А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Лично за вами смотрит Доброскок. Бартольда с Лукановым не трогаем, меня они не интересуют. Да и за вами топают для того лишь только, чтоб курловские стервятники не прирезали ненароком, решив, что вы мой человек, а с ними играете…
— Объясните, какие филеры ваши, а какие курловские?
— Наши — старики…
— Я таких не замечал.
Герасимов пожал плечами:
— Мастера, оттого и не замечали.
— Значит, трое мордастых, которые не отстают ни на шаг, — курловские?
— Не убежден. Скорее всего, это филеры Карпова. Вас отдали Карпову, но он будет ставить с вами курловский спектакль…
Петров снова хихикнул:
— Интересно, а Семигановский тоже меня вам отдал? Или вы меня приказной силой забрали?
— Что, начался русский комплекс? — рассердился Герасимов. — Слезы жалости о погубленной жизни, ненависть ко всем, кто причастен к вашей трагедии, исступленное желание напиться, чтобы все забыть, а наутро в церкву, молить о спасении?! А кто написал письмо Семигановскому с предложением о сотрудничестве?! Кто сидел со мною, обсуждая план работы против партии?! Я?! Или господин Петров?! Вас никто ни к чему не неволил! А уж сейчас и подавно..,
Петров сник, руки его бессильно повисли вдоль тела, шепнул:
— Не сердитесь на меня, Александр Васильевич…
Тот досадливо махнул рукой:
— Да не сержусь я на вас, а жалею… Несчастный мы народ… Во всех и во всем ищем причину собственных страданий, только не в самих себе… А что ж будет, если Польша получит автономию? Все евреи уедут? На кого тогда беды сваливать? Междоусобица пойдет, а после новое иго. Быть России под пятою нового ига, если только каждый из нас, каждый, — повторил Герасимов с яростью, — не поймет, что во всем дурном виноваты мы сами, только мы, и никто, кроме нас! И успокаивать себя тем, что еще есть время, успеем одуматься, все придет своим чередом, — значит предавать родину!
Петров рюмочку свою перевернул, дав понять, что пить больше не будет, и сказал:
— Ваша взяла. Говорите, что делать. Наверное, я все же подломился, когда психа играл, у меня мысли скачут, без подсказки трудно думаю.
— Слушайте, — вздохнул Герасимов с нескрываемой жалостью, — уезжайте вы отсюда, а? Я дам вам денег, куплю билет на пароход в Америку, выступите там с лекциями, расскажете, как потеряли ногу во имя революции, откроете курсы или там лавочку какую, не знаю, но хоть жить будете по-человечески…
— В лавочке? — Петров посмотрел на Герасимова с неожиданной надменностью. — Что прикажете продавать? Бублики? Или фиксатор для усов? Уж не путаете ли вы меня с кем-то, Александр Васильевич?
А он и впрямь свернул, понял Герасимов с тоскливой безысходностью; поди доверься психу! Но ведь ты уже ему доверился, ответил он себе, назад дороги нет, начав — иди до конца.
— Смотрите, — Герасимов допил свою водку. — Я сделал вам предложение как друг. Принять его никогда не поздно. А за лавочку — простите, я не хотел вас обидеть, просто жаль, если такой человек, как вы, не дождется новых времен, когда в России восторжествует демократия и конституционализм… Что меня радует. Да, да! В республиканской Франции секретная полиция функционирует ничуть не менее круто, чем наша, — цивилизованные страны не хотят кровавого террора и анархии. Во Франции с этим покончили оттого, что народ добился прав; а здесь, в России, у нас, ужас будет продолжаться до тех пор, пока живем мнениями, а не законом… В нижнем ящике столыпинского стола лежит проект конституционных законоположений, которые не на словах, а на деле гарантируют стране демократию…
— Вешатель сделался демократом? — Петров снова напрягся. — Какая метаморфоза!
— Эк у нас все на язык скоры, — Герасимов тяжело посмотрел на Петрова. — Вешатель, с вашего позволения, я. Да, да Александр Иванович… Мичман Никитенко и Наумов, которые намеревались убить царя, арестованы мною… Столыпин был приведен к власти, чтобы положить конец бомбистскому террору. Что он… Что мы с ним и сделали. И только благодаря этому в Думе вместе с черносотенцами заседают революционные социал-демократы и трудовики, с которыми поддерживает постоянную связь ваш симпатизант Керенский, стараясь сделать их рупором эсеров. Только благодаря тому, что Столыпин до сей поры премьер, по всей империи не введено чрезвычайное положение, чего так хочет царь и его служка Курлов… Сунулись в политическую борьбу — научитесь избегать пропагандистских штучек, называйте вещи своими именами, Александр Иванович.
Петров снова перевернул свою рюмку, показал глазами на бутылку, Герасимов налил ему не до краев, примерно три четверти; чокнулись; на этот раз Петров цедил не по-савинковски, а прямо-таки бросил в себя тяжелую влагу; все, готов: если не повесят — сопьется, год ему жить, от силы.
— Когда я с вами, — заметил между тем Петров, по-прежнему не закусывая, — все ясно, четко и логично. Но стоит мне остаться одному или, того хуже, попасть к тем, как голова начинает взрываться, рвань в глазах, отчаянье… Как мне поступать, Александр Васильевич? Давайте ставьте спектакль…
Герасимов покачал головой:
— Это уже не спектакль… Если бы не курловские мерзавцы, если б Долгов вовремя прибыл к вам в Париж, вот тогда бы мы получили спектакль… А сейчас надо строить комбинацию… Это пострашнее, Александр Иванович… Если она пройдет так, как мы задумаем, вы станете прижизненной легендой русского демократического движения… Если погибнем — тоже войдем в историю… Когда остается память, помирать не страшно. А вот ежели ничего у нас не получится, тогда грош нам цена, насекомые, а не люди…
— Бартольду ничего говорить нельзя, — думая о чем-то своем, медленно произнес Петров. — И Василю тоже. Они без Савинкова, без его утверждения, ничего делать не станут, а тем более менять план. Сказано: привести в исполнение приговор против Герасимова. Точка. Если излагать им вашу задумку, ждать ответа из Парижа, я сорвусь, не выдержу.
— И я так думаю, — согласился Герасимов. — Все дело надо провести как можно скорее… Завтра к вам придет Карпов. Или пришлет кого, не знаю, в деле его не видел… Связь станем поддерживать через Доброскока. Фамилию его забудьте, не надо вам ее помнить, разве что в случае уж самой крайней нужды… «Коля» — вот и все его имя… Чтобы гарантировать вашу безопасность после того, как Курлов, Виссарионов и Карлов будут устранены, «Коля» познакомит вас с людьми, которые обеспечат ваш отход… Ну, а теперь к делу… Его конструкция видится мне следующим образом…
… Карпов отвез Петрова в ресторан «Кюба», один из самых дорогих, накрыл роскошный стол, перед агентом стелился, говорил, что слыхал о нем, еще когда служил в Ростове; «ну, вас и боялись, гроза бюрократии, человек совершеннейшего бесстрашия и пронзительного ума».
Петров молил бога, чтобы не поддаться чарам; обволакивает; Герасимов предупреждал, словно в воду глядел: «Когда один хвалит — это наплевать и забыть! До тех пор пока ваше имя не будет занесено на скрижали, не станет достоянием первых полос всех газет мира, — не верьте: комбинируют, мнут, готовят для себя!»
— Ну, пора б и по рюмашке, — сказал Карпов. — Кто из русских начинает серьезный разговор без тоста?! Я хочу поднять свой бокал за вас, Александр Иванович. Помните, как писал великий Пушкин? «И за учителей своих заздравный кубок поднимает! » А кто поднимал свой кубок? Петр Первый! Хоть и виноват он перед Русью, что иностранщину к нам пустил, но без него шведов бы мы столь сокрушительно не разгромили, тут нельзя на него грешить… И за кого же он поднимал свой кубок? За поверженных врагов, которые на самом деле были его учителями. Вы тоже были одним из моих учителей, Александр Иванович… Суровым, надо сказать, учителем… Уроки преподавали грозные, на всю жизнь. И учили вы меня не только жестокости, но и благоразумию. И вы и я — русские люди, у нас одна боль: Русь-матушка, об ней думаем, ей служим… Раньше вы это делали так, как полагали нужным, ныне поняли, что оба в ответе за родину, а это залог успеха. Спасибо вам за мужество и честность, Александр Иванович…
Чокнулись, махнули; Карпов сразу же принялся за угрей; Петров засмалил папироску, то и дело разминая ее в тонких пальцах, словно бы щупал, нет ли в ней чего спрятанного, — тюремная привычка искать записку; только в тюрьме не затягивался, в Париже начал смалить.
— Почему не кушаете? — спросил Карпов, наливая по второй. — Угри отменные, кишки сальцом обволочет, никакая водка не проймет.
Сытый физиологизм этой фразы показался Петрову отвратительным; лицо Карпова — в общем-то открытое, добродушное — сразу же сделалось для него отталкивающим, даже какое-то «хрю-хрю» услыхал; пьянеть нельзя, сказал он себе, ночью напьюсь, у Герасимова, с тем можно, в глаза не льстит.
— За наше дружество, — провозгласил Карпов, наливая по второй, — за то, чтоб работа у нас шла, как говорится, душа в душу. Я за своих жизнь готов отдать, Александр Иванович… Если деньги нужны, документы, что иное — сразу ко мне, без всяких там цирлих-манирлих…
Выпив, недоуменно поглядел на нетронутую рюмку Петрова:
— У нас так не полагается…
— Сергей Георгиевич, — ответил Петров, закурив новую папироску, — сначала давайте обговорим дело. Вы ж меня не просто так в этот номер пригласили… Вы ведь намерены узнать, с чем я вернулся из Парижа… Так?
— Так-то оно так, — ответил Карпов, — но мне хочется вас от всего сердца принять, чтобы по-нашему, по-русски, все было широко…
— Не уйдет, — сказал Петров, поняв, что игра пошла, он в форме и этот спектакль с полковником ему угоден. — Свое возьмем, когда кончим дело… Так что давайте прервем трапезу, пока я вам не расскажу… Я ведь сегодня почти не спал, оттого что ночь провел у генерала Герасимова…
Карпов чуть не подавился угрем, отодвинул тарелку, нахмурился:
— Это когда же было?
— Когда ваш филер уснул в гостиной «Метрополя». Около часу ночи… Я тогда и выскользнул…
— И где же вы с ним встречались?
— Я город плохо знаю… Где-то на берегу реки, там его дом стоит…
— Значит, вы рассказали ему обо всем, что смогли вызнать в Париже о бомбистах?
— У нас об этом и разговора не было, Сергей Георгиевич… Меня Герасимов подбивал поставить акт против генерала Курлова…
— Ну, уж это вы мне бросьте! — Карпов не уследил за собою, рявкнул; заметил, как в глазах у Петрова что-то метнулось и рот поволокло влево, но не придал этому должного значения — так ошеломило его сообщение агента.
— Бросают гниду, если ее из волос вытащить, — чуть не по слогам произнес Петров. — А я чистоплотен, мне бросать нечего, ванну принимаю каждый день.
— Ну, не гневайтесь, Александр Иванович! Что ж вы так на слово обидчивы? Поймите мое состояние! Вы говорите совершенно невероятную вещь: чтоб жандармский генерал подбивал бом… подбивал…
Петров перебил его:
— Да вы договаривайте, Сергей Георгиевич, договаривайте: «подбивал бомбиста»… Вы ведь так хотели обо мне выразиться? — повторив ледяную интонацию Савинкова, заключил Петров, усмехнувшись.
— Он так прямо и назвал все вещи своими именами? — откашлявшись, чтобы хоть как-то выиграть время и собраться, спросил Карпов. — Предложил вам ставить акт против генерала Курлова?
— Именно так и предложил.
— Хорошо, а чем он это мотивировал?
— Говорил, что Курлов — после истории в Минске — позорит звание сотрудника секретной полиции…
— Слушайте, это совершенно невероятно! Нет, положительно, я в это не могу поверить!
— Вы — ладно, — усмехнулся Петров. — Вам сам Курлов не поверит, да и Виссарионов на смех поднимет…
Карпов изумленно посмотрел на Петрова: неужели какая-то дьявольская мистификация? Тот, словно бы заметив, как полковник растерялся, спросил с хорошо сыгранной яростью:
— Вы знаете, что Герасимов бросил меня в Париже?
— Конечно, знаю… Это так бесстыдно с его стороны…
— Хорошо, что вы поставили точку над «и», не придется объяснять, каково жить на чужбине без средств и связи, оставленным на произвол судьбы. Думаете, я это смогу простить? Да никогда! И отомстить я Герасимову могу лишь с вашей помощью…
— Как?
— Очень просто. Я соглашусь с его предложением убить Курлова и всех, кто будет с ним, — ну, Виссарионова, Комиссарова… может, придет и…
— Но, но! — Карпов снова сорвался, перешел на грубый начальственный тон. — То есть как это согласитесь?! Без моей санкции вы ни на что не согласитесь!
В глазах у Петрова высверкнуло еще ярче, рот совсем сполз вниз; справившись с судорогой, он продолжил:
— Понятно, что без вашего указания я ничего делать не стану. Но ведь и вы ничего не сможете предпринять, покуда не убедитесь в правоте моих слов… А убедиться в этом можно, если вы и ваши начальники все услышат своими ушами… Снимите мне квартиру… Филеров своих уберете: Герасимов большого уровня мастер, он ваших соглядатаев за версту разглядит, я приглашу его на квартиру для решающего разговора… А за полчаса перед тем, как он туда прибудет, в соседней комнате, — пусть только квартиру подберут с фанерной перегородочкой, чтоб все было слышно, — расположатся Курлов, Виссарионов и вы. И станете свидетелями нашего с Герасимовым разговора… Я ему ни «да», ни «нет» еще не сказал, он уговаривать меня будет… Ежели вас интересуют особые вопросы к Герасимову, могу их выучить заранее и поставить их во время нашей встречи…
Карпов испугался; понимая умом, что в руки идет грандиозное дело — таких еще в России не было, — тем не менее ощущал, как все сильнее и сильнее дрожат пальцы; в ушах слышались слова маменьки: «Паны дерутся, у холопов чубы трещат»; с тоской вспомнил работу в Ростове; вот благодать-то была, хозяин-барин, что хочу, то и ворочу, столицы далеко, губернатор — друг-приятель, с ним во всем заодно, своя, ростовская власть, все покроет… А рыбец какой?! Не то что эти угри — сальные змеи!
Научившись у Герасимова смелости, а у Савинкова многозначительности — уроки брал с ходу, — Петров снисходительно посоветовал:
— Попусту не волнуйтесь… Трапезу можно сей момент прервать, я вообще не едок, мне все это, — он презрительно кивнул на стол, уставленный яствами, — смешно, отправляйтесь к Курлову и сообщите о нашем разговоре… А я в «Метрополе» буду ждать от вас указаний. Если ваш высокий начальник признает дело нестоящим — выдадите мне оклад содержания: Герасимов положил семьдесят пять рублей золотом и оплата проезда по чугунке, — я и отчалю восвояси…
Через три часа за Петровым пришел мышонок, шепнув, что от «Георгия Сергеевича» (времени на придумывание псевдонима у Карпова не было, взял первый пришедший на ум, торопился к Курлову) и отвез на Астраханскую улицу.
Там, в пустой квартире — три комнаты и кухня (перегородки фанерные, как и просил Петров, красиво задекорированы обоями), стоял Карпов; лицо красное, видимо, сильно поддал, при этом натужно играл радостную улыбку:
— Ваша взяла, Александр Иванович! Вот вам квартирка! В полном вашем распоряжении, обставляйтесь, денег не жалейте, — он достал из кармана бумажник, набитый купюрами, и протянул его Петрову, — начинаем дело, предложение принято!
… В три часа утра за ним пришел Доброскок, шепнул:
— Карпов снял филеров, едем…
— А ваши? Торчат или тоже сняли?
— Одного оставили — не ровен час…
— Снимите, — резко потребовал Петров. — Отныне дело беру на себя. Малейшая несуразность, и все полетит к чертям. Вы отделаетесь выговором, я — жизнью.
… Когда Доброскок и Петров уехали, в квартиру проскользнули Бартольд и Луканов, пробыли там всего минут пятнадцать — этого вполне хватило на то, чтобы укрепить под обеденным столом, только вечером привезенным из магазина, динамит с выведенными на кухню проводами; как подключить их к сети, чтобы комнату разнесло в пух, Петров научился в Париже.
— Итак, — заключил Герасимов, — послезавтра, когда вы до конца приведете в порядок квартиру, — груз Бартольд с Лукановым занесли, так что с этим все в порядке, — позвоните по моему телефонному аппарату и пригласите на новоселье, на три часа… Убежден, Карпов понудит вас звонить со своего номера, в присутствии кого-то третьего, пусть вас это не останавливает… Если мои люди увидят, что Курлов, Виссарионов и Карпов, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48