Не сегодня-завтра мы убедимся в этом. А пока лучше двигаться вдоль кустов. Так у меня будет время вскинуть винтовку. За сутки мы проходим пятнадцать, а то п двенадцать километров. Но, в конце концов, мы все-таки выйдем!..
Осмотревшись, я обратил внимание на выжженную костром проплешину. Скользнул по ней взглядом и снял с ремня винтовку.
— Нагнись пониже, — шепнул мне Минер и, повернувшись, махнул рукой остальным. — Ниже, еще ниже,— снова раздался его шепот. — Смотри влево, вниз.
Вдоль скалы бурлила река. Шум воды заглушал все другие звуки. Чуть дальше середины реки из воды торчал в небольшой утес. Быстрый поток то и дело накрывал его белой пеной. Но снова и снова, сверкая на солнце, показывался гладкий черный камень. И вновь исчезал. Завороженный этим зрелищем, я не сводил с реки глаз. А когда перевел взгляд на кусты, почти рядом увидел фигуру в голубовато-зеленом мундире.
Немец, расстегнув воротничок, беззаботно шагал по лесу. Когда он поравнялся со мной, дуло моей винтовки оказалось у самой его глотки. Человек в немецком мундире побагровел, от неожиданности раскрыл рот и не смог произнести ни слова.
— Не стреляй! — сказал мне Минер. В руке он держал свой «вальтер».
Немец поднял руки. Я чувствовал, как дрожит мой палец на спусковом крючке. Эта неожиданная встреча сильно взволновала меня. Наверно, он отправился за водой. Значит, они неподалеку, если этот шагает таким расхристанным. Но как они смеют так вольно гулять по нашему лесу?
На боку у немца болтался большой револьвер. Из такого, должно быть, стреляют в затылок. Немец таращил глаза на Минера, который снимал у него с ремня револьвер. Пленный не сопротивлялся, он понимал, что его шансы равны нулю.
— Унтер-офицер, и его часть недалеко, —- сказал Минер.
Немец только хлопал глазами, наблюдая, как у него отбирают документы. При виде пленного на лице у Аделы отразилось удивление, словно она разглядывала пойманного зверя.
Связав немцу руки, мы поставили его в середину нашей колонны и тронулись дальше. Шли бесшумно, стремясь как можно скорее «испариться» с этого места. Позади немца, сжимая в руке пистолет, шагала Адела. Лицо ее было спокойно. Старик шел впереди и крепко держал в руках конец кожаного ремня, которым связали пленного.
Нас было семеро, а фашист — одни. Немного стоила теперь его жизнь! Конечно, если исходить из того, что по обе стороны нашего пути, быть может, в каких-нибудь десяти метрах от уреза воды, располагались лагерем две или три тысячи немцев, — тогда можно было считать, что пленный находился в лучшем положении, чем мы.
Я шел в стороне, и это позволило мне лучше разглядеть немецкого унтер-офицера. Он держался надменно, как будто вовсе и не испытывал страха. Меня оскорбляло его самообладание. Хотя он и шел совсем близко от немецких биваков, а мы, потеряв свои части, от рот до дивизии, были окружены теперь его войсками, но он все-таки считался пленным, а мы, как и подобает любой армии, имели «языка».
Немец выделялся среди нас своим ладным мундиром и, скорее, походил на барина,, которому оборванные цыгане показывают дорогу. Он шагал, выпрямившись, как выхоленный жеребец. На вид был довольно силен, только ростом пониже Минера.
Я вспомнил часового на Сутьеске. Казалось, этот немец и часовой, которого я видел в бинокль, — одно и то же лицо. Попади тот часовой к нам в плен, он, наверное, держался бы также высокомерно. Такая уж их тевтонская порода!
Уходили все дальше и дальше от того места, где взяли пленного. Усталые, голодные, оборванные. Но судьба, видно, решила еще раз подшутить над нами. Кто-то торопливо приближался к нам, и вдруг лесную тишину разорвал звонкий юношеский голос:
— Ганс!
Пленный повернул голову, но, почувствовав сталь на своем затылке, присмирел.
— Ганс! — звучал призыв. «Ганс!» — раздавалось по лесу.
Послышался хруст веток, и, чуть не налетев на Минера, из кустов выскочил немецкий солдат.
— А! — произнес он. — Он был белобрыс и очень напуган.
Увидев наши пилотки, он сначала замер в недоумении, а потом на лице его отразился ужас.
— О! — выдавил он из себя и перевел взгляд на унтер-офицера. По его лицу разлилась бледность.
— О! Ты, пес! — спокойно произнес Минер и направил ему в лоб дуло пистолета. Дрожа от страха, немец, как побитая собака, безмолвно молил о пощаде. Во взгляде Минера он читал ненависть. На лице своего унтер - офицера. пора видел осуждение. По тому, как тряслись копчики его пальцев, я понял, что этот немец — никудышный вояка.
— О! — повторил он снова.
Мы связали ему руки веревкой. Идти он должен был за Минером.
Наш командир, видно, сразу смекнул, что такой замухрышистый немец может дать важные сведения. Ведь на унтер-офицера нечего и надеяться...
Ситуация осложнилась. Нас стало девять. Если мы напоремся на группу вооруженных карателей, то откроем огонь, и пленные для нас — только обуза.
— Шагай побыстрей, человече! — вполголоса приказал мне Минер. — Поднажми, нужно быть попроворней, а то придется целый полк конвоировать.
Минер любил съязвить. Мы пошли быстрее, зорко наблюдая за пленными. Особенно усердствовал старик. Он то и дело понукал немцев, покрикивая и злорадно посматривая на них.
— Помолчи, старик, — зашипел Минер. — Прикуси язычок.
Тот на минуту смолк. Но вскоре опять принялся опять пленных. На их лицах застыло каменное выражение. Мы втроем вели каждого из фашистов. Они были откормленными и сильными, и только страх оказаться пристреленными мешал им предпринять попытку к бегству.
На первом же привале Минеру удалось выжать у младшего немца кое-какие сведения. Оказалось, весь этот район, длиной в восемь километров, занимало его подразделение — 86-й егерский батальон гренадерского полка, численностью восемьсот человек!
—- Здесь? — спросил Минер, когда мы миновали предполагаемую границу, до которой доходили патрули карательного батальона, и пленный, поняв его, подтвердил это кивком головы.
Мы изнемогали от усталости и вынуждены были остановиться.
Солнце садилось. Лишь вдали, у кривого граба, почти параллельно земле сверкал одинокий луч. И этот пучок золотого света, казалось, держит на ладонях нашу судьбу.
— Зачем останавливаться? — возразил Йован, — Надо идти дальше.
— А эти? — спросил его Минер.
Вот погас последний солнечный луч. В лесу воцарились мрак и холод.
— Их нужно ликвидировать, — заявил Йован,
— Услышат, — заметил Судейский.
— Есть разные способы. — Это было сказано таким зловещим тоном, что оба пленных разом подняли головы, хотя и не понимали языка.
— О! —протянул Минер.
— А ты отпусти их, — ехидно продолжал Йован. — Когда тебе вслед побежит военная полиция с собаками, ты и костей не соберешь.
Он был прав, и мы молчали. В верхушках деревьев шумел ветер. Пленные по приказу Минера лежали на спине. Мы понимали, что придется их убить, но никому не хотелось брать это на себя. Однако и конвоировать их всю дорогу мы тоже не можем.
— Как же быть? — спросил Судейский.
— Этот сукин сын может выдать, — сказал старик, кивнув в сторону унтера. — И нас всех похватают.
— Да, он из волчьей стаи, — произнес Минер. — Солдаты Лера не дезертируют, когда на их стороне сила, — продолжал он, обращаясь ко мне. — Как ты думаешь? Что молчишь?
— Если вам их жалко, отпустите, — ледяным тоном заметил Йован. — Пусть уходят. Моя голова не дороже вашей...
Что ходить вокруг да около? С пленными нужно кончать. Война есть война, и хотя в глубине моего сердца шевельнулось что-то похожее на жалость, я как можно спокойнее произнес:
— Нельзя их отпускать.
Огромный ветвистый бук! Тебе, должно быть, уже сотни лет. Ты помнишь Карагеоргия, когда тот начинал ветки. Сейчас, прислонясь к твоему стволу, сидит Минер, обнимая винтовку. Он кажется таким же могучим и мудрым. Под твоей кроной за эти сто лет не раз сидели такие богатыри.
Наконец Минер нарушил молчание.
— Допроси его, — приказал он Судейскому. Тот подошел к унтеру и спросил, откуда он.
— Из Бремена, — последовал ответ.
— Какой части? Немец молчал.
— Из какой ты части? — повторил вопрос Судейский. Унтер-офицер назвал номер батальона. Судейский
спрашивал о полке, о том, когда он попал сюда и куда будет двигаться. Однако на все вопросы, касающиеся передвижения и расположения немецких войск, унтер-офицер не ответил ни слова.
— Надо кончать, — решительно сказал Минер.
— Я пойду, — подошел к нему Йован.
— Ножом? — тихо спросил Судейский.
Адела делала вид, будто ничего не слышит. Однако в сгущающихся сумерках я заметил, как побледнело ее лицо. На поясе у нее висели две гранаты. В руке она неловко сжимала «вальтер», отобранный у немецкого унтера.
— Иначе нельзя, — ответил Судейскому Йован. Отец Йована имел сотни овец. И мы хорошо понимали, что никто, кроме Йована, не сумеет сделать это.
— Наши так никогда не поступали, — тихо произнесла Рябая. Она обычно не вмешивалась в разговор, и сейчас ее слова прозвучали как обвинение.
^- Много ты знаешь! — накинулся на нее старик. «- Когда? — спросил Судейский.
— Сейчас! — решил Минер. — Сейчас же!
Во рту у пленных торчали кляпы. Младший, вращая глазами, издал слабый гортанный звук. Брови его сошлись на переносице. Старший держался спокойно. Ею взгляд был полон ненависти и презрения. Младший пытался что-то объяснить, доказать...
Судейский и Йован отвели их по склону. Судейский на плохом немецком языке объявил пленным приговор.
Он перечислил все бесчинства, которые творили гитлеровские войска. Убийства и поджоги. Истребление раненых он считал особо тяжким преступлением.
— Не мы к вам пришли убивать мирных панелей, — говорил Судейский. — Не мы несем ответственность за эту войну...
— Приговор приведен в исполнение, — чуть слышно сказал нам Йован.
Мы шагаем по высохшему руслу реки. Адела по-прежнему владеет моими мыслями. А о чем думает она? Поговорить с ней, однако, мне никак не удавалось.
И вот первый привал под скалой. Увидев, что Адела села в стороне от остальных, я подошел к ней.
— Ты помнишь тот вечер накануне боя?
— Да.
— А ведь могла позабыть! Я еще спросил тогда, какая ваша рота. Верно?
— Да, — ответила Адела. — Я помню. Рота, в которой я была, проходила мимо твоего взвода.
Она замолчала. Я тоже не мог найти слов. Эго было все, что мы сказали тогда друг другу.
И так день за днем, от ночи к ночи мы пробираемся по лесу. Всеми нами владеет одно страстное желание — поскорее выбраться из окружения. И каждый день мы — как бойцы накануне боя — готовимся к прорыву.
Минер словно родился в этих краях. Он вел группу уверенно, минуя лесные тропы, на которых мог встретиться патруль. Минер умел вовремя заметить опасность. Даже заросли бука не мешали ему. И всегда ею глаза светились силой и уверенностью.
Сегодня был чудесный день. Мы срывали нежные буковые листья с молодых веток, трепетные и прозрачные, терпкие на вкус. К ночи остановились под соснами на одном из лесных холмов. Как всегда, укладывались по двое, чтобы не замерзнуть. Да и безопаснее. Адела и Рябая расположились неподалеку. Прислушиваясь к их дыханию, я думал об Аделе.
Лунный свет белым каскадом падал на лохмотья домотканной одежды. Интересно, где она переоделась? Ведь тогда она была в брюках. Наверное, у беженцев, что тянулись за госпиталем. Теперь девушка ничем не отличалась от обычной крестьянки. Она поступила разумно. Я вот тоже переоделся в новые брюки с убитого унтера...
Всю ночь кричала сова, не давая нам спать. Утром я почувствовал сильную слабость. Ломило все тело. Ноги отказывались повиноваться. Я никому не сказал ни слова. Мы осторожно пошли гуськом. Ко мне подошел Минер, чтобы обсудить маршрут.
— Надо идти по тому берегу, по горе, — предложил я.
— Почему? — удивился Минер.
— Хорошая мысль, — поддержал меня Судейский.
— Неужели тебе не понятно, почему ты должен оставаться в хвосте? — спросил Минер.
— Какого черта вы играете в таинственность? — вскипел Судейский.
— Ты собаку слышал?
— Слышал.
— А если это охотники?
— Может, собака у пастухов?
— В таком месте? — спросил насмешливо Минер.
— А беженцы? — возразил Судейский.
— В таком месте? — с большей иронией в голосе повторил Минер.
— Что это за разговор? — вспыхнул Судейский. — Ты а трусишь?
— Да, друг, — ответил Минер. — Да. Трушу. А знаешь, почему?
— Нет.
— Не хочу драпать без старика и девушек, если туго придется.
— И я бы не удрал.
— Мне и в голову не приходило сомневаться в тебе, — примирительно произнес Минер. — Я только сказал то, что думаю.
Судейский осмотрелся по сторонам и молча пошел за нами.
Выбираясь из района, занятого немецкой армией, мы, как обломки корабля, разбитого бурей, пытались всплыть на поверхность, но погружались все глубже и глубже в пучину чужеземных войск.
Судя по всему, теперь это были резервные части. Они шли по тому же пути, по которому раньше проследовали основные силы.
Прислонившись к хмурой скале, поросшей мхом, мы с Минером внимательно смотрели вверх. Там, над нашими головами, таинственно шумел лес. И вдруг я отчетливо различил новенькие мундиры альпийских стрелков. Их было двадцать два. Они почти сливались с зелеными листьями. Укрываясь в ползучей траве, мы осторожно отступили назад, предупредив остальных, что надо переменить направление.
Остановились в тени деревьев. Небо отсюда казалось темно-голубым, а солнце будто восседало на ветвях огромной сосны. В глубине ущелья, у самой реки, белел ствол одинокой березки. Меня неотступно преследовала мысль, почему именно меня взял с собой в разведку Минер. Может, почувствовал, как я ему предан? А может, Йована и Судейского он потому и оставил внизу, что в них был полностью уверен, а во мне — нет? «Нельзя его подозревать, — сказал я сам себе. — Он хитер, но открыт. Он наверняка сказал бы, если б думал иначе!» Я посмотрел на Минера, на его изрезанную морщинами коричневую шею, опаленную ветром, на его широкую спину и могучие плечи. О чем он сейчас думает?
Минер провел ладонью по лбу и загадочно посмотрел на меня.
— Пойти напиться, — сказал он. — Вот тебе бинокль. В случае чего — постучи по камню.
Минер ловко схватился за выступ скалы и бесшумно скользнул вниз. На дне ущелья гремела река, заглушая любой посторонний звук. На фоне мрачных скал Минер в своей темной одежде казался громадным валуном, беззвучно перекатывавшимся к реке.
Я сидел не шелохнувшись. Красноватые стволы сосен сверкали на солнце смолой.
Вдруг откуда-то сверху до моего слуха донесся характерный звук. Так стукается обо что-то твердое алюминиевая фляжка или котелок. Значит, как мы и предполагали, на скалах был бивак. Я осторожно стал ударять по камню. Вскоре вернулся Минер.
— Что-нибудь услышал? — спросил он.
— Звякнул металл о камень.
— Фляжка, — тихо произнес Минер. — Наверняка, здесь солдаты.
— Да?
— Высоко?
— Вон за теми тремя соснами на скале.
— Там у них лагерь.
— Ты уверен? — Я так думаю, — ответил Минер. — Но лучше бы,
конечно, в этом убедиться. У самой реки немцы не останавливаются. Они слишком осторожны, а шум воды мешает слышать.
— Но за водой к реке все же спускаются, — заметил я.
— Это точно. Но повара, если они там есть, могли запастись водой раньше.
Я не стал возражать. Было уже около десяти часов. Дорога каждая минута.
— Мы могли бы пойти наудачу, сразу, — предложил я. — Эта проплешина не так уж велика.
— Ты знаешь, как мы предупреждаем друг друга?
— Да, — ответил я и, выждав, когда не скрипела под ветром сосна, ударил камнем о камень. Затем ударил еще раз. Снизу чуть слышно до нас долетел ответный сигнал.
К реке мы спускались по очереди. Оглянувшись, я увидел Аделу, а за нею, метрах в четырех, — старика. Они время от времени останавливались, осматривались и осторожно скользили вниз.
Я быстро шел через открытую поляну, всматриваясь в редкие сосны: каждая из них могла быть засадой. Угрожающе вздымалась к небу скала. Утоптанная тропа вилась от реки к папоротникам и исчезала в густом кустарнике. Наконец мы вошли в реку. На другом берегу лес был еще гуще.
Напрягая память, я вспоминал тот день...
Прежде чем выйти к Пиве, мы долго лежали в лесу, усталые и грязные. Неподалеку текла река, но подползти к самой воде мы не могли. По тому берегу петляла тропинка. По обеим ее сторонам рос густой папоротник. Высокие деревья отбрасывали длинные тени. По этой тропинке мимо нас двигались гитлеровские войска. Немцы растянулись колоннами по одному. Это говорило о том, что они ничего не боятся. Мы лежали, укрывшись в буйной растительности, и наблюдали.
От мундиров колонна немцев была голубовато-зеленой. Мелькали короткие сапоги с широкими голенищами, за которые были засунуты ручные гранаты. Время от времени доносилась команда. Армейские лошади с трудом тащили тяжелое орудие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21