А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

О! О! О!
Вот так он и думал, так и воспринимал все происходящее — сплошные буквы «о», как рот, приоткрытый в крике, сплошные восклицательные знаки, как фаллические символы. Мощная волна сексуального восторга подхватила и понесла Симона, и было уже не важно, что каких-нибудь полчаса назад его хотели убить и он убивал в ответ, не важно, кто и почему угробил Лэна, не важно все, что Лэн успел и не успел рассказать, не важно, на кого он, Симон, теперь работает и работает ли вообще, не важно, что пришел он сюда к Изольде, и сейчас в окне хотел увидеть ее, а увидел совсем другую девушку другую, но ведь тоже неземной красоты, наверное, это и есть подружка Изольды, ведь она говорила, и было не важно, кто она, эта подружка, с кем она сейчас и где Изольда…
А потом он сделал еще один шаг вверх, и сразу стало видно, с кем подружка и где Изольда.
Его белокурая принцесса кусала подушку. Кисти рук ее с побелевшими костяшками пальцев судорожно вцепились в деревянную решетку кровати, а спина волнообразно изгибалась. И, медленно пройдя взглядом до того места, где смыкались в неистовом порыве разгоряченные прелести обеих красоток, он увидел, что для наивысшего наслаждения девушки используют двухконечный зловеще черный фаллоимитатор, очевидно, из сорботана — вот для чего еще, помимо подметок, научились использовать растленные британцы уникальное изобретение российских химиков. Господи, Симон, разве об этом ты должен думать сейчас?! Смотри, как они прекрасны! О, как приятно, должно быть, обеим красоткам на этой огромной постели под звездами ночи балтийской!.. Что это? Гекзаметр? Откуда он знает такое слово? В школе проходили? Откуда? Гекзаметр стал последней каплей, инерцией уже потухшего всплеска, и в следующий миг словно что-то щелкнуло, переключаясь, в мозгу у Симона.
Короткий приступ ревности сменился недоумением и обидой. Ревновать женщину к женщине? Какая-то пошлая мелодрама в духе начала века, когда на последнем самозахлебнувшемся гребне сексуальной революции в России знаменитые артисты и театральные режиссеры прямо-таки гордились своей принадлежностью к «славному» племени педерастов, а детишки в начальных классах школы увлеченно обсуждали достоинства и недостатки различных позиций из «Кама Сутры». Неужели это происходит с ним и сейчас? За полчаса до назначенной встречи его Изольда в постели с лесбиянкой! Нет, это не измена — это хуже. Обман. Предательство. Подстава. Или — беда. Провокация. Диверсия. Неожиданный подлый выпад врага.
И пока голова работала с хладнокровием и быстротою машины, тело действовало само по себе: хороший жесткий упор правой ногой в перекладину, плечом прислониться к стволу сосны, локти прекрасно фиксируются на чуть изогнутой мощной ветви, оружие полностью готово к бою и ни малейшей, ни малейшей дрожи в руках. Ну, прямо учебные стрельбы. В условиях, приближенных к боевым. Трудно, очень трудно стрелять в живого человека. Этому учат, к этому готовят специально. Например, для начала стреляют в голографическую картинку. Ты смотришь фильм с любимым актером или актрисой, ты увлекаешься, ты уже почти ощущаешь себя там, внутри придуманной реальности, чувствительные датчики исподволь замеряют твое состояние, и вот в самый неподходящий момент раздается команда «пли!», и надо стрелять, и не абы как, а продуманно, точно — в голову, в грудь, и жертва будет умирать у тебя на глазах, потому что это не просто кино — это ГСМ — голографическое ситуационное моделирование — это кино, в которое ты реально вторгаешься. Он стрелял тогда в Шарон Стоун, потому что очень любил ее.
Какая долгая, какая странно навязчивая ассоциация! Да он вообще любил фильмы Пауля Верхувена. Были у них такие задания в Академии: проанализировать действия полиции в таком-то эпизоде «Робокопа» или «Основного инстинкта». Симону это всегда отлично удавалось.
Отлично удалось и теперь. Он вдруг понял, что девушка, которая сверху, стонет ненатурально — она играет, талантливо, очень талантливо, но играет. А уже в следующую секунду в ее правой руке мелькнул длинный острый нож нет, не для колки льда — настоящее боевое оружие. Где-то он уже видел такой сегодня… Ах да. У этой гориллы в лесу. Нож в руках Посвященного. Нож над спиной Посвященного. Семь ударов ножом под лопатку.
Не будет этого.
С той стороны дома, по Октябрьской, мягко прошелестели шины. Шелест был ровно затухающий и как будто мокрый — характерный звук больших ворсистых покрышек из гроуруберита при заглушенном или почти заглушенном моторе…
Он сделал подряд два выстрела. Оба точные — в грудь.
А потом зачем-то еще один. В голову. Ах, ну конечно. Так всегда было принято у чекистов. Контрольный выстрел.

Глава одиннадцатая. ВРЕМЯ ОТКРОВЕНИЙ

Группе Хомича хватило минуты, чтобы покрыть расстояние в пару сотен метров, вышибить все двери, занять комнату Изольды и взять под прицел хозяйку и странного гостя на дереве. Правда, Симон насчитал только шесть человек, седьмой держал его на мушке снизу, из сада, а где были еще пятеро — одному Богу известно, может, их уже нигде не было — отработали свое ребята.
А вот шестеро в ярко освещенной комнате второго этажа стояли теперь как статуи в раушенских скверах. И среди них — Изольда, уже успевшая накинуть халат на свое забрызганное кровью тело…
Почему он бросил свой пистолет после третьего выстрела? Почему не слез с дерева сразу? Почему теперь этот идиот в центре комнаты, стоящий в позе курсанта на учебных стрельбах, целится ему прямо в лоб? И почему совсем не страшно и вообще на все наплевать?
Симон обернулся на шорох в кустах и увидал восьмого из группы Хомича. Да, он определенно был из группы: униформа, оружие, небрежно брошенная команда «отставить» тому седьмому, внизу, которого Симон до сих пор видел боковым зрением, а теперь, глядя в упор, трудно было не отметить, как он беспрекословно подчинился и опустил ствол.
— Меня зовут Давид, — тихо проговорил этот новый человек и поднял глаза.
Да, конечно, он тоже из группы Хомича, вот только с глазами у него как-то не все в порядке — они наполнены глубоким красным свечением, как у сиамского кота в темноте или как на цветных фото, сделанных со вспышкой в те времена, когда с этим еще не умели бороться.
И вдруг Симон узнал подошедшего. Он видел его меньше двух суток назад, утром. Точнее, он видел эту голову, лежавшую тогда отдельно в лифте.
А глаза человека, назвавшегося Давидом, всё разгорались…
Симон разлепил закоченевшие на перекладинах стремянки пальцы и, падая во мрак, понял, что теперь он будет жить вечно. Или он понял это раньше?
Очень хотелось, чтобы в тот момент кто-нибудь выстрелил в него. А если нет, его вполне бы устроило упасть на землю вниз головой и сломать шею. Уж очень хотелось узнать, как это: умереть, чтобы снова родиться. Не позволили. Мерзавцы! Так нечестно. Ведь он для них убил эту Шарон с каштановыми локонами, а на него одной пули пожалели. Или чего они там жалеют на своих запредельных уровнях?

Шарон, шатенку, в Раушене, с шиком
Шмальнул шутя под шум пушистых шин.
Шарон кричала страшным громким криком.
Мир, сжавшись в точку, стал опять большим.

Мерзавцы!.. Ночью. Сдал на «пять». Пляши.
О чем это он? Кто и кому посвящает эти пять строк? Посвящает… Это что, и есть Посвящение?
Их только трое в комнате. Изольда шагает навстречу Давиду, шагает в его объятия, халат распахивается, халат падает за спину, и так они стоят молча и недвижно, и Симон стоит рядом, и в ушах стоит звон, и мир стоит на пороге взрыва, и что-то надо делать, а Симон почему-то приподнимается на цыпочках, ему очень важно посмотреть сверху на этих двоих… Среди Посвященных одно время было модно просверливать себе дырочку в темени делалась натуральная трепанация черепа с целью вновь открыть заросший в детстве родничок для прямого и полноценного контакта мозга с космосом… Как будто эти дырочки можно разглядеть, они же кожей затянуты… Но он разглядел: не было дырочек. Вот и славно. Он любит их обоих. Любовь великое чувство. А страсть? Страсть он убил, стреляя в Шарон. Неужели?
— Ее действительно звали Шарон?
— Ее действительно зовут Шарон, — отвечает Изольда.
— А тебя действительно зовут Давидом?
— Да. Это так важно? — спрашивает Давид.
— Нет, — шепчет Симон. — Важнее, любишь ли ты ее, а она — тебя.
— Успокойся, Сим-Сим! Тебя я тоже люблю! — Изольда обвивает его шею руками, прижимается всем телом.
Она совершенно обнажена, и все тело ее в чужой крови, но это почему-то совсем не шокирует, и теперь уже Давид стоит рядом и тянется, тянется вверх, привстав на цыпочки.
Смена караула — торжественно, помпезно.
Смена лидера — сурово, по-спортивному.
Смена партнера — пошлятина, бытовуха…
А на самом деле? Очень странное ощущение: они все трое любят друг друга.
— Что делают с телами Посвященных после того, как души покидают их? поинтересовался Симон.
— Ничего особенного. Хоронят, как обычных людей. Шарон похороним мы. У нее не было родственников в этом историческом периоде. У нее здесь никого не было. Даже ваша жандармерия не станет ее искать. Пошли.
Они вдвоем отнесли на первый этаж завернутое в простыню тело и вышли через заднюю дверь в прохладную темноту сада. Под сосной, рядом с прислоненной лестницей, стояли две лопаты. Симон мучительно вспоминал, были они здесь, когда он только еще лез наверх, или… нет, не вспомнить.
— А где все остальные? — встрепенулся он, когда уже начали копать.
— Ты приказал им отправляться в город в распоряжение Котова и Хачикяна.
Он ожидал чего-то подобного. После трех выстрелов в окно из памяти выпали целые куски событий. Мир вообще рассыпался на осколки, Симон пытался собрать их, но всё катастрофически не сходилось из-за отдельных утраченных фрагментов. Что было раньше, что позже — спрашивать бессмысленно. Как приклеишь, так и будет…
— А вот теперь я хочу выпить! — неожиданно заявил Давид и попросил Изольду: — Анна, налей нам водки.
Водка была плохая, и это было хорошо. Хотелось почему-то именно такой — жесткой, гнусной, дерущей горло, с противным привкусом. И в голове мгновенно прояснело, как будто не водки выпил, а хэдейкина с похмелья.
Симон зажмурился, а когда открыл глаза, оказался в залитом солнечными лучами фешенебельном номере отеля. Подошел к окну, выглянул на улицу. Ага, Метрополия, «Балчуг», а вон и древний Московский Кремль: сладкие красно-коричневые, как коврижка, стены, орлы на башнях леденцовыми петушками, сахарно-конфетная россыпь соборов, Иван Великий — кофейник без носика с золотой крышечкой, и плывет из-за реки с детства памятный чарующий запах — кондитерский дурман «Красного Октября». Это любимое народом название не поменяли не только в девяносто первом, но и в две тысячи шестом.
Симон вдруг вспомнил: их привезли из аэропорта на лучшем автомобиле из гаражей Его Величества — на уникальном двенадцатиметровом сверхскоростном «росиче-императоре особом». Что было до аэропорта, Симон забыл напрочь, да только теперь это уже не беспокоило его.
И тут зазвонил телефон. Кто говорит? Нет, не слон.
Это был Дягилев.
— Докладывайте, капитан, — солидно, на публику произнес Грай.
Мол, видите, пока мы тут ерундой занимаемся, мои люди работают и исправно передают начальству информацию. И не осы какие-нибудь, а родная криминальная жандармерия.
— Господин штабс-капитан, вчера ночью, в самом центре, прямо на Ханзаплатц мы задержали тех троих на красном спортивном «опеле». Гражданин Лотошин Леонид Сергеевич, он же известный авторитет по кличке Ланселот, получил огнестрельное ранение еще в Раушене и находился в тяжелом состоянии. Сами стрелявшие оказали ему первую помощь, вкололи что-то и собирались лететь в Метрополию, но я распорядился отправить пострадавшего в городскую больницу, тем более что он житель Кенигсберга. А сегодня утром пациент из больницы пропал……
Память постепенно восстанавливалась. Он вспомнил минувший день.
Клара. Она приехала вместе с Мугамо в Кенигсберг, не застала Симона дома, а кого-то, то ли Бжегуня, то ли Гацаурию угораздило сказать девушке, что батя ее на опасном задании. В общем, молодые всю ночь не спали в своем номере «люкс» в отеле, Мугамо пытался утешать жену общепринятым способом, но всполошенная тревогой за папочку Клара явно была не способна к ответным чувствам, что легко читалось по хмурому наутро лицу абиссинца.
Симон в тот час был еще не слишком пьян и с дочерью поговорил вполне содержательно: об учебе, о матери, о религиозных заморочках всех его африканских родственников, а главное — о «Заговоре Посвященных». Он надеялся хотя бы узнать, откуда взялся тот экземпляр, но Кларочка (вот умница!) захватила книгу с собой.
— Ты что, папахен, я ж тебе и привезла. Я уже знаю про всю эту вашу пургу и про то, что ты теперь Посвященный.
— Откуда? — удивился Симон.
— От верблюда! Мугамо тоже из ваших. Он-то и притащил мне эту книжку. Сказал тогда: «Прочти и сожги. Это грех — хранить такие книги». А я прочла и сохранила. Помнишь, зачитывала тебе цитаты? А теперь и Мугамо доволен, что книжка цела…
В самолете он стал читать «Заговор Посвященных». И за час с небольшим, потягивая сухое «мартини», проглотил полкниги. Как это возможно? Впрочем, он же теперь не просто человек. Да и чего не сделаешь после стакана?
Там было очень подробно обо всей жизни Давида. От детства до гибели. А сам Давид сидел рядом и, заглядывая через плечо, бегал глазами по тем же строчкам.
— Кто это написал? — спросил Симон.
— Не знаю, — сказал Давид. — Даже гений не способен ответить на неправильно поставленный вопрос.
— Что ты имеешь в виду? — не понял Симон.
— Это не книга, а какой-то хитрый прибор. Скажи, о ком ты сейчас читаешь?
— О тебе, — простодушно сказал Симон.
— Вот! — обрадовался Давид. — А я — о тебе.
— Иди ты!
— Знаю, что не веришь, а ты послушай.
И Давид прочел вслух целую страницу о том, как штабс-капитан Симон Грай беседовал на стадионе «Балтика» с начальником Первого отдела Его Императорского Величества канцелярии Микисом Золотых. И были в этом «отрывке из романа» не только факты, но и мысли Грая.
— Наливай, — сказал Симон. — Лучше бы водки, конечно, но мартини тоже хорошо.
Потом они еще полистали книгу, умиляясь, как дети, различному прочтению одних и тех же строк, и вдруг наткнулись на страницу, которую оба видели одинаково.
«Интересно», — подумал Симон.
«Забавно», — подумал Давид.
А в следующую секунду оба одновременно поняли: теперь они читают о том, чего ни тот ни другой раньше не знали и знать не могли.
Прелюбопытнейшие попались страницы!

ОТКРОВЕНИЕ МИКИСА ЗОЛОТЫХ

Микис попросил остановить на Цветном, вышел из служебного «Росича-императора» (в рабочее время он разъезжал только на нем) и, наплевав на все условности, несолидно, совершенно по-мальчишески присел на уже чуть запылившийся капот прямо в своем белоснежном придворном костюме. Телохранитель стоял рядом, а дежурный постовой жандарм, прогуливавшийся вдоль фасада Политпроса, остановился, встал навытяжку и козырнул, оглушительно щелкнув каблуками. Вряд ли этот подпоручик знал в лицо Золотых, но уже одна его машина обязывала так реагировать.
Микис неторопливо раскрыл любимый золотой портсигар, крышка которого сверкнула на солнце бриллиантами, и закурил длинную черную сигарету. Вспомнился ему такой же день, только семь лет назад. Да и время было примерно это — конец августа. А погода — ну в точности такая же: тихо, безветренно и теплое вечереющее солнце.
Перед отправкой Золотых в Лондон, на опасную и почетную работу в цитадели врага, были устроены торжественные проводы. И не где-нибудь, а в ресторане Политпроса — Дома политического просвещения. По неписаной традиции доступ в это здание имели только старшие офицеры. Микису звание штабс-капитана присвоили всего три месяца назад, приказ об этом застал его в делийской резидентуре, но штатные сотрудники ОСПО — отдельная статья, и Золотых был давним посетителем Политпроса.
До Трубной его подбросил подполковник Никитин из контрразведки. В дороге поболтали.
— Вот так, не прошло и века, — рассуждал Никитин, — как Дом политпросвещения снова превратился в бордель.
— Что значит снова? — не понял Микис.
— А ты не знаешь? Давно-давно, еще до Октябрьского переворота в семнадцатом, на этом месте было много маленьких домишек, а в них — по преимуществу кабаки и дома терпимости. Говорят, это давняя традиция Цветного бульвара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47