можешь играть свою сцену, если тебе нравится. Я не собираюсь уходить. Я никогда не была тупицей.
– Я намерен умереть сегодня вечером.
– Понимаю. Так скоро?
– Да. Я уже все организовал, мой конец никому не доставит хлопот. Все пройдет очень цивилизованно и, я бы сказал, деликатно.
Миа хмуро кивнула:
– Я уважаю твое решение и восхищаюсь им. И сама часто думала, что последую тем же путем.
Он расслабился.
– Очень хорошо, что ты со мной не споришь. Не хочешь помешать мне, не портишь мой уход в мир иной.
– Нет, нет. Я никогда этого не делаю. – Она подалась вперед и положила ладонь на его холодную руку. – Тебе что-нибудь нужно?
– Есть кое-какие детали. Ты их поймешь.
– Детали. Конечно.
– Наследники. Завещание. – Он поднял руку и очертил круг в воздухе. – Я составил на тебя завещание, Миа, и думаю, что поступил правильно. Речь идет о дворце моей памяти. О замке на виртуальном песке. Я хочу, чтобы ты стала владелицей моего дворца. Ты сможешь в нем скрыться, если тебе когда-нибудь понадобится. Он прекрасно выстроен, его нельзя разрушить. Дворец стар, но прочен. Иногда дворцы создают для людей массу проблем, но к моему это не относится. Тут никаких особых забот не потребуется. Он просторен, и это хорошее, надежное пространство. Я был с ним очень бережен. А сейчас решил его очистить и оставил там лишь несколько вещей. Они мне очень дороги, и я не мог их выбросить, у меня просто рука не поднялась. Возможно, тебе они тоже будут дороги. Ведь эти вещицы – память о прошлом.
– Почему тебе понадобился большой дворец?
– Долгая история.
Миа согласно кивнула и стала ждать.
– Это долгая история, потому что, полагаю, я прожил долгую жизнь. Видишь ли, они поймали меня в шестидесятых годах. Тогда начались серьезные расследования о работе Сети, финансовых махинаций и скандалов.
Мартин был рад, что мог наконец откровенно признаться, и, казалось, плыл на волнах памяти.
– В то время я уже был вне игры, но связь с производством еще оставалась. Я лишился многих крупных законных инвестиций, о некоторых проектах мне также пришлось забыть. Я больше не желал светиться, как-никак меня больно ужалили, и в дальнейшем, в семидесятых, принял ряд серьезных мер. Выстроил себе настоящий дворец, до которого налоговым службам никак не добраться. И сохранил его до нынешнего дня. Очень полезное место. Но теперь он мне не поможет. Правительство не станет делать скидку на мою больную печень и плохую иммунную систему. Или на диабет – я упомянул лишь одну из болезней. – Он нахмурился. – Терпеть не могу, когда люди ведут слишком честную игру. А как по-твоему? Когда мир столь праведен, в нем есть что-то мерзкое. Они не борются с алкоголизмом, они даже не борются с наркоманией, но когда тебя проверяют, то без анализа крови, волос и ДНК им, понимаешь ли, никак не обойтись. Они следят за каждым твоим шагом, отмечают его, фиксируют в медицинских картах, и это белье полощется по всей Сети. Если ты ведешь себя, как святоша, они кланяются тебе в ноги и превозносят до небес. Ну а если ты живешь, как я жил эти девяносто шесть лет... Ты когда-нибудь видела мои медицинские карты, Миа? Я много пил. – Он засмеялся: – Что за жизнь без выпивки?
Это жизнь без цирроза печени, рака и полного расстройства нервной системы, подумала Миа.
– Общество. Глобальное общество. Оно вроде правительства во главе с твоей бабушкой. Мудрая, ласковая старушка с кнутом и пряником.
Миа ничего не ответила. Ее медицинский рейтинг составлял девяносто восемь процентов. Она была твердо уверена, что Мартин должен знать все серьезные и важные факты ее жизни. Характер общества зависел от деятельности правительства, а правительству приносили пользу люди, подобные ей.
– Мартин, расскажи мне об этом дворце. Как я в него попаду?
Он взял ее руку, повернул ладонью вверх и стал изучать линии ее жизни. Он смотрел в свой наладонник и проводил по ее ладони кончиком пальца. От лекарства память Миа обострилась, и, когда он сжал ее запястье, она с болью вспомнила, как много десятилетий тому назад этот жест пробудил в ней сильную страсть. Прикосновение любовника, эротический импульс от его молодого и горячего тела.
Мартин высвободил руку.
– Ты можешь запомнить эту схему?
– Да, запомню. Лекарство мне поможет. – Она решила не выдавать волнения и не стала трогать запястье, которого он только что касался. – Я люблю старую систему жестов и всю жизнь пользовалась ею.
Он подал ей свою тяжелую чашу:
– Вот здесь. Приложи дворец к отпечатку большого пальца. Нет, Миа, левой руки, не правой. Вот так уже лучше, останется меньше записей.
Она заколебалась:
– Это мне не навредит?
– Я просто дал тебе ключ от крепости. Мы оба заслужили право на чудо, не так ли? Мы оба знаем, какова современная жизнь. Люди вроде нас гораздо старше правительства. Мы даже можем вспомнить времена, когда правительства состояли из мошенников.
Она прижала к чаше большой палец левой руки.
– Спасибо, Мартин. Я уверена, что твой дворец – это великий дар.
– Больший дар, чем ты думаешь. Он поможет тебе справиться и с другой проблемой.
– С какой же?
– С моей собакой.
Она промолчала.
– Ты не хочешь взять бедного Платона? – разочарованно проговорил он.
Миа опять ничего не ответила. Мартин вздохнул.
– Я решил было его продать, – произнес он. – Но сама эта мысль была ужасна. Словно я продаю ребенка. У меня никогда не было детей. Он так настрадался из-за моей болезни, да и сам столько раз менялся... Я мысленно перебрал всех знакомых, но не нашел среди немногих оставшихся в живых ни одного близкого друга. Я никому не могу его доверить и не знаю, обеспечат ли ему хороший уход.
– Но почему ты выбрал меня? Ты же меня плохо знаешь – мы столько лет не виделись.
– Ну конечно я тебя знаю, – пробормотал он. – Я знаю, что ты очень осторожна и благоразумна... Ты – самая большая ошибка в моей жизни. Или наибольшая ошибка, которую я так и не сделал. Но в любом случае я могу лишь сожалеть. – Он посмотрел на нее, пытаясь подольститься. – Платон неприхотлив, никогда ничего особенного не требовал. Он будет благодарен тебе за все, что ты ему дашь. Ему необходим хозяин. Не представляю, что он станет делать, когда я умру. Не знаю, как он воспримет мою кончину. Он такой чувствительный, ему будет больно обо мне думать.
– Мартин, мне очень лестно, что ты выбрал меня, но ты просишь слишком многого. Ты просто не можешь просить меня об этом.
– Я знаю, это нелегкая просьба. Тебе поможет дворец, у него есть такие возможности. Почему бы тебе не попробовать? Платон ведь теперь не обычное животное. Такой роскоши я ему не позволил. Но ты могла бы попытаться. Подумай хорошенько. – Он сделал паузу. – Миа, я тебя знаю. Я видел твое досье, и мне известно о тебе больше, чем ты можешь себе вообразить. Я никогда не забывал о тебе, никогда. А теперь думаю, что Платон способен тебе помочь.
Она ничего не сказала. Ее сердце быстро и странно забилось, а в левом ухе послышался тонкий высокий звук. В такие минуты Миа с пугающей ясностью сознавала, как она стара.
– Он не чудовище. Просто он совсем иной и очень развит. Он стоит уйму денег. Если тебе не удастся его содержать, ты всегда сможешь его продать.
– Я не могу. Я отказываюсь.
– Понимаю. Это твое последнее слово? – Затем потянулись минуты, полные горечи и общих воспоминаний. – Ты видишь, на что я похож, не так ли? Мы встретились через семьдесят лет. Эти годы пролетели как один день. Но я совсем не изменился. Да и ты тоже.
– Мартин, я хочу быть с тобой честной. – Она поглядела на собаку, мирно лежащую в углу. Платон положил свою продолговатую голову на скрещенные лапы. И тут пугающая правда, вопреки ее воле, рывками поднялась из глубины души и хлынула на поверхность. – У меня не было никаких животных. Никогда. И теперь у меня совсем другая жизнь. Я живу одна. Когда-то у меня была семья. Муж и дочь. Но сейчас они живут отдельно, и я с ними не общаюсь. Я сделала неплохую карьеру, Мартин. У меня была хорошая работа в администрации центра медицинских исследований. Я делала ее добросовестно и ответственно. Я контролировала сайты, работала в экономической сфере, в комиссии по грантам и оценивала результаты исследовательских программ. Я функционер. – Она прерывисто задышала. – Я прогуливалась в парке, каждый вечер смотрела новости и всегда голосовала. Иногда я смотрела старые фильмы. Вот и все, так я и живу изо дня в день. Ты не выносишь таких людей и никогда их не выносил. – Она перестала сдерживаться и заплакала.
Мартин с жалостью посмотрел на нее.
– Четвероногий приятель мог бы тебе помочь. Я знаю, что мне он очень помог. Понимаешь ли, мы ведь чем-то обязаны животным. С их помощью мы преодолеваем стену человеческих условностей. Поэтому должны быть благодарны нашим зверям.
– Животное не может мне помочь. И ни в каких привязанностях я не нуждаюсь.
– Но ты сначала попробуй. Измени свою жизнь хоть немного. У людей должен быть выбор. Если у нас нет выбора, мы, в сущности, и не живем.
– Нет, нет. Я знаю, ты думаешь, будто это пойдет мне на пользу, но ты не прав. Ничего хорошего тут нет. Я его не возьму. Я не тот человек. И перестань меня упрашивать.
Мартин засмеялся:
– Не могу поверить, что ты сейчас это сказала. Точно так же ты говорила, когда мы поспорили в последний раз, и слова были теми же самыми. – Он покачал головой. – Ладно, ладно... Я всегда хотел от тебя слишком многого, верно? И с моей стороны это было глупо. Зачем просить у тебя? Я могу обратиться еще кое к кому, кое-кто еще, слава богу, жив. Ты не хочешь пробовать и не желаешь ничего менять. Мне это понятно. Ты всегда была осторожна, ты всегда была умнее и проницательнее меня. Тебе не повезло, что мы когда-то встретились.
Нависло тяжелое, напряженное молчание. Предвестие безмолвия смерти. Он приподнялся:
– Скажи, что ты меня прощаешь.
– Я прощаю тебя, Мартин. Я тебе все прощаю. Мне жаль, что я была к тебе несправедлива. Я никогда не могла делать то, что тебе хотелось. Прости меня, пожалуйста. Это моя и только моя вина.
Он принял ее слова близко к сердцу. Миа заметила, как порозовело его бледное лицо. Очевидно, он достиг момента, к которому давно стремился. Он сказал ей все, что хотел. Его жизнь подошла к концу. Он как будто довел ее до обозначенной черты и бросил.
– Иди, ступай своей дорогой, моя милая, – негромко и ласково проговорил он. – Когда-то я очень тебя любил и помню тебя такой, какой ты была. Прошу тебя, не забывай обо мне.
Собака даже не встала, чтобы проводить ее к двери. Миа покинула квартиру Мартина, молча взяв сумку и пальто, прошла через холл, озаренный ярким солнечным светом, спустилась в лифте и вышла в прохладный осенний город. Она вновь оказалась в хрупкой, но вполне реальной структуре своей хрупкой, но вполне реальной жизни. Села в первое остановившееся такси и вернулась домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40