Откуда же вдруг теперь взялось это открытие?
— Я испытывал себя, Берта. Поверь мне, только после тяжелой борьбы я пришел к тому заключению, о котором сейчас говорил. И если я изменил своему слову, стал предателем, то только потому, что раньше недостаточно знал самого себя. Я любил твое богатство, а не тебя самое. Но гнусным подлецом я был бы как раз в том случае, если женился бы на тебе только ради твоего богатства и каждый день лгал тебе, разыгрывая любящего мужа.
Берта рассмеялась. Это был странный смех, дребезжащий и желчный, он обжигал и резал слух.
— Подумать только, столярный подмастерье рассуждает о так называемой «возвышенной» любви, бывший мужик разыгрывает идеалиста и романтика, как их изображают в классической поэзии... да тут и осел расхохочется во все горло!.. Если уж ты решил говорить правду, так будь откровенен до конца! Признайся, что ты не мужчина, а жалкая тряпка: стоит какой-нибудь смазливой бабенке улыбнуться тебе, как ты теряешь и память и рассудок, забываешь и честь и стыд! Эта хитрая и развратная девчонка, что жила несколько недель под нашим кровом, совсем вскружила тебе голову — настолько ты безвольное, бесхарактерное существо. И ты еще пытаешься меня убедить, будто изменился ко мне, изменился, потому что проверил свои чувства! Ты, несчастный, только жалкая жертва этой гнусной соблазнительницы, ты — ее добыча!
Пока Берта изливала свою желчь на бедного грешника, на губах у нее накипела узкая полоска зеленоватой пены. Но именно безудержная ярость Берты, заставлявшая ее выкрикивать все более обидные, оскорбительные слова, помогла Матиасу сохранить спокойствие, укрепила в нем силу сопротивления. Он, наверное, оказался бы много слабее, если девушка избрала бы своим оружием слезы, скорбь, отчаяние, горячую мольбу.
— Эту девушку оставим в покое,— ответил Матиас, подчеркивая каждое слово.— Она и не пыталась влиять на меня, она ни о чем и но догадывается. Ты можешь быть уверена, я с ней не обменялся пи единым словом о каких-либо нежных чувствах, между нами и сейчас нет никакой связи, ни тайной, ни открытой, и, что особенно важно^ Лена никогда не делала ни малейшего шага, чтобы намеренно привлечь меня к себе. Ты совершаешь большую несправедливость, бросая ей такие тяжелые и такие гадкие обвинения. Обвиняй меня, а этого ни в чем не повинного человека оставь в покое.
— Ты любишь ее? — с трудом вымолвила Берта, и голос ее прозвучал как приглушенный стон.
— Да,— ответил Матиас твердо и уверенно.
— И хочешь на ней жениться?
— Да.
— Но ты мой! Я не отпущу тебя!
— Не отпустишь, зная, что я тебя не люблю?..
— Я от тебя не требую любви, я сумею обойтись и без нее!
— Даже зная, что я люблю другую?
Берта прижала руки к своей узкой груди, как будто хотела зажать открытую рапу, только что ей нанесенную.
— Все равно не отпущу! — крикнула она, и лицо ее странно вытянулось.
Такое упорство озадачило Матиаса. Он сейчас действительно не знал, что сказать. Когда он наконец заговорил, в голосе его слышалось нарастающее раздражение:
— Я не могу отвечать за такой брак, не хочу сознательно совершать преступление. А силой меня ни к чему не принудята тем более не могут толкнуть на серьезный шаг».. Я с изумлением спрашиваю себя: неужели со мной говорит гордая дочь мастера Виттельбаха? Последняя фраза произвела впечатление, какого Матиас и не ожидал. Берта отпрянула назад. С ее глаз вдруг упала пелена, она увидела, что в страстном порыве забыла и свое сословное достоинство и самое главное — свою женскую гордость. Дело дошло до того, что ей напомнили о них! Жгучая злоба и ревность подавили в ней все добрые, нежные чувства, и новая рапа, нанесенная ее самолюбию, породила лишь ядовитую горечь, переполнившую ее сердце.
— Благодарю нас за напоминание! — воскликнула она, выпрямляясь и надменно, с презрением глядя на Матиаса сверху вниз.— Но оно было излишним: Берта Виттельбах может на миг забыться, но она сама же и опомнится. И сейчас она опомнилась!.. Господин Лутс, я искренне сожалею, что раньше не поступила так, как поступаю сейчас, ибо ничего другого подобное вам мужичье и не заслуживает: вот вам дверь, господин Лутс!.. Имейте в виду, что Берте Виттельбах нет нужды выпрашивать вашей руки или вашей любви; все же она — Берта Виттельбах, а не какая-нибудь прислуга, не бобьтльская дочка, не товар, который ее мать продает молодым кутилам за ситцевый платок или меру зерна. Вы выбрали себе достойную жену, только такая вам и подойдет! А теперь повторяю: вот дверь, господин Лутс!
Она повернулась и гордо, точно пава, выплыла из комнаты.
Матиас, мрачный, продолжал стоять на месте. Оскорбления, нанесенные ему самому, мало его задели, но, услышав грязную клевету, изливавшуюся на Лену, он почувствовал, как кровь бросилась ему в голову; с большим трудом удавалось ему подавлять в себе загоревшуюся ярость и все время помнить о том, что перед ним озлобленная, жаждущая мести женщина и что в ее гневной вспышке повинен и он сам. Но вот Матиас пожал плечами и молча направился к дверям. В сущности, он мог быть доволен тем, что эта сцена так быстро закончилась, хотя ему и пришлось выдержать потоки кипящей смолы и серы.
Но едва Лутц переступил порог, как из комнаты донесся звонкий крик:
— Мати!
В этом зове уже не было ни желчи, ни яда; это была мольба, вырвавшаяся из любящего сердца. Но Мати намеренно не обратил на него внимания. Что же ему — попадать еще и под ливень слез? Тогда его положение ста^ нет куда более мучительным, Он с силой' захлопнул за собой дверь и быстро спустился с лестницы,
— Мати! — снова раздалось из комнаты, но он уже не слышал; он не видел, как дверь открылась и глаза, полные отчаяния, стали тщетно искать беглеца в коридоре и на лестнице.
Берта Виттельбах, шатаясь, добрела до дивана и 6 плачем повалилась на него. Несколько минут она рыдала — бурно, страстно, охваченная судорожной дрожью. Потом вдруг резко вскочила, и ее заплаканные глаза мгновенно высохли, словно слезы испарились от невидимого пламени. Ее длинная худая рука с угрожающе сжатым кулаком протянулась к двери, а из бледных узких губ вырвался беззвучный шепот.
Никто не слышал, что она сказала.
Быть может, она и сама этого не слышала.
На другой день, рано утром, Матиас Лутц вместе с одним из старших учеников выехал в деревню; с Бертой он не виделся.
17 КОНРАД ГУБЕР - ЛЖЕПРОРОК?
Работа задержала Матиаса Лутца в деревне дольше, чем он предполагал. Сначала он должен был выполнить тонкую декоративную резьбу в одном из недавно выстроенных помещичьих домов в Южной Харьюмаа, затем реставрировать и отполировать старинную мебель в двух соседних поместьях. Но к первоначальным заказам всюду прибавлялись новые: искусная, изящная работа столярного подмастерья вызывала общее одобрение. Так что Лутц возвратился в Таллин только через полтора месяца.
Приехал он из деревни невеселый и нисколько не поздоровевший — это приятель Губер сразу приметил. Мати осунулся, под глазами его легли тени, говорившие о бессонных ночах, лоб часто омрачался как бы невидимым облачком. Его друга это поразило. Что печалит Матиаса, какая забота гнетет его сердце? Может быть, он жалеет о том, что произошло здесь полтора месяца назад между ним и дочерью мастера?
Губер тотчас же решил все выяснить. После долгой разлуки друг стал ему еще дороже. Вечером, после ужина, он взял Лутца под руку и увлек его на улицу подышать свежим воздухом.
— Мати, тебе надо со мной поделиться какой-то тайной заботой.
— Почему ты так думаешь?
— Это видно по твоему мрачному лицу.
— Ты, может, и прав,— вздохнул Лутц.— Потому у меня и лицо такое, что все вокруг для меня мрачно.
— Все вокруг? Не понимаю. Или ты, может быть, раскаиваешься, что порвал с Бертой Виттсльбах?
— Пет. Это урке забыто. Отношении между нами выяснены, и я о']им доволен... По давай зайдем куда-нибудь, где горит гнет, то1да ты сам сможешь судить о моем душевном состоянии. А сейчас могу тебе сказать только; пропала твоя голова...
— Моя голова? Совсем этого не чувствую. Но ты, кажется, свою собственную голову опять потерял... Зайдем сюда.
Спустившись по улице Дункри, они дошли до угла улицы Кулласепа и остановились перед маленьким третьеразрядным трактиром. Они знали, что здесь рядом с общей комнатой есть две крошечные каморки без окон, где можно спокойно побеседовать. Друзья тотчас же вошли; на счастье, одна из комнатушек оказалась свободной. Когда они уселись и заказали пива, Лутц вытащил из внутреннего кармана письмо, протянул его другу и сказал голосом, походившим на подавленный вздох:
— Читай!
Конрад быстро прочел первую фразу, так же быстро взглянул на подпись и воскликнул:
— От Лены Паю! Это интересно!
— Очень интересно! — повторил Матиас таким тоном, что приятель посмотрел на него с удивлением.
Вот чта прочел Конрад Губер:
«Дороти друг! Простите, что так задержала ответ на ваше последнее письмо. Я долго боролась с собой, прежде чем взяться за перо. Но теперь я пришла к твердому решению и могу его сообщить вам. Если оно вас огорчит или оскорбит, будьте великодушны и простите меня: я не могу поступить иначе! Я все обдумала, все взвесила, и мне стало ясно, что, согласившись выйти за вас замуж, я совершила бы тяжкий проступок. Поверьте мне, наша жизнь не была бы счастливой. Так мне подсказывает сердце, а оно меня никогда не обманывало.
Милый друг, примиритесь с этой мыслью и постарайтесь забыть о своем намерении. Не осуждайте меня, не грустите, оглянитесь вокруг трезвым взглядом — и вы увидите, что вам улыбается иное счастье. Еще только одно письмо прошу вас написать мне — о том, что вы простили мепя, неблагодарную, и без сожалений отказались от своего ошибочного намерения.
Жму руку моему самому дорогому другу
Лена Паю».
Лицо Губера, пока он читал, все больше и больше вытягивалось. Он держал листок у самой свечи, как будто никак не мог поверить, что зрение его не обманывает. Кончив письмо, он опять начал его читать с начала, теперь уже вполголоса, чтобы еще и слышать все, что в нем заключалось.
— Хоть убей, пи черта не понимаю! — вкричал он наконец, весь покраснев, и рука его, державшая письмо, бессильно опустилась.— Да где же на свете такое слыхано! Эта девушка просто с ума сошла!
— А по-моему, в письме виден вполне здравый ум,— уныло отозвался Лутц.
— Тогда, значит, это писала не она.
— Так и я сперва подумал. Но у меня есть еще одно письмо от нее, полученное раньше, и я, сравнив оба письма, увидел, что они написаны одной и той же рукой.
— А что она тебе писала в первом письме?
— Это простая дружеская записка, ответ на мое первое такое же письмо, в котором я о своих чувствах еще ничего не говорил. Я хотел этим первым пустячным письмецом завязать с пей переписку, подготовить ее к дальнейшему. По-моему, уже и то странно, что ее ответы на оба письма пришли с таким запозданием, только недели через две. Второе письмо я получил за несколько дней до отъезда домой... Как видишь, Конрад, для меня ты оказался лжепророком. Полтора месяца тому назад ты головой ручался в том, что голубка тотчас же прилетит, стоит мпе только свистнуть. Оказалось, что ты глубоко ошибся, хоть и называл меня новичком в подобных делах, а себя готов был мастером считать.
Губер вскочил — ему, видно, хотелось пошагать по комнате. Но, убедившись, что каморка слишком тесна — на каждом шагу наталкиваешься на стену,— он со вздохом опустился на стул.
— А я тебе говорю — она все-таки тебя любит! — воскликнул он, ударив кулаком по столу.— Я готов себе руку отрубить, голову свою еще раз даю про заклад — мои наблюдения были правильны! А за это время, по-видимому, что-то случилось. То ли она увлеклась кем-то другим, то ли находится под чьим-то влиянием, которое заставляет ее сторониться тебя. Тут дело не чисто — или я уж совсем дурак, еще глупее тебя.
— Ты, Конрад, мнишь себя непогрешимым,— сказал Лутц.— Своим глазам ты веришь больше, чем самой правде, хоть и держишь ее сейчас в руках, написанную черным по белому.
Губер еще раз медленно и внимательно прочел письмо, точно пытаясь между строк вычитать то, чего нельзя было найти в строках. И вот, словно уловив какой-то луч надежды, он воскликнул:
— Но ведь тут же и полслова не говорится о том, что у нее нет к тебе никакого чувства, что она равнодушно отвергает твое предложение. Это мне кажется подозрительным.
Матиас грустно улыбнулся.
— А по моему, ;>то вполне естественно. Она не хочет меня огорчать таким откровенным жестоким признанием — для этого у нее слишком нежная душа. Но из письма ясно, что она не питает ко мне ответного чувства, что все это писала равнодушная рука. Не будем больше строить догадки, мой друг... все кончено.
Слово «кончено» вызвало у Губера новый взрыв возмущения.
— Ты, значит, хочешь просто примириться с таким решением и молча сойти со сцены? — вскричал он.— Ну знаешь, я бы так ни за что не поступил!
— А что бы ты сделал?
— Во всяком случае, я постарался бы немеделнно с пей встретиться и заставил бы ее признаться в том, чего она иедоижаривает в письме. У женщин ведь иногда бывают причуды и странные мысли, под влиянием которых они приходят к роковым решениям, а потом и сами жалеют. Может быть, тебе удастся переубедить ее. Во всяком случае, попытаться ты должен, и я уж позабочусь о том, чтобы это обязательно устроить.
— Я все сделаю, как ты велишь: мне жаль терять ее,— ответил Лутц с такой грустью, что Конрада точно ножом по сердцу резнуло.
— Что ты мне посоветуешь?
Губер с минуту подумал.
— Послезавтра воскресенье. Напиши ей сегодня же и пригласи ее в воскресенье погулять. Вы можете совершить прогулку за город: среди природы такие вещи удобнее всего обсуждать — так говорят люди сведущие... Бывает у нее по воскресеньям свободное время?
— Наверно, бывает — она в первом письме писала, что ее господа сейчас за границей и приедут только в конце месяца.
— Отлично. Итак, мой первый приказ: постарайся послезавтра с нею встретиться. Не удастся тебе самому поправить дело — можешь всегда рассчитывать на мой совет и помощь. А теперь — выше голову, Мати! По-моему, не все еще потеряно.
Они отправились домой. Только по дороге Лутц ответил па последнюю фразу товарища.
— Надежды у меня слабые,— сказал он.— И знаешь, что я решил? Я скоро начну собирать свои пожитки, И наша мастерская, и весь этот город мне опротивели. В доме у меня есть враг, который даже за одним столом со мной сидеть не хочет,— сегодня, во всяком случае, ее место пустовало... а с тех пор, как это письмо словно жжет меня, я весь Таллин ненавижу, он для меня точно пустыня, где я терплю голод и жажду. Так прочь же отсюда, и чем скорее, тем лучше!
Губер ничего не ответил. На месте Матиаса он чувствовал бы то же самое. Когда они подходили к дому Вит-тельбаха, Губер спросил:
— После того крупного столкновения Берта с тобой больше не разговаривала и не писала тебе?
— Нет, гордость ей не позволяет. Да так и лучше. Я бы только хотел, чтобы она не питала ко мне такой ненависти. Это меня угнетает — до сих пор я врагов не имел..
Отослав письмо девице Паю, Матиас стал с замиранием сердца ждать воскресенья. В субботу он весь день со страхом ждал, не придет ли письмо с отказом, но его, к счастью, не было. Матиас и Лена Должны были встретиться в Кадриорге и, если осенний день окажется погожим, пройтись пешком в Козе.
Молодая девушка пришла. Матиас еще издали увидел ее фигурку, узнал ее походку, и сердце у него забилось учащенно, как будто подступив к самому горлу.
По виду Лена Паю за короткое время превратилась в настоящую горожанку. Теперь она была в шляпе и перчатках, причесана по моде, в руках держала зонтик. Она совсем не походила на ту девушку в платочке и финских ботинках, с узелком в руках, которая около трех месяцев назад в Детском парке стояла перед Матиасом, спрашивая, как пройти к мастеру Виттельбаху. Лутц невольно удивился тому, что она так свободно себя чувствует в этой новой оболочке. Глядя на молодую даму, приближавшуюся к Матиасу легким, быстрым шагом, никто бы не подумал, что она провела детские годы в бобыльской лачуге, а потом все время жила в деревне; девушка, которая сейчас протягивала Лутцу свою маленькую руку, обтянутую черной перчаткой, была красивая, изящная барышня из лучшего городского общества.
Оли молча поздоровались и, так как у обоих щеки залились густым румянцем, чуть даже отвернулись друг от друга. Они обменялись несколькими малозначащими словами лишь после того, как прошли рядом сотни две шагов наугад, не выбирая направления. Но потом разговорились с тем оживлением, которое иногда помогает людям, испытывающим неловкость, выбраться из затруднительного положения. У них вдруг нашлось столько тем для беседы, что они стали беспрерывно перескакивать с одной на другую без вел кой связи, даже не давая себе труда хорошенько разобраться в словах собеседника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Я испытывал себя, Берта. Поверь мне, только после тяжелой борьбы я пришел к тому заключению, о котором сейчас говорил. И если я изменил своему слову, стал предателем, то только потому, что раньше недостаточно знал самого себя. Я любил твое богатство, а не тебя самое. Но гнусным подлецом я был бы как раз в том случае, если женился бы на тебе только ради твоего богатства и каждый день лгал тебе, разыгрывая любящего мужа.
Берта рассмеялась. Это был странный смех, дребезжащий и желчный, он обжигал и резал слух.
— Подумать только, столярный подмастерье рассуждает о так называемой «возвышенной» любви, бывший мужик разыгрывает идеалиста и романтика, как их изображают в классической поэзии... да тут и осел расхохочется во все горло!.. Если уж ты решил говорить правду, так будь откровенен до конца! Признайся, что ты не мужчина, а жалкая тряпка: стоит какой-нибудь смазливой бабенке улыбнуться тебе, как ты теряешь и память и рассудок, забываешь и честь и стыд! Эта хитрая и развратная девчонка, что жила несколько недель под нашим кровом, совсем вскружила тебе голову — настолько ты безвольное, бесхарактерное существо. И ты еще пытаешься меня убедить, будто изменился ко мне, изменился, потому что проверил свои чувства! Ты, несчастный, только жалкая жертва этой гнусной соблазнительницы, ты — ее добыча!
Пока Берта изливала свою желчь на бедного грешника, на губах у нее накипела узкая полоска зеленоватой пены. Но именно безудержная ярость Берты, заставлявшая ее выкрикивать все более обидные, оскорбительные слова, помогла Матиасу сохранить спокойствие, укрепила в нем силу сопротивления. Он, наверное, оказался бы много слабее, если девушка избрала бы своим оружием слезы, скорбь, отчаяние, горячую мольбу.
— Эту девушку оставим в покое,— ответил Матиас, подчеркивая каждое слово.— Она и не пыталась влиять на меня, она ни о чем и но догадывается. Ты можешь быть уверена, я с ней не обменялся пи единым словом о каких-либо нежных чувствах, между нами и сейчас нет никакой связи, ни тайной, ни открытой, и, что особенно важно^ Лена никогда не делала ни малейшего шага, чтобы намеренно привлечь меня к себе. Ты совершаешь большую несправедливость, бросая ей такие тяжелые и такие гадкие обвинения. Обвиняй меня, а этого ни в чем не повинного человека оставь в покое.
— Ты любишь ее? — с трудом вымолвила Берта, и голос ее прозвучал как приглушенный стон.
— Да,— ответил Матиас твердо и уверенно.
— И хочешь на ней жениться?
— Да.
— Но ты мой! Я не отпущу тебя!
— Не отпустишь, зная, что я тебя не люблю?..
— Я от тебя не требую любви, я сумею обойтись и без нее!
— Даже зная, что я люблю другую?
Берта прижала руки к своей узкой груди, как будто хотела зажать открытую рапу, только что ей нанесенную.
— Все равно не отпущу! — крикнула она, и лицо ее странно вытянулось.
Такое упорство озадачило Матиаса. Он сейчас действительно не знал, что сказать. Когда он наконец заговорил, в голосе его слышалось нарастающее раздражение:
— Я не могу отвечать за такой брак, не хочу сознательно совершать преступление. А силой меня ни к чему не принудята тем более не могут толкнуть на серьезный шаг».. Я с изумлением спрашиваю себя: неужели со мной говорит гордая дочь мастера Виттельбаха? Последняя фраза произвела впечатление, какого Матиас и не ожидал. Берта отпрянула назад. С ее глаз вдруг упала пелена, она увидела, что в страстном порыве забыла и свое сословное достоинство и самое главное — свою женскую гордость. Дело дошло до того, что ей напомнили о них! Жгучая злоба и ревность подавили в ней все добрые, нежные чувства, и новая рапа, нанесенная ее самолюбию, породила лишь ядовитую горечь, переполнившую ее сердце.
— Благодарю нас за напоминание! — воскликнула она, выпрямляясь и надменно, с презрением глядя на Матиаса сверху вниз.— Но оно было излишним: Берта Виттельбах может на миг забыться, но она сама же и опомнится. И сейчас она опомнилась!.. Господин Лутс, я искренне сожалею, что раньше не поступила так, как поступаю сейчас, ибо ничего другого подобное вам мужичье и не заслуживает: вот вам дверь, господин Лутс!.. Имейте в виду, что Берте Виттельбах нет нужды выпрашивать вашей руки или вашей любви; все же она — Берта Виттельбах, а не какая-нибудь прислуга, не бобьтльская дочка, не товар, который ее мать продает молодым кутилам за ситцевый платок или меру зерна. Вы выбрали себе достойную жену, только такая вам и подойдет! А теперь повторяю: вот дверь, господин Лутс!
Она повернулась и гордо, точно пава, выплыла из комнаты.
Матиас, мрачный, продолжал стоять на месте. Оскорбления, нанесенные ему самому, мало его задели, но, услышав грязную клевету, изливавшуюся на Лену, он почувствовал, как кровь бросилась ему в голову; с большим трудом удавалось ему подавлять в себе загоревшуюся ярость и все время помнить о том, что перед ним озлобленная, жаждущая мести женщина и что в ее гневной вспышке повинен и он сам. Но вот Матиас пожал плечами и молча направился к дверям. В сущности, он мог быть доволен тем, что эта сцена так быстро закончилась, хотя ему и пришлось выдержать потоки кипящей смолы и серы.
Но едва Лутц переступил порог, как из комнаты донесся звонкий крик:
— Мати!
В этом зове уже не было ни желчи, ни яда; это была мольба, вырвавшаяся из любящего сердца. Но Мати намеренно не обратил на него внимания. Что же ему — попадать еще и под ливень слез? Тогда его положение ста^ нет куда более мучительным, Он с силой' захлопнул за собой дверь и быстро спустился с лестницы,
— Мати! — снова раздалось из комнаты, но он уже не слышал; он не видел, как дверь открылась и глаза, полные отчаяния, стали тщетно искать беглеца в коридоре и на лестнице.
Берта Виттельбах, шатаясь, добрела до дивана и 6 плачем повалилась на него. Несколько минут она рыдала — бурно, страстно, охваченная судорожной дрожью. Потом вдруг резко вскочила, и ее заплаканные глаза мгновенно высохли, словно слезы испарились от невидимого пламени. Ее длинная худая рука с угрожающе сжатым кулаком протянулась к двери, а из бледных узких губ вырвался беззвучный шепот.
Никто не слышал, что она сказала.
Быть может, она и сама этого не слышала.
На другой день, рано утром, Матиас Лутц вместе с одним из старших учеников выехал в деревню; с Бертой он не виделся.
17 КОНРАД ГУБЕР - ЛЖЕПРОРОК?
Работа задержала Матиаса Лутца в деревне дольше, чем он предполагал. Сначала он должен был выполнить тонкую декоративную резьбу в одном из недавно выстроенных помещичьих домов в Южной Харьюмаа, затем реставрировать и отполировать старинную мебель в двух соседних поместьях. Но к первоначальным заказам всюду прибавлялись новые: искусная, изящная работа столярного подмастерья вызывала общее одобрение. Так что Лутц возвратился в Таллин только через полтора месяца.
Приехал он из деревни невеселый и нисколько не поздоровевший — это приятель Губер сразу приметил. Мати осунулся, под глазами его легли тени, говорившие о бессонных ночах, лоб часто омрачался как бы невидимым облачком. Его друга это поразило. Что печалит Матиаса, какая забота гнетет его сердце? Может быть, он жалеет о том, что произошло здесь полтора месяца назад между ним и дочерью мастера?
Губер тотчас же решил все выяснить. После долгой разлуки друг стал ему еще дороже. Вечером, после ужина, он взял Лутца под руку и увлек его на улицу подышать свежим воздухом.
— Мати, тебе надо со мной поделиться какой-то тайной заботой.
— Почему ты так думаешь?
— Это видно по твоему мрачному лицу.
— Ты, может, и прав,— вздохнул Лутц.— Потому у меня и лицо такое, что все вокруг для меня мрачно.
— Все вокруг? Не понимаю. Или ты, может быть, раскаиваешься, что порвал с Бертой Виттсльбах?
— Пет. Это урке забыто. Отношении между нами выяснены, и я о']им доволен... По давай зайдем куда-нибудь, где горит гнет, то1да ты сам сможешь судить о моем душевном состоянии. А сейчас могу тебе сказать только; пропала твоя голова...
— Моя голова? Совсем этого не чувствую. Но ты, кажется, свою собственную голову опять потерял... Зайдем сюда.
Спустившись по улице Дункри, они дошли до угла улицы Кулласепа и остановились перед маленьким третьеразрядным трактиром. Они знали, что здесь рядом с общей комнатой есть две крошечные каморки без окон, где можно спокойно побеседовать. Друзья тотчас же вошли; на счастье, одна из комнатушек оказалась свободной. Когда они уселись и заказали пива, Лутц вытащил из внутреннего кармана письмо, протянул его другу и сказал голосом, походившим на подавленный вздох:
— Читай!
Конрад быстро прочел первую фразу, так же быстро взглянул на подпись и воскликнул:
— От Лены Паю! Это интересно!
— Очень интересно! — повторил Матиас таким тоном, что приятель посмотрел на него с удивлением.
Вот чта прочел Конрад Губер:
«Дороти друг! Простите, что так задержала ответ на ваше последнее письмо. Я долго боролась с собой, прежде чем взяться за перо. Но теперь я пришла к твердому решению и могу его сообщить вам. Если оно вас огорчит или оскорбит, будьте великодушны и простите меня: я не могу поступить иначе! Я все обдумала, все взвесила, и мне стало ясно, что, согласившись выйти за вас замуж, я совершила бы тяжкий проступок. Поверьте мне, наша жизнь не была бы счастливой. Так мне подсказывает сердце, а оно меня никогда не обманывало.
Милый друг, примиритесь с этой мыслью и постарайтесь забыть о своем намерении. Не осуждайте меня, не грустите, оглянитесь вокруг трезвым взглядом — и вы увидите, что вам улыбается иное счастье. Еще только одно письмо прошу вас написать мне — о том, что вы простили мепя, неблагодарную, и без сожалений отказались от своего ошибочного намерения.
Жму руку моему самому дорогому другу
Лена Паю».
Лицо Губера, пока он читал, все больше и больше вытягивалось. Он держал листок у самой свечи, как будто никак не мог поверить, что зрение его не обманывает. Кончив письмо, он опять начал его читать с начала, теперь уже вполголоса, чтобы еще и слышать все, что в нем заключалось.
— Хоть убей, пи черта не понимаю! — вкричал он наконец, весь покраснев, и рука его, державшая письмо, бессильно опустилась.— Да где же на свете такое слыхано! Эта девушка просто с ума сошла!
— А по-моему, в письме виден вполне здравый ум,— уныло отозвался Лутц.
— Тогда, значит, это писала не она.
— Так и я сперва подумал. Но у меня есть еще одно письмо от нее, полученное раньше, и я, сравнив оба письма, увидел, что они написаны одной и той же рукой.
— А что она тебе писала в первом письме?
— Это простая дружеская записка, ответ на мое первое такое же письмо, в котором я о своих чувствах еще ничего не говорил. Я хотел этим первым пустячным письмецом завязать с пей переписку, подготовить ее к дальнейшему. По-моему, уже и то странно, что ее ответы на оба письма пришли с таким запозданием, только недели через две. Второе письмо я получил за несколько дней до отъезда домой... Как видишь, Конрад, для меня ты оказался лжепророком. Полтора месяца тому назад ты головой ручался в том, что голубка тотчас же прилетит, стоит мпе только свистнуть. Оказалось, что ты глубоко ошибся, хоть и называл меня новичком в подобных делах, а себя готов был мастером считать.
Губер вскочил — ему, видно, хотелось пошагать по комнате. Но, убедившись, что каморка слишком тесна — на каждом шагу наталкиваешься на стену,— он со вздохом опустился на стул.
— А я тебе говорю — она все-таки тебя любит! — воскликнул он, ударив кулаком по столу.— Я готов себе руку отрубить, голову свою еще раз даю про заклад — мои наблюдения были правильны! А за это время, по-видимому, что-то случилось. То ли она увлеклась кем-то другим, то ли находится под чьим-то влиянием, которое заставляет ее сторониться тебя. Тут дело не чисто — или я уж совсем дурак, еще глупее тебя.
— Ты, Конрад, мнишь себя непогрешимым,— сказал Лутц.— Своим глазам ты веришь больше, чем самой правде, хоть и держишь ее сейчас в руках, написанную черным по белому.
Губер еще раз медленно и внимательно прочел письмо, точно пытаясь между строк вычитать то, чего нельзя было найти в строках. И вот, словно уловив какой-то луч надежды, он воскликнул:
— Но ведь тут же и полслова не говорится о том, что у нее нет к тебе никакого чувства, что она равнодушно отвергает твое предложение. Это мне кажется подозрительным.
Матиас грустно улыбнулся.
— А по моему, ;>то вполне естественно. Она не хочет меня огорчать таким откровенным жестоким признанием — для этого у нее слишком нежная душа. Но из письма ясно, что она не питает ко мне ответного чувства, что все это писала равнодушная рука. Не будем больше строить догадки, мой друг... все кончено.
Слово «кончено» вызвало у Губера новый взрыв возмущения.
— Ты, значит, хочешь просто примириться с таким решением и молча сойти со сцены? — вскричал он.— Ну знаешь, я бы так ни за что не поступил!
— А что бы ты сделал?
— Во всяком случае, я постарался бы немеделнно с пей встретиться и заставил бы ее признаться в том, чего она иедоижаривает в письме. У женщин ведь иногда бывают причуды и странные мысли, под влиянием которых они приходят к роковым решениям, а потом и сами жалеют. Может быть, тебе удастся переубедить ее. Во всяком случае, попытаться ты должен, и я уж позабочусь о том, чтобы это обязательно устроить.
— Я все сделаю, как ты велишь: мне жаль терять ее,— ответил Лутц с такой грустью, что Конрада точно ножом по сердцу резнуло.
— Что ты мне посоветуешь?
Губер с минуту подумал.
— Послезавтра воскресенье. Напиши ей сегодня же и пригласи ее в воскресенье погулять. Вы можете совершить прогулку за город: среди природы такие вещи удобнее всего обсуждать — так говорят люди сведущие... Бывает у нее по воскресеньям свободное время?
— Наверно, бывает — она в первом письме писала, что ее господа сейчас за границей и приедут только в конце месяца.
— Отлично. Итак, мой первый приказ: постарайся послезавтра с нею встретиться. Не удастся тебе самому поправить дело — можешь всегда рассчитывать на мой совет и помощь. А теперь — выше голову, Мати! По-моему, не все еще потеряно.
Они отправились домой. Только по дороге Лутц ответил па последнюю фразу товарища.
— Надежды у меня слабые,— сказал он.— И знаешь, что я решил? Я скоро начну собирать свои пожитки, И наша мастерская, и весь этот город мне опротивели. В доме у меня есть враг, который даже за одним столом со мной сидеть не хочет,— сегодня, во всяком случае, ее место пустовало... а с тех пор, как это письмо словно жжет меня, я весь Таллин ненавижу, он для меня точно пустыня, где я терплю голод и жажду. Так прочь же отсюда, и чем скорее, тем лучше!
Губер ничего не ответил. На месте Матиаса он чувствовал бы то же самое. Когда они подходили к дому Вит-тельбаха, Губер спросил:
— После того крупного столкновения Берта с тобой больше не разговаривала и не писала тебе?
— Нет, гордость ей не позволяет. Да так и лучше. Я бы только хотел, чтобы она не питала ко мне такой ненависти. Это меня угнетает — до сих пор я врагов не имел..
Отослав письмо девице Паю, Матиас стал с замиранием сердца ждать воскресенья. В субботу он весь день со страхом ждал, не придет ли письмо с отказом, но его, к счастью, не было. Матиас и Лена Должны были встретиться в Кадриорге и, если осенний день окажется погожим, пройтись пешком в Козе.
Молодая девушка пришла. Матиас еще издали увидел ее фигурку, узнал ее походку, и сердце у него забилось учащенно, как будто подступив к самому горлу.
По виду Лена Паю за короткое время превратилась в настоящую горожанку. Теперь она была в шляпе и перчатках, причесана по моде, в руках держала зонтик. Она совсем не походила на ту девушку в платочке и финских ботинках, с узелком в руках, которая около трех месяцев назад в Детском парке стояла перед Матиасом, спрашивая, как пройти к мастеру Виттельбаху. Лутц невольно удивился тому, что она так свободно себя чувствует в этой новой оболочке. Глядя на молодую даму, приближавшуюся к Матиасу легким, быстрым шагом, никто бы не подумал, что она провела детские годы в бобыльской лачуге, а потом все время жила в деревне; девушка, которая сейчас протягивала Лутцу свою маленькую руку, обтянутую черной перчаткой, была красивая, изящная барышня из лучшего городского общества.
Оли молча поздоровались и, так как у обоих щеки залились густым румянцем, чуть даже отвернулись друг от друга. Они обменялись несколькими малозначащими словами лишь после того, как прошли рядом сотни две шагов наугад, не выбирая направления. Но потом разговорились с тем оживлением, которое иногда помогает людям, испытывающим неловкость, выбраться из затруднительного положения. У них вдруг нашлось столько тем для беседы, что они стали беспрерывно перескакивать с одной на другую без вел кой связи, даже не давая себе труда хорошенько разобраться в словах собеседника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37